Текст книги "Повести"

Автор книги: Юрий Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 33 страниц)

Казалось, что прожил в этой избе долго, всё знакомо и привычно, доступно лежит под рукой. Махно встал от печки, насторожил уши, копнул в углу пол. Скособочил голову, прислушиваясь, и взялся азартно скрести лапами землю. Наверное, услышал мышь, любит их ловить, чует и находит

даже под снегом. Я сполз с нар, подошел к нему. Мышь не крот: подозрительно было, что он ищет её там. Надавил ногой под его носом и ощутил пружинящую отдачу. Принёс топор, ударил несколько раз – лезвие провалилось через трухлявое дерево и пустоту.

Отогнав собаку, расширил раскоп, опустил свечку в отверстие. Открылся маленький погребок, закреплённый тесовыми плахами. На дне аккуратно сложены темный от времени лоток, два кайла, ржавое ведро и что-то, завёрнутое в истлевшее тряпьё.

Снял крышку погреба и выложил находки на стол. Прелое тряпьё расползлось на густо смазанной дегтем японской винтовке-арисаке. С трудом открыл затвор, хищно выглянули из магазина позеленевшие от времени патроны. Открыл дверь избушки и надавил спуск.

Зло и громко ударил выстрел, пуля защёлкала по стволам прибрежных елей, унесся следом Махно, привыкший, что после выстрела должна падать дичь.

Долго рассматривал лёгкий промывочный лоток, треснутый от старости по отполированной древесине. Кто хозяин этого клада? Сколько перемыто руками в этом лотке изменчивого фарта? По какой тропе ушёл и уже не вернулся сюда хозяин?

Врядли кто скажет… Молчат стены. Молчит снаряжение одиночки-старателя. Молчит ночная дрёмная тайга…

Долго колдовал над зарядами, перебирал и сортировал патроны, укладывал рюкзак, готовил одежду на завтра.

Руки привычно делали своё дело, а душа уже жила не в сегодняшнем дне спешила, пела предчувствием наступающего торжества. Уснуть перед охотой мне редко когда удавалось с самого детства.

Мысли беспрерывно сбегались к рюкзаку, ощупывая каждую уложенную вещь, сотый раз перебирали поштучно патроны и спички. Бегали по завтрашней тропе, замирали от предчувствия жгучего мига удачи.

Собрался ещё затемно. Старенькая ухоженная берданка 32-го калибра с затвором, лёгкие унты и рюкзак, завёрнутый в тряпку, небольшой котелок. Всё готово, можно трогать.

Махно вертит своим закрученным на спину хвостом, поскуливая от нетерпения и моей неповоротливости. Он уже несколько раз отбегал от избушки, как бы приглашая за собой, но не знал, по какой тропе я пойду, возвращался и вопросительно смотрел в глаза, вертелся у ног.

Он уже чуял, что не возьму его, как обычно, на поводок и не оттащу от соболиного следа. Ждал…

Отойдя с километр от избушки, на южном склоне, поросшем березняком, кобель взвизгнул далеко впереди и молча ушёл вверх по маленькому каменистому распадку. Подойдя ближе, увидел чёткие ямки вспугнутого соболя.

В рыхлом снегу незаметен его парный след, только тянется цепочка ямок, словно детской лопаточкой вырыл кто их и переплёл со стволами упавших от старости лесин. Здесь соболь жировал.

Разогнал табун рябчиков, носился за ними по деревьям, прыгая с веток в снег, крался по кустам, ступая лапка к лапке, и всё же, поймал одного. Съел, оставив на снегу только кучку перьев и потроха.

Я осторожно поставил капкан под пером на случай, если собака не посадит соболя на дерево и ей не удастся его добыть. Он, рано или поздно, вернётся к остаткам рябчика покопаться, погрызть косточки. Найти такое место – почти верный успех в поимке осторожного соболька.

Издалека, еле слышно наплыл голос собака… Резко останавливаюсь и вслушиваюсь.

– А-а-а! Уаг! Уаг! Уаг! А-а-а-а! – доносит порыв ветра.

Вмиг приходит сумасшествие. Как удар. В глазах замелькали деревья, вспыхнули снежными искрами потревоженные ветки стланика… Взгляд на бегу выхватывал проходы меж стволов, прогалины и поляны, а ноги несут и несут!

