Текст книги "Шестиклассники"

Автор книги: Юрий Сальников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

Глава 29. Серьёзный разговор

Собирать лом в зайцевском доме Галкин так и не пришёл.

Олег Возжов сообщил, что у него Галкин тоже не был и реек они не сделали.

– Может, чертёж машины доканчивает, – предположил Зайцев.

Но и чертежа Галкин в школу не принёс.

Маша Гусева спросила у него, почему он не явился собирать лом, но он только засмеялся и повернулся к Эдику Зайцеву:

– А много собрали?

Зайцев сконфуженно промолчал.

Это была его затея – обойти квартиры в их доме. Он думал, что за один обход можно раздобыть целую тонну металлолома – квартир ведь сто! Но он просчитался, не учёл, что почти в каждой квартире есть ученики, которые, конечно, сами давно унесли из дому всё железное и медное старьё. Поэтому женщины-домохозяйки встречали ребят, сочувственно улыбаясь, но отрицательно покачивая головами.

Только в нескольких квартирах посчастливилось заполучить прохудившееся ведро, небольшую сковородку с отколовшимся краем и прогоревший совок.

А в третьем подъезде из-за спины открывшей дверь женщины выглянул ухмыляющийся мальчишка.

Когда Маша объяснила женщине, в чём дело, и женщина ответила, что у них, к сожалению, ничего нет, мальчишка крикнул:

– Погоди, мама! – и убежал.

Женщина тоже ушла, а ребята послушно стояли на лестничной площадке. Через некоторое время опять выглянул мальчишка, что-то высыпал в руки Маше и со смехом захлопнул дверь. На ладони у Маши оказалось пять заржавленных перьев. Эдик хотел тут же ворваться в квартиру и отлупить насмешника, но девочки удержали его, взяли и высыпали перья в почтовый ящик.

Большого успеха, как видите, хождение по квартирам не имело, но разве дело в количестве собранного металла, если речь идет о дисциплине? Договорились собирать вместе – значит, надо было прийти!

Так Галкину и разъяснили, но он ответил, что не мог, и всё!

– Не мог, не мог! – передразнила Маша. – Ты только безобразничать можешь!

– Кто это безобразничать, кто? – засверкал глазами Галкин.

Атмосфера явно накалялась.

– Подождите, ребята… Нельзя так! – проговорила Аня.

Она хотела успокоить ребят, чтобы они не очень нападали на Галкина, а то он совсем рассердится.

Но все поняли её иначе.

– Конечно, нельзя! – воскликнул Эдик Зайцев. – Он и на уроках безобразничает. Пуговицу какую-то завёл!

– Да, да, – живо подхватила Эмма Жаркова. – Он меня по спине этой пуговицей. Смирнова видела. Скажи!

Все притихли, ожидая, что скажет Аня. Она действительно видела, как Лёня ударил Жаркову по спине пуговицей на нитке. И на уроках вертел эту пуговицу – она жужжала, как пчела.

Но как сказать обо всём этом?

После вчерашнего случая во дворе у лужи между Аней и Галкиным не было произнесено ещё ни слова. Галкин явился в класс, молча сел на своё место, и так они сидели, не обращая друг на друга никакого внимания.

А сейчас стояли в окружении ребят, пронзая один другого взглядами. Только Галкин первый вдруг насмешливо гикнул:

– Ого-го! Разойдись! – и начал расталкивать столпившихся.

Аня так и промолчала.

Поднялся гул возмущённых голосов – все ещё больше напали на Галкина:

– Видали, какой! Надо Таисии Николаевне сказать!

А он обернулся и крикнул:

– Говорите, пожалуйста!

И перед уроком истории пересел от Ани к Лядову, на ботанике всё время получал от Варвары Самсоновны замечания, а с английского языка вообще сбежал вместе с Лядовым.

– Ну вот! – отметила Маша Гусева. – Началось!

– Сами же виноваты! – не удержалась Аня. – Налетели на него, налетели, а надо было совсем не так.

– Как же ещё?

