Текст книги "Повести"

Автор книги: Юрий Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 33 страниц)

Доложил о постройке избушки и присел к столу. Разговорились. Антон вспомнил работу артели до прихода Власа.

– Пьянствовали много. Председатель больше об удовольствиях думал, наденет кожаные перчатки, девочку в кабину вездехода и погнал! Поварих менял каждый месяц. Засадит технику в болото или сломает, а мы потом вытаскиваем всей артелью. С вертолётами было тяжело, бомбили нас запчастями.

– Как бомбили?

– С кукурузников бросали ленты гусениц, башмаки и прочее железо. Что в реке тонуло, а что и подбирали. Золото попалось хорошее, и выполнили план в середине лета. Работаем дальше, стараемся больше намыть.

Но, приехали экономисты комбината, провели хронометраж и уменьшили в договоре стоимость грамма наполовину. Председатель отдал распоряжение не мыть. Такие пески в пустые отвалы затолкали! Можно было ещё год стараться.

– За такие дела вашему председателю голову нужно было оторвать и вам вместе с ним.

– А мы, при чём? Мы – люди маленькие, что нам говорят, то и делаем. Да и боялись, что ещё заработки срежут.

– И душа не болит, что металл загубили?

– Душа? Сезон отбухали, а подёнка вышла в два раза меньше. Это что, по-твоему? От души сделано? Это ведь, тоже вредительство. Садить надо тех безголовых, которые решили сэкономить на подёнках. Ведь мы могли дать в два-три раза больше плана!

Мы работали без выходных, как и сейчас, радовались, что пошло такое золото, и чуть не плакали, когда всё, что случилось. Думаешь, я не переживаю? Ещё как!

– А вдруг была неправильная разведка? Большой переотход содержания золота в песках и малый объём промывки. Комбинат же планирует объёмы промывки по данным разведки.

– Нас это не касается. Недоотход – переотход. Мы приехали за деньгами, и платить должны, как положено по договору. Им нужно было раньше подумать, проверить, а потом с людьми договор заключать.

А так, кто-то схалтурил, и рабочих за чужие грехи рублём наказали. Работаем на совесть весь сезон. Мы цену рабочему рублю знаем. А лично я, за свой грош, глотку перегрызу.

– У тебя что? Семеро с ложками по лавкам?

– Дома одна мать.

– Так что же ты на деньгах помешался?

– Многие врут о том, как попали сюда, а я скажу прямо. Машину хочу купить. Сад расширить, теплицу построить. Буду цветочки разводить, они сейчас дорого стоят, цветочки.

– Так отцветёт жизнь, как цветочек. Да-а… Человек делает деньги, а деньги человека.

– Совершенно правильно! Деньги делают нас такими, какие мы есть. Что мне дал спорт?! Значок с баскетбольным мячом! Я не мальчик, чтобы только за спасибо работать. Я люблю поесть в ресторане, модно одеться, с красивыми женщинами пофлиртовать. Что? Запрещено? Нет! Ушло то время, когда бульбу уминали с солью и радовались этому. Может быть, я не прав?

Я за семь лет построил двухэтажный дом с гаражом, сауной, камином, с подвалом для вина, купил японские видеомагнитофон и телевизор. Приезжай в гости. Посмотришь, как надо жить. Дворец!

– А зачем тебе одному этот дом? Секцию баскетбола откроешь?

– Глупости говоришь… Ты отсюда куда поедешь? Или до старости лет будешь в мачмале ковыряться? Давай!

Зато, я свою жизнь устроил. Что мне, прикажешь до старости газы электросварки глотать? Мой дом сейчас дает прибыли до тысчонки в месяц, в зависимости от сезона. Мать сдаёт койки курортникам.

Как?! Вот на эти денежки и буду жить. На мой век и баб хватит. Посмотрел бы ты летом, что у нас творится на побережье! Бедные женатики, трудятся где-то по заводам и городам, копейку несут домой, а их женушки всё спускают. Сам о себе не побеспокоишься, сомнут, отбросят в пивной ларёк. "Клюнь ближнего – обсиди нижнего" – как в курятнике. Вот это – жизнь!

– Иди гуляй! Тошно от твоего цинизма. Слушать тебя не хочу. Займись землесосами…

Длинный давно ушёл, а Семён ещё не мог успокоиться. Решил проведать стоматолога, отдохнуть от спортсмена.

