Текст книги "Повести"
Автор книги: Юрий Сергеев
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 33 страниц)
Здоровенный бык согжой упал в конце второй обоймы, да и то, случайно. Пулей задело, так дрожали от холода и азарта руки. С тех пор ручей получил имя, с серьезным видом при общем сборе вписанное начальником партии на карту, – Канонадный ключ.
А на водоразделе реки Тимптон во время одиночного маршрута (приболел рабочий и остался в палатке) нарвался на медвежью свадьбу. Они вылетели из стланика неожиданно.
Огромная длинноносая медведица вся в мыле, с облезлой шкурой и три, не менее солидных, жениха. Это случилось на перевале, среди разбросанных по хребту останцев.
Геолог кедровкой взлетел на один из них, сжимая в руке игрушечный по отношению к летящему на него зверью казённый наган. Они пронеслись совсем рядом, обдав тяжелым духом. Только хотел спуститься, как послышался треск, и свадьба пролетела в обратную сторону, пропала в зарослях стланика…
А потом, в другой раз, тонул на том же Тимптоне и, выброшенный ночью на камни посреди переката, просидел сутки, не решаясь окунуться в грохочущий и летящий водяной вал. На рассвете следующего дня, набрав в лёгкие побольше воздуха, сполз.
Крутануло, как в бочке под гору, и выбросило на косу. Ещё одну память оставили друзья на карте – Козьмин перекат.
Почти два года Виктора натаскивал человек, знающий Якутию без карты, прошедший территорию от Байкала до Чукотского и Охотского морей.
Поначалу, сломленный его непосильной требовательностью, не понимал своего наставника, петушился, кичился своими институтскими знаниями. Но очень скоро Анастасий Авдеевич стал самым нужным за близким человеком.
Словно из дерева, вырезал старый геолог, делая из него человека, отбрасывая всё лишнее и пустое. Незаметно, пряча улыбку на исхлёстанном морщинами и невзгодами лице, неустанно долбил и долбил деревягу, из которой постепенно и трудно начала проступать фигура поисковика.
У Авдеича не было близких: дочь погибла на войне, жена давно умерла, и он поверил в Виктора, как в сына, словно боясь не успеть, чувствуя, что недолго осталось колобродить по тайге перекрученным ревматизмом ногам, поил и поил молодого специалиста отравой горькой и хмельной – походной жизнью.
Сам того не замечая, Козьмин всё дальше и твёрже ступал по тропе, сойти с которой и вернуться невозможно, пока не остынет кровь, а сердце не остановит свой торопливый бег.
Может ли иная работа соперничать с этой?
Может ли кто остановить руку, сующую перед началом сезона в старый рюкзак нехитрый кочевой скарб? Завлечь, утащить в гомон больших городов, в суету и текучку, усадить на скрипучий стул кабинета, забрать, увести, затуманить в памяти всё былое? Редко!
Только сломленных незваной болезнью, только слабых духом, только тех, кто нечаянно попал на эту тропу.
Разве можно забыть весенний гул тайги, самолётный рёв взбесившихся рек, запах талой хвои, упругую нежность мхов, бархатную свежесть распускающихся лиственниц?
Можно ли забыть тревогу перед неизвестностью завтрашнего дня, едкий дым костров, костоломы-курумники, синие летние наледи, зыбь марей, всплески хариусов в тёмных и студёных ключах? Буйную и скорую осень, пронзённую печальным звоном улетающих стай?..
Каждому – своё… Каждый топчет свою тропу жизни, как умеет, как научили, у каждого – свой мир с его радостями и печалями…
Помер Авдеич в тайге, напросившись в последний раз, из-за вконец осилившего ревматизма, в новую поисковую партию завхозом.
На похоронах Виктор стонал, скрипел зубами и не мог удержаться: текли и текли слёзы. Рвал тугой спуск карабина до последнего патрона из выданных на сезон. Приехало много народа из близких и далёких мест, говорили речи, и видно было по ним, что значил в жизни ушедший человек.
Гроб опустили, полетели горсти земли, застучали по крышке камни, которые он так любил вертеть в руках, звякнули лопаты. Пусто стало вокруг, отмерло своё, близкое и родное.
