Текст книги "Шестиклассники"

Автор книги: Юрий Сальников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 18 страниц)

Глава 40. Канун большого праздника

Спозаранку явился Гроховский.

– Хочешь в кино? – позвал он. – У меня билеты на картину «Ленин в Октябре».

Лёня торопливо дожевал бутерброд и залпом допил стакан чаю.

На улице не было такого ветра, как вчера, день казался даже тёплым, хотя лохматые тучи по-прежнему неслись низко над землёй.

Из кино вышли взволнованные: они видели Ильича, который сорок лет назад в этот самый день неутомимо руководил в Петрограде последними приготовлениями к Октябрьской революции.

– Хорошее дело – кино, – сказал Стас. – Всё узнать можно.

– А есть ещё картина, – заметил Лёня, – где не артист играет, а снят сам Ленин в Кремле, при жизни…

– Есть, – согласился Стас. – Документальный. Его будут показывать на вечере у семиклассников.

– Скажи, Стас, – начал Лёня, нахмурившись. – А как там, в школе-то?

– А что? Ничего.

– Ну, а газета?

– Что газета! Висит. – Стас помолчал и добавил отрывисто: – И портрет висит. Глупости придумал – срывать! Пойдём лучше ко мне, покажу что-то!

Лёня не стал расспрашивать, почему сорванный Димкин портрет снова висит – конечно, это дело рук Стаса, а может, и не его одного, ведь они оставались в классе вместе с Анькой. Только узнавать подробности было неловко, тем более что Стас упомянул об этом с неохотой, отворачиваясь в сторону.

Поэтому Лёня переменил тему:

– А что у тебя есть?

Стас загадочно улыбнулся.

Когда же пришли к нему и, обменявшись приветствиями с Прасковьей Дмитриевной, оказались в комнате одни. Стас вытащил из-за шифоньера большую картину без рамы, ещё не оконченную, но уже расцвеченную масляными красками.

Лёня взглянул на картину и сразу узнал высокий обрыв над широкой рекою, за которой до самого горизонта простиралась равнина. Только равнина была не пустынной – вдаль убегали столбы высоковольтной передачи, а по мосту, переброшенному через реку, мчался электропоезд.

И мост с изящными фермами, и высоковольтная передача с кружевным переплетением проводов, и бездымный – весь из стекла и блестящего металла – завод в отдалении словно оживляли суровый сибирский край. И на всё – на обрыв, на равнину с заводом, на реку – ложились откуда-то сбоку лучи закатного солнца, бросая длинные синие тени от столбов передачи.

– Здорово! – искренне восхищённый, воскликнул Лёня. – Это ты сам?

Стас только кивнул.

– Здорово! – повторил Лёня. – А вот тут мы стояли! – он ткнул пальцем на кромку обрыва у ствола огромной сосны. – Помнишь?

– Значит, похоже? – заулыбался Стас. – Я ведь потом уж всё это пристроил: и завод, и столбы, и мост.

– Ну и правильно. Так даже лучше, – одобрил Лёня. – Ещё и самолёт вот здесь нарисуй. Реактивный.

– Можно и самолёт.

Они умолкли, рассматривая картину, и Лёня отчётливо вспомнил тот светлый сентябрьский вечер, когда на этом обрыве стояли они со Стасом, освещённые заходящим солнцем.

Как давно это, кажется, было!.. Тогда только ещё начиналась четверть, а в небе не летало ни одного искусственного спутника Земли, и всё свободное время ребята проводили на Стасовом чердаке, в своём потайном «кабинете».

Должно быть, и Стас подумал об этом же. Кивая на потолок, он спросил почему-то шёпотом:

– Слазим?

Запустение царило в заброшенном «кабинете». Пыльные чурбаны валялись опрокинутые. Лёня и Стас поставили их у ящика-стола и молча уселись друг перед другом. В щели, посвистывая, врывался воздух. Как на лядовской голубятне.

Лёня осмотрелся и сказал:

– Утеплить надо. Забить щели тряпками, а потом оклеить.

– И стекло вставить, – добавил Стас.

– А мы дощечку прибьём.

– Можно и дощечку, только всё равно в мороз не очень-то усидишь.

– Печку поставим.

– Не разрешат. Скажут, пожар устроим. А вот к весне давай как оборудуем, так уж на всё лето!

– Ну, давай к весне. Только сейчас прибрать нужно, чтоб снегом не занесло. А то погниёт, – по-хозяйски рассудил Лёня.

