Текст книги "Шестиклассники"

Автор книги: Юрий Сальников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

Глава 31. На совете отряда

О прогуле весь день Лёне никто не напоминал. И своим чередом текла классная жизнь: шли уроки, мелькали перемены, дежурные рьяно освобождали класс. Зайцев требовал от Гусевой и Смирновой какую-то заметку. Комарова с Возжовым связывали в общую пачку картонки, которые задумали использовать как материал для строительства машины времени. А чертёж машины принёс Гроховский. Ребята, не дождавшись чертежа от Галкина, поручили выполнить новый Стасу, и он, как видно, очень постарался – сделал красиво, тушью.

Чертежом Лёню тоже никто не попрекнул.

Но перед последним уроком Кузеванов сказал:

– Вот что, Галкин. После занятий не уходи. У нас совет отряда будет.

– А я при чем?

– Об учёбе разговор. И о тебе.

Лёня усмехнулся:

– Судить решили?

– Нет, не судить, – ответил Кузеванов. – Совет отряда недаром называется совет! А не суд. Посоветуемся, как быть с тобой.

«А что со мной?» – хотел спросить Лёня, но раздумал.

Обсуждать или советоваться – какая разница!

Важно, что придётся отвечать перед ребятами и за двойки и за прогул, а если ещё выступит Анька да расскажет, как он с ней обошёлся, тогда и вовсе не поздоровится.

Притихший просидел Лёня всю математику, даже не хохотал вместе с ребятами, когда их два раза рассмешил Павел Степанович.

В первый раз это случилось в самом начале урока. Павел Степанович вошёл в класс, а Возжов, замешкавшись, рисовал на доске огромную страшную рожу. Павел Степанович сразу вызвал дежурного.

Растерянный Возжов признался:

– Я дежурный.

– Это что – автопортрет? – Учитель с серьёзным видом показал на рожу.

Конечно, Кнопку подняли на смех.

А во второй раз ребята посмеялись над Валерием Петренко. Петренко захотел, чтобы его спросили.

– У меня отметка случайная.

– Ну, выходи, – кивнул учитель.

Однако, попыхтев над примером, Петренко запутался. Тогда, горбясь над столом, полуобернувшись в сторону доски, Павел Степанович вкрадчиво спросил:

– У тебя какая отметка-то случайная?

– Двойка…

– Ну вот, хорошо, – сказал Павел Степанович. – Я сам колебался, не случайная ли она, а ты помог мне уточнить. Спасибо!

Опять раздался дружный смех, но Павел Степанович утихомирил всех и напомнил, что шутки шутками, а конец четверти не за горами и не одному Петренко, а многим следует всерьёз задуматься над отметками по алгебре.

К Лёне это тоже относилось, но сейчас он встретил слова учителя равнодушно: гораздо ближе, чем конец четверти, был конец урока, а значит и совет отряда.

«Может, сбежать?» – появилась мысль, но Лёня сейчас же отбросил её.

Пусть будет что будет!

Даже не выйдя по звонку из класса, Лёня молча наблюдал, как активисты готовятся к совету отряда. Пошептался о чём-то с пришедшим вожатым Гена Кузеванов. Сбегала куда-то Маша Гусева и вернулась вместе с Таисией Николаевной. Тщательно вытирал доску Возжов, завершая этим своё дежурство.

Когда оставшиеся звеньевые и члены редколлегии расселись по местам, а Таисия Николаевна с Володей заняли последнюю парту, Гена Кузеванов встал у преподавательского столика и начал говорить о том, что сказал и Павел Степанович на алгебре: близко конец четверти, а некоторые ребята не задумываются над своим поведением. Вот и Галкин.

Перейдя на Галкина, Кузеванов больше ни о ком уже не упоминал, а разобрал его поведение по косточкам: и двойки-то он получает, и за всё берется, а ничего не делает – чертёж не принёс, уроки вчера пропустил, а на замечания отвечает грубостью, и вообще третье звено с ним замучилось, не знает, куда деваться…

Выходило, что из-за Галкина чуть не вся работа в отряде и в классе страдает.

Пока Кузеванов один говорил так, очень резко, откровенно, нисколько не стесняясь и глядя прямо в упор на Лёню, Лёня ещё изредка пофыркивал, правда, тихонечко, но всё же с независимой усмешкой: очень здорово получается у председателя, прямо как у прокурора.

