Текст книги "Пришельцы. Выпуск 2"

Автор книги: Юрий Васильев

Соавторы: Ирина Монина,Вадим Невзоров,Вероника Черных,Николай Бондарев,Татьяна Туманова,Вячеслав Мягких,Елена Романенко,Олег Павлов,Николай Бодров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

Кирилл вышел на остановку и увидел свой автобус с распахнутыми дверями. В одном из дверных проемов замерла старушка: одной ногой на ступеньке, другой – на горячем асфальте, руки вцепились в поручень, и сил нет втащить свое усталое тело в салон. Откуда ж силы возьмутся, если в такую жару на тебе – черная юбка до пят и шерстяная кофта, голова повязана платком, а за спиной – довольно объемистый рюкзак?

Кирилл легко подтолкнул старушку в салон и заскочил следом под шипение закрывающихся дверей. Старушка неожиданно задергалась, закудахтала.

– Я же выходила! – возмутилась она в полный голос.

– А кому сейчас легко, бабушка? – невпопад пробормотал Кирилл, протискиваясь между старушкиным рюкзаком и поручнем. На всякий случай он отошел в дальний конец салона и уселся на свободное место; пассажиров в это время было Немного.

До следующей остановки Кирилл узнал о себе много нового от старушки с рюкзаком, которая, чтобы всем хорошо было слышно, использовала свои голосовые связки в полную силу. Благо, она употребляла только печатные выражения. Как только автобус остановился и открыл двери, старушка снова начала выходить рюкзаком вперед, цепляясь за поручни напряженными руками. Она скрылась из глаз, но на последней ступеньке, видимо, замерла в той же нелепой позе; автобус стоял еще довольно долго. Кирилл подавил в себе желание встать и помочь-таки старушке выйти наконец: вдруг опять что-нибудь не так получится? Но вот двери закрылись, автобус покатил дальше, а Кирилл переключил внимание на пухлого карапуза, который сидел на коленях дремлющей мамаши, сосредоточенно дышал на оконное стекло и на возникающем туманном пятнышке рисовал розовым пальчиком разные загогулины.

Время от времени автобус ощутимо встряхивало, что-то скрипело и звенело, рычал двигатель, в жаре и духоте салона витал запах сгоревшей солярки, и все это вместе раздражало, как ноющий зуб. Только философский настрой немного помогал: лучше плохо ехать, чем хорошо идти! И главное – не забыть забежать в магазин и что-нибудь купить к завтраку.

Дома Кирилл вздохнул с некоторым облегчением: здесь было немного прохладнее. Вот что значит – окна на север! Хотя и темновато днем. А сейчас – к вечеру – так совсем темно.

Раздевшись прямо с порога, Кирилл залез наконец в ванную. Он даже запел от предвкушения водных процедур, но тут же зашипел от бессилия: вода из крана не лилась – ни горячая, ни холодная.

– Дурдом какой-то! – процедил он сквозь зубы и пошлепал босыми ногами на кухню. Для скромного омовения пришлось воспользоваться полчайником воды. А жажду в случае чего можно было утолить минералкой: в холодильнике стояла полная бутылка.

Вылив на голову остатки воды, Кирилл влез в спортивные штаны, включил свет в комнате и остановился около стола. Из каретки пишущей машинки белым языком уныло свешивался одинокий лист бумаги с напечатанным названием. И ведь в голову ничего не идет, подумал Кирилл и взглянул на часы. Было пять минут одиннадцатого. Может, лучше лечь спать, а завтра и заняться благородным делом сочинительства? Или все же сейчас напрячь остатки воображения? Кирилл уселся за стол, слегка подвинул к себе машинку и прикоснулся к клавише с буквой «ка». Надо было придумать какое-нибудь простое название. Например, «Дождь» или «Ветер», а сработала журналистская привычка – подбирать интригующие названия. «Повелительница дождя» – красиво, подумал Кирилл, во всяком случае, мне нравится. И интригует, меня-то уж точно: сам не знаю, что там должно быть дальше. А может, надо спросить совета у классиков? Как там они начинали свои великие произведения?