Над могилой завещал повесить старик фотографию полувековой давности. С неё весело смотрел молодой парень в обмотках, с трёхлинейкой за спиной.
У ног его свились клубками две собаки, рядом шалаш, чайник над костром, выцветшие от времени сопки, белая неизвестная река. Где это было? Когда? На какой земле?
Оставшись один у могилки, прибил Виктор на пирамидке, по старому обычаю, два геологических молотка накрест, свой и Авдеича…
4
Проснувшись рано утром и расчехлив лодку, Козьмин увидел, что тонкий и острый сук, во время маршрута, вспорол одну из её секций. Пришлось клеить, благо, хоть аптечка входит в комплект.
Накачанная трёхсотка расправилась на снегу, перекрещённая дюралевыми веслами. Пока провозился с ней, солнце свалилось к закату, и плыть уже поздно.
На следующее утро встал затемно. Выполз из палатки. Ветер стих, тронутое рассветом небо мохнатилось бледными звёздами. Мороз потрескивал, пощёлкивал лиственницами над обрывом.
Тёмная и тугая струя реки безудержно неслась навстречу, зиме к океану. Вода, стала на вид вязкая и густая, как кровь. От неё исходил пар и запах сырости.
Сварил завтрак и покормил больного. Наспех доев сам, погрузил в лодку скромные пожитки. Степан, еле забравшись в лодку, совсем ослаб. Оттолкнувшись от берега, Виктор прорубил коридор в припае и выгреб на струю.
Лодку крутануло течением, закачало и понесло вниз. Хрустит шуга и позванивает на лопастях вёсел, изредка чирикают по бортам маленькие льдинки, от воды несёт стылостью.
Козьмин прошёл хорошую школу сплава по таёжным рекам, любил эту нелёгкую и опасную забаву. В сплаве каждый может проверить себя, проходя гремящие и беснующиеся перекаты, правя лодку мимо обрамленных пеной и стремниной валунов.
Напряжение сменяется расслабленностью на тихих плёсах, потом, всё громче и громче, всё неотвратимее наплывает грохот следующего переката, пока ещё невидимого и незнакомого, тревога захватывает, руки и спина напрягаются, а глаза лихорадочно ищут просвет между камней – ревунов.
Сколько безымянных могил по крупным и малым рекам, сколько перетоплено добра и ружей! А всё одно любо человеку поиграть со смертью, и неистребим в нем азарт схватки со стихией.
Солнце поднялось высоко, горит и плещет зайчиками на мокрой резине лодки, слабым теплом трогает лица.
– Ну, что приуныл, Стёпка? Выберемся, не впервой. В больничке поваляешься, отдохнёшь!
– Устал я, Виктор Иванович, давай затаборимся?
– Рано, рано, братка. А ну, мороз ночью перехватит реку! И будем тут кукарекать. Куда я с тобой? Держись уж до вечера.
Степан вяло опустил руку за борт, зачерпнул воды и жадно припал к ней спёкшимися губами.
– Ты воду-то поосторожнее хлебай, совсем остынешь. Давай уж пристанем, чайку заварим. Часов пять проплыли, неплохо идем.
Выправил к косе, перелез через борт на мель и вытащил лодку с больным на камни.
Подбежал Перекат, взмокший от усталости, с отвисшим языком. Упал в снег и хватанул его жаркой красной пастью. Виктор достал чайник, набрал в реке воды. Срубил ножом молодую лиственницу, очистил сучья.
Сунул её толстым концом под корягу, подложил снизу камень и разгрёб снег для кострища, Натаскал сухих дров. Подвесил на листвяночку чайник, разжёг под ним костёр.
Вдруг заметил, что Перекат поднял уши и насторожился, Виктор оглянулся – совсем близко увидел в тальниках выводок белых куропаток. Они ещё полностью не вылиняли, на спинах и шеях торчат серые перья. Сходил за карабином, отвязал его от лодки, вернулся и прицелился.
Три раза подряд гукнули выстрелы, и куропатки распустили крылья по снегу. Остальные поднялись и пропали в кустарнике под сопкой. Степан приподнялся на локтях.
– Оленя стрелял?
– Да нет, тут уж де до жиру, быть бы живу… Но мясо есть. – Притащил за крылья добычу к костру.
– Куропашей стрелять – детская забава, – заметил больной, разглядывая дичь, – петлями ловить лучше.
