Текст книги "Повести"

Автор книги: Юрий Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 33 страниц)

В мешке желудка плотно лежали крупные хариусы и ленки, один налим и утка нырок. Он брезгливо всё это выбросил в воду, вместе с потрохами и кинул рыбину на плечо.

Вынул из озерка первого, уже уснувшего тайменя, сделал коромысло из крепкой палки, просунул концы под жабры и с трудом понёс добычу на бивак. Солнце садилось… Грохотало ружьё Вадима и Фёдору пришла шальная мысль: „А не подмочить ли ему случайно патроны“.

– Вот это ры-ыба!!! – Завистливо проворчал Вадим, ногой переворачивая на траве тайменей. Вот это мя-яса, на полный бочонок! А головы-то зачем тащил?

Надо было на месте их выкинуть, тем более, что башку вон как разбил дробью этому гиганту… он склонился к мёртвому „Пахану“, открыл и осмотрел пасть, взблескивая лысиной…

И Фёдор невольно содрогнулся, они были чем-то разительно похожи; речной хищник и земной, какая-то тёмная ненасытная сила стояла за ними, истребляющая и безжалостная…

Тусклый блеск лысины в свете костра привлёк что-то омерзительное, из прошлого или будущего и Фёдор поймал себя на том, что рука бессознательно сжала цевьё ружья… он испугался самого себя, впервые ощутив за свою жизнь брезгливую, лютую ненависть к человеку-зверю…

Чтобы как-то выйти из этого обморочного состояния, прийти в себя, он проговорил беспечным голосом, отведя глаза в сторону:

– Намахался досыта… Ну и рыбы!!! Действительно аквариум!

– А мне она уже поперёк горла без хлеба стоит, собаки последние две буханки спёрли. – Вадим встал и ушёл куда-то за палатку в кусты, вдруг, с воплем, вылетел из темноты к костру, путаясь в спущенных брюках.

– Аса, м-медведь!

Фёдор схватил ружьё и мощный фонарик, лежащий у огня, бросился на шорох. Свесив на стороны языки от азарта, в кустах сидели собаки и караулили загнанного ими в хвою молодой сосенки бурундука.

Он перепугано посвистывал. Валет пыжился изобразить лай, но вылетал сиплый, ленивый хрип. Туз был невозмутим, как адмирал Нельсон.

– Собаки это, вернулся Фёдор к костру.

– Ещё одна такая шуточка – постреляю! Не отдохнёшь здесь, а станешь психом, – раздражённо отозвался Вадим.

– Давай-ка спать, опять зорьку проспишь и будешь ныть потом, – устало выдохнул Фёдор.

Где-то в темноте над головами шли и шли табуны уток, переговаривались гуси, незримые на фоне звёздного неба. Утки садились на озёра, и взбулгачив уже дремавших там птиц, долго делились новостями сонным голосом, хлопали крыльями, устраиваясь на ночь, беспечно плескались и радовались отдыху.

– Эх! Ракетницу забыл взять! Можно было бы подплыть сейчас к ним, осветить и повеселиться из пятизарядочки в упор. Навести шорох. В прошлом году два мешка гуся так взял, их бураном прижало, крылышки обледенели, вот была потеха!

Ну, ничего, я их утречком пошевелю, сколько у нас патронов? Блока три? Триста выстрелов… это штук полтораста-двести уточек ещё можно зарыть под мох… Нечего патроны жалеть, всё равно, казённые со склада.

Люблю, грешным делом, накрыть сидящий табушок, когда кучно сплывётся весь…Ка-ак очередью вмажешь! Вот каша начинается!

Фёдор ничего не ответил, опять тяжело вздохнул и залез в палатку… В голове вдруг шевельнулась неожиданная мысль: „Надо спросить, кто же у него были родители? Страсть, как интересно знать! Верным делом из Нюркиного горторга…“

Ночью проснулся, сунул в печку дрова, разворошил рюкзаки и нашел скользкие от парафина тяжёлые блоки с патронами. Не долго думая, зашвырнул два блока в озеро, всполошив уток и услышал из палатки сонный голос Вадима:

– Что это там плещется так?

– Утки радуются, с усмешкой отозвался Фёдор… Поёживаясь от морозца и сладко зевая, забрался в нагретый спальный мешок.

4

Прошло уже три недели, а вертолёт не появлялся. Вадим лежал в спальнике, капризничал, ругался, плевался при виде жареной и вареной дичи. Жирное лицо его спало, обросло редкой, слипшейся бородкой, глаза заледенели тоской и злобой.