Аня махнула рукой. К чему теперь понапрасну спорить, если случилось самое страшное, чего она опасалась.

Но ребята и девочки были настроены воинственно. И когда после уроков пришёл Володя, а Кузеванов сообщил, что чертёж машины времени Галкин всё ещё не доделал, все хором потребовали наказать Галкина, потому что он окончательно разболтался.

– А вы напишите о нём в газете! – посоветовал Володя.

– Да ну, – протянула Маша. – Газета когда ещё выйдет.

– А что я могу, если не пишут, – начал оправдываться Эдик Зайцев. – Прошу, прошу… Кузеванов о планах нашей работы дал, а больше опять никто.

– Поэнергичней требуй! – сказал Володя. – Вот тебе и вторая заметка – о Галкине, о дисциплине. Я думаю, её напишет Смирнова.

– Правильно, – подтвердили ребята. – Кому, как не старосте, о дисциплине писать!

Но Аня замотала головой:

– Нет, нет, только не я!

– Почему? – удивился Володя, и его пухлые губы вытянулись сильнее обычного.

– Да она его всё время защищает! – раздались голоса. – Жалеет!

– Наверное, потому, что рядом сидит! – засмеялась Эмма Жаркова.

– Да в чём дело? – заинтересовался, вожатый. – Почему ты не хочешь?

– Потому что он после заметки ещё хуже станет.

– Не понимаю! До сих пор я считал, что критика помогает…

– Написать, написать! – закричали ребята.

И поручили написать заметку Маше Гусевой.

Угрюмая и расстроенная, несогласная с решением ребят, Аня нарочно отстала от всех, задержавшись в классе.

Обезлюдевшая к вечеру школа полнилась необычными звуками: играло пианино, слышались звонкие стихи из углового класса – там, должно быть, собрался драматический кружок; издалека, снизу, доносились глухие удары волейбольного мяча – в физкультурном зале тренировались спортсмены.

Аня медленно спускалась по лестнице. Внезапно за плечом раздался возглас:

– Аня? Ты ещё не ушла?

На лестничной площадке появилась Таисия Николаевна. Она тоже направлялась вниз, к раздевалке, неся под мышкой солидную стопку тетрадей.

Недолго думая, Аня воскликнула:

– Таисия Николаевна! Ребята решили продёрнуть Галкина в стенгазете.

– А ты отказалась о нём писать, – добавила учительница и рассмеялась, заметив растерянный Анин взгляд. – Мне Володя уже сообщил. И он очень удивлён… Да и я не могу понять: ну почему ты считаешь, что Галкину повредит эта заметка?

– А вы знаете, какой он! Я вчера ему всего два слова сказала, и он уже совсем переменился ко мне! А сегодня опять с урока сбежал.

– Тоже знаю.

– Ну вот! Мы так старались, чтоб он исправился. А из-за какого-то пустяка всё может рухнуть.

Учительница остановилась недалеко от раздевалки.

– Что же ты предлагаешь?

– Надо с ним по-хорошему… раз такой у него характер.

– А какой у него характер?

– Трудный очень.

Таисия Николаевна опять улыбнулась.

– У вас у многих характеры нелёгкие. Давай разберёмся. Только оденемся и пойдём потихонечку, а то меня дома ждут.

Тёмный осенний вечер грозил поминутно дождём. Тучи низко неслись над городом, ветер раскачивал на столбах фонари.

Но Ане не было холодно, и она шла рядом с Таисией Николаевной, не думая о погоде. Аня несла стопку тетрадей и рассказывала о Галкине, который скачет с пятого на десятое, берется за всё на свете и не доделывает ничего до конца. Она говорила…

Нет, впрочем, кажется, уже Таисия Николаевна говорила о том, что Галкин хочет учиться и, значит, незачем его уговаривать, а если не получается с исправлением, надо потребовать, чтобы он взял себя в руки.

– И он может взять себя в руки, – соглашалась Аня, вспоминая, как хорошо готовил он уроки всю неделю после похода в лес.