– Некогда нам петлями заниматься. Смотри, что пуля творит, наизнанку птаху вывернула.
– Обмой, съедим, молодой куропаш вкусный.
– Степка, ты почему школу бросил?
– Ай, надоело! Отдохнуть малость надо. Отец писать не умеет, семьдесят лет прожил. Оленей и так пасти некому, не всем же быть учёными.
– Ты эту философию брось и на старика не смотри, другое время было. Сам думай. А тайга, она никуда от тебя не денется. Прилетим на днях в посёлок, книжек тебе притащу в больницу, будешь заниматься в заочной школе. Ясно? Мне вот пятнадцать лет пришлось учиться, а сейчас чую, что знаний-то маловато, думаю продолжать заочно. А ты ишь, сачок, отдыхать вздумал.
Степан хлебанул горячего чая и отмахнулся вялой рукой. Закашлялся, выронил кружку, сипло и трудно задышал.
– Отец пугал, что в посёлке пропаду от водки и девчат. А здесь? Тут быстрее ноги протянешь.
– Вот и учись поэтому, чтобы не загибаться всю жизнь по тайге и палаткам.
– Ты выучился и сам не вылазишь из неё.
– Беречься надо. Суворовский наказ помнить: "Держи ноги в тепле, голову в холоде, а живот в голоде". – Налил ещё чаю и подал больному. – Пей, да поплыли, надо спешить.
Собрались и отчалили. Река подхватила и опять поволокла лодку между засыпанных снегом диких берегов. Тихие плёсы затянуло льдом, и только на струе змеится протока чистой воды.
Река петляет от одной сопки к другой, мечется, бьётся о прижимы и крутые берега, словно ища защиты и спасенья от ледяного плена.
Виктор оглох от грома перекатов, руки ломит, красные от холода пальцы плохо повинуются. Чем дальше, тем труднее продвигаться. Перекаты забило шугай, они стали труднопроходимы и очень опасны. Степан с трудом переносит дорогу.
Приходится на руках таскать его из лодки на берег в обход наиболее опасных мест, переносить лодку и всё имущество, опять грузиться, чтобы проплыть совсем малый отрезок пути.
Виктора шатает от усталости, одежда насквозь промокла, и её легко прожигает сквозной северный ветерок.
Но не забывает и про работу, помечая на карте будущую трассу, опасные места на устьях впадающих речек, радостно рисует обширные косы, которые легко срежет дорога.
Собака бежит по берегу. Осторожно ступая на лёд, подходит Перекат к урезу воды, провожая глазами плывущих, гонится за ними, как за убегающими согжоями.
Остановились на ночлег поздно вечером. Палатка подмокла в пути под Степкой и смёрзлась. Виктор оттаял её у костра, натянул. Установил печку. Затащил больного и уложил на спальник. Разжёг наспех собранные дрова.
Мёртвым сном навалилась усталость и склеила веки. Не хочется ни есть, ни шевелиться. Зябко продирает дрожь под сырой одеждой ватное и непослушное тело.
Очнулся через некоторое время, сварил бульон из куропаток, накормил Стёпку и сам через силу хлебнул горячей жидкости. Мороз крепчает, кособокая луна мутно белеет сквозь палатку, шуршит «салом» река.
Больной притих, только в груди у него что-то булькает и хрипит, изредка стонет сквозь сведённые судорогой зубы. Виктор вспомнил, как вот так же мучился с ним когда-то Авдеич, щекоча бородой, слушал простуду, выгонял её устроенной из камней парилкой в двухместной палатке.
Сколько лет уже нет старика, но как сама совесть стоит он за спиной, не даёт оступиться. Учил верить в людей не таиться знаниями, пригревать и вести за собой начинающих и слабых.
Два года ходил с Виктором молодой стажёр. Молчаливый и двужильный на работу, таскал следом рюкзак с пробами. Он гораздо позже окончил тот же институт, часто вспоминали преподавателей, профессоров, их чудачества, свои похождения в трудную, но самую прекрасную в жизни пору студенчества.
Славка чем-то был схож с Авдеичем этой хваткой, тихим блеском в глазах и одержимостью.