Кирилл подошел к книжному шкафу, вытянул с полки коричневый том Достоевского. Ну что, Федор Михайлович, подскажите что-нибудь!

Роман «Игрок» начинался словами: «Наконец я возвратился из моей двухнедельной отлучки». Ничего особенного, и без затей. Зато «Униженные и оскорбленные»: «Прошлого года, двадцать второго марта, вечером, со мной случилось престранное происшествие». Вот здесь уже затягивает. Или вот: «Начиная жизнеописание героя моего, Алексея Федоровича Карамазова, нахожусь в некотором недоумении». А вот и «Преступление и наказание»: «В начале июля, в чрезвычайно жаркое время, под вечер, один молодой человек вышел из своей каморки, которую нанимал от жильцов в С—м переулке, на улицу и медленно, как бы в нерешимости, отправился к К—ну мосту…»

Кирилл неожиданно увлекся этими литературными изысканиями. Он одну за другой доставал книги с полок, раскрывал, читал первое предложение и ставил том на место: «В одной из отдаленных улиц Москвы, в сером доме с белыми колоннами, антресолью и покривившимся балконом, жила некогда барыня, вдова, окруженная многочисленною дворней»; «Марта 25 числа случилось в Петербурге необыкновенно странное происшествие»; «Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое»; «Когда мне было шесть лет, в книге под названием „Правдивые истории“, где рассказывалось про девственные леса, я увидел однажды удивительную картинку»; «Городок был маленький, хуже деревни, и жили в нем почти одни только старики, которые умирали так редко, что даже досадно»; «Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах, появились два гражданина…»

Кирилл, наверное, еще долго бы копался в книжном шкафу, но тут в кресло возле окна уселся черноволосый молодой человек с густыми бакенбардами. Одежда его была старинного покроя, а в руке он держал трость. И хотя нежданный пришелец сидел в противоположном конце комнаты, можно было разглядеть блестящую пуговицу, вделанную в массивный набалдашник трости.

– Александр Сергеевич, вы ли это! – воскликнул Кирилл.

Согнув пальцы правой руки и внимательно разглядывая ногти, Александр Сергеевич устало проговорил:

– А что, милостивый государь, кран в ванной я должен закрывать?

Встряхнув головой, Кирилл бросил взгляд в пустое кресло, затем положил очередную книгу на стол – «В день тридцатилетия личной жизни Вощеву дали расчет с небольшого механического завода, где он добывал средства для своего существования».

А соседи снизу совсем недавно какие-то особенные потолки себе сделали. Вот бы мы их и обмыли, подумал Кирилл, направляясь в ванную. Действительно, вентили крана он не закрутил.

Он вернулся в комнату, сунул книги в шкаф и, спасаясь от духоты, вышел на балкон. Сначала он даже улыбнулся от удовольствия – здесь было гораздо прохладнее, чем в комнате, – но через несколько мгновений сморщился: в воздухе висел тяжелый отвратительный запах. Кирилл не знал, как пахнет горящая сера, но решил, что это она и есть. С высоты девятого этажа была хорошо видна перспектива довольно широкого бульвара, обрамленного железобетонными фонарными столбами, тротуарами, газонами и пятиэтажными кирпичными домами с плоскими крышами. И вдалеке, как раз в той стороне, куда уходил бульвар, поднимались трубы одного из многочисленных заводов. Из труб медленно выползал и разливался по небу, гася звезды, мутный дымный поток. Время от времени из какой-нибудь трубы вырывался огненный факел и подсвечивал оранжевым пламенем брюхо огромного дымового облака.

В самом начале своей журналистской карьеры Кирилл пытался бороться за чистоту воздуха, но как-то безуспешно. Нет, он, конечно, понимал, что заводы должны работать – в конце концов, и само существование города зависело от них. Но почему нужно было травить самих себя ради того, чтобы заработать немного больше денег? А ведь днем они не рисковали отключать все эти фильтры и очистительные системы – только ночью. Если этого не видно, то и нет ничего? Тьфу на вас!