И, недолго думая, они приступили к делу – перекидали подальше от чердачного окна в тёмный непромокаемый угол все доски и чурбаны, подняв несусветную пыль и отчаянно перемазавшись. Кряхтя, с трудом перетащили и ящик-стол.

– Сюда его, сюда, – указывал Лёня. – Ещё пододвинь. Вот тут он хорошо сохранится.

Стас зачем-то покачал ящик рукой, словно проверяя крепость, и сказал:

– У меня его Димка выторговывал.

– Зачем?

– Для ежа. Ёж-то у него не сдох. Наврал он.

– А ну его! – только отмахнулся Лёня. – Пошли.

И, в последний раз оглядев чердак, будто прощаясь с ним до весны, ребята направились к выходу. У самой лестницы Стас вдруг проговорил:

– А хочешь. Галчонок, я тебе картину свою подарю? Вот на праздник, сейчас…

Лёня удивился.

– Я думал, для сбора ты её. Подходит ведь очень: наша Сибирь – и настоящее и то, что будет!

– Для сбора тоже, – ответил Стас. – Там повисит, а потом забирай!

– И не жалко?

– Я ещё сделаю.

– Ладно, если так… Только я тебе тогда тоже что-нибудь подарю.

– Коллекцию, которую летом в лагере собирал? – засмеялся Стас.

Лёня тоже засмеялся:

– Что-нибудь придумаю!

– Да на кого же вы, голубчики, похожи! – всплеснула руками Прасковья Дмитриевна, едва ребята предстали перед ней. – Конечно, опять в своих чердачных владениях успели побывать? – лукаво прищурилась она. – А ну, мигом умываться да за стол! Обед готов!

Лёня пытался отказаться от угощения: его, вероятно, ждёт мать, в предпраздничный день она должна прийти с работы пораньше.

Но Прасковья Дмитриевна не захотела слушать, усадила ребят и накормила их так сытно и вкусно, что они еле поднялись из-за стола.

Казалось, что больше уже невозможно ничего съесть, но они отправились на кухню и, разбив молотком урючные косточки из компота, сжевали все зёрнышки, поделив их по-братски.

Время близилось к четырём.

Опаздывать к Ане было неудобно, но расставаться со Стасом тоже не хотелось, и Лёня решил взять его с собой. Стас не сразу согласился, заявив, что Смирнова его не звала. Но Лёня убедил, что на пионерский сбор можно – это ведь не в гости. Стас посовещался с мамой и в конце концов, переодевшись, пошёл.

Лёне тоже нужно было переодеться. Но приглашать приятеля к себе домой он не стал. Он помнил, как неприветливо встречала Гроховского мать. А сейчас, после такого тёплого, душевного отношения Прасковьи Дмитриевны, было бы особенно стыдно, если бы Стас натолкнулся опять на недобрый приём.

Поэтому Лёня оставил Стаса в подъезде.

– Вот хорошо, что явился, – начала мать, едва он показался в дверях. – Я как раз обед приготовила.

На столе действительно стояли тарелки, должно быть мать ждала его. Но есть нисколько не хотелось, к тому же время подстёгивало, и Лёня поспешно ответил:

– Не буду я обедать, идти уже надо.

– Поесть-то можешь.

– Да не хочу я.

– Сыт, что ли?

– Ну, сыт!

Он надевал чистую рубашку, а мать стояла у стола и грустно смотрела на Лёню.

– А я твоё любимое сделала, – тихо проговорила она.

– Елена Максимовна дома? – спросил он.

– Ушла уже.

– Вот видишь! – Ещё быстрее задвигались у Лёни руки, затягивая ремень.

– Платок возьми.

– Ладно! – он уже на ходу схватил носовой платок и выскочил в подъезд.

– Чуть обедать не засадила! – с усмешкой сообщил он Стасу.

Они пересекали двор.

Что-то словно кольнуло Лёню, заставив его оглянуться. У окна стояла мать. Она провожала сына всё тем же задумчивым взглядом. И ему вдруг сделалось её жалко. Она ведь тоже спешила после работы домой, готовила и ждала Лёню! Не забыла про его любимый клюквенный мусс.

А он от всего отмахнулся и ушёл. И даже друга домой позвать не решился, а спрятал его в подъезде. Она это видит теперь. И, наверное, очень горько смотреть ей сейчас из окна.