Виктор уже суеверно (до чего только не додумаешься за летний бесконечный и мгновенный сезон!) думал, уж не старик ли вернулся с того света в образе стажёра, чтобы убедиться, как проросло обронённое им зерно.
Когда уходили на изыскания зимника, стажёр закатил концерт начальнику экспедиции, предлагая свою помощь и более рациональную методику поиска двумя встречными отрядами с заброской и вывозкой вертолётами.
Увидев его, взъерошенного и злого, вылетевшего из кабинета шефа, Виктор окончательно и серьёзно уверовал, что люди на свете повторяются.
– Бюрократы! Дедовскими методами живут. Протухли тут по кабинетам с бумажками. Ведь если бы на съёмке и поисках применить вертолёты и современную методику разведки, это десятикратно окупится временем и результатами, – тряс Виктора за плечо и орал на всю приёмную, пугая, секретаршу. – Зачем нас учили? Экономят рубли на приобретение новой техники и гробят миллионы!
У вчерашнего студента начали прорезываться «зубы» и характер Авдеича. Провожая отряд за поселок. Славка всё ещё ругался и травил душу.
5
Утро выдалось солнечное, светлое, мороз обжигает лицо, иней выбелил деревья и кусты. Дым из трубы поднимается вертикально, расползается на высоте перистым облачком
Козьмин поставил вариться завтрак и взялся рубить дрова на поваленном весенним паводком дереве. Стук топора звонко хлещет в холодном воздухе, лезвие наискосок глубоко врезается в сухую древесину.
Собака увлеклась свежими набродами куропаток, озабоченно тычет носом в следы, крутит хвостом. Куропатки, заметив пса, пыхнули белым облачком и перелетели на другой берег.
По весеннему закричал петух куропач, ныряя в прибрежные тальники. Перекат сиганул за выводком. За ночь реку напротив палатки перехватило. Бежал пес осторожно, вздрагивая, и останавливаясь от треска молодого льда, и на середине реки вдруг исчез.
Через секунду вынырнул, заскулил, пытаясь вылезти, царапая когтями гладь зелёного льда, его засасывало течением. Несколько раз лапы срывались, пёс окунался в воду, бился, чудом удерживаясь на быстрине в маленькой лунке.
Виктор бросился к лодке, но она за ночь спустила – повредило заплату при сплаве. Выбежал на берег, лёг, раскинув ноги и руки, осторожно пополз к собаке, опираясь грудью на весло.
Осталось всего полтора-два метра, но дальше ползти стало невозможно. Белые пузырьки воздуха стремительно проносятся всего в сантиметре от поверхности льда.
Козьмин перевернулся на спину, снял ремень и, сделав петлю, привязал к лопасти весла. Накинул на голову собаке, потянул. Перекат захрипел. Виктор напрягся, пытаясь его вытащить, и вдруг под ним прогнулось, треснуло, расступилось…
Ноги дна не достали. Обварило холодом. Вцепился в кромку, успокаиваясь. Попытался выбраться из полыньи. Лёд крошился под руками, опоры не было. Пёс умудрился освободиться от петли, и весло утащило. Козьмин закричал Степану, но тот вряд ли услышал, да и не смог бы помочь.
Руки сводит холодом, набрав воды, сапоги гирями тянут вниз. Телогрейка набрякла, он с трудом стащил её и выбросил на лёд. Вытолкнул обезумевшую собаку и начал локтями проламывать коридор до крепкого заберега.
Перекат отбежал, отряхнулся и помчался кругами, греясь, поджав хвост к животу. Остановился, посмотрел на хозяина и жалобно взвыл. Осторожно, нюхая под лапами лёд, пошёл к полынье. Виктор гнал его прочь, бросая лепешки льда. Наконец Перекат бросился к палатке, останавливаясь и оглядываясь на хозяина.
Ниже, метрах в пятидесяти по течению реки, паром курилась большая полынья. Пришла шальная мысль пронырнуть подо льдом и попасть на мель. Отбросил её, как нелепость.
Проломав коридор до крепкого заберега, лег на него грудью и встал на корточки. Мокрые ноги соскользнули, снова треснуло, течение обняло и потащило.
Напоследок, с брызгами стылой воды, успел поймать, глоток холодного, живого воздуха. Скрюченные пальцы скользнули по лезвию кромки. Только и полыхнуло перед глазами голубое, пронзённое солнцем небо.
