Текст книги "Повести"

Автор книги: Юрий Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 33 страниц)

– Чёрт вас поймёт. Хы! Надо же! Вот это кренделя-я-я… Как в сказке. Машину мне не угробьте. Дунете на ней аж в ту Якутию – и поминай, как звали. С вас всё может статься, сами, как дети малые. Плесни мне ещё винца на посошок, шофёр вон заждался у базы отдыха, – выпил из початой бутылки, утёр губы рукавом и поднялся, – сегодня бабку буду терзать, любит она меня или нет.

Ехали назад долго и молча. Таня загрустила, поблекла, сонно клевала носом за баранкой. На окраине города вдруг загнала машину в густые заросли саксаула.

– Выходи быстрей, такая музыка! – В «уазике» из приемника вырвался на волю просторный и бушующий вальс.

– Я плохо танцую, – неловко перебирал ногами Семён.

– Ничего, я научу, плавнее, мягче. Вот так. Когда музыка кончилась, она вжалась в него, вздрагивая, и тихо простонала:

– Мой! Ты мой, слышишь?! Сёмка-а-а… Неужто ты уедешь и всё пойдёт по-старому? Нет! Не хочу! Не хочу! Пожалей ты меня, прости за всё, забудь? Не могу я всю жизнь быть одна. Тошно-о… Ох, тошно, миленький. Как же это так? Почему ты молчишь?

Вернись, будем всегда вместе. В этой пустыне или в твоей тайге, но будем жить вместе. У нас слишком мало времени, чтобы тянуть дальше, нам уже под тридцать, мы прошли половину своей жизни.

Сёма… Почему ты молчишь? Ведь, вижу, что ты казнишься, мучишься. Только решай сразу. Поехали в мой постылый вагончик, мне всё равно, что скажут соседи.

– Нет, только не это. Я не могу туда. Лучше вернёмся на озеро.

– Мне подруга оставила ключ от квартиры, сама и отпуске, едем!

Семён попытался отговориться, но Таня уже гнала машину по улицам и затормозила у нового пятиэтажною дома. Семён вылез на хрустящий песок, прошёлся до лавочки и устало сел. Городок засыпал. Таня пошла к нему от машины, но вдруг послышался детский крик:

– Мамка-а-а! Мамка-а!

Семён оглянулся и увидел, как от идущего по дороге мужчины оторвались девочка лет девяти и пятилетний карапуз, он упал, ушибся, вскочил и снова побежал с плачем, догоняя сестру.

– Све-е-тка! Светка, подожди! Мамка, мне ножке больно…

Они повисли на Тане, что-то щебеча и целуя её. Ковалёв встал и медленно пошёл к гостинице. Сзади доплыл мужской обеспокоенный голос:

– Танюш, обыскались мы тебя… Почудилось Семёну, что опять он ворует чужих карасей.

10

И всё-таки, в артель Ковалёв попал не случайно. «Когда ученик готов – приходит учитель». Покорил его Влас характером, независимостью и свободой. Да и надо было куда-то скрыться от самого себя, от своих бед и неудач, от озера Дуда-Кюль и воспоминаний.

Если до отпуска он прятался в суете производства, то, после встречи с Таней, привычная работа не могла угомонить взбунтовавшуюся и растерянную перепутьем натуру.

Он не выбирал, он помнил её наказ не выбирать. Он метался между глазами её детей и глазами Тани. Они прожигали насквозь, они молили быть мудрым и справедливым, они ничего не прощали и ни на что не надеялись. Они просто смотрели.

Где же истина? Как не солгать и тем и другим? Не выкручиваться, не выбирать, не осчастливить милостыней. Надо было решать окончательно и бесповоротно. Надо было покончить с раздвоением, найти силы определиться. Беспощадный выбор.

Не боялся он семейных тягот, не сомневался в человеке, который его дважды обманул. Вспомнил Семён брата Витьку, выросшего без отца. И понял, что дети никогда не простят ни ему, ни ей этого поступка. Нашёл в себе силы сказать – нет.

Позорно удрал на попутной машине в Ташкентский аэропорт, ибо, в полной мере осознал, от чего отрёкся.

Ковалёва осенила новая идея. Присмотрелся он к старателям и понял, что многие старички работают без азарта, вполсилы. Молодые бульдозеристы быстро освоились и трудились хорошо. Он составил два списка и назначил совещание руководства участка. Собрались.