Позже Кирилл обратил свои взоры на другие сферы жизни человека в большом городе, но время от времени возвращался к избитой теме и вставлял шпильку-другую, хотя и считал это борьбой с ветряными мельницами. И сейчас, стоя на балконе, он смотрел на разрастающуюся в ночном небе оранжевую опухоль, сожалея об отсутствии под рукой какого-нибудь завалящего гиперболоида, чтобы жахнуть невидимым лучом крест-накрест по чадящим трубам, увидеть, как они надломятся и медленно завалятся в разные стороны. Дыма, наверное, будет еще больше, подумал Кирилл и стал разглядывать ухмыляющуюся физиономию призрачного джина, вылезшего из пламени заводской трубы. Тьфу на вас еще раз! А вот интересно, если волею судьбы я вдруг стал… ну, хотя бы простым… директором этого завода, что ли? Что бы я тогда делал и говорил по этому поводу? Вот вопрос!..

По бульвару лениво текли два встречных потока машин, наполняя пространство гулом моторов, сквозь который иногда прорывались обрывки разнообразных музыкальных фраз, рожденных автомобильными радиоприемниками. Иная легковушка несла в себе столь мощный музыкальный грохот, что, казалось, подпрыгивала в такт барабанных ударов…

Кирилл ушел в комнату и плотно закрыл балконную дверь. Потом он проверил, хорошо ли закрыты все окна и форточки, не появилась ли вода в кране – вода не появилась, – и отправился спать.

II.

На другой день Кирилл проснулся поздно. В голове творился кошмар, в горле царствовала Великая сушь. В комнате было невыносимо жарко и душно, из кухни доносился мерный стук водяных капель.

Хоть воду дали, подумал Кирилл, нехотя отрываясь от подушки и садясь на постели. Некоторое время он сидел так, сгорбившись, закрыв глаза и все ниже и ниже опуская голову. Потом вздрогнул, медленно поднялся, поплелся в ванную. Горячий, а затем холодный душ согнали остатки сна, яичница и стакан терпкого чая заметно подняли настроение. За окном висело серое марево, в котором растворялись деревья, дома, бульвар; завод со своими трубами вообще исчез из виду.

Убрав со стола и вымыв посуду, Кирилл ушел в комнату, где уселся за пишущую машинку. Несколько минут он сидел неподвижно, разглядывал заправленный в каретку листок бумаги. Мысли в голове бродили какие-то отвлеченные, ленивые, навевающие тоску и желание лечь и уснуть. Скорее всего, это жара так действует; Кирилл вдруг обнаружил, что сидит весь мокрый от пота. Пришлось опять идти в ванную и стоять под душем. Точно, надо ехать за город! Что там Женька говорил насчет Межозерной? Вернувшись в комнату, Кирилл глянул в окно и передернул плечами. Потом он посмотрел на часы, было без пяти минут десять.

Как человек легкий на подъем, Кирилл собрался быстро. С одеждой особенно не мудрил: джинсы, рубашка, кроссовки, ветровка (на всякий случай). Бросил в рюкзак три банки тушенки, буханку хлеба, спички, соль, ложку, кружку, коробку с чаем, сунул полпачки чистых листов бумаги и на все это взгромоздил печатную машинку, благо она была портативной и закрывалась специальной крышкой. Рюкзак получился не столько тяжелый, сколько неудобный: в спину упиралась то банка, то кружка, то угол печатной машинки. После двух примерок удалось все более-менее уложить и подогнать лямки. Не снимая рюкзака, Кирилл перед дорогой присел на стул, похлопал по карманам (деньги, ключи, перочинный ножик – все на месте), еще раз посмотрел на часы, поднялся и вышел на лестничную площадку.

Он быстро спускался по лестнице; слева скользило стена, хранящая посеревшую от времени побелку и процарапанные надписи великовозрастных оболтусов, а лучше сказать «наскальную живопись» современных троглодитов. Все это было настолько знакомо, что не привлекало никакого внимания. Но на очередной лестничной клетке его взгляд невольно выхватил совершенно новое: возле узкого окна с откинутой рамой, под самым потолком, куда не дотянется рука среднестатистического подростка, на относительно чистой и гладкой поверхности простым карандашом, правда, очень жирно и крупно, было выведено: «А+К=…». Чему же была равна эта формула, безымянный автор, по всей видимости, не знал. Или просто не успел дописать по какой-то причине.