Влас счёл экономически более выгодным держать в артели хорошего стоматолога, нежели возить людей на вертолётах по больницам в разгар промывки. Вячеслав Курахов, хирург из Донбасса, был обаятельным черноглазым парнем с постоянной улыбкой на смуглом лице.

В свободное время он пропадал с этюдником по окрестностям. Весёлый гитарист и умелый врач, он писал маслом сочные пейзажи. По распоряжению Петрова, Курахов ежемесячно облетал участки и снова возвращался на Орондокит.

Ковалёв зашел в медчасть и застал стоматолога скорчившемся на топчане. Широко открытые глаза смотрели в оклеенную обоями стену. Славка узнал вошедшего, тяжело приподнялся и свесил ноги на пол.

– Извини, Иванович. Не говори никому. Обострение язвы у меня.

– Шутишь?! – остолбенел Семён.

– Не до шуток, – он вяло улыбнулся и проглотил таблетку.

– Так лети на операцию. Чего здесь торчишь?

– Боюсь, это же, операция не из лёгких. А так может быть сама по себе заживёт. Меня лечили в Киеве, лучше стало, а сейчас опять боль…

– Так за каким чертом ты сюда приехал? Нужно что-то предпринимать.

– Ай, не расстраивайся, Иванович. У меня, как по графику: пару лет нормально, потом ухудшение. Главное сейчас для меня – диета и таблетки. У моей сестры три маленькие дочки, а муж в автокатастрофе погиб, полез сдуру под хмельком за руль – и каюк. Нужно им помочь. И не хочу, чтобы мать видела, как я мучаюсь. Для неё мои болезни – нож по сердцу. Зачем её травмировать. Ничего, выдюжу.

Он достал из-за стола пакет, разорвал газету.

– Возьми эту картину на память. Этюд Орондокита. Вид с дороги. Посмотришь, вспомнишь эти места и Славку-художника. Извини, не уследил, мошкара налипла на свежую краску, – он встал, проглотил еще несколько таблеток, – вот и полегче стало, а ты беспокоился. Давай я лучше тебе спою. – И он потянулся за гитарой.

Вячеслав пел, тихо перебирая струны, а Ковалёв задумчиво сидел, шёпотом повторяя слова песни. Вспомнился Длинный, и было о чём подумать. Бывший спортсмен мечтает о жизни в роскоши. Славка думает о племянницах. Без него им трудно будет.

И ещё вспомнился заместитель Власа по сохранности золота Галабаров скряга, который жил на ржавом сале и хлебе. Редко проживал рубль в день, экономия на мелочах, ходил в штопаной одежде.

Даже, когда прилетал с инкассацией на участок, никогда не ел в столовой, чтобы не высчитали за питание в конце сезона. Но, ради чего? Ни жены, ни детей. В гроб же не забрать накопленные деньги, не откупиться ими от смерти.

Петров терпел его только из-за фанатической скрупулёзности в оприходовании и отчётности по металлу. Галабаров испытывал истинное наслаждение, когда принимал по акту тяжёлые мешочки.

Взвешивал, сверял до грамма, подозрительно косился на присутствующих, уточнял, соблюдается ли принцип комиссионности при съёмке. Он сам признался, что считает, в этот миг, золото своим, на мгновенье становится обладателем сказочного богатства.

Требовал, чтобы его строго по инструкции охраняли с карабинами, перекладывал свой наган из кобуры в карман допотопного пиджака. Боялся, что ограбят. Его ограбят. Увлечён был этой игрой, как малый ребёнок. И снова ел прошлогоднее сало, и знал до копейки, сколько положит осенью в сберкассу.

От однообразной «диеты» его начала беспокоить печень, и съёмщики достали ему медвежью желчь для лечения. Кто бы видел, с какой болью и тоской он отдавал им за желчь бутылку дешёвого вина.

– Стоматологию ты где изучил, Слава? – отвлёкся от своих мыслей Ковалёв.

– На практике один врач натаскал в поликлинике. Да это – не трудно, я же хирург,

– Славка… Представь себе, что ты вполне здоров и холост. И вдруг, через много лет, встречаешь свою первую девушку. У неё – муж, дети… Она до сих пор любит тебя, а ты её. Вы прожили эти годы, мучаясь и страдая.

– Постой-постой. Я вживаюсь в этот образ, не спеши.

– Спешить уже некуда. Как бы ты поступил?