Выпал первый снег, озеро затянуло льдом, посвистывала метелью ранняя зима в голых деревьях и кустах. На середине озера чернели с десяток вмерзших и припорошенных снежком подранков.

Они долго ныряли в сужающейся полынье, кучкой грелись на кромке льда, пока, не изболев весь душой, Фёдор не смел их в воду из Вадькиного дробомета.

Зимой, в тяжкое время бескормицы, сбегутся к ним лисы и соболя, выгрызая встывшие перо и мясо, а весной чёрными язвами протает по перу грязная льдина.

В один из припадков злой меланхолии, застрелил козырный Король заглянувшего в палатку Туза серой пасти.

Пес долго хватал зубами развороченный бок, умирал тяжело и молча. Фёдор вырвал ружье у Вадима и забросил его на ещё тонкий лёд озера. Вращаясь, оно откатилось далеко от берега к вмёрзшим уткам. Свое спрятал в лесу.

– Застрелишься еще, дура! А мне за тебя накрутят потом.

Вадим взвился:

– Достань ружьё немедленно, слышишь! А не то!..

– Приспичило доставай! Хоть промнись. Сопреешь скоро в спальнике. Смотрю я, парень, не били ещё тебя с детства. И я вот, дерьма не трогаю, чтоб не воняло…

– А вы, Фёдор, наглеете!

– Дык! Куда уж мне! Ума не хватит… Ага! Я родился в деревне, где даже трамваи не ходют, – дурачился он, с усмешкой глядя на расквасившегося Вадима.

– Угораздило же меня взять тебя на охоту!

– А меня чёрт попутал согласиться… Видать, Король из меня хреновый, – весело оскалился он. – Печурку-то, с сегодняшнего дня, ночью в очередь топить будем. Я не нанимался истопником, ваше величество. Ясно? А ещё дёрнешься, морду набью, у меня не заржавеет…

К исходу четвёртой недели, после полудня, наконец, забухал, садясь вертолёт. Валет стремительно, упреждая посадку, ринулся к нему, прыгая от радости свечой под зависшими колёсами.

– Прилетел! Прилетел! – заорал ликующе Вадим, выпрастываясь из спальника. Выскочил на воздух. К палатке шли двое, тащили увесистую сумку.

– Ну, как вы здесь, не умерли?

– Что за шуточки, Александр Васильевич?! Почему так долго не прилетал? Ты мне весь отпуск испортил… Пилот виновато развёл руками:

Во-первых, сломался. Ждал в партии, когда запчасти привезут. Прилетела бригада технарей, вот только ремонт закончили, но надо ещё доделывать в порту. Просил друга вас забрать, он побоялся, отказался.

Во-вторых, чтоб вы похудели маленько, южные красотки стройных любят, по себе знаю. В-третьих, у вас на резерв были собаки, говорят, очень питательное мясо… Берите вот, подкрепитесь мирской пищей…

– Ты и в гробу, наверное будешь циником, Сашка, – вяло ответил Вадим, забирая сумку у пилота.

Залезли в палатку, вывалили из сумки кучу провизии. Охотники жадно набросились на еду, особенно приналегая на свежий хлеб. Хлебнув полкружки спирта, Вадим Григорьевич на глазах ожил, стал пошучивать, но на Фёдора смотрел холодно, с недоброй усмешкой.

Перетаскали в машину пожитки: три куля мёрзлых уток, пяток бочонков рыбы. Напоследок, Фёдор окинул взглядом неуютную, забитую снежными застругами марь. На месте стоянки поднимался пар и дым от вываленных на снег из печки головешек.

Почему-то расхотелось улетать от обжитого становища. И пожалел, что так и не успел вырубить вмерзшие в лёд капроновые сети. Сколько они теперь уже загубили и ещё погубят зимующей в озёрах рыбы! И подумалось вдруг, что неплохо бы сладить на месте палатки егерский кордон да отвадить отсюда гостей непрошеных…

Пилот, с лязгом, захлопнул двери и залез к себе. Пристегнувшись в уголке, Фёдор уснул ещё на взлёте облегченно и устало.

Очнулся от звонкого грохота над ухом. На колени упала выброшенная затвором дымящаяся гильза. Попытался встать, но помешали ремни. В открытых боковых дверях, пристегнувшись к противоположной стенке цепью монтажного пояса, стоял Вадим.