Когда за спиной лязгнула магнитным замком тяжелая металлическая дверь подъезда, Кирилл остановился, перевел дух, вытер пот со лба. На улице было гораздо жарче, чем в подъезде. Глаза невольно закрывались от ослепительного света, горло обжигало раскаленным воздухом. Как в Сахаре, подумал Кирилл, а в редакции в каждом кабинете кондиционеры стоят, и люди работают в прохладе. Сама собой возникла мысль, что неплохо бы заехать на работу. И посидеть там с комфортом за чашкой чая, поболтать о том о сем с Ниночкой из соседнего кабинета, если она, конечно, не укатила за очередным материалом в свою любимую филармонию или театр, или послушать очередную историю Семена Петровича из собственной жизни. И откуда он их берет, Семен наш Петрович? И ведь ни разу не повторился да и вряд ли выдумывает. Память у него феноменальная, и рассказчик он великолепный; ему бы книги писать… Вспомнив о книгах, Кирилл поправил на плече лямку рюкзака и решительно зашагал к остановке.

Темно-серое здание вокзала было похоже на тушу кита, выброшенного океаном на берег и оставленного погибать под жестоким солнцем. Горячий воздух призрачными струями поднимался от раскаленного асфальта привокзальной площади, превращая окружающий мир в колеблющийся мираж. Гул моторов многочисленных автомобилей, автобусов и троллейбусов топил в себе все остальные звуки. Специфический запах шпального креозота приобрел некую физическую осязаемость и прилипал к лицу невидимой удушливой пленкой.

Купив билет на электричку, Кирилл вышел из пригородного павильона и встал на перроне в тени газетного киоска. Он смотрел по сторонам, время от времени делал маленький глоток холодного пива из жестяной банки. На первом пути стоял недавно прибывший состав; его пропыленные вагоны загораживали остальное пространство станции, откуда доносились свистки маневровых тепловозов, стук колес невидимых поездов и лязг вагонных сцепок. Поток бывших и будущих пассажиров, а также встречающих и провожающих лениво бурлил на платформе; в нем зарождались и исчезали течения, двигавшиеся то в одну, то в другую сторону. Людские голоса сливались в однообразный шум, из которого выплескивались громкие возгласы, смех и отдельные разборчивые реплики. Иногда сквозь толпу неспешно двигался носильщик, толкая перед собой металлическую тележку, которая вдавливала обрезиненными колесами в размякший асфальт брошенные окурки, семечную шелуху, ребристые крышечки от бутылок. За вагонными окнами пассажиры проходили по узким коридорам, устраивали на полках вещи и сами устраивались, просто смотрели на перрон. Две любопытные детские рожицы забавно плющили носы о стекла, с любопытством рассматривая все то, что происходило под открытым небом.

Все ехали на юг, где еще жарче, но там море, пляж, и пальмы, наверное, растут.

Кирилл допил пиво и бросил пустую банку в урну, окруженную ярко-желтыми кальмарами банановой кожуры и прочим мелким мусором. До электрички было еще минут двадцать, и подумалось, что надо бы купить какой-нибудь журнальчик или книжку, но в здание вокзала, где был книжный магазин, идти совершенно не хотелось.

Поезд наконец-то тронулся, зеленые вагоны медленно поплыли вдоль платформы, остающиеся и отъезжающие махали друг другу, что-то кричали напоследок. Последний вагон, как край убегающего вправо занавеса, открыл колеблющуюся в жарком воздухе панораму станционных путей и паутины контактных проводов над ними. Полосы ближайших рельсов ослепительно блестели. Бесконечной длины состав черных цистерн неспешно полз вдалеке. Кирилл отвернулся и стал смотреть себе под ноги. Потом вдруг сообразил, что стоит-то он у киоска, набитого газетами, журналами, книгами по самую крышу, но решил принципиально никакого чтива с собой не брать: он ведь работать едет – сам должен что-нибудь написать.