Так делились они своими мыслями, и трудно было сказать, кто из них больше говорил, а кто молча слушал и соглашался. Только ясен для Ани Смирновой стал характер Лёни как никогда, и подтвердила она сама, что он человек справедливый и не капризный.

Так почему же она испугалась, когда всем коллективом решили высказать Галкину правду?

И разве лучше было бы, если б молчали о его недостатках, боясь его рассердить, а он чувствовал бы себя королём безнаказанным, как Лядов, пока прощали ему в классе все проделки! И творил бы тогда Галкин всё, что угодно.

– Конечно, ты заботилась о том, как сделать лучше, – заметила Таисия Николаевна, – но кончилось всё вон каким спором с ребятами.

«И с дедушкой!» – подумала про себя Аня.

Таисия Николаевна остановилась.

– Вот мы и пришли, – И взяла у Ани тетрадки.

– А что же мне делать? – спросила Аня робко.

– Что – тебе?

– Ну, с ребятами… Отказалась заметку писать. Да и с Галкиным тоже всё плохо.

– А ты не отчаивайся. Всё будет хорошо.

– Да-а… будет…

Таисия Николаевна, нагнувшись, заглянула ей прямо в глаза.

– Э-э-э, да мы, кажется, нос вешаем? Вот уж совсем ни к чему. Вот что! Идём-ка сейчас ко мне! Да, да, идём! – Она снова отдала Ане стопку тетрадей и открыла калитку.

В глубине двора высился четырёхэтажный дом.

Таисия Николаевна обогнула его и, войдя в ближайший подъезд, постучалась в дверь на первом этаже.

Открыл высокий курчавый мужчина, одетый в полосатую пижаму.

– Наконец-то! – радостно заулыбался он, беря у Таисии Николаевны портфель и помогая раздеваться. – Думал, и не дождусь!

– Да вот немножко задержалась.

В небольшом коридорчике, где все столпились, было тесно.

Кроме вешалки, в нём стоял книжный шкаф. Где-то за дверью гремело радио.

– Знакомьтесь, – сказала Таисия Николаевна. – Это Михаил Андреевич. – А это моя первая помощница – Аня Смирнова.

– Очень рад, – Михаил Андреевич по-взрослому пожал Ане руку.

– Очень рад, очень рад! – явно передразнил кто-то сбоку звонким голоском, одна из дверей в коридорчике с дребезжанием прихлопнулась, и за ней сейчас же раздался топот поспешно улепётывающих детских ног.

– Ах ты, разбойник! – воскликнула, смеясь, Таисия Николаевна и бросилась в комнату.

Михаил Андреевич пропустил впереди себя Аню:

– Прошу!

В просторной комнате, уютно обставленной, с двумя огромными книжными шкафами, Таисия Николаевна уже тискала, подняв высоко над головой, «разбойника» – симпатичнейшего бутуза лет четырёх, который великолепно чувствовал себя на высоте в крепких материнских руках.

– У-у-у, – вытянув губы, гудела Таисия Николаевна, а бутуз дрыгал ножонками в красных ботинках и заливчато верещал, упорно пытаясь ухватить мать за нос.

Наконец Таисия Николаевна прижала сынишку к груди и повернулась к Ане:

– Хороший парень?

Парень и в самом деле был чудесный – плотно сбитый, большеголовый, лобастый!

– Как тебя зовут? – спросила Аня, беря его за мягкую, пухлую ручку.

– Мишук, – ответил он солидно. – А тебя?

Через минуту он уже сидел у Ани на руках и, водя коротеньким розовым пальцем по дырочкам вышитого Аниного воротничка, охотно рассказывал, как они играют на улице с Вовой, у которого есть собака-бояка, которая лавкает, лавкает, а сама от всех прохожих отпугивается. А ещё у них там есть канава и в канаве трава. Вова забрался в траву и аукал, а его искали, а он, только когда шесть раз позвали, как выскочил!

– А сколько тебе лет?

– Четыре, седьмой.

– Четыре, пятый?

– Нет, четыре, седьмой! – твёрдо повторил Мишук. – А тебе сколько?