Стрелял куда-то вниз. За ним, совсем близко, маячили вершины деревьев. Фёдор отстегнулся и выглянул из-за плеча стрелявшего. На берегу какой-то реки, под вертолётом, рвалась на крутой обрыв лосиха.

После каждого выстрела, летела с неё шерсть и брызги крови по снегу, в воде выгибал шею ещё живой, выросший за лето телёнок, а рядом замшелым валуном раскидал копыта сохатый с мощными лопатами рогов.

Вертолёт, с диким воем, коршуном падал вниз, соря патронами, стрелок набил магазин и снова прицелился.

– Ты что, сука, делаешь?! – Фёдор ударил его под локоть, и ружьё, выпалив куда-то в деревья, улетело вниз на камни.

Вадим разъярённо обернулся. Глаза, захмелевшие страшным красным огнём, ощеренный рот с жёлтыми от чая зубами, потёки грязи на лице и всклоченная слипшаяся бородка вмиг так стали противны и омерзительны Фёдору, что он размахнулся и вложил в удар по этой опостылевшей физиономии все свои обиды: за сожжённого зазря паучка, за вмёрзших подранков и сети, за расстрелянного безобидного Туза, за все ухмылочки и злые ужимки некоронованного Короля.

С удовлетворением услышал хруст зубов, грохот о стенку ударившегося Вадьку и его захлебывающийся хрип:

– Сашка! Сади на косу!

Сзади навалился техник, ловил руки. Изловчившись, Фёдор достал его в глаз кулаком и замер от испуга. Техник кулем пролетел к открытым дверям и чудом не вывалился, поймав за ноги Вадима. Вертолёт сел. Опомнившись, они, всё же, втроем связали Рябова и уложили на мешки. Тяжело дыша сели вокруг.

– Ну, голуби! Только прилетим, сразу иду в милицию, за такое дело вас не погладят по головкам. Фашисты…

– Замолчи-и! – Истерично зашепелявил Вадим, пьяно тряся головой, выплёвывая осколки зубов, зализывая языком десны. Техник скулил, трогал пальцами багровый закрывающийся глаз.

– Федька! Ведь тебя на этом свете никто не хватится! А? – Вадим изобразил подобие улыбки, сплюнул на чистый снег шмат крови. – Выкинем тебя сейчас из летящего вертолёта полк МВД не откопает!

– Хисту не хватит выкинуть! – Фёдор улыбнулся. – Надо бы пилоту ещё вломить, чтоб его списали, чтоб не лапал погаными руками небо. – А ты говорил на него ас… Нет, сволочи асами не бывают. Я об этом позабочусь…

– Вадим вскочил и с размаху ударил говорившего по лицу.

– Выкинем! Хватит хисту! – заверил он и ещё раз ударил, норовя попасть по зубам.

Фёдор улыбнулся разбитыми губами.

– Зря стараешься, у меня кость калёная, я ими ещё не одному подонку хрип перехвачу. Связанного бьёшь, с вертолёта собрался кинуть, тебе бы в концлагере служить, паскуда…

Вадим, еле сдерживая себя, выпрыгнул из дверей, хватанул ртом пригоршню снега.

– Пойдём, ребята, обдерём по-быстрому, хоть камуса с ног снимем, дело к вечеру, надо успеть.

Пилот и техник молча выпрыгнули следом за ним и втроем пошли вдоль берега к раненым животным. Послышались пистолетные выстрелы. „Добивают“, определил Фёдор. Напрягся, силясь выпутать руки из капронового фала.

Шевелил кистями, закусив от боли губу, дёргал, крутился и, наконец, расслабил, выдернул одну руку. Развязал себе ноги. Быстро вытряхнул из рюкзака всё лишнее, сунул в него подвернувшуюся теплую одежонку, остатки продуктов.

Взял ружьё, патронташ и сполз из двери под вертолёт. Прячась за ним, Фёдор встал на ноги и осторожно выглянул: за поворотом реки склонились над тушей трое. Он закинул рюкзак за плечи и метнулся в подступающий к берегу густой сосняк. Бежал долго, запалившись до хрипоты.

Вечерело… Где-то далеко послышались выстрелы и крики. Потом заурчало, и над тайгой долго, низко кружилась машина. Проследив куда она пойдёт с последнего круга, Фёдор двинулся следом.