– Мне трудно ответить. Я этого не испытал. Мне страшно повезло, женился на любимой девушке. Но я понимаю тебя и в таком деле не советчик. Если ты её действительно любишь, – борись, черт подери! Но… Боюсь, что когда вы будете вместе, вам станет ещё хуже.

Вы никогда не простите друг другу былых ошибок, будете разрываться между прошлым, детьми и собой. Вы заблуждаетесь, вы мечтаете вернуться в юность, а вернётесь к разбитому корыту. Время ушло… Я бы не рискнул повернуть его вспять. Я бы не вернулся, Семён Иванович! – Славка взял в руки гитару.

Ковалёв смотрел на него, слушал песни этого парня, умеющего так заразительно смеяться. Где он берёт силы?

А Славка пел:

Её негромко звали Нина.

Расправив юбочку, она

Садилась, как за пианино,

За третью парту у окна…

11

Из города прислали результаты экспертизы. Успокоился Семён: Кондрату бояться нечего – золото было из Платоновского ручья. За это время старик взаправду прихворнул, до слёз кашлял и отпаривал простуду в бане.

– Гутарил тебе, Сёмка, нельзя добра людям творить, тебе же станет хужей. Видишь, как обернулось. Видишь?! Так-то, браток.

– Нормально, Фомич, всё обошлось. Можешь улетать домой.

– А какого хрена я там позабыл? Мне и тут хорошо… От скуки я напросился работать в лесничество. Это – тяжелее каторги, когда один в четырёх стенах! Захвораешь – воды некому подать. Тут у вас кормят, поят, баня с жаром кажний день. Буду до зимушки у тебя. Небось убытков не принесу, оплатил я харчи сполна, до смерти пусть ваш председатель содержит.

– Оставайся, если так, не объешь.

– Останусь, только не из-за корма. Жилу Федькину хочу сыскать. Она есть, может быть, под вот этим домом. Дай мне в помочь ребят, шурфики пробьём. Вам же польза станет, если сыщется жилка! Верное дело, Сёмка, и не сумлевайся!

– Людей дам. Мне самому интересно знать, откуда в долину принесло столько металла. Начинай хоть завтра, действуй!

– Через пару деньков. Хворь ослобонит, тогда зачну. Ты закажи отковать кайлушки из хорошего железа, лопатки подготовь, пусть ворот сделают и запасут кругляк для крепежа стенок. Места, где надобно копать, сам укажу.

– Все сделаю. Договорюсь с председателем, чтобы оформил тебя на работу.

– Не вздумай! Не трепись почём зря. Прознают о таком самоуправстве и прикроют лавочку. Не поверят, не станут грех на душу брать. Нету рудного золота – и Бог с ним! Спокойно живи себе… У меня ещё задумка есть – потрясти того инженерку. Помнишь, который в войну притащил шапку самородков?

– Помню.

– Вытрясу! Не я буду, вытрясу. А то сгинет со своей обидой и тайной – ищи потом. Тайга, вон она, без конца и краю. Столько денег ухлопают на поиски. А золотьё – штука хитрая, не разом возьмёшь. Все одно выбью из него энто место, отыщу подход. Вот поглядишь!

Отхворал Кондрат положенный срок и взялся за дело. Шурфовщиков ему подыскали из опытных парней, работавших раньше в разведке. Водил их старик гуртом по долине, на сопку, что-то прикидывал, осматривался и, наконец, остановился в мелкорослом ельнике, неподалёку от вертолётной площадки.

– Начинайте тут! Если вода задавит, добьём зимой на выморозку, – очертил лопатой квадрат мха и сам принялся копать.

Акулин отнял у него лопату:

– Сиди, командир, мы привычные, а ты своё откопал.

– Дай сюда! – вырвал ее из рук музыканта. – Я ишшо-о-о… – Разделся, поплевал на руки – и только земля полетела.

– Вот дурмашина! За тобой девки ещё должны бегать при такой силе, – пробормотал Акулин и откинулся в траву.

Фомич отмолчался, продолжал работать. Заметно уходил вниз. Сначала до колен, потом по бороду, а когда Семён вернулся из кузницы с новыми кайлами, мелькала из тесной ямы одна лопата.

– Иваныч! Нам здесь нечего делать. Смело выпускай этого деда на полигон вместо бульдозера, – не унимался Акулин.

Старик притомился, зацепился дрожащими руками за край шурфа и выполз наверх. По щекам лился горячий пот, беззубый рот жадно ловил воздух.