Он отличался абсолютной самостоятельностью. Таисия Николаевна, прислушиваясь к его разговору с Аней, из другой комнаты крикнула:

– Довольно, Мишук, замучил нашу гостью.

– Замучил, да? – простодушно спросил он, бесцеремонно поворачивая к себе Анино лицо руками.

– Боевой он у нас, – засмеялся Михаил Андреевич.

Он принёс из кухни чайник и разливал чай по стаканам.

– Прошу за стол, – позвал он. – А то мне скоро идти. Садитесь, юная помощница! Михайло Михайлыч, всё-таки отпусти её.

– А она мне будет потом рисовать?

– Больше всего любит, когда рисуют, – объяснила Таисия Николаевна, выходя из спальни переодетая, в лёгком халатике с крупными фиолетовыми цветами.

– Сам я тебе нарисую, хохотать будешь, – заявил Мишук, усаживаясь рядом с Аней за стол.

– Почему хохотать?

– Потому что не умею. Все хохочут.

– Самокритика! – подмигнул Михаил Андреевич.

Мишук поглядел на отца и, не донеся до рта куска хлеба с маслом, тоже принялся закрывать и открывать глаза, крепко зажмуриваясь.

– Ну вот, – всплеснула руками Таисия Николаевна. – Научил ребёнка.

– Ребёнок! Не надо, не учись! – сразу начал перевоспитывать Михаил Андреевич. – Так можно только взрослым.

Взрослые засмеялись, и Аня тоже – ведь по сравнению с Мишуком и она была взрослой. И почему-то подумалось, что, должно быть, в каждом доме, где есть маленький, всегда очень хорошо, потому что все маленькие, как сейчас этот Мишук, объединяют взрослых и, наверное, примиряют их во всех неприятных спорах. Вот был бы и у них маленький…

Когда-то Аня очень хотела братика. Ей сказали, что за ним большие очереди, так она ответила маме:

– Вы только покажите, где продают, а в очередь я и сама встану!

Ане было тогда лет пять.

Теперь тоже хоть хохочи при таком воспоминании. Но Ане не смешно, а грустно. Всё-таки стало бы у них дома с каким-нибудь Мишуткой куда веселее.

И очень хотелось подольше сидеть за столом под оранжевым абажуром с Михаилом Андреевичем, и с Таисией Николаевной, и с их весёлым говоруном Мишуткой!

Аня даже забыла о своих неприятностях, с улыбкой слушая, как шутливо спорят Михаил Андреевич и Таисия Николаевна о том, куда пойти в воскресенье – на оперный или драматический спектакль, – и принимая участие в обсуждении новой кинокартины и рассматривая чудесные книги.

– Некуда уже и ставить, – заметила Таисия Николаевна.

Потом Михаил Андреевич ушёл, тепло распрощавшись и объяснив:

– Смена такая у меня на заводе…

А Таисия Николаевна повела спать спотыкающегося от усталости Мишука, который, кивая напоследок Ане, бормотал:

– Мама, ты будешь сегодня говорить мне сонную сказку?

Аня тоже собралась уходить.

– Подожди, – остановила Таисия Николаевна и, уложив сынишку, вернулась в комнату, выключила радио и присела рядом с Аней на диван.

– Вот что, девочка, – сказала она, беря Аню за руку. – Я тебя очень хорошо понимаю. Обидно, что ты так просчиталась – и с Лёней и с ребятами. Но это легко исправить. Заметку ты напиши вместе с Машей Гусевой. Завтра же скажи ей и Эдику, что готова помочь. А с Лёней Галкиным… Пока ещё он срывается. Но дай срок, будь терпеливой. Такая уж наша работа…

Она сказала: «Наша работа», – и Аня серьёзно кивнула. Ведь не зря Таисия Николаевна и Михаилу Андреевичу представила Аню Смирнову как свою помощницу. Конечно, у них общая «наша работа» – стараться, чтобы всё было в классе налажено и чтобы такие, как Лёня Галкин, хорошо учились.

– И чур больше не кукситься! – засмеялась Таисия Николаевна, вставая. – Нос держать вверх! Ясно?