Вышел опять к той же реке, и тут под ноги подкатился Валет. Вывалив язык на сторону, кобель радостно пялился на него, помахивая хвостом.

– И тебя выкинули? Ну, ничего, выберемся… думаешь я их испугался? Не-е… Пусть икру помечут… бросили человека в тайге, страх за свою шкуру, брат, лютая штука… А сейчас, давай на ночь устраиваться!

Наломав молодых сосенок и елового лапника, соорудил на скорую руку односкатный шалаш, запалил костёр. Пригрелся и задремал на хвойной духмяной подстилке рядом с собакой. Ночью вставал, поправлял огонь под толстым, жарко взявшимся выворотнем и снова забывался.

Мучила мысль, как пройти через широкую, обмёрзшую за берегами реку. Утром позавтракали: собаке Фёдор сшиб кедровку, сам разогрел банку голубцов. Всё косился на стылую, замешанную на шуге воду, и тело прохватывал озноб.

Но всё же, собрался и решительно подошёл к реке, поёжился и, раздевшись догола, пересёк струю по перекату, держа вещи над головой. На другом берегу торопливо оделся и побежал, греясь. Вокруг носился мокрый Валет, прыгал, катался в снегу.

Фёдор шёл до темноты на далёкую островерхую сопку, за которой сгинул вертолёт. Вот только сейчас почуял, как, всё же, подорвала его силы месячная голодовка и рыбная диета. Часто приходилось останавливаться, отдыхать, всё тело было наполнено сонливой вялостью и болью.

Нестерпимо и постоянно хотелось что-то есть. В старом ельнике нарвался на табунок рябчиков и выбил пять штук, но подавил в себе голод и оставил про запас.

Валет оказался толковым охотничьим псом по боровой дичи, искал верховым чутьём затаившихся птиц, метался и лаял за перелетавшими с дерево на дерево. Сглатывая слюну, с тоской смотрел, как исчезают пахучие и тёплые тушки в рюкзаке, целиком проглатывая бросаемые ему головы и лапки.

На третий день пути силы вовсе оставили медленно бредущего человека. Опираясь на выломанную в дороге сухую палку, плёлся по мягкому и уже глубокому снегу.

Вдруг, услышал глухие взрывы и впереди засёк нырок маленького „кукурузника“. Откуда и силы взялись! Словно пришло второе дыхание в измученное и избитое тело. Заспешил, строчка следов по снегу стала ровной, размашистой и стремительной.

Шёл до темноты, пока не стал натыкаться на кусты и деревья. Противно дрожали колени, судорогами сводила вымокшую спину усталость. Долго ломал впотьмах сушняк, стаскивал в кучу и устраивался на ночлег.

За день одежда набрякла влагой от сыпавшегося с кустов и таявшего на ней снега, парила у костра. Хотелось нестерпимо спать, разморило теплом, да так, что даже голод притупился. Когда нагорело золы и углей, сгрёб всё это в сторону до курящейся паром горячей земли и ровно разложил слой кедрового стланика.

В костер навалил толстых валежин, огонь жадно взялся, топя снег вокруг и обдавая жаром. Снизу пекла горячая земля, густо тёк смоляной дух парной хвои. Фёдор задремал, ворочаясь и грея себя со всех сторон.

Валет копался в остатках последнего рябчика, фыркал, сдувая прилипший к носу пух, толкался, укладываясь рядом.

Ночью Фёдор проснулся от озноба, костер потух, земля под боком остыла. Собака сидела рядом и взрыкивала в кромешную тьму. Подступил неприятный холодок от какого-то предчувствия, захотелось белкой взлететь на дерево.

Успокоив себя, встал, сдвинул угли костра на то место, где спал, подвалил на них дров, а сам перебрался на новую лежанку. Костер неохотно разгорался, шипя и потрескивая. Сидящий рядом Валет зажмурил глаза от тепла и стал сонно клевать носом.

– Ну, что, браток? Бездомные мы оба? Вертолётные выкидыши… Собака, в ответ, стукнула хвостом, подняла уши.