– Ишшо могу! – с трудом прохрипел дед. – Болезть подвела, отняла силушку. До речника бы посадил забой!

– Хлебнул водички из болота. К выпирающим лопаткам прилипла мокрая рубаха, тяжело опустился на траву и закурил папиросу грязными, трясущимися от напряжения руками.

– Фомич? Живой ещё, – заглянул в его отрешённое лицо Акулин.

– Живо-о-ой… – откинулся на спину.

– Тебе надо в могильщики подаваться, большие деньги будешь огребать при таких способностях. А?

– Сам туда иди! – остервенился дед. – Я людей прятать непривычный, спрятанное ищу. Всё одно достигну Федькиной удачи! Пусть сдохну тут, а отыщу…

– Зачем тебе это надо, старый, памятник всё равно не поставят.

– Сам поставлю, только не себе, артельщикам своим. Я памятников не заслужил, – отхлебнул кваску из принесённого жбанчика и опять полез в яму.

Вытащили его к вечеру, обессиленного и мокрого. Отвели в баню, попарили с веником и уложили спать.

Семён проснулся на рассвете и не застал Кондрата на койке. Быстро оделся и пошел в ельник. Старик таскал ведром на верёвке из шурфа воду.

– Притопило, Сёмка! – сокрушенно махнул рукой, – Отольем – и надо бить дальше.

– Может быть, не стоит. Зимой добьём, Фомич?

– Я к зиме, может статься, окочурюсь. Сам поглядеть хочу, пески лотком крутануть.

– Тогда я дам задание механику подвести сюда энергию и смонтировать насос. Зачем по старинке мучиться?

– Давай-давай, сынок! Правильно додумался, сподручней будет. А мы пока ворот установим и подготовим крепь.

– А помощнички где?

– Спят, где им быть? Дело молодое, небось девок своих во сне гладят, уговаривают, нашто им мешать? Нехай во сне хучь потешатся.

Подошел чистенький и всегда опрятный Воронцов. Посмотрел, крутанул свой гусарский ус и бесстрастно заметил:

– Ох! И выдерет тебя Влас, когда узнает! Пустое всё это, только людей зря оторвал с ремонта. Видишь? Старик не в своём уме. Глаза бешенные, руки трясутся… Его в психичку надо, ещё прибьет кого-нибудь.

– Не мешай ему, Алексей. Он по своей инициативе хочет рудное золото найти. А работу помощников оплатил.

– Как оплатил?

– Сполна, потом узнаешь. Если найдут, то Богу молиться на него будем. В этом случае, риск оправдан.

– Я не против, пусть копают. Влас не любит, когда умничают, моё дело предупредить.

– Улажу я с Петровым. Не бойся, я сам за себя отвечу.

Заквохтал над сопками ранний вертолёт. Вновь прилетел Фролов, переговорил наедине с Семёном и арендовал вездеход.

– Кого ты там ловишь в своих экскурсиях? Рыбки ни разу не привёз, – недоумевал Семён.

Фролов усмехнулся и прижал палец к губам:

– Потише ори. Бывай! Золотого деда береги. Я все уладил, за отданный металл получит деньги. Ведь вы же мыли одну вскрышу, и Орондокитского золота в пробах нет.

– Вот обрадую старика! – расцвел Ковалёв.

– Радуй. Не надо было вам бросать в колоду. Официально оприходовали бы, и не рвали бы вам нервы, не трясли.

– Фомича не хотел путать. Он так переживал о погибших, если бы ты только видел! Боюсь, узнает председатель, скандал будет.

– Никого не бойся – ещё не вечер? Петров всё знает и доволен тем, что вес пошёл на выполнение плана.

– А Фомич не обидчивый. Взялся найти рудную жилу, бьёт шурфы.

– Вот даёт! Зачем ему это?

– Говорит, что в память артельщикам, им жизнью обязан.

– Пускай чудит. Когда пески будете опробовать, вызовите геолога артели, чтобы опять на неприятности не напроситься.

– Вызову. Да у меня тут и свой геолог сыскался. Всё будет, как положено.

– Ищите. Я своё, а вы – своё… Вся жизнь у нас в поиске и обязаны находить. Обязаны!

Фролов курил, хмурился своим мыслям и нетерпеливо поглядывал в окно, ожидая, когда подгонят заправленный вездеход.

– Как ты в милицию попал? – заинтересовался Ковалёв. – Только не говори, как лётчик, что с пеленок мечтал об этом.