– Нижний полигон у нас отстаёт, – начал Семён, – вы это прекрасно знаете, и никакие жёсткие санкции уже не помогают. Если так дело пойдёт дальше, мы не успеем домыть вскрытые пески.

Предлагаю создать молодёжную бригаду на этом полигоне. Вот и собрал вас посоветоваться. По опыту работы в геологоразведке я знаю, на что способна молодёжь.

– Это что, вроде комсомольско-молодёжной бригады? Да такого отродясь на старании не было! Всегда делали ставку на опытные кадры старичков, – скептически заметил бригадир землесосов Антон Длинный.

– Землесосов раньше тоже не было, – парировал Семён. – А чем плоха молодёжная бригада? Я уже поговорил с людьми. Давайте попробуем. Бригадиром я предлагаю Страхова. Устроим соревнование полигонов. Вот посмотрите, что будет! За успех я ручаюсь. В каждом человеке сидит честолюбие, тяга к первенству. Стариков, которых устали гонять мастера, не вытащите из кабин, когда молодые станут их обходить.

– Как будем подводить итоги, – вступил в разговор Лукьян, – по кубометрам вскрыши и промывки невозможно, нужен маркшейдер. Если по золоту, то на нижнем полигоне содержание слабее, это исключает равные условия соревнования. Думаю, что ничего не получится.

– Получится. Итоги будем подводить именно по золоту, после каждой суточной съёмки. Молодёжная бригада объёмами перекроет и наверстает содержание. Разобьём молодежь на две смены, во второй смене бригадиром будет Акулин.

– Нашёл комсомольцев, начальник, – опять усмешливо хмыкнул Длинный, – ты ещё Васю Заику туда запиши.

– Записал. А что? Работящий парень, молодой, хоть и давно старается. У него – самая ответственная задача, будет подавать пески на промприбор. Всё! Если вопросов нет, вот списки. Твоя задача, Лукьян, разбить людей по сменам. Говорить с ними буду сам. Это – единственный выход дать два плана. И мы их дадим! Все, свободны.

– Говорил тебе, Сёмка, что наденешь ежовые рукавицы, – грустно улыбнулся Лукьян, когда они остались вдвоём.

– Твоя школа, помнишь, что ты говорил? "В полемику вступишь – проиграешь!" Я и не стал в неё вступать. Когда чувствуешь свою правоту, когда уверен в ней, можно и против устоявшегося мнения идти. Чего обижаться, я не нарушил демократии, собрал вас посоветоваться. Но вы же отмолчались, а Длинному – лишь бы поговорить.

– Да верю, верю я в твою затею. Ты уже два раза мне нос утёр, доказал, что башка варит. Чего спорить, насчёт перевалки и реки мы выиграли уйму времени, думаю, что и сейчас ты на правильном пути. И в геологоразведке, и на старании люди из одного теста слеплены.

Грустно то, что подтверждаются слова Власа. Когда правление предложило меня на пост начальника участка, он и говорит: "Старым горнякам в нашем деле руководить нельзя, консервативны". Верно, я бы нынешнего темпа не выдержал. Не подумай, что подмазываюсь. Самокритика, иной раз, полезна.

Утром разбили людей по бригадам, многие недоверчиво скалились, старички хмурились, опытом своим чуя подвох, теперь уже не спрячешься за молодых. Да и старичками-то они звались условно, редко кому перевалило за сорок.

Семён выступил перед молодёжью с краткой речью, пообещал лидеров отпустить домой первыми, им же полагалась премия, им же навар коэффициента трудового участия. Было над чем подумать.

Акулин дурашливо вылупил глаза, когда услышал о своем назначении бригадиром, и потряс кулаками над головой: "Ну, славяне, берегитесь! Будете у меня пахать по нотам в ритме молдавских народных танцев. Гоп – набрал отвал, гоп – вытолкнул, гоп – откатился". Ребята заулыбались.

А тут ещё Влас прислал Томаса мотористом землесоса на участок. Не нашлось достойной работы для шофёра-мудреца летом в гараже.

Пришёл Томас на молодёжный полигон и первым делом написал краской в будке мониторщика новую заповедь: "Золото – навоз, сегодня нет, а завтра воз". Следом прилетел Фанфурин водителем на вездеход.