Фёдор обнял её за шею и уснул. И увидел явственно, как по знакомой улочке с рёвом летит на пятой скорости бульдозер… опускает нож и, сметая цветы во дворе, ломает домик Клани… терзает гусеницами брёвна, кружится на одном месте, как танк… За рычагами сидел Вадька…

Фёдор проснулся от своего вопля. Протёр глаза, недоуменно осмотрелся… Сердце в груди колотилось от испуга… Он проговорил вслух: „Что за дурацкий сон? А вообще-то, он способен и на такое…“

На рассвете, доев остатки продуктов, кинул пустой рюкзак за спину и двинулся вперёд. Грохнул близкий взрыв на проходке разведочных канав, подстегнул и влил новые силы. К вечеру вышел на окраину полевого аэродрома той геологоразведочной партии, где подсели в вертолет собаки.

На взлётной полосе стоял самолёт АН-2, от посёлка шли два пилота. Встретились у посадочной лесенки. Фёдор первым уверенно залез внутрь, уселся на маленькое боковое кресло.

– Говорили, что не будет пассажиров, а ты откуда? – спросил, проходя в кабину, хрящеватый седой пилот.

– Я взрывник, с канав. За расчётом надо в экспедицию.

– Ну, раз так, лети, места не жалко, завтра и не выберешься, видишь, как с Севера волокёт?

Фёдор выглянул в окно. Над тайгой низко стлались тёмные снизу снеговые тучи, соря редкой белой крупой, шевелился на ветру хмурый листвяк и ельник. Самолёт зажужжал и прошёлся над крышами геологоразведочной партии, набирая высоту.

Сразу началась сильная болтанка, ветер крутил и игрался под облаками лёгкой, ревущей от напряжения машиной. Правой рукой Фёдор гладил голову доверчиво притихшей собаки на своих коленях.

Подивился, что изголодавший кобель не рванулся в посёлок в поисках съестного, а заскочил вслед за ним в самолёт и забился под лавку, чтобы не выгнали. Эта верность тронула душу и Фёдор понял, что обрёл надёжного друга.

5

Когда, нагруженные парным мясом вернулись к вертолёту, Вадим Григорьевич опешил, увидев, что Фёдор пропал. Растерялся…

– Ей, Рябов, выходи! Мы пошутили! – закричал он.

Никто не отвечал. Ровная строчка следов ныряла в глухой подлесок. Вадим дрожащими руками передёрнул затвор пятизарядки с разбитым прикладом и выпалил вверх. Щепки впились в ладонь, разворотив мякоть. Хлынула кровь.

– Бинт, бинт скорее! – Приплясывая, прикладывал к кисти снег, он мгновенно набухал и чернел. Руку туго перевязали.

– Доигрались, ребята… – с тоской обронил сухой молчаливый пилот. – Ведь, он думает, что действительно хотели выкинуть в полёте. Шуточка ваша, Вадим Григорьевич, может боком выйти, и не только вам. Шутник! – Он зло выматерился и заскочил в машину.

Полетели на снег мешки с утками, бочки, громыхнула в воздухе железная печка.

– Ты что, очумел, Сашка?

– Это ты чумной! – высунулось разом вспотевшее и бледное лицо пилота. – Я всё! Умываю ручки! Сейчас тебя высажу в партии и лечу на ремонт, искать беглеца извольте сами. Это же ЧП! Бросили человека в тайге!

Вадим суетливо стаскивал в кучу мешки, мясо, бочки, потом, словно опомнившись, стал спихивать их в воду.

Техник помогал. Рядом с вертолетом струя не замерзла, глубокое и быстрое течение подхватывало добычу и утаскивало под тонкий ледок ямы на плесе. Печка, булькнув, медленно погружалась, наливаясь водой, мясо темнело, уходя на глубину.

– Всё! Концы в воду, как говорят, – нервно рассмеялся Вадим, летим…

Бесконечно долго тащился вертолёт, как на быках полз по небу и не мог никак дождаться посадки. На аэродроме, в полевой партии, Вадим бегом катал бочки с бензином, сам качал насос, заправляя баки. Лихорадочно билось в голове: „Выйдет или не выйдет Федька?“ И то и другое сулило катастрофу.

Рука саднила, бинт пропитался кровью и провонял бензином, опухли пальцы. Окончив заправку, пилот отозвал техника, о чем-то совещались, вернулись и остановились рядом. Издалека поплыл к сидящему на колесе Вадиму нервный голос пилота:

– Вот что, Свет Григорьевич! Как хочешь, но того человека спасай, посылай вездеход, людей. Только нас в это дело не путай. Ясно? Ну, а если потянешь за собой, пожалеешь. Покажем все твои базы на реках, дюральки и „Вихри“ к ним, всё покажем. И вспомним все прошлые уикэнды в тайге.