Но перевал не взял. Задохнулся. Суматошно колотится сердце, пот заливает глаза. Вот она, проклятая сидячая работа, оброс жиром, расклеился. Умылся снегом и с горечью вспомнил недавние времена, когда весь день мог бегать за собакой в слепом азарте погони.

Отдышавшись, не торопливо пошёл на голос и вскоре увидел меж деревьев стерегущего Махно. На вершине большой лиственницы темнел пушистый ком. По кошачьи урчал, шипел, перебирал лапками, крутил головой, выискивая дерево поближе для прыжка.

Поднял ружьё, но руки дрожали от напряжения, ствол прыгал. Опустил бердану, ещё натер лицо снегом и, сквозь повисшую на правой реснице капельку, подвел мушку под голову зверька. Нажал на спуск.

Обмякнув после выстрела, раскидав широкие и толстые лапы, поплыл, становясь всё большей больше в глазах ждущей его и взвившейся в упреждающем прыжке собаки, пушистый зверь…

Кто не видел падающего, ещё в полете мёртвого соболя, не испытывал ликующего, состояния, вдыхая тонкий запах очищенного снегом меха, не ощущал пальцами стихающий трепет и стук сердца, не отнимал у захмелевшей от азарта собаки зверька, грызущего её за нос, раненного, не ещё живого и вступающего в последний бой.

Кто не падал в снег, плача от бессилия, на следу соболя, уходящего по глубокому снегу в каменные крепи, где для человека мало шансов остаться с непереломанными, ногами, тот не ведает всей красоты, страсти и опьяняющей силы охоты на этого зверя.

Кому это близко, кто вкусил этот хмельной напиток, уже никогда не вернётся к охоте на куропаток и глупых зайцев. Краем глаза будет, до самой своей смерти, ловить каждый след его, каждую сбежку и малик.

А в голове зароятся вопросы, в ответах на которые и заключается вся глубина, сила и азарт познания охоты: где он? Какого цвета и кряжа? Где жирует? Куда шёл, с охоты или на кормёжку? Местный или проходной? Кот или кошка? Сытый или голодный?

На все эти вопросы соболятник сразу ответит, осмотрев следы; даже может добавить, сколько часов назад он прошел и куда направляется.

Может пойти совершенно в другую сторону от следа и выйти наперерез, минуя многие километры его охотничьего нарыска. Наскоком соболя взять трудновато, надо его сначала изучить, начиная с букваря старых и присыпанных снегом следов.

Нет двух одинаковых соболей в тайге. У каждого свой характер, свои привычки, но всех объединяет поразительный, умеющий делать выводы ум.

На зверофермах, где искусственно с большим трудом научились разводить этого зверька, делали такой опыт: в мясо, чтобы видел это из клетки соболь, насыпали безвредный порошок, не имеющий запаха и вкуса. Он к этому мясу не прикасался. Но, если процесс засыпки не видел, то спокойно ел.

С его хитростью и смекалкой да дал бы ему Бог рост волка, добрался бы и до людей в тайге. Ведь берёт же кабаргу и молодых оленят, которые в десятки раз его больше и сильнее.

Соболя губит любопытство. Губит его дерзкая безрассудность и азарт настоящего охотника. По своей натуре он кропотливый исследователь, пытается разобраться, откуда принесло перышко, находит ещё и ещё и вдруг, замечает повисшую в шалашике вниз головой куропатку или рябчика.

Это – уже слишком! Так не бывает! Обходит пару раз вокруг, чует капкан, но, поднявшись столбиком, увлекается, отрывая пахучую приманку и, в суете, наступает на коварную тарелочку.

Если сильный мороз, то замерзает почти мгновенно. Зимой он живёт только непрерывным бегом, проходя за ночь свыше шестидесяти километров в поисках пищи. Это – настоящий трудяга и достойный царь пушного зверья.

Беда его ещё и в том, что, за одну шкурку, на международных меховых аукционах дают до девятисот долларов, иногда приравнивая к стоимости легкового автомобиля или вагона пшеницы.

А, так как он много лет находился под охраной и расселялся искусственно, то освоил большие пространства и в достаточном количестве для промысла.

Не корысть тянет по его двойчатому следу настоящего охотника, не жажда наживы, а возможность трудной и увлекательной борьбы, соперничества в хитрости и выносливости…

Дни мои потекли в хлопотных заботах промысла. В избушку вваливался ночью, снимал и натягивал на правилки шкурки и в полусне ужинал.