Труппа Васи Заики пополнилась свежими кадрами, репризы клоунов шли ежедневно до слёз и коликов в животах, Томас учредил приз в соревновании. Повесил на древке над будкой мониторщика шикарную женскую шаль с кистями.

Где он её достал, так и осталось загадкой. На чёрную зависть Зинаиды вьётся на ветру, полощется желанный трофей для бригады. С удвоенной силой заревели землесосы, кинулся люд на штурм высоты, чтобы овладеть цветастым подарком.

После смены собирались гурьбой у доски показателей, и бедные старички не знали, куда деваться. Наконец, сговорились они обогнать молодых.

Горные мастера восстановили сорванные голоса, пили от безделья чай, но самое интересное оказалось в конце месяца, некого было наказывать коэффициентом. Все отработали ровно. Вышли на график выполнения двух планов.

Повару соревнование так понравилось, что за ужином он стал обделять проигравших, и на возмущённые крики отвечал: "Не на-а-до! Кто не работает, тот не ест!"

Пришлось вмешаться Ковалёву, поговорить с увлёкшимся Бульдозером. Тогда повар стал щедро закармливать отстающих: "Жрите, дармоеды, раз совести нет!"

Особенно цапался с поваром бульдозерист Иван Шульга, горластый и настырный в работе. Выглядел oн старше своих тридцати лет – долгие годы старания не омолаживают.

Как опытный бульдозерист, работал на подаче песков к промприбору и славился расторопностью. Однажды подошёл к Семёну и отозвал его в сторонку.

– Иваныч, дело есть на сто тысяч… Понимаешь, надо мне слетать на недельку домой, жена задурила.

– Не могу, без разрешения председателя.

– Отпусти? А? На вот, почитай, что она пишет. Ковалёв развернул листок ученической тетрадки, на котором было всего две строчки: "Если тебе нужны деньги – спи с ними. А мне нужен мужик!"

– Хм. Она что, не может обождать месяц?

– Приспичило. Я её хорошо знаю ишь! Деньги ей не нужны. Да она за них задавится. Чего только в доме нет – всё мало. Опять усылает на заработки. Отпусти, я ей проветрю мозги.

– Дети есть?

– Двое. Дочь в третьем классе, а мать всё не перебесится. Проучил её разок, теперь разрешения спрашивает. От, шалава!

– Как проучил?

– Детей у нас ещё не было. Приезжаю со старания, стучусь в квартиру. Батюшки! Стоит на пороге сонный громила в моих домашних тапочках, зевает, грудь пятернёй чешет. "Чё надобно?" – интересуется. "Как чего? – опешил я. – Это же мой дом!" – "Ну, заходи, раз твой…"

Сели мы втроём за стол, отпраздновали моё возвращение, бутылочку ихнюю распили. Я и говорю: "Мешать вам не стану" – собрался и ушёл. Наутро махнул в Крым. В артель отбил телеграмму, чтобы расчет вышли ли к морю, до востребования.

Отдохнул, прокутил денежки и назад возвращаюсь с молодкой. Жениться ей пообещал, мол, с женой развожусь, то да сё… Опять картина повторяется. Втроём садимся за стоя, бутылочку уговорили и прошу свою бывшую половину:

"Лида! Я твоего друга не выгнал. А теперь мы здесь остаёмся, а ты иди к сестре. Время уже позднее, умаялись с дороги". Куда там! «Скорую» пришлось вызывать.

Посуду всю перебила, переломала всё. Ревни-и-ивая-я! До сердечного приступа! Слаб я оказался. Утром купил той девице билет на самолёт и отправил восвояси. Натерпелась, сердешная, страху. Не думала живой улететь.

Супруга художества прекратила, вцепилась в меня клещом: "Ванечка, котик, миленький", вот как проняло, заразу! Другой раз, на весеннем празднике, выехали с компанией гулять к речушке. Кто-то ружьё с собой взял.

В самый разгар застолья хватает она это ружьё и патронташ! Приревновала к соседке. Веришь?! Прыгали все дамы через весеннюю речушку, как козы, а моя дура поливает из ружья над ними. Еле отняли. Вот, какую любовь завоевал! С оружием в руках защищает.