В первое мгновение, замерев и потерявшись, мокрым комом скользил под холодным стеклом. Как всплеск, как взрыв, пришла последняя отчаянная надежда… Крыльями размахнув руки, гребанул вниз по течению, оттолкнулся но-
гами от мешающей крыши, уходя на глубину, закрутился, замельтешил в последнем шансе достать до полыньи.
Грудь раздирает от спёртого, уже чужого воздуха, хочется забыть обо всём и выплюнуть его омерзительную затхлость, прекратить борьбу… Но, сцепив зубы, мыча и теряя сознание, он грёб и грёб, спеша к неизвестному финишу.
Сначала тонко, потом набатно зазвенело в ушах, замелькали цветные огненные вихри в раскалывающейся голове и ослабли руки. Уже теряя сознание, увидел коричневое дно перед своим лицом, оттолкнулся от него и, собравшись в комок, рванулся вверх.
Тупой удар затылком пришёл откуда-то издалека, нереально, как во сне. Утробным толчком выбило сквозь зубы воздух и булькнула горлом вода, убитой птицей волокло его течение в щель меж льдом и подступающим дном, вяло загребали руки, пытаясь поднять безжизненное, тяжело обвисшее тело.
Резануло светом, туманно дошло до сознания, что над ним ничего нет. Очнулся через некоторое время и увидел, что лежит по пояс в воде на присыпанном снегом валуне. Холода, не чувствовал. Рвало, крутило, взблесками мигал просвет в набрякших водой глазах.
Никакая сила не могла оторвать его от этого гранитного пристанища, казалось, отступи на шаг и потащит, засосёт под синее брюхо льда зимняя река.
Сознание медленно возвращалось, хрустнули взявшиеся сосульками волосы. Сначала мутно, как в тумане, проступил берег, мечущийся по льду чёрный зверь, белое слепящее солнце. Попробовал встать на ноги, но они подломились, отказываясь служить.
Оторвал примёрзшую к валуну полу штормовки и, чертя носками сапог по гальке, выбрался по краю полыньи, подступающей к обрыву, выполз на снег.
Руки утонули в его неосязаемом пуху. Снова попытался встать и не смог. Пополз. Рядом крутится Перекат, лезет носом в лицо, скулит, мешает двигаться. Палатка совсем рядом, над обрывом, наносит дымком от печки, зовёт надеждой и теплом.
Бился долго и тяжело, всё скатывался и скатывался назад от самой кромки обрыва, отдышавшись, снова полз, ловя непослушными, деревянными пальцами тонкие корни, торчащие из земли.
Можно сделать большой крюк по косе и выползти на пологий склон, но не позволяла отступиться натура, да и не было времени, замерзал…
И всё же, одолел крутизну. Ввалился в палатку с жестяным хрустом одежды. Почувствовал на лице чьи-то руки и услышал треск вспарываемой ножом спецовки. Боль резанула в позвоночнике и отключила сознание. Провалился в чёрную яму.
…Старик вошел в палатку неожиданно и наклонился, коснувшись рукой плеча Виктора. Одет был не по походному, в яркую косоворотку, красный кушак стягивал на поясе рубаху и падал кистями на шаровары и хромовые сапоги.
– Авдеич1 Неужто ты? Я же тебя сам хоронил!
Старик усмехнулся и таким знакомым движением вытащил уголёк из печки, раскурил трубку лежащего. Подал геологический молоток с дыркой от гвоздя на отполированной ладонями деревянной ручке.
– Я за тобой пришел, собирайся.
Козьмин выбрался из спальника, оделся и выполз из палатки вслед за Авдеичем. Ослепительно жгло солнце, палатка стояла в густой траве на берегу неизвестной реки. Старик обернулся.
– Пусть Стёпка отдохнёт, иди за мной!
Привычно зашагал впереди, чуть сутулясь, опустив левое плечо. Шли долго, но усталости не было. Начался пологий подъём-тягун в гору, продирались по стланикам и, наконец, упёрлись в глухую стену мрачного ущелья.
Кругом было пусто, шумели в распадках невидимые ручьи, ветер шевелил седые космы на голове и бороду Авдеича.