Казалось, уже ничто не поднимет утром, но, резво вскочив на зорьке, торопливо пил чай, опять укладывал в рюкзак дневной припас, ёкала в груди загадочность подступающей охоты.

Что она принесёт? Куда и за какие сопки уведёт соболиный след, где придётся ночевать, опять у костра или вернусь в избу?

Хорошо хоть немного пожить неплановой жизнью, когда невозможно ручаться, куда тебя бросит через миг, где придёт удача, пожить жизнью поиска и тяжёлого физического труда.

Время летело незаметно, набирал силу мороз, подвалило ещё снега. Махно быстро выбивался из сил, и пришлось ставить капканы. Пробил три кольцевых путика вверх и вниз по реке.

Соболя было много, а, по этой причине, он быстро прикончил нерасторопных и доверчивых рябчиков, разогнал и переловил белок, проредил стаи глухарей.

Многие зверьки, пробегав попусту ночь, возвращались к мимоходом замеченной ловушке и, потоптавшись у входа в шалашик, попадали в капкан.

Такой удачи я и сам не ожидал. Сумма договора с райпо будет наверняка выполнена. Мешок с высушенными и отмятыми для сдачи шкурками набухал изо дня в день.

Подходили последние дня промысла. Завтра надо идти снимать капканы, собираться, ждать вертолёт. Уже соскучился по людям, вечерами разговариваю с собакой.

Махно, видимо, уже решил, что хозяин совсем чокнулся, так печально смотрит в глаза и постукивает хвостом во земляному полу избушки.

Одиночество, всё же, надоедает, и если не занять время беспрерывной работой, если праздность наступит и лень победит, то начинает в голову лезть всякая ерунда, мучают кошмарные сны и мысли.

Человеку нужно общение; трудно поверить, что в давние года жили старики отшельники в одиночку десятки лет, для этого нужна или могучая воля, или фанатизм веры. Даже такой короткий срок, как полгода, провести наедине с собакой трудно пожелать кому-либо.

Тайга шуток не любит. Внезапная болезнь, переломы костей вдали от зимовьями и только зверьё узнает, где ты нашёл последнее пристанище. Вот эти страхи и приходят на безделье, но в нём же и сила.

Риск, проверка своих возможностей, обострённая звериная осторожность появляется наследственно от далёких пещерных предков, а когда чувствуешь эту силу, когда воля побеждает страх, тебя сам чёрт не свернёт от тропы приключений и испытаний.

Рано утром отправился в последний обход до набитой за зиму лыжне. Снимал капканы, отвязывал от них потаски, сворачивал на пружины тонкие тросики и укладывал, в рюкзак. Работа шла быстро, и рюкзак становился всё тяжелее от шуршащего, будто раков наловил, железа.

Осталось пройти половину пути, кольцом опоясывающего сопку, и спуститься к зимовью на реке. И вдруг увидел вихлявый след чужих узких лыж, выползающий из распадка на мою тропу. Радуясь встрече с человеком, побежал быстрее, попутно снимая остатки ловушек.

Приманка над ними всюду была сорвана, незнакомец останавливался у каждого, съедая куски мороженых налимов. В сумерках мелькнули искры из трубы печки. Сняв лыжи и тяжёлый рюкзак у порога, открыл дверь.

Откинувшись навзничь, на нарах спал человек, свесив ноги на пол и выставив вверх спутанную и грязную бороду. У печки – полупустой рюкзак, незнакомец обут в самодельные, грубо сшитые из шкуры оленя унты. Одежда вся прожжена искрами костров, порвана, клочьями висят вата и тряпьё…

Я поправил остаток свечи, горящий на столе, поставил чай и принялся разогревать суп. Спящий тяжело стонал, беспокойно шевелил пальцами грязных рук. В углу прилепился старенький карабин с перевязанным проволокой прикладом.

Приготовил ужни и с трудом разбудил пришельца. Он, вскочил, испуганно озираясь спросонья.

– Давай знакомится: Василий Иванович. Можно просто Вася.

– Володя, сипло отозвался он, внимательно разглядывая меня.