– Не докажете ничего, – улыбнулся Вадим.

– Слушай! Я перестаю тебя уважать, старик. Разве ты забыл, что я помешан на цветном фото и места припомню, если это, конечно, потребуется, где косточки убиенных парнокопытных лежат, братьев наших меньших…

– Ну, ты, Сашка, и сво-о-олочь…

– А разве я против? Согласен. Но… В сравнении с тобой, мой юный друг, так себе, мураш… К пенсии из тебя такой Деловар поспеет, действительно на полк МВД работы хватит. Так что? Полетишь или останешься здесь?

– Ладно, летим, уговорил. Рука вот набухла, болит, как оставаться, столбняк ещё схватишь, надо в больницу, сквозь прореху в зубах и, уже не улыбаясь, прошипел сидевший.

– Вот это деловой разговор. Поехали, значит, лапку лечить, дяде больно.

Взлетели. Вадим сидел в уголке пустого салона и курил уголком разбитого рта. Молчал. „Всё пошло к черту, думал он, сколько потрачено сил и средств, чтобы задобрить в Москве нужных людей медвежьими шкурами, копчёными мясом и рыбой, и вдруг такая нелепость! Черт меня дернул этого идиота пригласить на охоту! Кретин! Скучно стало!

Ведь, если выйдет, наверняка заявит в милицию. Хоть там всё схвачено и с прокурором каждую субботу в сауне, но могут быть крупные неприятности… Да ещё разоткровенничался, про людей своих в тайге рассказал! Ой, кретин! Он остервенело сжал кулаки и поморщился от боли в руке.

Лихорадочно плясали мысли в надежде отыскать выход, лазейку. Но, на этот раз, кругом стояла глухая стена, и не было видно просвета. Трудовая книжка в отделе кадров, насоветовал… Даже если не объявится, станут копать. Надо искать, единственное, что можно еще предпринять“.

Прилетев, даже не попрощавшись с летунами, Вадим добрался до управления и вошёл в радиостанцию. Заканчивалась вечерняя связь и радист собирался уходить домой.

Задержав его, Вадим Григорьевич набросал текст радиограммы начальнику той партии, где только что заправлял вертолёт: „Срочно, районе устья ключа Немакит реку Тунгурча отыскать по следам вездеходе и отправить посёлок заблудившегося охотника“. Нерешительно подписался.

Откуда он мог знать, что единственный вездеход там засажен в болото и, остановив основные работы, только через три дня в пургу уйдут поисковые группы во исполнение РД высокого начальства, на помощь потерявшемуся человеку.

Радист зарегистрировал в журнале и запиликал, вызывая партию на связь. Но никто не ответил, связь уже закончили.

Он пожал плечами и проговорил:

– Радиограмма уйдёт только утром.

– Утром, так утром!

Вадим Григорьевич уверенно прошёлся по коридорам, взял ключ у сторожа и открыл кабинет начальника экспедиции. Пахнуло настоем папиросного дыма, свежей краской и теплом от батарей.

Пройдя через темноту, включил настольную лампу и сел в кресло. На столе всё было по новому, новые приказы свыше, радиограммы, свежеотточенные карандаши в стаканчике. Новый порядок Хозяина.

Сколько он ему вставлял палок в колеса, своему шефу! Но никак не мог спихнуть старика с этого потёртого, но желанного кресла. Вадим полистал папки на столе, поняв, что смысл читаемого не доходит, закрыл их и сдвинул. Зазвонил телефон.

Рука привычно упала на трубку и дёрнулась назад, как от раскалённой. С полутемной стены жгуче и неодобрительно смотрел на него, улыбаясь, легендарный Билибин. Передёрнув плечами, Вадим вскочил и вышел из кабинета, забыв прикрыть тяжёлые двери, обитые латунными звёздочками по черной коже.

В своём кабинете, напротив, он включил свет и набрал тайный код на японском сейфе. Открылась тяжёлая дверца. Быстро пересмотрел и забрал кое-какие бумаги, которые могут стать компроматом в случае разбирательства с пропажей Фёдора, а с самого дна извлек пухлую, невзрачную папку.

Незавидная на первый взгляд, она хранила самое ценное… Всю бухгалтерию его карьеры: кому и сколько дано взяток, соболиных шкурок и медвежьих, отправлено рыбы и дорогих подарков, даже счета в столичных ресторанах тщательно подшиты.