Он стоял не оборачиваясь, разглядывая каменное обнажение стены, задирал голову, что-то прикидывал, шептал.
Поманил спутника рукой и пошел вдоль нависшей глыбами скалы. Остановились около небольшой щели, спрятанной за густым кустом стланика.
Старик бочком первым влез в неё, позвал за собой. Долго пробирались на ощупь в потёмках. Где-то свистел ветер, и далекий-далекий голос что-то кричал, а что не разобрать. Старик чиркнул спичкой и поджег смольё. Рваный и неяркий свет заплясал по стенам огромной пещеры.
– Мотри, Витя! Как богата наша земля! Я искал эти клады всю жизнь, а не мог отыскать. – Он наклонился и опустил факел.
Под ногами полыхнули и заискрились звёзды, замерцало и осветило пещеру причудливым светом.
– Есть алмазы, есть злато, там сурьма и олово. Железо и уголь… – Авдеич тыкал дымным факелом в разные концы зала, и глаза его горели сумасшедшей радостью. – Нет богаче страны Якутии, всё лежит под ногами, разве ты не видишь? Нас не будет на земле, а дела наши и добрая память останутся людям. Бери-выбирай образцы, здесь нет пустой, породы…
Виктор, озираясь вокруг, поднял горсть камней и машинально сжал в руке. Они обожгли ладонь живым светом.
– Ты должен найти это место! Обязан найти! А теперь иди, – сунул факел в руку в легонько толкнул в спину, – я буду ждать тебя, Вятьк-а-а-а! – Уже издалека доплыл голос: – Ждать буду-у!
Козьмин выскочил из расщелины и помчался скорее вниз, стараясь запомнить ущелье. Ругал себя за то, что припозднился и надолго оставил одного Стёпку. Почему-то уже темнело, хоть и пробыл в пещере совсем мало.
На бегу оступился и полетел в пропасть… Сердце замерло, подкатилось к горлу, и никак не мог дождаться удара, всё летел и летел вниз, и горькая несправедливость душила, что так нелепо довелось пропадать и никому не успел рассказать о подземных сокровищах.
А где-то рядом ревел на посадке вертолёт, а потом Славкин голос отдавал кому-то резкие команды.
Их нашли с воздуха. Печка потухла, осталось считанное время угаснуть теплу в стареньких спальниках. Виктор бредил, руки его беспокойно метались по шерсти прижавшегося к нему Переката.
Больных осторожно перенесли на косу и уложили на полу вертолёта. Колесом крутануло внизу протаявший квадрат от палатки и парящую на морозе реку.
* * *
Степан в декабре выписался из больницы, пошатываясь от слабости, брёл по улицам Утёсного. Завернул в экспедицию. Во дворе суетились люди, стояли тяжело гружённые сани и гусеничные вездеходы. Мощные бульдозеры, уронив лопаты, возглавляли колонну, попыхивая синими дымками.
Неожиданно из одной танкетки выскочил Николай и бросился навстречу. За ним выкатилась Пурга и тяжело спрыгнул на снег Перекат. Пес подошёл к Степану, обнюхал, фыркнул от больничных запахов, вильнул хвостом и сел. Человечья тоска стыла в его глазах.
Отошли в сторонку, смахнув снег с бревна, сели, закурили.
– Охоты запрали вертолёткой, привезли – заговорил Николай, – с оленями вместе прилетел. Председатель Геннадий Антонович велит по тропе вести. Пропала сопсем охота.
Степан молча, слушал, гладил Переката и Пургу по головам н вспоминал.
– Я с вами поеду. А Виктор Иванович-то совсем плохой… Помрёт, однако…
Колонна тронулась, ревя моторами, и, растянувшись по улице, выползла за посёлок. Высунувшись по пояс из люка головного вездехода, стоял молодой паренек, начальник колонны Станислав Андреевич – Славка.
Бульдозеры вгрызались от первого затёса Виктора в тайгу, трасса взвилась под облака, закружилась, заметалась по сопкам и распадкам и упёрлась в далёкие хребты гор, стерегущие скрытые богатства.
Следом пошли колонны тяжелых КРАЗов и «Ураганов», вдоль белой морзянки затесов, и загудела от их рева дикая, не тронутая никем спящая земля, замигала глазами фар живая трасса.