Несколько минут молча изучали друг друга'. Мой гость был невысокого роста, острое обожжённое морозами лицо, смятая и неухоженная бородка, маленькие, стынущие льдинками, неподвижные глаза. Щёки ввалены под скулы, жилами перевита напрягшаяся из ватника шея.

– Откуда и куда путь держишь?

– Длинная история, – прохрипел медленно гость, уставив глаза в тёмный угол, – в поселок Утёсный выхожу. Летом работал в геологоразведочной партии. Решил поохотиться попутно. Заблудился, проболел всю зиму в избе, едва не пропал…

– У кого работал, на Такарикане, что ли? У Краюшкина?

– Нет. Московская какая-то геологоразведка, тематическая.

– Что-то в этом году москвичей не припомню. Вас что, через Алдан забросили?

– Через Алдан, точно, через него, вертолётами. Потом поохотиться решил на соболя. Капканы были с собой, ловил…

– Да, далеко же тебя занесло… Через полторы недели за мной прилетит вертолёт, как раз, отдохнёшь, наберёшься сил…

– Потонет… Я пойду, поспешно ответил Владимир, – только дай мне направление на посёлок. Хочу поохотиться на глухарей, скоро ток. К весне выйду, куда спешить, меня никто не ждёт.

– Глухари ещё и не чертят крыльями по снегу. Месяца через полтора начнут токовать. Я тоже люблю ток, есть у меня местечко, где можно слушать десяток петухов сразу, на Кераке, на полпути от Утиного до Алдана. Собираюсь туда по весне, могу ваять с собой.

– Ну, если возьмёшь, можно и подождать вертолёт. По случаю знакомства я достал флягу спирта и разлил по кружкам. Принёс остатки хариусов, мочёной брусники, куски жирного копчёного тайменя.

– Давай, Володя, за встречу. Хоть поговорим с тобой соскучился я по людям.

Он с жадностью выпил и вытер усы. Закусывали, хлебали из котелка суп, гость один управился с целым глухарём. После второй кружки потихоньку разговорились.

Володя, в основном, помалкивал и кивал головой, а меня понесло, не мог остановиться. Сам похвастался и его уговорил показать добытую пушнину. Он неумело, как тряпку, держал в руках шкурку соболя – это бросилось в глаза и насторожило меня…

Осмотрев меха, я окончательно убедился, что все соболя добыты малокалиберной винтовкой, под горлышко. Снять и насадить так шкурку может только эвенк. Да и добыты они с помощью собаки, а не капканами, как он говорил.

Лапки все целые, мех – чист высокого качества, только на горле и головке каждой маленькая дырочка с тёмным кровяным обводом по мездре. Тут что-то нечисто. Недоговаривает что-то гость дорогой…

– Скупил пушнину или украл где на таборе? – спросил я, укладывая шкурки в его рюкзак. От кого бежал-то?

Он зыркнул на меня острием глаза, замолк, смачно закусывая.

– Ну? Соболя-то эвенки добыли.

– Я не сидел, брось клеить, а соболей правда скупил, в геологоразведке шибко не заработаешь, а за них хорошие деньги дадут.

Настороженность его при моём вопросе ещё больше утвердила в подозрении.

– Слушай, друг, врёшь ведь… Я пять лет бурил в зоне, и у меня были в подчинении и не такие орлы. Вашего брата насквозь вижу, да и наколки у тебя школы высшей. И на пальцах «Паша» выколото, а брешешь, что Вовкой звать.

– Ты Пашку мою не трожь Любовь-зазноба у меня была, Пашкой звали, для памяти и наколол. По дурости.

– Ну, ничего, всякое бывает, давай спать…

Распили фляжку до конца, и он уснул. Я захмелел от усталости и выпивки на голодный за весь день желудок, но всё же, разрядил оружие, спрятал код нары охотничий нож и выбросил в снег топор. Впустил в зимовье Махно.

Лёг рядом с ним у печки поверх спальника. Смутное чувство опасности не давало спать, понял, что не простой судьбой заброшен этот липовый соболятник на мои нары, и все почему-то крутилось в голове про наколки.

Где и что я про них недавно читал? Так и не вспомнил, но твёрдо решил, что гостя, любой ценой, нужно задержать до вертолёта. Трое суток гость только ел и спал. Попарился в баньке, подстриг бороду.

Решив усыпить его бдительность, я уже ни о чём не расспрашивал, корил себя за пьяную откровенность при встрече.