Но когда вслед за Кузевановым выступила и Маша Гусева, а потом ещё и Комарова, и Зайцев, и все они сурово спрашивали у Лёни: «В чем дело, Галкин?», – Лёня уже и тихонечко не фыркал, а сидел насупившись. Вспомнились слова Таисии Николаевны о том, что не всё у него хорошо в школе, с ребятами. Вот ребята и возмутились, требуют от него решительного ответа.

А что он может сказать? Уже сто раз обещал… Нет, больше он не хочет давать пустых обещаний!

– Говори же, Галкин, – взывал Кузеванов. – Почему молчишь?

– Да нечего у него спрашивать! – вдруг выкрикнул Шереметьев. – Все равно он не изменится. Вон Гроховский знает…

– Это как тебя понять? – нахмурился Кузеванов. – Неисправимый он, что ли?

– Глупости! – запротестовал Зайцев.

– Конечно, глупости! – загудели ребята.

– А вы спросите у Гроховского, спросите, – не отставал Шереметьев.

– Тише, – сказал Кузеванов и повернулся к Гроховскому. – Ну, что ты там знаешь, говори!

Лёня тоже обернулся к Стасу, чуть не съедая его глазами. Вот он, примерный ученик! Добился своего – учится как надо и чертёж вместо Галкина докончил… А сейчас встанет перед всеми и так же, как Димка, с насмешкой скажет, что Галкин неисправимый!

Ну, и пусть! Лёня уткнулся в свою парту.

А Стас действительно встал.

– Что ещё говорить, – начал он медленно. – По-моему, давно ясно… У Галкина настойчивости мало. Семь пятниц на неделе у него. Вот и портит себе. А будет у него настойчивость, и всё исправит…

– Ты не так мне говорил! – выкрикнул Шереметьев. – Ты говорил: с ним совсем нельзя ни о чём по-серьёзному!

– Мало ли что было! – заспорил Стас. – Может, и с тобой нельзя!

– Речь не обо мне!

– Да тише вы! – опять призвал к порядку Кузеванов, рассердившись. – Тут не базар!

– А я кончил. – Стас сел на место.

– Кто ещё хочет? – спросил Кузеванов.

Все молчали:

– Больше никто?

– Подожди, Гена, – поднялся вожатый. – Мне кажется, Гроховский затронул интересный вопрос. Ведь чтобы Галкину помочь, надо всё выяснить. Что же такое, по-вашему, настойчивость?

– Да, да, это очень существенно, – присоединилась к вожатому Таисия Николаевна.

– Настойчивость – это когда очень хочется чего-нибудь, – сразу отозвался Эдик Зайцев.

– Не просто хочется, а добиваешься! – поправила Аня Смирнова.

– Настойчивость от силы воли зависит, – заявил Кузеванов.

Точек зрения выявилось множество.

И только один Лёня не принимал участия в разговоре. Но он внимательно слушал, не пропуская ни слова, и, хотя никто уже не упоминал его фамилии, понимал, что всё равно ребята говорят о нем: и серьезно сосредоточенный Кузеванов, и спокойная, вдумчивая Смирнова, и грубоватый Кнопка – Возжов, даже Стас Гроховский – все они думают о нём и спорят, желая, чтоб он, Лёня Галкин, поскорее исправился.

И он почувствовал себя среди них так же, как однажды в начале года, в лесу, когда сидели на берегу реки у пылающего костра перед газетой-скатертью с общим запасом продуктов. И хотя тогда была просто прогулка – радостная и увлекательная, а сейчас его разбирали на совете отряда, всё равно вокруг находились какие-то особенно хорошие, свои, близкие, дружные ребята!

Поэтому, когда вожатый Володя, подводя итог всем разговорам, сказал, что Лёне Галкину нужно будет развивать в себе настойчивость, Лёня с этим немедленно согласился.

А Таисия Николаевна предложила прикрепить его для этой цели к Ане Смирновой.

– И ты, Аня, должна не просто подтянуть Лёню в учёбе, не просто объяснять ему трудный материал, – подчеркнула Таисия Николаевна, – а именно приучить к усидчивости, чтобы он регулярно работал.

– И ты пойми, – заметил Кузеванов, обращаясь к Лёне. – Это тебе на всю жизнь пригодится.

А Эдик Зайцев добавил:

– Все мы теперь за тебя возьмёмся!