Только улетел Иван улаживать семейные дела, как подходит с телеграммой Миша Валеев, сменщик Шульги.

– Иваныч, отпусти домой, сын родился. Ковалёв развернул бланк «срочной» из Казани:

"Здравствуй, папа, я родился, как меня назовёшь? Твой сын".

Пошла телеграмма по рукам отдыхающих после обеда бульдозеристов. Вдруг Вася Заика поинтересовался:

– М-мишка? У тебя и-и сколько п-подёнок?

– Почти год отбыл, зимник обслуживал. А что?

– Д-да удивляюсь, как она б-без тебя родить сумела?

Три дня метался Валеев по участку. Нелётная погода. Когда запрыгнул в первый вертолёт с чемоданом, подают ему другую телеграмму: "Миша! Я пошутил. Иван Шульга".

Еле успокоил Валеева бульдозерист Акулин, сам большой любитель розыгрышей.

Даже среди бывалых гвардейцев добычи золота выделялся на участке протопавший все старательские огни и воды Виктор Акулин. Может быть, потому, что обладал редкой эрудицией, играл на пианино в столовой, имел злой язык и был одержим в работе.

По морфлотовской традиции постоянно разыгрывал новичков, только вместо якоря умудрялся заставить какого-нибудь простофилю точить рашпилем нож бульдозера. Акулину приходили бесконечные посылки. Пиво и ветчина в банках, сигареты и финская колбаса, икра и прочие лакомства.

Акулин, нежадный по своей широкой натуре, щедро делился с друзьями. Принёс и Семёну блок сигарет с коронами, львами и золотыми ободочками на длинных фильтрах.

– Побалуйся, Иваныч. Для меня они слишком слабые.

– Где ты берёшь всё это, у тебя жена где работает?

– В торговле, бедная, мается.

– Посадят её за такие посылки.

– Быстрее посадят – быстрее выйдет. У меня с ней всего трое суток был медовый месяц. Потом сбежал.

– Наверное, ждёт, если так заботится?

– Вдовая была, дочке лет одиннадцать. Заехал к Алексею Воронцову в Москву и попал в женихи. Свадьбу отгрохали, одели в дублёнку, пыжиковую шапку. Потом занесло нас с молодой в театр. Спектакль дрянной, сижу и сплю, мысль только одна: есть в буфете пиво или нету?

В антракте нашёл буфет и во время второго акта драмы осмысливал там свою женитьбу. Пришёл к убеждению, что поскорей надо бежать в тайгу. Шнур у телефона дома оборвал, сутками болтают о проблемах, которые не стоят выеденного яйца.

Как подумал, что засосёт сладкая жизнь и не видеть больше родного бульдозера! Будет жена с ложечки кормить, по знакомым таскать под руку. Не-е-е… Пожить ещё хочу. Поработать на старании в охотку до седьмого пота. Попить на рыбалках чаёк из ржавых консервных банок, хариуса половить.

Я ж в тайге становлюсь, как восторженный пионер! Нет! Буду числиться мужем, деньгами помогать, но сопочки эти не брошу. Не гожусь я для семейной жизни, третий раз женюсь и третий раз убегаю. Нет у меня воли, не могу всю жизнь проторчать на одном месте.

Попал я лет пять назад в один трест – «Промвентнляция». Бригадир мне показывает свой верстак и говорит: "За этими тисками я проработал двадцать пять лет". Меня в пот кинуло! Вот мужик! А меня всё носит чёрт знает где. Люблю новых людей, новые россыпи.

– А что в твоей работе особенного?

– Не обижай, начальник! Я золото даю! А люди посмотри какие, воздух, тайга, рыбалка в пересменку. Тут ещё пианино привезли для души.

– Но ведь, тебе уже за тридцать. Должен остепениться?

– А где написано, что я должен? Мне такая жизнь больше по нутру, чем пиво пить и думать, даст ещё мне на кружку или не даст.

– Незачем было жениться, невесту обнадёживать.

– Воронцов уговорил. Смотрины устроил. Неудобно было отказаться. Но больше всего убедил тем, что на свадьбе будут цыгане. Что же я за старатель, если у меня ни разу в жизни на свадьбе цыгане не плясали?! Согласился…

– Были цыгане?!