Дружески хлопал по плечу, старался вкуснее накормить, но понял, что пришелец не верит, раскусил, что я задумал, алая усмешка нет-нет да и дёргала его тонкие губы.

Умаявшись от трёх бессонных ночей сморился на новых нарах, крепко и беспробудно. Снилось Донское, степное что-то… Поля, жаворонки, охота и рыбалка. Нестерпимо жжёт солнце, и дым мешает дышать… Задыхаюсь…

Открыл глаза. Перед лицом плясал огонь. Кашляя, упал на пол и рванулся к двери. Но она, чем-то подпёртая снаружи, даже не шевельнулась. Бился о влахи, теряя сознание. Одежда загорелась, трещали волосы.

Схватил круглую чурку, служившую стулом, и ударил, как тараном. Дверь медленно подалась. Собрав последние силы, задыхаясь, ударил ещё раз и вывалился на снег.

Рядом с дверью подплыл кровью и оскалил зубы мёртвый Махно. Удар ножа был точен, профессионален. В его остановившемся зрачке плясало пламя… Ночь, высветленная пожаром, посерела.

Смутно подступило утро. Сквозь голубые вершины елей падало на меня вминало в снег белое небо зимы. Красный оскал смерти и чёрная грязь ночи залепила глаза.

Пришли сразу три друга небытия, которые с детства в моем сознании путались, так близко стояли по своему значению.

И тут я вспомнил, что читал радиограмму на исходе прошлого лета и даже фамилию гостя припомнил, хорошая фамилия – Постолов… И окончательно потерял сознание от ожогов и дыма.

По серой вечерней дороге бредёт человек. Одет в дорогую, с размётанными полами дубленку. Из-под неё выглядывает светлый модный костюм, галстук, новые жёлтые ботинки крошат ледок в лужах, скрипят не размятой кожей.

Часто останавливается, прикладывается к горлышку коньячной бутылки, бегает по худой шее острый кадык. Человек устал, скуластое лицо поросло щетиной, руки болтаются, как пришитые к сутулой и невысокой фигуре.

Бормочет что-то сиплым голосом, квохчет куриным смехом и допивает остатки коньяка.

Впереди мелькнул огонёк. На опушке леса стоит кордон лесника. Корова у приметка сена. На крыльце лежит собака. Она давно услышала и почуяла идущего, настороженно смотрит, прядает ушами взрыкивает. Путник останавливается у ступенек. Собака оскаливает клыки, рычит, на спине поднялась шерсть.

– Не дури, шавка? Эй, хозяин!

Дверь отворилась, и из неё выглянул крепкий седой старик.

– Чего тебе?

– Пусти переночевать, припозднился вот…

Старик придирчиво осмотрел гостя и раскрыл дверь пошире.

– Пальма, нельзя! Заходи, чего ж теперь, ночуй.

В избе тепло и чисто. Горят дрова во вделанном в русскую печь пригрубке. Путник протянул к плите грязные, с отросшими чёрными ногтями руки.

– Задубел совсем, скоро снег сыпанёт…

– Сыпанёт, сыпанёт непременно. Кости ломит. Может, и в эту ночь. Старик, достал рогачом из печи чугун, налил чашку щей и поставил перед гостем.

– Сам варю, опробуй…

Разделся, сел на лавку и с жадностью набросился на еду. Поужинав, вылез из-за стола, закурил папиросу с золотым ободком по длинному мундштуку. Молча щурился на старика. У лесника ёкнуло сердце от этого угрюмого и пронизывающего взгляда.

Что-то забытое и близкое. чудилось в истрёпанном, рано увянувшем человеке, одетом в дорогую, и чужую к его небритому лицу и грязным рукам обнову.

– Ч-то? Не признаёшь, батя?

Старик вскинулся, лихорадочно забегал по незнакомцу глазами, привстал…

– Ты, штоль? Пашка? – Бросился к сыну, неловко обнял и притих. – Откуда тебя принесло? Где был столь-то лет, не писал пошто, подлец едакий? – Лицо старика светилось, бледные губы прыгали и дрожали. – Думал, пропал, похоронили уж, а вон… Живой!.. Паша-а-а… Да чево ж это я стою-то?! – Забегал, засуетился, собирая на стол.