– Хм… Именно так и попал. Мечтал с детства. Дядька мой воевал в СМЕРШе, после его рассказов бредил поймать шпиона. Отслужив в армии, явился я на Петровку и шесть лет работал в столице. Оставили сержантское звание, включили в оперативную группу и выдали пистолет Макарова.

Первый раз службу понял, когда выехали по вызову на сработавшую сигнализацию. Подскочили к большому универсальному магазину, витрины горят, тихо и спокойно. С тёмного двора выдавлено окно подсобки. Вызвался я идти первым, никто возражать не стал.

Забрался я в то окно и прокрался в торговый зал. "Кто здесь! Выходи?!" – рявкнул с уверенностью, что сразу выбегут с поднятыми руками.

Ка-а-ак даст! Выстрел в упор… Фуражку снесло и штукатуркой по шее секануло. Упал снопом… Не верю после этого в бесстрашие. Открыл глаза – живой! Смотрю, в промежутке, между висящими шубами и полом, через два ряда

одежды, ноги в ботинках суетятся. Прицелился чуть выше ботинка. После выстрела прыжок, завалил его опрокинутым тряпьём, нащупал обрез двустволки, вывернул из руки. Спустил взведенный курок, осторожно вытащил патрон.

Сам давлю к полу стрелявшего, а патрон расковыриваю, интересно знать, чем в меня стрелял. Высыпалась картечь. Сволочь та скулит, перебитую ногу жалеет, а сам в человека выстрелил, не пожалел…

Второй раз в ювелирный залезли воры. Да опять сигнализация сработала. Когда подъехали, смотрю: мелькнул один через сквер с чемоданом. Я за ним! Догонять стал, бросает чемодан и за угол свернул.

Не знаю до сих пор, какое чувство во мне сработало, дядины рассказы предостерегли, но не стал поворачивать следом, с ходу прыгнул на газон и покатился. Качусь, а он стоит и в меня из вальтера палит.

Как не попал, сам не знаю, темно было. Не помню, как выбил пистолет. Говорили, что я орал: "Стрелять, сволочь, не умеешь!"

Окончил школу милиции и направили меня в родные края. Потом заочно институт закончил.

Под окном заревел вездеход, и Фролов торопливо схватил маленький чемодан, привезённый с собой.

– С чемоданом на рыбалку? – улыбнулся Ковалёв.

– Ах да! Где твой спиннинг и ружьё, дай напрокат.

– В шкафу возьми. С чужим ружьем на милицию не нарвись, отнимут и оштрафуют за браконьерство, – опять пошутил, теряясь в догадках, куда их понесёт.

– Водителя твоего мы оставим, сам за рычаги сяду.

– Дело хозяйское. Гусеница порвется, в кузове запасные пальцы, и траки. Счастливо!

С Фроловым опять прилетел техрук Семерин, бродил по участку, не показываясь на глаза. К работе придраться оснований не нашлось, но пронюхал он о шурфах. Вечером, довольно потирая руки, скорчил официальную мину:

– Ну, Семён Иванович, сейчас уже не выкрутишься. Понесёшь ответственность за самовольство, а людям оплатишь подёнки из своего кармана.

– Оплачу, коли нужно будет.

– Порядок надо знать, а не соваться туда, куда собака нос не сует. Что ты знаешь о россыпях?! Взяться за такую глупость! Найти коренное золото в россыпи – дело безнадёжное. Не такие умники хребты ломали.

– Для тебя и Орондокит был безнадёжным, а мы здесь два плана даём. Ты бы лучше нам помогал, Семерин. А то я попрошу директора комбината Дорохова убрать тебя из артели. Кроме вреда ты ведь нам ничего не принес.

– Да-а… А я ещё ломал голову, чего это Петров просит не вмешиваться в твои дела. Но сейчас тебе и Петров не поможет. Сдавай Григорьеву участок!

– Нет, Семерин. Участок я сдавать не собираюсь, и вообще надоел ты, зануда.

– Ты мне за это ответишь, – налился краской Семерин.

– Могу ещё добавить. Выполнишь свое задание – и постарайся не появляться здесь до конца сезона! Больше с тобой говорить не о чем.

Вечером, когда обозленный Семён пропадал на монтаже землесоса, Семерин, страстный любитель «пульки», похвастался Григорьеву японскими картами. Потасовали колоду, с ухмылкой рассмотрев картинки, а потом, слово за слово – сговорились расписать преферанс.