– А как же! Супруга моя такого разворота, что могла и хор Пятницкого притащить. Только в квартиру не влезут.

– Ну и жил бы с ней, как у Христа за пазухой. Чего ещё тебе надо? Квартира есть, блат во всех магазинах, знакомые цыгане. Чем не жизнь? – с улыбкой дразнил его Семён.

– А сам ты, почему тут работаешь? Езжай и живи. У неё подруг разведёнок – море. На метро каждый день будешь кататься! Хочешь оженю? Нет, начальник… Одной болезнью мы с тобой болеем. Работу ты свою любишь да простор.

Из тебя тоже клерка не сделать. Не оторвёшься от этих мест. А если уедешь на запад, сердце останется туточки. Я попробовал. Вот к сердцу и вернулся, холодно там без него, холоднее, чем в этих краях зимой.

Он закурил крепкий «Памир», закашлялся и прохрипел: – Противозачаточные сигаретки…

– Виктор, как ты попал на старание?

– Как я стал бульдозеристом, хочешь знать? Ничего особенного. Родился в Коломне. Бабушка у меня до глубокой старости работала учительницей французского. Мать и отец тоже педагоги. А почему из меня не получилось служащего, сам не знаю.

С отличием окончил музыкальное училище, поступал в консерваторию и срезался на экзаменах. Особенно не жалел, потому что знал, достичь вершин в искусстве не хватило бы терпения. А играть всю жизнь в каком-нибудь заурядном оркестре – скучно.

Потом, сманил меня в Магадан старатель-меломан. Да что там жаловаться, жизнь – дай Бог каждому!

Акулин – мастер на все руки: сварщик, бульдозерист, шофер, электрик – десяток специальностей. Работает с вдохновением. Он так и не вышел из детства. С ним можно поговорить на любую тему, у него в бараке полно книг и журналов.

Акулин нашел себя после долгих мытарств и ошибок. Из десятка своих специальностей он выбрал одну – бульдозериста, профессию, далёкую от консерватории и общения на иностранных языках. Он добывает золото!

Кто отработал хотя бы один старательский сезон, вволю испытал, как опускается мужик без забот и света женщины. Разговоры начинаются и кончаются недоступным в тайге слабым полом.

Одни травят анекдоты с «картинками» и хвастают своими победами, другие молча вздыхают и с нетерпением ждут возвращения домой.

Все лишения: тяжкий труд, одиночество, холод и грязь – всё безропотно вынесут терпеливые старатели, только бы вам было хорошо, только бы вы ждали, не испытывали ни в чём нужду.

Были, конечно, и холостяки, у которых имелись свои цели: покуралесить в ресторанах, помотаться по курортным краям, щедро спустить деньги. Но и в них подсознательно живёт надежда остепениться и найти подругу.

Как раз про таких и вещает шофёр Томас: "Старатель – тот, кто летом без женщин, а зимой без денег".

С контролем отработки россыпи из комбината прислали куратора. Строгая сорокалетняя женщина, складная и симпатичная. Тёмные волосы коротко острижены, обрамляют смугловатое и скуластое лицо. Встретившему её у вертолёта начальнику, разрезом глаз она до боли напомнила Таню.

Нина Игнатьевна заняла пустовавшую комнату гостиницы и навела там женский, забытый уют. Обошла полигоны, проверила контуры отработки и сама опробовала пески. Попутно нарвала букет цветов.

Появление женщины на участке, да ещё с цветами, равносильно посадке летающей тарелки. Старатели, полгода не видевшие такого чуда, ошалели, вмиг приосанились, стали вежливыми. Пропал из обихода мат.

Вечером Ковалёв забрел на огонёк в гостиницу к свежему человеку. Игнатьевна сидела на одеяле в спортивном трико и читала книгу.

Попили чай и незаметно от работы перешли на другие темы, а как коснулись литературы, появилось что-то общее, незримо связывающее обоих, недоговорённое, близкое. Семён украдкой поглядывал на хрупкую фигуру женщины и то ли от крепкого чая, то ли от общения чуял в глазах хмельной туман.

Сами собой, неиссякаемо текли слова с его потрескавшихся от солнца и ветра губ. Он был почти уверен, что сидит перед ним Таня, домашняя и простая.