Объявление вокзальной дикторши о прибытии на первый путь электропоезда не вызвало на перроне особого оживления: желающих выехать за город в будний день было немного. Кирилл выглянул из-за киоска и увидел, как приближается ухмыляющаяся физиономия головного вагона электрички. Пока Кирилл гадал, что там у нее считать глазами – лобовые стекла или боковые фары, электричка вытянулась вдоль платформы змеей, остановилась и с шипением распахнула двери. Оставалось только поправить за спиной рюкзак, пройти несколько шагов по солнцепеку и шагнуть в тамбур раскаленного, как духовка, вагона. Желтые деревянные скамьи источали запах перегретого дерева; казалось, брось на них газету – она вспыхнет.

Кирилл выбрал себе место у окна, потрогал сиденье – не жжется ли, – с облегченным вздохом сел и, поставив рюкзак на скамью рядом с собой, оперся на него локтем. Теперь можно было слегка вытянуть ноги и стереть со лба пот. Сколько там, Женька говорил, ехать? Минут тридцать-сорок? Ничего, дольше ждать пришлось. Хотя здесь еще жарче, чем на улице. Но зато скоро можно будет окунуться в озерную воду. Зачем нам тащиться к морю за тридевять земель да еще по такой жаре? Мы и здесь все, что надо, найдем.

Вагон слегка качнуло, и все за стеклом сдвинулось с места и стало медленно выползать из-за одного края окна и скрываться за другим.

Межозерная оказалась обыкновенной платформой из железобетонных плит, зажатой между двумя путями. На ней высилось небольшое кирпичное сооружение, объединяющее служебное помещение с кассой и навес для защиты пассажиров от дождя. Вот дождя только давно уже не было. Кирилл постоял на месте, проводил взглядом ухмыляющуюся физиономию теперь уже хвостового вагона электрички и зашагал по платформе, как объяснял Женька, в сторону движения поезда. Преодолев деревянную лесенку и перейдя пути, он вышел на грунтовую дорогу и зашагал параллельно железнодорожной насыпи. Вокруг был густой еловый лес. Где елки, там и волки, подумал Кирилл и оглянулся на станцию. Несколько человек, тоже сошедших с электрички, шли по грунтовой дороге, но в противоположную сторону.

Ну и ладно! – снова подумал Кирилл. Он повел плечами, поправил лямки рюкзака и продолжил свой путь. Солнце стояло в зените, и Кирилл пожалел, что не прихватил кепи с огромным козырьком: оно так и осталось висеть на вешалке в прихожей. А потом он пожалел, что все же не купил газету в ларьке: на худой конец из нее можно было сложить какую-нибудь панамку или пилотку. И вообще, он так спешно собирался, что не захватил с собой даже фляжку с водой – старую, проверенную армейскую фляжку с заметной вмятиной на боку и ободранной местами зеленой краской. Размышляя о своей неподготовленности к дальнему походу, он чуть было не пропустил поворот направо. Здесь от грунтовки отходила малоезженая дорога, почти заросшая травой. Она уводила в лесной массив, петляя между высокими старыми елями. И здесь появились затененные участки, и впервые разгоряченная кожа лица ощутила едва заметную прохладу. Кирилл бодро шагал по дороге, насвистывая вариации на тему военных маршей. Настроение заметно улучшилось; телом завладело ощущение силы, хотелось шагать и шагать по лесной дороге, трогать руками колючие еловые ветви, а потом подносить пальцы к лицу и вдыхать хвойный аромат. В какой-то момент Кирилл резко остановился и пробормотал:

– Что же это я делаю?!

Он осторожно выбрался из лямок рюкзака и опустил его на траву. Потом выпрямился, вдохнул полной грудью, закрыл глаза. Вначале он слышал только свой пульс, но постепенно перестал обращать на него внимания. Через некоторое время слух уловил слабый, на грани восприятия, шум. И чем дольше Кирилл вслушивался, тем явственнее доносился до него этот шум, и вскоре в нем стали различаться нюансы, переливы звука, изменения тональностей, то нарастающее, то затихающее гудение. Будто стремясь попасть в такт мелодии леса, набегали волнами запахи разогретой солнцем древесной смолы и хвои…

Внезапно раздался треск ломаемой ветки, и все исчезло. Кирилл открыл глаза и встретился взглядом с темно-бурой корягой, которая хлопала замшелыми веками и нахально улыбалась.