Из школы ребята шли шумной гурьбой, провожая Володю. Он был впереди и разговаривал с Кузевановым и Зайцевым. За ними спешили Кнопка – Возжов со Стасом Гроховским. Рядом с Лёней двигались толстый Юдин – Жиркомбинат и Петренко.

Стас разъяснял Кнопке что-то о звёздах. Юдин спорил с Петренко о шахматах. Лёня невольно улавливал, как горячо убеждает Кнопку Стас, удивлялся, что Жиркомбинат знает так хорошо шахматную теорию – беспрерывно сыплет разными выражениями: «ферзевый гамбит», «ладейное окончание». Но больше всего старался прислушаться к беседе Володи с Кузевановым и Зайцевым. Оттуда долетали только отдельные слова: фиксаж, панхром, бромосеребряная бумага.

Лёня догнал вожатого. Разговор шёл о фотографии. Володя предлагал фотографировать всё, что делается в отряде, а когда наберётся много снимков, составить из них целый альбом, получится настоящая «фотолетопись отрядной жизни».

– Сделаем так? – обратился Кузеванов к Зайцеву.

Сзади раздался голос Валерия Петренко:

– Ребята, а здорово у нас Жиркомбинат в шахматах разбирается, честное слово!

Вожатый обернулся.

– Без прозвищ обойтись не можешь? Сколько раз вам говорить?

– Так ведь толстый он! – рассмеялся Петренко.

– Ну и что же?

– Ладно, ладно, не буду…

Гроховский остановился на углу.

– Мне сюда. До свиданья.

Лёня взглянул на него – их глаза встретились.

– До свиданья, – буркнул и Лёня, вдруг почему-то смутившись.

И пошёл дальше.

Володя рассказывал уже о своём друге Жене – специалисте по радиотехнике. Оба они – Женя и Володя – после десятого класса пойдут работать на завод, на котором сейчас изучают производство.

– А я думал, ты в артисты пойдёшь, – протянул Кнопка. – В драмкружке состоишь, декламируешь…

– Я и в литературном ещё и с вами. А Женя музыкой увлекается. Слышали, как на баяне играет? В жизни, братцы, столько разного, что дух захватывает. Только главная-то мечта у меня – химия. Вон Гена знает, мы с ним недавно разговаривали, какие чудеса с этой химией можно делать!

– Да ведь ты сам сказал – на завод идёшь!

– А химия и на заводе применяется! А потом, если по-настоящему захотеть, всегда добьёшься – сами сейчас говорили!

– Про настойчивость-то?

– Вот именно! Только не забывайте: взялся – доводи до конца!

Долго ещё рассуждали ребята, уже стоя перед домом Володи.

А когда он ушёл и каждый из мальчиков направился тоже к себе домой, Лёня ухватил Олега Возжова за рукав:

– Слушай, Кнопка. Пошли к тебе рейки делать.

– Прямо сейчас?

– А что тянуть? Ведь взялись, так надо доводить до конца!

– Ну, ладно, – согласился Возжов, подумав. – Отец как раз дома. Пошли.

Глава 32. В гостях у Кнопки

По дороге Возжов без умолку рассказывал о разных сортах древесины. Оказывается, есть породы мягкие и твёрдые. Береза, например, твёрдая, а тополь – мягкая. А ещё есть красное дерево. Оно очень дорогое, и те, кто делает из него мебель, называются краснодеревщиками. Отец Возжова – Борис Леонтьевич – краснодеревщик, и на фабрике, где он работает, его ценят как лучшего мастера.

Лёня подумал, что зря Кнопка так расхваливает своего отца: «лучший мастер», «краснодеревщик». И вообще хвастается, щеголяет словечками: «текстура древесины», «свилеватость», «фанерование».

Но когда Олег стал говорить про то, какая бывает художественная резьба по дереву, тоже употребляя много непонятных слов: контурная, с инкрустацией, плоскорельефная, Лёне уже не казалось, будто Кнопка хвастается – просто ему хорошо знакомо всё, что связано с работой отца. Кнопка тут же признался, что прочитал несколько отцовских книг. Кое-что в них, конечно, было ему непонятно, а кое-что интересно, особенно рисунки: какая в разных странах бывает резьба по дереву, по кости, даже по камню. Специальных книг у отца вообще много.

– Он у меня профессор, – засмеялся Кнопка.

Лёня почему-то представлял Кнопкиного отца высоким пожилым человеком в очках и в сером рабочем фартуке, с карандашом за ухом.