Договорился до того, что начал читать стихи, вновь переживая их вымученную скорбь, не для того чтобы завлечь и покорить гостью. Выходило всё наболевшее. Она слушала и понимала.

Только к утру решился подняться со стула, оглянулся в дверях и встретил взгляд маленькой женщины, забравшейся с ногами на койку. Она натянуто улыбнулась и нашарила рукой забытую книгу.

Оба, без слов, знали, что между ними ничего быть не может, но говорили и не могли остановиться, дивились взаимной исповеди и не могли осознать её причин.

Семён опомнился на полигоне, удивлённо остановился, не понимая, как сюда забрёл. Лазил по отвалам вскрыши и никак не мог переключиться на работу, бессознательно отмечая бульдозеры, стоящие в ремонте, копошащихся у землесоса людей, и тут же забывал о них.

Распахнулось ночью окно в далёкий мир, отрезанный сотнями километров тайги. Семён уже стал отвыкать от него, этого мира, забываться, терять счёт времени.

Порой казалось, что он провёл здесь многие годы, увлёкся работой, и о Тане напоминала только маленькая окатанная галька, прихваченная на память с берега Дуда-Кюль.

Она лежала в его кармане, и каждый раз вздрагивали пальцы, коснувшись её огня. И сразу, как по волшебству, доплывал шум прибоя, хлопанье трепещущего на ветру брезента над их головами, её смех и голос.

Туманная дымка зноя плыла над далёким, холмистым от барханов берегом. Рыбаки несли к их костру тяжёлых судаков и сазанов, и запах свежей ухи бил в ноздри, в запах дыма, и водорослей, выброшенных к их ногам.

Не было сил выкинуть эту гальку, забыть и успокоиться. Он достал её, долго рассматривал в тусклом свете нарождающегося дня, ещё одного дня, отдаляющего прошлое, вздохнул и сунул её в карман.

Его ноги топтали сотни и тысячи камней, таких же гладких и скатанных миллионы лет назад. Были и красивее, может быть, среди них таились самородки, но гальку с берега озера подняла Таня.

Утром Ковалёв собрал команду для постройки нового свинарника. Сруб из лиственницы поставили за три дня и настелили кругляком потолок. Заканчивали кровлю, когда Семён подошёл к строителям.

Они все сидели на крыше и молча пялилась в одну точку, синхронно поворачивая головы. По дороге на полигон шла Нина Игнатьевна.

– Плотники? Отставить пейзаж, работы не вижу, – усмехнулся Ковалёв.

– Иваныч! Закажи Власу, пусть молодую повариху пришлёт. На Бульдозера тошно смотреть, весь аппетит пропадает, – заскучал Гиви.

– Дома насмотритесь.

Из нового свинарника выскочил Бульдозер с рулеткой. Он принимал самое активное участие в строительстве.

Пол заставил поднять на метр от земли, с уклоном к желобам стока. Пока рубили стены, он оборудовал просторные клетки для опороса. В пристройке смонтировал кухню-кормозапарник, перетащив из столовой бездействующий автоклав.

– Семён Иванович, – поймал за рукав начальника, – сено нужно заготовить для подстилки. Холодно будет зимой поросятам, и свиноматки могут заболеть маститом.

– Что за болезнь?

– Простуда вымени.

– Ну, что ж! Пойдём поищем, где растет хорошая трава. Закажу по связи, чтобы косы из Алдана прислали. Наберём стожок. Я сам бы сейчас покосил с удовольствием, руки чешутся. В детстве заготовлял сено на всю зиму. "Коси коса, пока роса", – вдруг проговорился любимой отцовской поговоркой на покосе.

– Не могу, Иваныч, возьми лучше Химика. Мне обед готовить.

В помощниках у Бульдозера добрый малый. Прозвали его почему-то Химиком. Попал он в эти края пару недель назад. Что его сюда привело – неведомо. В свободное время чистит в столовой картошку, моет посуду. Замкнут и погружён в свои думы.

К другому делу на участке не приспособился: слесарить пробовал – все пальцы ключами разбил, толку нет; печи топить – колун в руках не держится; в город отправить жалко, безотказен и беспомощен, наказывать таких не позволяет совесть.