– Брысь отсюда! – Кирилл сделал страшное лицо и даже замахнулся рукой. Коряга скрипуче хихикнула и стала обыкновенной корягой. А в лесу вдруг затрещало, заскрипело и стало удаляться в чащобу, затихая вдали. От этого звука по спине побежали мурашки; Кирилл поспешно подхватил рюкзак и пошел по дороге быстрым шагом. Тоже мне – городской житель, думал он, треска испугался. Хорошо еще следом никто не шел, а то подумал бы, что у парня не все дома. Кирилл невольно обернулся. Следом никто не шел. Да и какая, собственно, разница, что бы подумал идущий следом некто! Может, сам бы еще больше испугался!

Лес неожиданно кончился; Кирилл отвел в сторону густую еловую лапу и замер. Впереди лежало самое настоящее море. Водная гладь сливалась вдали с горизонтом, и в ней ослепительно плавилось солнце. Лесистый берег уходил вправо и влево, изгибался вдалеке и растворялся в легкой дымке. Море – и море, если не знать, что это самое обыкновенное озеро, а точнее, два озера.

Выбравшись из леса, дорога распрямилась и решительно потянулась к воде. Кирилл не сразу обратил внимание, что прямо перед ним от берега через всю водную поверхность тянется к горизонту узкая и необычно ровная полоса земли, и именно на нее выходила лесная грунтовка и бежала дальше. Все, как рассказывал Женька. Только в жизни эта перемычка, разделяющая озера, вызывала удивление и недоумение. Если это искусственное сооружение, что-то вроде дамбы, то кому оно здесь понадобилось? А если – творение природы, то слишком оно, это творение, геометрически правильно выглядело, будто по линейке его отчертили. И еще казалось, левое озеро отличалось по цвету от правого.

Повинуясь вполне понятному желанию, Кирилл сбежал к берегу слева от дамбы (или косы), положил рюкзак на прибрежную гальку, скинул обувь и, подвернув штанины, вошел в озеро. Вода была холодной, и это было хорошо! Теперь солнце, которое продолжало все так же неумолимо жечь землю, казалось не таким уж палящим, а только ослепительно ярким. А почему бы, собственно, не искупаться? Пришлось вернуться к рюкзаку, раздеться и затем долго брести по воде от берега в поисках более глубокого места: вода едва достигала колена. Вдруг озеро и небо исчезли, а перед глазами сквозь густой туман полетели вверх золотистые пузыри. Нос и рот залило водой, а все тело охватил холод. Кирилл судорожно дернулся, инстинктивно взмахнул руками и через несколько мгновений вылетел на поверхность. Плавал он довольно хорошо, но сейчас от неожиданности наглотался воды. Ощущение было такое, будто всю носоглотку залило кровью; пришлось долго отплевываться и откашливаться. Вода оказалась страшно соленой. Отдышавшись немного, Кирилл огляделся. До берега было шагов сто, зато рядом тянулась та самая то ли коса, то ли дамба. Он поплыл к ней и в пяти метрах крепко ударился о подводные камни; здесь было опять мелко. Кирилл встал на ноги, сделал несколько шагов по воде, прежде чем выбрался на дамбу. Он сел на самом краю, обняв ноги руками и положив на колени подбородок. Его била крупная дрожь – скорее всего не от холода, а от страха, который хоть и с опозданием, но все-таки вполз под кожу и сжал сердце. Живот и левое колено заметно саднили: там тянулись свежие царапины, выступали капельки крови и медленно тянулись книзу, оставляя алые полоски.