Аня возвращалась домой поздно. Она нередко задерживалась после занятий в школе и поэтому знала, что ни дедушка, ни мама не волнуются. Представляя себе, как сейчас ворвётся в квартиру, подскочит и к папе и к маме, она одним духом взбежала по лестнице на свой этаж и постучала. Сквозь дырочки почтового ящика белело письмо.

– Здравствуй, мамочка, здравствуй! – чмокнула Аня в щёку маму, открывшую дверь, и, взяв ключ, пританцовывая, побежала назад к ящику. – Там письмо, письмо!

– От кого? – спросила мама.

– Не знаю.

Кутаясь в пуховую шаль, мама ждала в коридоре, пока Аня откроет ящик.

Чужой рукой размашисто и небрежно был написан на конверте адрес. Мама как взглянула, так и выхватила письмо из Аниных рук.

– Дай-ка!

– Что тут затихли? – послышался шутливый папин возглас. Папа появился на пороге комнаты.

И тогда мама сделала едва уловимое движение рукой за спину – хотела спрятать письмо! Но не спрятала, а только молча прошла в комнату мимо папы.

Папа метнул взгляд на письмо, которое она несла в руке, не пряча, и нехорошо усмехнулся. Да, да, очень нехорошо – как-то краешком рта и недобро.

– Что долго, дочка? – повернулся он тут же к Ане и потрепал по щеке. – На улице нет дождя?

Очень нужен ему этот дождь – как и дедушке когда-то! Будто не о чем больше спросить!

Отец и вправду больше ни о чём не спросил, обеспокоенно оглянулся на дверь и заспешил в комнату, не дождавшись, пока Аня снимет пальто, а она нарочно копалась у вешалки.

Лучше бы и не вынимать этого чужого письма, из-за которого снова весь вечер родители будут друг с другом нудно и раздражительно препираться.

Вот, вот, уже загудели в дальней комнате голоса… И не хочется Ане идти туда, не хочется никого видеть!

Дедушка встретил кивком в сторону буфета:

– Ужинай, там что-то вкусненькое есть… – И сейчас же ушёл к родителям.

Ане не хотелось и вкусненького, приготовленного для внучки дедушкой.

Она поскорее легла в постель.

Спать тоже не хотелось, но в постели хоть по крайней мере никто не тревожил вопросами, которые никому не нужны.

Лёжа с открытыми глазами, Аня старалась припомнить всё, что случилось сегодня.

Только сегодняшние события не вспоминались одно за другим, они путались в общий клубок, и на первый план выплывала одна учительница, то серьёзная, внимательно слушающая Аню, идущая рядом по улице, то задорная и весёлая, со смехом подбрасывающая своего Мишутку.

Милая, заботливая Таисия Николаевна… Сидит она сейчас в притихшей квартире, прислушивается к спокойному дыханию спящего сына и проверяет ученические тетради, которые Аня несла из школы. Или, может, читает книжку – одну из тех красивых и разных, что стоят в тесно набитых шкафах? Или, может, готовится к завтрашнему уроку…

И как она всё успевает! Готовить уроки и читать книжки, ходить с пионерами на экскурсии и заниматься с Мишуткой, смотреть спектакли и слушать концерты…

Вот бы так же и Ане – всё успевать и во всём разбираться, никогда не совершая ошибок!..

Глава 30. Плохо получается…

Наверное, каждый из нас переживал хоть раз в жизни момент, когда не хочется идти в школу.

Вот надо, а не хочется! И вы мечтаете срочно заболеть ангиной, а ещё лучше – встать утром и услышать по радио объявление о сногсшибательном морозе, при котором отменяются школьные занятия… Если же не случается ни ангины, ни мороза, а в класс идти всё же приходится, вы чувствуете себя отвратительно – это даже нечего и расписывать.

У Лёни интерес к школе пропадал обычно в конце первой четверти, когда выяснялось, что учёба безнадёжно запущена. Он предполагал, что нынче будет так же.

Но нынче все путалось.