Достал из шкафа бутылку водки, початую и заткнутую газетной пробкой, загремел стаканами. Пашка молча курил.

– Мать-то отошла уж десять, лет как. Э-м-х! Бесстыжьи твои глаза. Как она по тебе убивалась, как ждала, мать-то! И не дождалась. Говорила, мол, чую, что живой Паша, явится всё одно домой…

Павел сам налил полный стакан и единым махом выплеснул в рот. Грызанул луковицу жёлтыми и редкими зубами.

– На Севере, батя, пропадал. Новые города строил, на повале работал, в леспромхозах…

– И не женился до этих пор?

– Подженивался. Нет но мне подходящей бабы, не хотят они проживать в лесу, телевизоры подавай им, наряды. На мой век баб и так хватит. – Тяжело поднялся. – Спать, батя, хочу, устал в дороге, потом поговорим.

Не раздеваясь, упал на кровать и, ворохнувшись, устраиваясь половчей, заснул, скрипнув напоследок зубами, и больно, долго стонал.

Лесник, тяжело вздохнув, вышел на крыльцо. Пальма подметала хвостом доски, жмурилась, преданно глядя на хозяина.

– Вот, язви её, надо же! – Старик, счастливо улыбаясь, побрёл от избы. – Ить, как нашёл он меня? Столько годов прошло? Сын.

Мысли приходили грустные и тревожные. Какая-то смутная загадка проступала в появлении Пашки и его скитаниях. Тяжело и круто же измахратила судьба сынка. Старик стариком сделался, а ведь всего сорок лет… Пашка, Паша…

Лесник сел на пень, и потекли-побежали воспоминания. Как в немом кино, мелькала кусками жизнь, то радостная, то в безутешном горе. Жена, Наталья, умирала тяжело, в сознании.

Извёлся с нею и высох, хоть рядом клади самого. Да и вообще, война жизнь перекрутила, перемяла и разбросала всех родных по белу свету. Он ещё долго сидел наедине с памятью и своим прошлым, травил заболевшую душу…

Рано утром разбудил Пашку. Тот резво вскочил, пугливо озираясь и лязгая зубами, сунул руку за пазуху. Чуть не вышиб у отца кружку.

– На, испей молочка парного… – Старик подал ему кружку, встал и вышел из хаты. В груди ёкнуло и заболело: "Не тот Пашка… Чужак, Боится, чёй-то сотворил, раз так встрепенулся. Видать, кружку за наган принял. В глаза отцу родному глядеть не могёт. Змию, чёй-то ждёт. Эх, Пашка!"

Лесник вернулся в дом, снял со стены двустволку и, свистнув Пальму, пошёл вдоль опушки. Когда брал ружьё, то приметил, как живой иконой встыл Павел в углу, не тронув молока. И такая жалость захлестнула старика!

Увидел он в этот миг в сыне родном матёрого и загнанного волка. Как он, скалясь, отбивается от своры собак, жмёт трусливо хвост под пузо и рвёт слабых на лету. Ссутулясь, брёл старик по заваленной палим листом тропинке, загребая сапогами шуршащую разноцветную волну.

Из-под самых ног поднялся вылинявший заяц. Полетел, высоко прыгая с лёгким шорохом. Сбросив с плеча старенький «зауэр», выстрелил навскидку отрешённо и автоматически. Поднял за ноги белого и тяжёлого от летнего разнотравья зайчишку, погладил ладонью по мягкой и пушистой шерстке.

– Хорош белячок… Хорош.

И вдруг почувствовал, как потекла по щеке горячая капля. Видно, прохудилась душа за горечь потерь, скучную бобылью жизнь, постылую судьбу Натальи и Пашки. Он смахнул мокроту рукавом, подивился себе! "Совсем старею!"

Вернулся домой в потёмках, бросил зайца в угол и повесил на место ружьё.

Пашка лежал на койке, курил и молчал. Старик устало откинулся на лавке… – Ну? И как дале придумал жить?

– Работать пойду, только вот документы потерял. – Брешешь, Пашка, вижу по тебе, что брешешь. Ищут тебя, видать, по энтим документам. Хоть бы сказал отцу чё сотворил лихое?

Сын скосил глазом, молча встал вышел. За порогом остановился:

– Не сочиняй, батя, говорю, что потерял или в поезде украли, не помню, выпимши я был. – И прикрыл дверь.