Безобиден и угнетён какой-то личной драмой, спасенье от которой решил искать в тайге. По утрам делает физзарядку и усердно чистит зубы. Легкий на подъём, с умными глазами за толстыми стёклами очков, бородка клинышком. Его-то и взял Ковалёв с собой, отправившись на поиски сена.

Они шли поймой реки, вдоль руслоотводной канавы за нижний полигон. Сухов крутил головой по сторонам, спотыкался о болотные кочки и молчал. Семён подумал, что обиделся на него этот нечаянно угодивший в старатели человек.

– Алексей Васильевич? Как работается? Может быть, мониторщиком перевести?

– Нет-нет! Нормальная работа! Даже интересно. Ёлки-палки!

– Материться, вижу, ещё не научился, всё ёлки костеришь?

– Зачем мне это? Обхожусь.

– Правильно, "не жили богато, не стоит и начинать". А то, приедешь домой, да как загнёшь по-старательски.

– Не вернусь домой. Увы.

– Почему? Расскажи, если не больно вспоминать. Давай присядем на вот эту сухую валежину.

– Обычная история. Влюбился в первокурсницу, и дело так далеко зашло, что стал отцом.

– Ну и что же здесь плохого?

– Родители меня затаскали по инстанциям.

– А им, какое дело, если вы полюбили друг друга?

– Наивный ты человек, Семён Иванович. Зачем я им нужен? Они ей приданого наготовили полный дом, кооперативную квартиру купили, ждали жениха с положением в обществе.

– Чушь какая-то! Откуда эта блажь?

– Отец – начальник жилищного управления.

– Какого же зятя им нужно? По твоим словам, неплохо живут, если студентке купили кооператив?

– Неплохо – не то слово, Семён Иванович. В квартиру боязно заходить. Роскошь… Антикварная лавка…

– Вы поженились?

– Расписались и устроили в общежитии комсомольскую свадьбу. Её родители так и не пришли. Вот так… Потом я узнал, откуда у них взялась эта роскошь, и прикрыл лавочку.

– Что прикрыл?

– Взятки они брали с желающих получить квартиру без очереди.

– Ты что, отомстил им?

– При чём здесь месть? Сделал то, что посчитал нужным. Всё имущество конфисковали. Жена подала на развод. Меня видеть не пожелала. Живёт теперь в общежитии с дочерью. Я с горя чуть в петлю не полез. Сбежал в тайгу подальше и от неё, и от себя, и от института.

– А ты, в каком институте учился?

– Я окончил Ленинградский горный, геолфак.

– Так почему же ты геологом не пошёл работать?

– Я тогда был в таком состоянии, что людьми руководить бы не смог.

– Значит, ты геолог, а не химик?

– Увлёкся геохимией. У нас читал лекции профессор Бурков, кого хочешь, увлечёт. Вот голова! Геохимия, как наука ещё только начинается. По сравнению с геохимией, геологическая съёмка – ремесленничество, ты научился читать карту, но не научился читать прошлое.

Мы ищем месторождение, не ведая, а что это такое, как оно образовалось? Ты же знаешь, что всё живое имеет генетический код. В образовании минералов заложено то же самое.

Это гено-кварцевая теория. Каждый образец минерала несёт в себе ключ к строению горной породы, кривую эволюции, состав первичного вещества, повлиявшего на строительство всей планеты. Код заложен во всей эволюции горного мира.

Здесь, в Якутии, я уже нашёл уникальный пирит. Он помог нам рассчитать в Ленинграде место поиска руды. Нам не верили, что мы что-то найдём, потому что там уже была геологическая съёмка.

Именно там, где она должна была лежать, я отбил кусок руды, весь заплёванный видимым золотом. Нашёл потому, что знал о петрохимических эволюциях горных пород, – Сухов говорил взахлёб, страстно и вдохновенно, как можно говорить только о любимом деле.

– Алексей Васильевич! – поднялся с бревна Ковалёв. – Зачем ты тратишь время чёрт знает на что?

– Всё нормально, Семён Иванович. Образование россыпей тоже наука. Чтобы познать тетиву, нужна практика, нужны образцы под руками. Я здесь практику познаю. Работаю с образцами, думаю, мне никто не помешает.

– Вот гусь! Почему же ты раньше ничего не сказал? Я ведь, тоже геолог. Слушай, а может быть, ты мне поможешь? Все равно ведь материал копишь.