Лёня снова оглянулся.

Матери уже не было.

У Смирновых все оказались в сборе. Когда Лёню и Стаса ввели в комнату, дедушка первый громко приветствовал их. Он сидел на диване рядом с улыбающейся Еленой Максимовной.

Ребята размешались вокруг – на стульях, на табуретках, даже на раскладушке-кровати, специально для этого принесённой из чулана. Аня беспрерывно бегала туда и сюда.

– Сейчас начнём, – шепнула она мимоходом Лёне.

– Ничего, что Гроховский? – спросил Лёня. – Он хоть в другом звене, но мы вместе…

– Ничего, ничего, – ответила Аня и повернулась к двери. – Мама, ещё моя помощь нужна?

«Значит, мать у неё приехала!» – мелькнуло у Лёни и, обернувшись, он увидел Киру Павловну. Она стояла в дверях в длинном бордовом платье, красиво завитая, только очень бледная, как будто уставшая. Она молчаливо наблюдала за всеми, даже улыбалась шуткам, но чувствовалось, что мысли её далеко отсюда и много у неё каких-то своих, никому не известных забот.

– Садитесь сюда, с нами, – позвали её девочки, и она села, обняв за плечи Машу Гусеву.

Аня появилась с двумя вазочками в руках – на вазочках пёстрой горкой лежали в разноцветных бумажках конфеты.

– Берите, берите!

– Подсластим нашу жизнь, Елена Максимовна, – пошутил Анин дедушка, протягивая соседке жёлтый «Кара-Кум».

Елена Максимовна засмеялась.

– Не мешает, как детство вспомнишь!

– Да, у нас с вами детство не то, что у них!

– Зато юность геройская! – вставил Возжов.

Дедушка лукаво оглядел ребят:

– Считаете, весь героизм нам достался?

– Обычное заблуждение молодых, – заметила Елена Максимовна.

– А если рассудить по-настоящему… – заговорил дедушка.

И все стали усаживаться поудобнее.

Фёдор Семёнович начал объяснять, как он понимает героизм, приводя примеры из собственной жизни, из эпохи гражданской войны в Сибири. Елена Максимовна поддержала разговор. И получилось так, будто беседовали два старых товарища, которые расстались очень давно, а теперь встретились и вспоминают о своих близких знакомых.

Правда, Анин дедушка и Елена Максимовна никогда раньше друг друга не знали, но у них так много оказалось схожего в мыслях и общего в пережитом, что они поминутно восклицали:

– А помните, как в восемнадцатом?..

– А в двадцатом, помните?

Потом все вместе рассматривали завёрнутый в пожелтевшую газету партизанский документ Фёдора Семёновича и его фотографию в молодости – бравый усатый красноармеец с красным бантом на груди сидел на стуле, облокотившись на огромную саблю.

– Сейчас у вас этой сабли нет? – спросил кто-то почтительно.

– Нет.

– А жаль! – вздохнул Зайцев. – Мы бы её в музей.

– В какой музей? – удивились девочки.

Выяснилось, что Эдика осенила гениальная мысль: открыть в классе музей, в который собрать у своих бабушек и дедушек разные вещи, сохранившиеся со времени Октябрьской революции и связанные с какими-либо историческими событиями.

Анин дедушка возразил:

– Лучше вы о собственных хороших делах память храните.

И так подробно стал говорить об их классе, словно учился с ними за одной партой. Лёня очень боялся, как бы кто-нибудь не бухнул, что Галкин хуже всех окончил четверть да ещё сорвал с газеты Димкину карточку. Но никто ничего такого не заявил, а Елена Максимовна по просьбе девочек начала вспоминать песни, которые пелись во времена революции.

Анина мать зазвенела посудой у буфета.

Девочки пошли помогать Кире Павловне. Стаса и Кнопку – Возжова попросили подвинуть стол. Зайцев воспользовался суматохой и сфотографировал Фёдора Семёновича и Елену Максимовну, усадив их рядом.

На столе появились хлеб, масло, печенье. Задымился чай в чашках. Анина мать пригласила всех за стол. Ребята расселись, зазвенели ложками.

– Давно приехала? – спросил Лёня шёпотом, кивая на Киру Павловну.

– Вчера. – Аня бросила быстрый взгляд на маму и добавила: – Умер у неё друг один…

– Кто умер? – не понял Лёня.

Аня не ответила. Лёня ещё раз посмотрел на Киру Павловну.