– Брешешь, Пашка! Всё одно брешешь. – Медленно поднял голову вверх.

Над кроватью в большой самодельной рамке висели две увеличенные фотокарточки довоенных лет. Молодая Наталья смотрела серьёзно и испытующе на него.

– Вот, Наталья Мироновна, как дело-то поворачивается с Пашкой нашим. Не говорит мне ноте, а сам, как мертвец живёт. Не знаю, чё и думать, как дальше жить, Натаха? Молчишь… А вот люди молчать не станут, когда проведают, зачем Паника за пазуху руку суёт. Не станут… Так люди страшатся только смерть свою, а от ней не отстреляешься. Чую, вперёд меня он будет у тебя там. Уж повперёд… Прости меня, Мироновна, старого. Нагляжусь досыта на него и пойду заявлю в Совет. Пусть проверяют.

Может, и вправду документы потерял. Может, я всё и придумал на старости лет? Дай-то Бог!

МВД ЯАССР

ТЕЛЕФОНОГРАММА

На рынке Пскова соболя, изъята крупная партия меха. Экспертами Ленинградской пушно-меховой виды установлена добыча юге вашей республики. Насадка шкурок госстандарта. Ранее установленные утечки городах Пятигорске, Симферополе, Лиепае вашему запросу не соответствуют, мех Красноярского края и Забайкальских кряжей.

Москва. Полковник Пономарев

Майора Вазганова вызвали в управление поздно вечером. У шефа шло совещание. Когда оно закончилось, генерал вызвал из приёмной заждавшегося офицера. Положил перед ним, на стол телефонограмму.

– Что скажете? Это – по вашей части

– Ну, что я могу сказать… Скупщик, скорее всего. Контакт с охотниками через подставных лиц. Обычное дело.

Генерал улыбнулся и положил на стол еще один листок бумаги.

– То-то и оно, что дело необычное. Я вижу, что вы не в курсе прошлогодних событий. ОБХСС их не касалось до поры. Читай.

ТЕЛЕГРАММА

Сообщению охотников-эвенков колхозник Марков сожжён своей палатке неизвестным лицом оружие пушнина исчезли рядом найден карабин М 1852775 украденный экспедиции 22. По следу охотники вышли сгоревшую избушку охотника-любителя Татаринова Василия Ивановича который был обнаружен рядом бессознательном состоянии сильными ожогами. Оказав помощь поставив палатку одного человека раненым настигли беглеца оленях. Открыв внезапно стрельбу засады пистолета ТТ неизвестный убил одного охотника второго тяжело ранил, упряжке оленей вышел трассу АЯМ. Ликвидировав лесу оленей уехал попутной машине.

Предполагаю убийца Постолов описанию татуировкам охотником Татариновым. Все принятые меры задержанию результатов не дали,

Чульман. Начальник отдела милиции капитан Исав

– Эта телеграмма из дела Постолова – Николаева. Ознакомьтесь подробно сегодня же. Вам завтра надо лететь в Псков. Билет заказан. Подробные инструкции получите у майора Гупола, он вас ждёт.

Да, ещё… Если свидетелей нет, не рискуйте. Постолов вооружён и чрезвычайно опасен, ищут его уже второй год по всей стране. Надеюсь на вас, майор! Получить дважды подряд яванце досрочно в нашем деле нелегко. Ну что же, желаю удачи.

Знакомство с бумагами затянулось до полуночи. Изучив дела беглецов, материалы следствия, взяв некоторые документы и фотографии с собой, майор отправился домой.

Над Якутском зависла мгла первых зимних морозов. Сиротливо жались такси к гостинице «Лена». В дымке мутно светилось здание речного пароходства. От площади убегала в огнях фонарей одна из главных улиц города улица Дзержинского…

Дома уже спали. Пошарив в холодильнике, Вазганов пожевал всухомятку, размышляя о прочитанном в папках.

Непонятно было, куда девался второй беглец, якут Николаев? Где они скрывались зимой? Что толкнуло подонка на зверские расправы? Скорее всего, страх. Он часто превращается в снежный ком паники, растет и творит ещё больше бед.

Достал из папки подробную карту Якутии, нанёс на неё карандашом место преступления, стоянку охотника Маркова, избушку Татаринова и точку выхода Постолова на Амуро-Якутскую магистраль – АЯМ. Прикинул масштабной линейкой.