Как же удивился Лёня, когда дверь им открыл совсем молодой, невысокий мужчина, очень похожий на Кнопку, даже чёрные жёсткие волосы также были приплюснуты на макушке. Лёня сначала принял мужчину за Кнопкиного брата, но сразу же выяснилось, что это и есть мастер – краснодеревщик Борис Леонтьевич.

– Папаня! – с ходу начал Кнопка, едва они ввалились в светлую просторную кухню, в которой ярко горела большая электрическая лампочка без абажура. – Нам нужны рейки! Вот такие! – Олег показал приблизительно размер, расставив руки. – Плакаты прикреплять, – объяснил он заодно. – Для отрядного сбора «Путешествие в будущее»!

Борис Леонтьевич, уже отойдя к плите и что-то там помешивая, повернул голову.

– Ладно, ладно, не всё разом. Мама вот ушла и велела накормить тебя, а я ещё и сам голодный. Делу время – кормёжке час! – Он широко улыбнулся и неожиданно подмигнул Лёне. – В одном классе учитесь?

– В одном, – ответил Лёня.

– Ну, так будем знакомы: я Борис Леонтьевич.

– А я Галкин, Леонид, – проговорил Лёня, с любопытством поглядывая на Кнопкиного отца.

Борис Леонтьевич ему сразу понравился.

А Кнопка уже юркнул в соседнюю комнату и громко звал оттуда Лёню. В домике Возжовых оказалось ещё две комнаты. Первая из них была тесно заставлена вещами. «Наверное, отец сделал», – подумал Лёня, взглянув на красивый буфет и на широкий диван с высокой спинкой. А над столиком между двумя окнами висело Кнопкино расписание уроков в узорчатой рамке из фанеры.

– Рамку тоже отец делал?

– Нет, это я, – заулыбался Кнопка. – Вот ещё. И вот!

Он показывал рукой на тумбочку в углу и на диванную полочку, и везде теперь Лёня замечал какие-нибудь деревянные вещички: выпиленные рамки, вырезанные фигурки зверей. И вспомнилось, что Кнопка приносил иногда в класс этих зверушек, показывая ребятам, а для выставки в классе приготовил из узорной фанеры, словно из кружева, склеенный абажур настольной лампы.

Только почему-то до сих пор Лёня не обращал внимания на то, что Возжов сам такой умелец. Привычно было лишь то, что непоседливый Кнопка так же любит побаловаться, как и Лёня. Замечаний от учителей на Возжова сыпалось подчас не меньше, чем на Галкина. Но Лёня уходил из школы и опять только шалил, гонял футбол или сражался с Федькой Антоновым на шпагах, а Возжов умел заняться и делом, да ещё каким!

– Да, – вздохнул Лёня, чувствуя, что начинает завидовать Кнопке.

– Здравствуйте! – прозвучал за спиной девичий голос.

Лёня оглянулся. Из второй комнаты, всколыхнув зелёные портьеры, вышла девушка в нарядном голубом платье. Она на ходу поправляла поясок, а проходя мимо дивана, заглянула в зеркало, провела рукой по пышным волосам, падающим ей прямо на плечи, и привычным жестом взяла с тумбочки белую сумку. Не задерживаясь, она направилась к выходу.

Возжов насмешливо шмыгнул носом и подтолкнул Лёню:

– Опять на свидание торопится!

Девушка остановилась на пороге, вскинув на Кнопку сердитые глаза, а из кухни послышался строгий голос Бориса Леонтьевича:

– За прежнее, Олег?

Девушка скрылась. Тогда Кнопка вовсе затрясся от смеха и зашептал:

– Влюбилась, понимаешь. Каждый вечер торопится.

Лёня не понимал, что в этом смешного: ну, действительно влюбляются некоторые взрослые и ходят на свидания – так это их дело, и нечего хихикать. И он только спросил:

– Сестра?

– Сестра, – кивнул Кнопка.

Лёня намеревался спросить, кто ещё живет у них в домике, но не успел. Борис Леонтьевич позвал ребят, велел вымыть руки, усадил за стол и выложил на тарелки пышущую жаром гречневую кашу с кусочками мяса.

Потом он сел сам, развертывая газету.

– Видали! – воскликнул он сейчас же. – Американцы-то свой спутник не смогли запустить! Взорвался он у них! Хвастали, хвастали, а мы их обогнали!

– Мы и второй можем, правда? – спросил Олег.