В игру пригласили Воронцова. Механик было презрительно отмахнулся, но Григорьев, улучив минутку, пошептал ему что-то, и тот нехотя согласился. Играли всю ночь и загнали профессионала так, что он стал нервничать и срываться на крик. Одурев от табачного дыма, Семерин рискнул в надежде отыграться и проиграл ещё больше. Лукьян устало поднялся, сладко потянулся:

– Ну что, Андрей Васильевич? За тобой долг. Плати!

– Что вы, ребята. Нет при мне денег! Осенью заплачу.

– По осени только цыплят считают. Несолидно, Андрей Васильевич, нехорошо. Сам ведь уговорил нас играть под интерес. Плати, и всё тут!

– Смеётесь, что ли, где я сейчас такие деньги возьму?

– Нас это не волнует. Твоя затея, мы тебя за язык не тянули, – Григорьев походил по комнате, зевнул и, присев к столу, что-то написал. – Ладно уж… Подпиши вот эту бумагу, и мы тебе прощаем долг.

– Какую ещё бумагу, – техрук взял в руки листочек.

"Я, Семерин А. В., проиграл в карты… рублей и, в счёт погашения долга, обязуюсь:

1. Забыть о шурфах на участке Орондокит.

2. Первым бортом улететь в город и не появляться здесь до конца сезона.

3. Держать в тайне этот договор".

– Подписывай, Андрей Васильевич. У тебя нет выхода. Мужик ты скупой, а эта фитюлька тебе ничего не стоит. Не дай бог ещё Влас узнает, что ты, вместо работы, в карты здесь играл. Подписывай!

Перед заходом солнца техрук улетел в город, а Лукьян с Воронцовым долго изучали заковыристую подпись.

Показали расписку Ковалёву, Лукьян был доволен, как ребенок.

– Проучили тунеядца! Больше носа не покажет. А если эта бумажка к Деду попадет, плохо придётся Семерину. Выгонит.

– Так и вас выгонит. Другого способа не могли найти?

– Чтобы не прикрыл шурфы? Не-е… Это – старый способ. С такими людьми надо бороться их оружием, – он с сожалением порвал расписку и бросил клочья в печку. – Деду отдавать её нехорошо. Нам же достанется и за то, что играли, и за то, что заложили… Пусть помнит нас!

Я пять лет отработал инспектором гортехнадаора под началом подобного кадра. Сколько крови из нас попил этот самодур! Ничего не могли с ним сделать. Строил из себя крупного деятеля, а сам – неряха, матерщинник. Всё время с расстегнутыми пуговицами на брюках ходил, в грязной рубашке.

Однажды говорит по телефону с высоким начальством, бегает у стола с трубкой, захлебывается от любезности. Тут деда Митьку, кочегара, как на грех, проносило.

Меня мгновенно осенило, шепнул ему на ушко: "Митрий, дров машину привезу, только сделай, что попрошу". Битый старик выслушал и рассмеялся: "Запросто, голубь ты мой ниценный!"

Подходит к начальнику и выдёргивает из ширинки полу белой рубашки. Потопал дальше. Шеф как взревёт: "Ах ты, старая курва!" Трубка его спрашивает: "Это вы мне сказали?"

Он аж побелел: "Нет-нет! Что вы?! Это я с подчинённым говорил". Трубка уже гремит, даже нам слышно: "Это вы так разговариваете с подчинёнными?! Да ещё с пожилыми людьми!"

Всё… Упёк его тот собеседник телефонный на такую работу, откуда не поговоришь, по штату не положен телефон.

– А все-таки, зря вы так Семерина обработали. Шурфы бы он не закрыл, Петров знает про них.

– Надел ты, Семён, ещё один хомут…

– Ты что, Лукьян, против доразведки?

– Не против, но, на твоём месте, за это дело не стал бы браться. Зачем лишняя ответственность. План выполняем, запасы разведанные есть. Мой себе золотишко без головной боли. Забот и так хватает.

– От дела не отступлюсь. Время покажет, кто прав.

– Дерзай, – вяло махнул рукой Григорьев, – только, зачем тебе это? Не пойму. Если есть золото, когда-нибудь найдут.

– Извини за высокопарность, но это же лишний металл для артели, для страны. Сегодня! Завтра! Я верю, понимаете, верю, что обязательно найдём, что жила есть. Отработаем месторождение и уйдём отсюда. Кто и когда попытается найти жилу? Никто! Разве это не страшно?