Получилось, что преступник прошёл свыше шестисот километров по безлюдным местам. Завидный маршрут, при его физических данных! Николаев исчезает до палатки Маркова. Наверняка мёртв. Охотничий нож видел у беглеца Татаринов.

Трудно поверить, что якут-охотник добровольно расстался с такой нужной вещью в тайге. Конфликт, вероятно, произошёл из-за психологической несовместимости. Много примеров есть в жизни, когда даже лучшие друзья применяли оружие, надоев друг другу за долгие месяцы зимовки.

Налицо нелепость и дикость преступления. Начальник геофизического отряда Бойченко был зверски убит. Первым выстрелил Постолов, а добил раненого Николаев.

Весело и открыто смотрел с фотографии на Вазганова молодой темноволосый парнишка в геологической энцифалитке. А с других подробных снимков экспертизы неестественно надломленные руки, черные дыры на пояснице и спине. Стреляли сзади, подло и наверняка.

До самого утра Вазганов так и не сомкнул глаз. По крупинкам отбирал и взвешивал факты, строил невероятные гипотезы и планы. Ниточка есть, и крепкая. Найден мех, значит, Постолов решил навестить родные края. Телефонограмма от вчерашнего числа наверняка послана оперативно.

Надо найти. Найти любой ценой.

В Пскове с головой ушёл в работу. Изучал документы, присутствовал на допросах лиц, замешанных в торговле соболями.

Прибыли на место рано утром. Уложив в портфель портативную рацию и проверив ещё раз оружие, Вазганов отправился на кордон один. Наряд, вооруженный автоматами, далеко по лесу оцепил дом, появляться должны были, только в случае вызова радиосвязью.

Без стука войдя в дверь, он увидел старика. С коврика от печки поднялась собака и зарычала. Хозяин в очках с круглыми стёклами, сгорбившись, подшивал на зиму валенки.

– Здорово, папаша!

Постолов поднял голову, прищурил глаза.

– Из району, што ль?

– Из него. Заготовитель. Чайку, можно? – Прошёл и сел к столу.

Вдруг дверь в соседнюю комнату резко открылась. С порога на гостя удивленно выставился седеющий, морщинистый, с всклокоченными волосами мужчина. Он явно не ожидая увидеть кого-то с отцом, поднялся с постели. Глаза их встретились.

Старик отложил валенок и прошёл к русской печке.

– Есть будешь?

– Не откажусь. – Не подавая вида, гость разделся и вновь подсел к столу, ощущая, как правую щеку жжёт пронзительный, полный страха и крика взгляд.

Был самый подходящий момент брать, пока преступник стоит в кальсонах и нательной рубахе, без оружия. Но какую позицию займет отец? У него над головой гасит ружье. Нет, надо подождать. Теперь не уйдёт.

Дверь медленно закрылась, за ней послышался шорох и лёгкий стук. Вазганов распахнул её и плашмя упал на пол, споткнувшись о подставленный к порогу стул, покатился к стенке.

– Руки вверх, Постолов, дом окружен! – крикнул и успел заметить, что уже одетый преступник пытался пролезть в открытое окно. Пуля за пулей впивались в пол, обожгло бедро и руку. Вазганов вскочил и бросился к окну.

Левой рукой перехватил запястье стрелявшего, отведя от себя прыгающий ствол ТТ вспотевшее лицо Постолова исказилось злобой и ненавистью, страх метался в суженных чёрных зрачках глаз…

Оглушительно грохнул выстрел, рука с пистолетом ослабла, разжала пальцы и судорожно хватанула за грудь. Сползло на пол безжизненное тело… Ничего не понимая, Вазганов поднял глаза и обернулся. В светлом проёме двери, сгорбившись, стоял лесник. На полу валялось ружьё.

– Прости меня, Наталья. – Старик перекрестился на тёмную и старую фотографию.

* * *

Я прилетел в Якуток по командировке. Уладив свои дела в геологическом управлении, вечером разыскал однокурсника Генку Майорова, теперь уже Геннадия Ивановича, начальника конторы «Востокбурвод».

Вспомнили старых друзей, город юности Новочеркасск, учёбу, мою комсомольскую свадьбу, на которой Генка был свидетелем и дружком. Листали его старый альбом, надолго остановились над одним снимком.