– Раз уж сделали, теперь начнем, – согласился Борис Леонтьевич. – Как говорится, протоптали тропинку.

– А мы ещё как запустили-то: чтобы везде на земле видно было! – сказал Кнопка.

– Верно, – подтвердил Борис Леонтьевич. – Заранее наши ученые рассчитали, как он взлетит и как летать будет!

– Здорово всё-таки, – восхитился Олег, помотав головой.

Борис Леонтьевич опять, жуя, углубился в газету.

– Надюшку ты оставь, – вдруг сдержанно, но строго проговорил он, вскинув на сына глаза. – Брось свои глупости. Последний раз предупреждаю. Слышишь?

Наконец Борис Леонтьевич поднялся из-за стола.

– Сыты, цветы жизни? Коли сыты – поехали за рейками! – И, прикрыв полотенцем посуду на столе, первый перешагнул через высокий порог в сени.

Лёня не заметил, входя в дом, что в сенях, сбоку от двери, ведущей в кухню, сделана ещё одна дверь. Сейчас он вошёл в неё вслед за Борисом Леонтьевичем.

Борис Леонтьевич щёлкнул выключателем. Стало ослепительно светло, и Лёня увидел, что они находятся в небольшой пристроечке к дому, приспособленной под столярную мастерскую.

В углу у единственного квадратного окошечка поставлен верстак, за ним, по стенке, развешаны инструменты: пилы, ножовки, линейки. На дощатых полках в ряд выложены большие и маленькие рубанки. Сбоку на полу громоздятся доски неодинаковой длины и толщины. А посередине мастерской, заваленной стружкой, возвышался, блистая свежеоструганным деревом, такой же, как в комнате, но ещё без дверок, непокрашенный буфет.

– Какие же вам рейки нужны? – повернулся Борис Леонтьевич к груде длинных и узких заготовок и махнул рукой, словно подзывая ребят поближе. – А ну, выбирайте сами!

Лёня и Олег стали рыться в заготовках, а Борис Леонтьевич снял с крючка за верстаком синий халат, надел его и подошел к буфету.

– Вот, – издали показал Кнопка отцу две подходящие рейки.

– Добре, – кивнул Борис Леонтьевич. – Берите.

– А верстак тебе нужен?

– Занимайте! – опять махнул Борис Леонтьевич рукой и начал что-то щупать и проверять внутри буфета, всунувшись в него чуть ли не с головой.

Кнопка подкрутил на верстаке винт, зажал рейку, выбрал рубанок, перевернув его, деловито провёл пальцем по железке, потом сплюнул на ладошку, явно подражая отцу, и начал строгать.

«Вжик! Вжик!» – послушно запел рубанок, и жёлтая стружка полилась из горлышка рубанка тонкой лентой, скручиваясь и с шуршанием падая на землю у Кнопкиных ног.

А Борис Леонтьевич тихонько мурлыкал себе под нос какую-то песенку, не переставая скоблить и чистить внутри буфета.

Кнопка остановился, поправил рукавом волосы на лбу, опять-таки явно копируя отцовские движения, и, скосив глаза на Бориса Леонтьевича, шепнул:

– Всегда поет, когда работает. Страсть любит оперу. У нас пластинок – во! А буфет – для дяди. Ко дню рождения. Подарок.

Олег опять строганул по рейке.

– Дай, – потянулся Лёня.

Кнопка передал ему рубанок, и Лёня тоже принялся строгать.

«Вжик! Вжик!» Опять поползла стружка, и руки почувствовали, как под инструментом вгрызается в дерево острая, словно бритва, железка, срезая ровный и тонкий слой вьющейся жёлтой ленты.

«Вжик! Вжик!» Как хорошо вдыхать смолистый запах, идущий, от досок!

Кнопка долго смотрел, как Лёня строгает, потом полез в стоящую сбоку тумбочку и вытащил отцовские книги. Он стал показывать Лёне картинки, и картинки были интересные, а книги самые разные: «Древесиноведение», «Народная резьба», «Столярно-механические производства».

Лёня невольно взглянул в сторону Бориса Леонтьевича и вспомнил, как ещё на улице Кнопка сказал: «Он у меня профессор!»

И вправду, сколько всего изучает!

– Как дела, цветы жизни? – спросил Борис Леонтьевич, должно быть заметив, что ребята притихли над раскрытой книгой.