Разговор уже не был общим. Девочки в стороне договаривались о завтрашней встрече перед демонстрацией. Стас рассуждал о спутниках – собака Лайка облетела Землю уже двадцать раз, а первый спутник совершил ни много, ни мало – полтысячи оборотов! А в дальнем углу, где сидели взрослые. Ляля Комарова рассказывала, как их звено подготовилось к сбору о будущем.

Лёня же молчал. Ему вдруг представилась мать, которая обедает дома в одиночестве. Она, как и Анина мама, тоже часто бывает неразговорчива и не всегда внимательна к делам Лёни. Но разве не могут быть и у неё, как и у Киры Павловны, свои заботы и подчас неважное настроение?

И Лёне захотелось домой.

Он еле дождался, когда шумной ватагой все вышли от Смирновых. Елена Максимовна и Фёдор Семёнович направились вместе в сторону центра, к Оперному театру, на городское торжественное собрание.

Стас, распрощавшись с Лёней, примкнул к ребятам. Они остановились на углу, задирая головы вверх, – надеялись, должно быть, в просветах между тучами увидеть искусственный спутник.

Лёня не стал задерживаться. Не спуская глаз с освещённого окна своей комнаты, он бросился к подъезду, беззвучно отомкнул исправленный замок и осторожно открыл дверь.

Мать, как и представлялось ему, сидела действительно за столом. Но была она не одна. Сбоку от неё облокотилась на стул Таисия Николаевна.

Должно быть, они давно закончили чаепитие. Пустые чашки сдвинуты в сторону. На освободившемся островке скатерти стояла отцовская фотография в коричневой рамке.

– Вот и наследник! – увидев Лёню, улыбнулась Таисия Николаевна.

Мать сразу притронулась рукой к чайнику.

– Хочешь, налью?

Лёне не хотелось чаю, но он не посмел отказаться выпить за компанию с ней и с такой необычной в этот предпраздничный вечер нежданной гостьей.

– Ну, как было у Ани? – спросила Таисия Николаевна.

– Хорошо.

– Держи, – подала мать стакан и тоже спросила: – А интересно было?

Лёня с любопытством взглянул на неё: конечно, она задала вопрос потому, что хотела проявить внимание к сыну. Но получилось нескладно, как будто она повторила слова учительницы.

Однако Лёня и ей ответил:

– Интересно.

– А Елена Максимовна как? – продолжала Таисия Николаевна. – Познакомились они с Аниным дедушкой?

– Ещё как! – оживился Лёня. – Всё время восемнадцатый год вспоминали. И вместе в Оперный на торжественное пошли.

– Хороший Елена Максимовна человек, – заметила мать. – Как соседка очень порядочная.

– Это много значит, какие соседи, – согласилась учительница. – Вот у нас за стенкой непостижимые эгоисты. По ночам радиоприемник на полную мощность включают. Заснуть невозможно, а им не скажи!

– Понятия у людей нету, – вздохнула мать. Это хуже всего, когда понятия у человека нет. Образованные, поди?

– Инженер сам-то.

– Ну вот, – кивнула мать. – Образованные стали, а культурности не прибавилось. Грамота тверда, да язык шепеляв.

– Как? Как вы сказали? – засмеялась Таисия Николаевна.

– А что? – смутилась мать. – Конечно…

– Да хорошо! Очень хорошо, Лидия Тарасовна! Главное – правильно, есть везде у нас такие – снаружи культурные!

Молча отхлёбывая чай, Лёня прислушивался к разговору.

Он подумал вначале, что учительница пришла жаловаться на него. Но, приглядевшись к матери, не уловил в ней ни малейшего раздражения: она, видимо, была очень довольна тем, как провела сегодняшний вечер, – не одна-одинёшенька, а в задушевной беседе с умным человеком… Удивительно лишь то, что Таисия Николаевна говорила не о школьных делах, не о Лёнином поведении и отметках, а о чём-то совсем постороннем, простом и житейском, как будто и вправду пришла только в гости.

– Ну, мне пора, – сказала она, поднимаясь и бросая взгляд на часы. – Спасибо, как говорится, за хлеб, за соль.

– Это вам спасибо, – ответила мать, тоже вставая. – Зашли, посидели, объяснили… В курс дел ввели, теперь уж я знаю, что да к чему…

Лёня насторожился.

– Вот и хорошо, – улыбнулась Таисия Николаевна. – Надеюсь, всё исправится.