– В чём?

– Ты сказал, что знаешь, как образуются россыпи золота?

– Я диплом защищал по рудным образованиям.

– Молодец! Так давай проанализируем данные разведки Орондокита, поднимем старые документы, вдруг найдём источник россыпи? А?

– Трудная задача. Золото – это такая штука, жизни для изучения не хватит. Я здесь в свободное время лазил по отработке. Очень много наносов над древним руслом. А жила мощностью, может быть, в несколько десятков сантиметров. Попробуй её отыщи. Ты же знаешь, что в россыпи остаётся всего десять процентов золота, а остальное уносит, дробит, растирает вода.

– Всего десять процентов? Не знал… Всё равно надо искать! Никто нас не торопит, время есть, может быть, толк будет.

– Только, как? Без буровых и шурфовщиков?

– Думай! Я беру на себя техническую часть. Пневмоударная буровая стоит без дела, попробую её переделать на вращательное бурение. Но сначала надо наметить сеть разведки. Договорились?

Он помолчал, подумал и твёрдо ответил:

– Согласен! Давай попробуем.

– Возвращаемся, сено есть кому поискать. Пойдём, разрезы и планы посмотрим. Данные разведки подтверждаются, даже с переотходом содержания. Добросовестно работали в те годы.

Тогда за неправильную разведку металла отдавали под суд. Иные геологи специально занижали содержание золота в пробах, чтобы не попасть впросак.

Сухов ознакомился с документацией и обвёл карандашом на плане круг. В масштабе к местности круг охватывал полтора километра в диаметре. От устья Летнего ключа, вокруг посёлка через сопку и обширную марь.

– Где-то здесь! Через баню и свинарник идет шурфовая линия. Смотри, в девятнадцатом шурфе проба семнадцать граммов на куб. Это – основная струя выноса.

– Очень большая площадь, трудно будет искать.

– Семён Иванович! Меня заинтриговал, а сам на попятную? Если взялись за поиски, давайте плыть до берега вместе.

– Я не сомневаюсь, прикидываю, с чего начинать.

– Командируйте меня на три дня в город. Если куратор поможет с допуском, пороюсь в комбинате и геолфондах экспедиции. Нужны химические анализы, спектралка недавней доразведки. Тогда мы сможем уменьшить круг поиска.

– Завтра улетишь. Отвезёшь заявку в экспедицию на комплект для ручного бурения. На первый случай.

– Но он же не потянет на пятнадцать метров?

– Потянет. Треногу поставим. Вместо штанг пустим металлический пруток, его у токаря навалом. Впрочем… Мы сможем комплект сами изготовить. Возьми победита для коронок, лучше всего шестигранника. Остальное сделаем.

Сухов улетел в Алдан вместе с куратором. Нина Игнатьевна обещала помочь. А Ковалёв взялся за чертежи и переоборудование буровой. Установил мощный электродвигатель, переделал редуктор, дал задание токарю нарезать короночных заготовок – колец.

Сухов задерживался с возвращением, видимо, увлёкся документами разведки. Привык он всё делать основательно и дотошно. Ковалёв стал уже ревниво думать о том, как бы его не уговорили остаться в экспедиции. Такие специалисты и там нужны. Люди устали.

Чтобы дать отдых бульдозеристам, Семён послал бригадира землесосов Антона Длинного в устье Большого Орондокита. Фанфурин отвез на вездеходе троих людей, несколько рулонов толя и ящик гвоздей. У большого плёса срубила команда Длинного избушку для рыбаков. Участковую базу отдыха.

Начал ездить туда уставший народ. Ловили рыбу, варили уху я отсыпались. Потом, с новыми силами, брались за отполированные ладонями рычаги.

Длинный – мастер спорта по баскетболу, выступал даже на первенство страны и где-то освоил профессию сварщика. Закоренелый холостяк. Темноволосый, худой, с большими руками и стремительной походкой. Рост – под два метра, дядя достань воробышка.

Во время зимнего отпуска Длинный обитает где-то на юге. Мать терпеливо ждёт его окончательного возвращения и внуков. Уже семь лет, вместо баскетбольного мяча, он бьёт кувалдой по сварочным швам. Когда он вернулся с задания, вошёл к Семёну через порог, согнувшись едва ли не пополам в низких дверях.