Конечно, всё это слегка зашифровано, но если кто чужой сунет нос, может и догадаться. Самые жуткие проклятия Рябову вспыхивали в его голове…

Дома в почтовом ящике лежало письмо от жены и телеграмма. Он развернул склеенный ленточкой бланк. Сначала ничего не понял:

„Дай согласие развод рассчитай вышли документы адрес мамы ты слишком долго ехал. Прощай

Таня“.

Бегло прочитал письмо, смял его и выбросил в помойное ведро на кухне. Ревность, дикая, жгучая, застлала глаза, ненависть к тому, кто, в отличии от него, „хочет ребёночка“, легко, может быть, сыграв только на этой струне, увёл редкую красавицу жену, с которой прожил семь лет.

„Дура, не могла ещё годок подождать! Самка… Почему всё так сразу! И этот чистоплюй, быдло… И Татьяна! Ну, ничего… выплыву. Ребёночка захотела… Эти игрушки – не для деловых людей“.

Открыл набитый коллекционной выпивкой бар, выдернул за головку бутылку редчайшего армянского коньяка, налил в подвернувшуюся кружку, залпом выпил, налил ещё и ещё выпил.

Коньяк сразу оглушил, мягко развалил его и замычав протяжно, он упал на диван, заплакал по-бабьи, размазывая вонючим бинтом по щетине слезы, кровь, бензин и грязь, уже не боясь ничем этим испачкать на дорогом японском покрывале лепестки цветущих вишен.

„Что бабам надо? Жила в своё удовольствие, каракулевую шубу в „Березке“ на сертификаты достал, кучу денег отвалил, в мехах и золоте вся, шмотки некуда вешать в доме… А блажь какая! „Не хочу быть вещью твоей!“"

Хлебанёшь ещё горюшка, прискачешь. Как миленькая прискачешь!» Но, больше всего, пронзила последняя строка в письме:

«При разводе, от раздела имущества отказываюсь, оставь всё барахло себе!»

Это был точно рассчитанный удар и привёл он Вадима в бешенство, вспомнилось, как однажды Татьяна, с горьким упрёком, выдала: «Какой же ты жадный! Ведь, в случае развода, станешь делить даже пустые банки в сарае и старую обувь».

А всё же, не мог представить свою Татьяну с кем-то другим, теплилась надежда на розыгрыш, жестокий ультиматум наконец стать матерью.

Неделю сидел дома, ел, пил и спал. Ходил только за хлебом до магазина и назад. Набравшись, на грани отключения, он чувствовал, как облегчение подступало на минуту, храбрился, выдумывал, казалось, ёмкие и надёжные оправдания.

Но, похмелье! Хоть не просыпайся… Особенно, когда дошло, что за окнами свистит и беснуется редкий по силе буран. Однажды, в конце дня, звякнул телефон. Вадим машинально схватил трубку, надеясь услышать голос жены.

– Вадим Григорьевич? – заскрипел старческий басок шефа.

– Да, слушаю вас…

– Здравствуйте! Вы же в отпуске, что здесь делаете? Зайдите ко мне немедленно! Что вы за поиски в тайге устроили? Объясните! Голос деда был недовольный и холодный.

Вадим в панике засуетился, хватанул прямо из горлышка виски для смелости, наспех оделся и выскочил на улицу, позабыв даже замкнуть квартиру.

Буквально через пару минут, к дверям подошел Фёдор, решивший забрать свои чемодан и рюкзак. Он долго звонил, стучал, потом дернул ручку и дверь отворилась.

– Ты дома, Король?

Никто не отозвался. Фёдор нерешительно заглянул в комнаты, всюду был жуткий бардак, на полу валялись пустые бутылки, в кухне мусор и прокисшая закуска в тарелках, затхлый дух перегара перехватывал дыхание.

Вещи свои он нашёл выброшенными в коридор, хотел уж забрать и идти, но потом вернулся и стал листать открытую папку на столе, которую мимоходом заметил перед этим. Он сразу понял, что это за документы, им не было цены…

Не раздумывая, засунул папку за пояс брюк, застегнул кожух и оглядываясь вышел из дома, оставив свой чемодан и рюкзак нетронутыми, чтобы Вадька не догадался о его визите.

«Да-а, паря, – усмехнулся он, вот теперь икру-то помечешь!» И решительно направился к своему дорогому домику, куда недавно вернулся с охоты. И встало перед глазами недавнее возвращение…