Первая четверть ещё не кончилась, и с учёбой ничего страшного пока не было (текущие двойки Лёню никогда не пугали!), а вот в школу идти ему уже не хотелось! Отпадала всякая охота брать в руки сумку с учебниками, едва он представлял себе ребят, которые с криком наседают на него – то не делаешь, другое не делаешь!

Конечно, верти не верти, а чертёж машины он не докончил, рейки не сделал, к Зайцеву не явился, а с Анькой вообще позор!

Ну, не захотел выслушивать от неё разные замечания, ладно. А палку-то всё-таки можно было и не кидать.

Поневоле начнёшь мечтать теперь об ангине или о морозе. Но ни того, ни другого нет, а стрелки будильника неумолимо крутятся, и маленькая приближается к цифре 2.

Эх, что же делать? Хочешь не хочешь…

Лёня потянулся за сумкой.

В этот миг за дверью послышался хрипловатый голос Елены Максимовны:

– Товарищ Галкин, к тебе пришли!

«Кто бы это ещё?» – подумал Лёня, выходя из комнаты.

На лестничной площадке, засунув руки в карманы брюк, стоял и ухмылялся Андрюшка Лядов.

– Привет! Мать дома?

– Нет, а что?

Андрюшка прошёл в комнату, огляделся и, вытащив из кармана руку, растопырил над столом пальцы. На клеёнку упала аккуратно свёрнутая небольшим квадратиком синенькая бумажка – двадцать пять рублей!

– Добавок! – ухмыльнулся опять Андрюшка.

Позавчера он сообщил, что Барин забрал свой чемоданчик и в благодарность за хранение дал пятнадцать рублей – купить нового голубя. При этом он сказал, что если денег не хватит, он добавит.

Значит, это и был щедрый «добавок» – чуть не в два раза больше самого «подарка».

– Куда же ты их? – поинтересовался Лёня.

– Вещь куплю.

– Какую?

– А вот пошли выбирать!

Лёня взглянул на будильник.

Что ж! Видно, сама «судьба» велит пропустить сегодня уроки: выбирать для Андрюшки вещь – тоже дело нешуточное!

И в ту минуту, когда где-то в высоком здании школы по всем этажам разнёсся призывный звонок на занятия, Лёня и Лядов, налегая грудью на барьерчик у магазинного прилавка, с живейшим интересом изучали выставленные под стеклом портсигары.

Да! Андрюшка пожелал приобрести «посудину для табачных изделий». Он так и заявил, подражая теперь Барину даже в выборе выражений: «посудина для табачных изделий»!

Однако сделать покупку оказалось действительно не так просто. Бесчисленные портсигары – изящные и блестящие, серебристые и с красноватым оттенком, с хитроумными узорами и с разнообразными рисунками на крышках, красовались во всей своей привлекательности.

Лядов остановил свой выбор на «посудине» с двумя охотничьими собаками, застывшими в стремительном беге. Но продавщица в синем халатике – молодая и кудрявая, как учёный Ньютон из учебника физики, – отказалась продать ребятам портсигар.

– Рано вам ещё!

Когда же Лядов сказал ей, что они покупают не себе, а дяде в подарок, кудрявая ехидно заявила, что от дорогих несовершеннолетних племянничков дядя с удовольствием примет какую-нибудь другую вещицу за эту цену, и предложила прибор для бритья: помазок и стаканчик с тарелочкой.

В другом магазине, наученные горьким опытом, они решили сразу задобрить пожилую продавщицу, коротко подстриженную, как учёный Торричелли. Они стали рассказывать ей, что хотят сделать подарок дядюшке, да не знают, какой именно. Растроганная этой побасенкой, продавщица что-то посоветовала, но любящие племяннички вдруг вспомнили, что дядюшка мучается без портсигара, и продавщица-Торричелли выложила перед ними целую гору, но ни один из них не понравился Андрюшке.

Так действовали они и в других магазинах, применяясь к характерам молодых и пожилых продавщиц, пока, наконец, не нашли то, что нужно: золотистый, с выпуклым «Медным всадником».