Мы должны его искать! Мы обязаны рискнуть, попробовать! Лучше нас это никто не сделает, это я точно знаю. Пусть головная боль, как ты сказал, пусть мешают техруки. Да ведь, это даже интересно!

Лучше жить с больной головой, чем с больной совестью в "хате с краю", – Ковалёв поднял глаза и увидел понимающую улыбку на лице Воронцова, удивился ей и спросил:

– Что разулыбался?

– Я с тобой согласен, могу ещё людей с ремонта оторвать, если понадобится. Вдруг действительно найдёшь, это же перспектива всей артели. Действуй! Золото любит настырных.

– Спасибо за поддержку, а ты, Лукьян?

– А что я, план выполняем, значит, можно попробовать, бей свои шурфы.

За окном прогремел вездеход и остановился у гостиницы, Семён вышел посмотреть на "рыбака".

Фролов привёз Низового.

Марк с мешками отёков под бегающими глазами бочком втиснулся в гостиницу. На тайгу опустилась ненастная хмарь, и заместитель начальника милиции решил переждать непогоду на Орондоките.

Куда девалась чопорность и апломб Низового! Старик стариком. Обвисли губы, закисли глаза, редкие волосы слиплись в неряшливые колтуны.

– Закурить можно, начальник? – бодрясь, обратился к Семёну.

– Кури, не жалко, – кинул пачку сигарет на стол. Дрожащими пальцами Марк выдернул одну и торопливо чиркнул спичкой. Захлебнулся дымом, прикрыл глаза.

– Вот, Семён Иванович, как можно глупо попасться в нашей работе. Припрятал я немного золотишка, чтобы включить в план следующего месяца, а Фролов утверждает, что себе взял. Нелепость! Абсурд! Я прекрасно знаю, чем это пахнет. Зачем мне нужно рисковать в преклонных летах. Влас требует план, вот и хотел ровнёхонько отрегулировать.

– Не ври… Низово-о-ой! – перебил говорившего Фролов. – Тебе уже не выкрутиться, никто не поверит сказочкам. Всё!

– Да к плану я спрятал, поверь, товарищ майор, к плану!

– Я для тебя гражданин майор! Понял?! Пора уже сориентироваться. Хитёр ты. Низовой! Отлить сковороду из золота, чтобы спокойно её вывезти, – не каждый до такого додумается. Представляю, как ты восторгался собой, когда жарил на ней что-нибудь. Но Петров не принимает сковороды в план. Что ты скажешь на это?

– Не моя, валялась где-то в старом посёлке, повар приволок.

И ты, старый геолог, по весу не определил, что это такое? Ведь она вдвое тяжелее чугунной. Ты, Низовой, как бурундук. Напрятал золота под всеми пеньками. Всё к плану?

– К плану.

– А забыл, как зимой в Риге девяносто семь граммов золота продал морячку по тридцатке?

– Не знаю ни про какую Ригу!

– Узнаешь, Низовой, скоро всё узнаешь. Лицо Марка закаменело, глаза щурились от яркого света, пальцы нервно выбивали дробь о край стола.

– Зачем тебе это было надо, Низовой? – уронил Семён. – Зачем?

– Что ты в жизни понимаешь, сопляк! Молчи уж, продал дьяволу душу и на меня навёл.

– Не суди по себе о других. Это ты продал душу за молочных поросят. Лазил по карманам у всех работающих в артели. Поделом тебе!

Кондрат улетел в город с Фроловым и Низовым. Дня через три он вернулся. Ковалёв увидел старика и ахнул.

Гладко выбрит, подстрижен, одет в новый костюм и белоснежную рубашку.

– Что с тобой, Фомич? Женился, что ли?

– Не ко времени женитьба. Деньги Платонова получил.

– Поздравляю! Видишь? Всё обошлось. Тебе на старость подмога.

– На кой они мне, деньги? Дочке отдать? Шиш ей с маслом! Буду на них Федькину жилу искать! Найму шурфовщиков, если ты не станешь помогать. Есть гдей-то она! Вижу, есть… А как сыскать под столькими пудами земли? Не отрекайся от задумки, Сёмка! Найдём всё одно, где бы ни затаилась!

– Я не отрекаюсь, откуда ты взял?