– Отстрогали, резать надо, – ответил Кнопка.

– Режьте! Вот вам метр и карандаш.

Ребята отмерили рейки – ровно один метр двадцать пять сантиметров. Борис Леонтьевич проверил, всё так же напевая, одобрил работу «цветов жизни» и опять направился к буфету, на ходу засовывая карандаш за ухо.

Лёня вспомнил, что точно так закладывает за ухо карандаш их преподаватель по труду Иван Осипович – тоже мастер своего дела. Только он пожилой, высокий и в очках. И ходит в грубом сером фартуке, потому что имеет дело не с деревом, а с металлом.

Он преподаёт слесарное дело. Уроки проходят в одном из классов, но в нём ещё мало оборудования да и поместиться бывает негде: класс делится пополам, и пока одна половина занимается в мастерской, другая сидит и решает задачки по математике.

А девочкам возиться с металлом вообще не нравится, да и многие ребята считают, что строгать и пилить дерево гораздо интереснее, чем скоблить напильником по железке. Тут уж виноват и Кнопка – он всегда расхваливает столярное дело!

А может быть, и не сумел увлечь ребят Иван Осипович. Вот если бы работал с ними Кнопкин отец, наверняка бы все очень старались!

Ведь как хорошо. «Жжу! Жжу!» Теперь вжикает уже ножовка, и с легким стуком падают на пол отпиленные брусочки.

– А сделаем рейки с колечками? – предложил Лёня.

– Как это? – не понял Кнопка.

– А чтоб задёргивать плакат занавеской. Будет он висеть закрытый, а как дойдёт на сборе очередь до него, потянет Жаркова за ниточку, занавеска отодвинется, и откроется плакат, как сцена в театре.

– Здорово! – загорелись у Кнопки глаза. – Только как ты сделаешь?

– А проволока у тебя есть?

Олег отыскал в углу мягкую проволоку. Ребята наделали из неё колечек, приладили и проверили – колечки свободно скользили по проволоке.

Рейки получились замечательные!

Борис Леонтьевич потёр их ладонью и удивился, глядя на колечки:

– А это что за техника?

Ему объяснили.

– Ну и выдумщики, – засмеялся он. – Изобретатели!

Он достал с полки какую-то пластинку, поскоблил ею рейки, и они сразу стали ещё более гладкими.

– Поциклевал, – пояснил Кнопка, кивнув на пластинку в руках отца. – Так и называется – цикля! – Он показал другие инструменты: разные угольники и нутромеры.

Лёня слушал его внимательно, но нет-нет да оглядывался на две необычные, красивые рейки, стоящие у верстака.

Наконец Борис Леонтьевич, закрывая только что прикрепленную дверцу буфета, сказал:

– Ну, на сегодня довольно. – И снял халат.

Лёне не хотелось уходить, но пора было прощаться. Он ещё раз посмотрел на рейки.

– Слушай, Кнопка. А давай в школу их завтра я понесу. Возьму сейчас?

– Бери, – легко согласился Возжов. И, проводив Лёню до калитки, крикнул напоследок: – Приходи ещё!

Лёня не ответил, но, медленно шагая по тротуару и ощущая под пальцами выпуклость одного из колечек, думал, что обязательно придет к Кнопке, чтобы так же, как сегодня, что-нибудь пилить, строгать, циклевать в пропахшей стружками уютной мастерской под присмотром Бориса Леонтьевича.

Эх, если бы и дома встречал его добрый человек с умными глазами, какими смотрит он на Лёню с давнишней фотографии!

Лёне исполнилось всего три года, когда отец умер. Мать часто говорит, что он был чудесный человек, и ставит его в пример: в четырнадцать лет отец уже не только учился, но и работал, помогая дедушке и бабушке. И мать всегда кончает воспоминания о папе одним и тем же: был бы он жив, научил бы сына ценить материнский труд!

Как будто не нашлось бы у них с папой других разговоров!

Конечно, глядя на портрет, Лёня не может представить, о чём беседовали бы они сейчас друг с другом. Только ясно уж, что ни о каких-то там дырявых носках, которыми постоянно попрекает мать. Спросила бы, как провел Лёня день, чему порадовался да какие придумал с Возжовым колечки! А то опять придерётся из-за уроков да вздумает контролировать! Задержалась бы хоть на работе!

Но, обогнув корпус и устремив взгляд на своё окно, Лёня даже замедлил шаг: в их комнате горел свет.