Андрюшка наполнил «посудину» папиросами и «обновил» покупку, закурив.

Он угостил и Лёню. Но у Лёни дым полез в нос, в глаза, и в горле запершило. Закашлявшись, он бросил папиросу.

– Эх ты, птенец! – присвистнул Андрюшка, хотя сам курил тоже неумело, поминутно захлебываясь дымом, больше «делал вид».

И вообще хорохорился:

– Не боюсь я учителки!

А чего её бояться? Она не пугало. Вот в глаза ей смотреть совестно – это верно!

На днях она привела к Андрюшкиному отцу специального врача – лишь бы всё у них в семье наладилось. И обо всех она заботится. Завтра вот обязательно поинтересуется у Лёни: «Почему не был? Что-нибудь случилось?» А что он ответит? Будет жаловаться на ребят? Или начнёт выдумывать что-нибудь несусветное?

Поневоле и завтра пропустишь школу. Уж лучше опять целый день болтаться где-нибудь по улицам, чем стоять перед учительницей да краснеть под её укоряющим взглядом!..

…Дверь с лестничной площадки домой никак не хотела отпираться.

Лёня с остервенением крутил ключом во все стороны, но замок, должно быть, всерьёз забастовал – пришло время снова подвинчивать шурупы.

Еле-еле удалось, наконец, проникнуть в коридор. Лёня хотел бесшумно прошмыгнуть к себе, но сделал лишь несколько шагов, как услышал, что из соседкиной комнаты кто-то вышел. Лёня оглянулся и остолбенел: на пороге стояла учительница.

Вот влип так влип!

– Здравствуй.

– Здравствуйте.

– К тебе можно?

Пропуская учительницу в свою комнату, Лёня встал нарочно боком, загородив висевшую через плечо сумку и ухитрясь спихнуть её под вешалку.

Таисия Николаевна осмотрелась и кивнула на столик в углу, заваленный тетрадками, учебниками и сплетёнными из медной проволоки звёздочками.

– Здесь занимаешься?

– Здесь.

– А звёздочки зачем?

– Машину времени украшать.

– Машину? Говорят, ты и чертёж её взялся сделать?

Лёня подозрительно покосился на учительницу: будто она и не знает, что он затянул с чертежом!

– Мама у тебя с работы не всегда точно приходит? – задала Таисия Николаевна новый вопрос.

– Не всегда.

– И сейчас, как видно, опаздывает?

– Опаздывает.

– А уроки ты зря пропустил. Мы сегодня склонение причастий повторяли. Оно тобой слабо усвоено. Да и вообще плохая манера – жить по настроению.

– Как это по настроению?

– А так: одно задумал – не кончил, за другое схватился.

«Тоже про пятое-десятое намекает», – подумал Лёня, но вслух сказал вызывающе:

– А если всё интересно!

– Интересно? – переспросила Таисия Николаевна. – Не спорю. Только ответь мне: для кого ты всё это делаешь? Чертёж, рейки, звёздочки на машину времени?

– Как для кого? Для всех.

– А по-моему, нет! – возразила Таисия Николаевна. – Судя по твоему поведению, ты только о себе заботишься. «Это мне интересно, а это неинтересно!» Но ведь есть ещё слово «надо!». Может, тебе и неинтересно кое-что делать, например помогать дома маме…

– Почему это?

– Да так мне кажется, – улыбнулась Таисия Николаевна и, сделав паузу, добавила: – Ведь если бы ты подумал, как ей трудно и работать, и по хозяйству управляться, и тебя на ноги поднимать, ты бы, конечно, не примирился с тем, что две женщины, можно сказать, единственного в квартире мужчину никак не допросятся замок починить.

Лёня вскинул голову:

– Вам про это старуха напела, да?

– Ой, как плохо, как неуважительно ты отзываешься о таком человеке!

– Какой ещё человек?