– А энтот, ково вертушка в город повезла, всех нас слезьми промочил. Ревел – чище бабы над покойником. Хана-а-а! Отжился милок на вольном духе. Сковороду мне показал майор. В жиру обгорела, с первого раза не определишь, из чего сделана. Додуматься же до такова! А? В прошлые времена с такими мозгами бед бы натворил пропасть! Ах, варнак… Переумничал. Пережадничал. Вот тебе и ненасытность человечья, далеко не надо искать, рядом ходит. Ненасы-ы-ы-тность…

Вернулся Сухов с официальным разрешением от комбината на доразведку и поиски рудного золота. Ковалёв с трудом признал в быстро идущем от вертолёта человеке медлительного и робкого старателя. Сухов крепко ответил на рукопожатие начальника, не выпуская его руку, потащил в "белый дом".

– Семён Иванович! Пойдём! Интересное дело ты затеял, идём, покажу документы, – разложив на столе бумаги, Химик озорно поблёскивал очками и потирал руки. – Доставай из сейфа план, круг поиска уменьшу втрое.

– На каком основании?

– На научном! Куратор хорошо помог, порылся в геологических фондах, в архиве комбината. Пересмотрел все анализы, составил свой план выноса золота. Вот он, смотри!

На кальку был нанесён план месторождения. Россыпь заштрихованным хвостом вылезла на сопку.

– Фомич без науки правильно заложил шурфы.

– Какие шурфы?

– Лесник бывший, ты его знаешь. Старался раньше в этих местах, теперь ищет рудную жилу.

– Сколько пробито шурфов?

– Пока два. Вода и плывуны мешают.

– Посмотреть можно?

– Идем посмотрим. Как раз сели на пески.

У выработки журчит вода из резинового шланга, рядом аккуратный штабель креплеса. Кондрат, в грязном костюме с закатанными рукавами и расстёегнутой рубахе, курит под ёлкой.

Акулин на вороте. Поднимает бадью с песком, высыпает отдельно от пустой породы в небольшие кучи. Каждая из них – десять сантиметров проходки по забою. Как и положено для опробования.

– Счас первую пробу буду снимать. Дождался-таки… Лоток смастерил. Погляди, Сёмка, светится насквозь!

– Надо было у съёмщиков взять, у них есть лишние.

– Да не те у них лотки! Баловство одно. Мой подержи. Лёгкий, шершавый снутри, ни одна крупинка не смоется.

Докурил папиросу, подхватил скребком своё изделие, набрал горку песка. Подошёл к луже, образовавшейся у шланга помпы, и утопил в ней тяжёлую ношу. Что-то прошептали мятые губы, потаённую просьбу или заклинание былых копачей, никто не разобрал.

Плавно забулькала вода под мерными движениями. Когда смылась грязь, Фомич выбросил крупную гальку и стал доводить шлих. Тёмной змейкой мечется по дну магнетит с алыми искрами граната.

Люди столпились вокруг, с любопытством тянут шеи через плечо промывальщика. Наконец он растряс веером по дну лотка тяжёлые остатки. Замерцали в уголке тесно сбившиеся крупинки золота… Ядрёное, неокатаное, не такое, как на полигоне.

– Граммов десять на куб! Отличные пески! Это береговая россыпь, мы на правильном пути, – прервал молчание Сухов, – нужно собрать в пакетик и зарегистрировать пробу, Фомич, сыпь на листок! Я потом отдую и взвешу, – завернул мокрый шлих в листочек из записной книжки, торопливо написал карандашом: "Месторождение Орондокит. Шурф № 1. Проба № 1".

– Давай следующую, Кондрат Фомич!

– Не суетись, очки потеряешь. Золото суеты не любит, спугнёшь мне удачу. Передохну и будет следующая. Ну, Платонов, не поминай лихом! Почали твою задумку. Правильно почали. Спасибо за то, что надоумил, – поднял с земли мокрый лоток.

Во второй пробе мелькнул небольшой самородочек в породе, Семён выхватил его из лотка и совсем растерялся. Припомнил слова Фёдора Платонова: – В коричневом и зелёном камне оно, не в кварце ищите!" – и круто повернулся к Сухову.

– Алексей Васильевич! А почему в пятидесятые годы разведка не нащупала струю?

– Я сам думаю над этой загадкой. Может быть, случайно, а может быть, с умыслом. Ложится эта россыпь точно между двадцать девятой и тридцатой шурфовыми линиями. Возможно, из-за того, что здесь под буровую нужно было делать стлань, чтобы шурфы не топило, а рядом, вон, сухие бугры. Кто-то трудностей испугался. Так-то думаю.