– Да я всегда ему так говорю по-хорошему: выправляйся, сынок. А ежели допустила какую ошибку, так тоже не малое он дитя – должен понять, терпения иногда не хватает!

– Поймёт он, поймёт, – опять улыбнулась Таисия Николаевна и спросила у Лёни: – Проводишь меня?

И вот они вместе вышли на залитую огнями улицу. Некоторое время двигались молча, потом учительница заговорила:

– Гроховский и Аня Смирнова рассказали мне про Димину фотографию. Они её вчера снова приклеили к газете… О тебе позаботились, чтоб не было много шуму. И я согласилась с ними, что, пожалуй, не стоит из-за глупой выходки Галкина портить всем хорошее праздничное настроение. Решила с тобой просто побеседовать. Ты как сам-то считаешь: правильно вчера поступил?

– А что он! – воскликнул Лёня. – Только вредит… Вы же не знаете, он и в прошлом году как с Птицыным обошёлся!

– Я про него всё знаю. И о Птицыне. И о многом другом. Но согласись, Лёня, это не метод – так устранять недостатки у своего товарища.

– А он мне вовсе и не товарищ!

– А кто же? – Таисия Николаевна посмотрела строго. – Ты, кажется, забыл, что в начале года так же сказал о тебе Гроховский. Мы тогда осудили его. И не вычеркнули тебя из списков своих товарищей, как он предлагал, а приложили много труда, чтобы ты исправился. И хотя ты кончил четверть ещё неважно, я вижу, наши усилия не пропали даром. Почему же теперь ты не хочешь помочь нам исправить Шереметьева? Да и не только его! Многим нужна крепкая, коллективная помощь.

Лёня вспомнил Андрюшку и сказал:

– Лядову тоже.

– И Лядову, – подтвердила Таисия Николаевна.

Лёня представил Андрюшку таким, каким увидел вчера, – испуганным и дрожащим, притаившимся в темноте за киоском – и подумал, как трудно теперь говорить с ним о школе.

– Он ведь очень увлекается голубями? – спросила Таисия Николаевна.

И Лёня вспомнил, что в самом деле только на голубятне Лядов весь оживал и словно преображался, а значит, можно уцепиться за это его увлечение, эту любовь к птицам, чтобы заставить его измениться.

– Да, да, – закивал он радостно. – У него их пятнадцать штук.

– Почтарей или турманов больше? – поинтересовалась учительница.

– А вы разбираетесь?

– Хочу разобраться, – улыбнулась Таисия Николаевна. – Трудное это дело?

– Да нет! Сумеете! А турманы – ох, и вертуны!

– Кувыркаются в воздухе?

– Еще как!

Они заговорили о голубях, словно все остальные темы были уже исчерпаны и все вопросы давно решены.

Лёня и не заметил, как вышли на центральную площадь, сияющую разноцветными огнями праздничной иллюминации.

Перекрещивались лучи прожекторов. Повсюду горела цифра «40». Неугасимым пламенем трепетал на куполе Оперного театра подсвеченный снизу флаг. На высоких колоннах театра был укреплён огромный портрет Ильича. В чёрном небе между семиэтажными зданиями на невидимых тросах сверкали слова:

«Миру – мир!»

А над площадью и над всем городом звучал Государственный гимн – это в Оперном театре как раз начиналось заседание, и его транслировали по радио.

– Значит, завтра увидимся. – Таисия Николаевна положила руку на плечо Лёни. – Надеюсь, маму на отрядный сбор пригласить не забудешь?

– Нет… Не забуду.

– Вот и отлично! Ну, до свиданья!

Она улыбнулась ему ещё раз, словно ласково ободряя, и пошла.

А Лёня глядел ей вслед и думал: «Как хорошо, что она побывала сегодня у них! Ведь сразу всё прояснилось: и с карточкой Димки и с мамой. И так легко сразу сделалось на душе, так радостно!

А завтра по этой площади под звуки марша и крики «ура», с развевающимися знаменами и макетами спутников в праздничном потоке демонстрантов Лёня Галкин пройдёт мимо трибуны со своими товарищами. Потом у них будет сбор. И поход в кино. А потом – уже после праздников – они опять соберутся в классе. Сядут за парты. Войдет учитель. Застучит по доске мелок…

И покатится дальше неудержимо беспокойная, но желанная, шумливая школьная жизнь!