– А ты бы выбрал время да узнал, – спокойно ответила Таисия Николаевна. – Живёшь рядом, а внимания к людям нет. Видно, тебя ничему не научил случай с Варварой Самсоновной… Вот и получается опять же – о себе только думаешь. Нельзя так, Лёня, нельзя. Да ты и сам хорошо это знаешь. Вот и с Гроховским раздружились…

– Про него вы сами говорили, что он не по-товарищески поступил!

– Я и сейчас скажу, что он поспешил оборвать вашу дружбу. Но ведь пойми и ты: ему захотелось исправиться, и он действительно сейчас хорошо учится. А ты так и плетёшься в хвосте. Что же тебе мешает стать другим? Желание есть, а добиться не можешь? Я, конечно, уверена, что ты тоже добьёшься. Только относись к своим поступкам посерьёзнее. Уже не маленький. Тогда-то у тебя и станет всё хорошо – и в школе, и с друзьями, и дома…

«И в школе, и с друзьями, и дома!»

Эта фраза продолжала звучать у Лёни в ушах и после того, как дверь за учительницей закрылась. Лёня слышал, как Таисия Николаевна поговорила ещё о чём-то в коридоре с Еленой Максимовной, потом звякнул расхлябанный замок и хлопнула соседкина дверь – сделалось снова тихо.

А Лёня всё ещё стоял посередине комнаты на том месте, где оставила его Таисия Николаевна, и думал. «Желание есть, а добиться не можешь…», «Относись посерьёзнее, уже не маленький…»

– Что же ты в темноте? – раздался неожиданно голос матери.

Щёлкнул выключатель, вспыхнула лампочка. С трудом подняв на стол сетку-авоську, наполненную продуктами, мать устало опустилась на табуретку.

Всегда аккуратно зачёсанные назад гладкие волосы матери сейчас растрепались. Из-под выцветшей голубой косынки выбилась тёмная прядь. Но мать не поправляла её, а сидела неподвижно, расслабленно вытянув перед собой натруженную руку.

Лёня отошёл к своему углу.

– Что нахохлился? Кто-нибудь был у нас? Учительница?

– Учительница.

– Давно?

– Нет.

– Вот неудача! – подосадовала мать. – Договорились с ней на половину восьмого, а начальник заседать решил. В школу позвонила – уже не застала. Зачем она приходила?

– Так, вообще.

– Натворил чего-нибудь?

– Ничего не натворил.

– Смотри у меня!

– Что смотреть-то?

– А вот показывай-ка дневник!

– Да ну…

– Давай, давай вытаскивай!

– На проверке у нас дневники.

– Давай сумку! Где сумка?

– Да говорят тебе…

Но мать уже увидела сумку под вешалкой, и на стол с шелестом полетели тетрадки, какие-то листки, учебники.

– Что же ты врёшь? – заговорила мать, потрясая дневником в воздухе, и раскрыла его. – Ах, вот в чём дело! Опять преподносишь? И ещё смеешь говорить, что ничего не натворил? Да как с тобой ещё разговаривать, непутёвый ты человек, как?

Она приблизилась к Лёне, пронзая его острыми, злыми глазами, а он сидел, сгорбившись на кровати, не шевелился и только косился на порхающие перед его лицом белые страницы дневника.

– Ну, смотри у меня! – ещё раз предупредила мать, бросая дневник на тумбочку.

Он задел лежащие там проволочные звёздочки, и они одна за другой посыпались на пол.

– Вот, вот! – указывая пальцем на звёздочки, воскликнула мать. – Всяким барахлом занимаешься, глупости на уме, а дела побоку? Чтобы мне комнату больше не захламлять! А то сама повыкидываю все твои погремушки! Понял? Садись сию же минуту за уроки…

– Уроки нам утром велят…

– А ты сейчас садись, сейчас! При мне! Понял?

Лёня уселся к столу, подтянул поближе тетради и учебники.

– Хороших слов не понимает. Просила по-доброму: выправляйся, сынок… А он! За каждым шагом твоим теперь следить буду.

– Меньше был, и то не следила!

– Вот и жалею! Разболтался, хуже некуда! Ты учи, учи!

Мать раскрыла какой-то учебник и ткнула его Лёне под нос.