– Ничего себе – сходил за хлебушком! – пробормотал Кирилл, стуча зубами. Постепенно он успокоился. Его перестало трясти; вскоре опять стало томительно жарко. Зачерпнув пригоршню воды, он обмыл свои раны, при этом царапины стало щипать, но кровь уже не текла. Ну что ж, пора бы и в путь отправляться. Где там наш рюкзачок? Кирилл встал, глубоко вздохнул и стал искать глазами свои вещи. Рюкзак и брошенная одежда выделялись разноцветным пятнышком на фоне серого галечного берега. Несколько шагов Кирилл сделал по гладкой колее грунтовой дороги, но потом со словами: «Предупрежден – значит вооружен!» – полез в воду. Он твердо решил вернуться вплавь, но только по другому озеру. Осторожно ощупывая каменистое дно ногой, он добрался до глубокого места и нырнул. Теперь-то он вновь был уверен в себе и спокойно поплыл вдоль дамбы. Вода снова охладила тело; после стольких дней неимоверной жары, духоты, пыли, шума большого города все, что происходило сейчас, казалось сказкой. Если б не разбитое колено и расцарапанный живот, то счастье было бы полным.

Кирилл проплыл половину расстояния, когда вдруг обнаружил: вода пресная! Сначала думал, что показалось. Но, сознательно набрав в рот воды, убедился: вода не только пресная, а еще и вкусная. Правда, пить ее он не стал – не кипяченая ведь.

Как ни старался, все же пропустил момент, когда глубина сменилась мелководьем, и вновь ударился левой коленкой. Зашипев не столько от боли, сколько от досады, Кирилл встал на ноги, и, прихрамывая, побрел к рюкзаку.

Купание вытянуло из организма избыток тепла, появились бодрость и желание активных действий. Но в первую очередь активных действий потребовал желудок, пробудив зверский аппетит. Не обращая внимания на бурчание в животе, Кирилл натянул джинсы, соорудил из рубашки некий головной убор, отдаленно напоминающий те, которые носят арабы, расстелил на камнях ветровку, уселся на нее и раскрыл рюкзак. На свет были извлечены хлеб и банка тушенки. С помощью перочинного ножа, хлеб был нарезан, банка вскрыта, куски тушеного мяса извлечены и разложены на хлебе. Получились этакие бутерброды неимоверной толщины, но большому куску и рот радуется. А вот запивать-то нечем! Кирилл покосился на пресное озеро, потом решил, что будет есть медленно, тщательно все пережевывая, может, и вода не понадобиться.

Тушенка оказалась на редкость вкусной; жира в банке было совсем немного. Слегка черствый хлеб, пропитавшись тушеночным соком, стал мягким, ароматным. Покончив с бутербродами, Кирилл обулся, сложил ветровку, затолкал ее в рюкзак. Потом посмотрел на пустую банку из-под тушенки, подумал, сполоснул в воде и тоже положил в рюкзак.

Он стоял перед дамбой. По ней тянулись две дорожные колеи, стремясь встретиться у горизонта. Справа и слева вода; слева зеленовато-желтая – соленая, справа синяя – пресная. И теперь ясно, почему цвета отличаются. За спиной – твердая земля, стена елового леса, а впереди – узкая прямая дорога в неизвестность. Это было красиво и вместе с тем жутко. Жутко красиво!

Кирилл, в который раз поправив лямку рюкзака, шагнул на дамбу. Пройдя несколько шагов, он подумал, что довольно забавно смотрится со стороны в рубашке, надетой на голову. Но теперь голову не пекло, и плечи были закрыты. Арабы – мудрые люди, знают, как спасаться от солнца. Оно сейчас как раз было в зените: часы показывали полдень. В какой-то момент Кирилл решил, что идет на север. Он это чувствовал и безо всякого компаса: дамба шла строго на север. Да и положение солнца это подтверждало – оно было сейчас за спиной. Но вдруг он не прав? Ведь от смены точки зрения меняется впечатление, но сама действительность остается неизменной. Плевать хотела эта самая действительность, так называемая объективная реальность, на точку зрения человека. Сейчас, например, человеческая логика утверждала: разделяющая озера перемычка – дамба, искусственная. И тут же та же самая логика, как ни странно, утверждала обратное – это природное образование, межозерная коса. Не было на ней следов рукотворности. Не видно было забитых свай, уложенных геометрически правильных блоков, ровных откосов. Только обыкновенные красноватые камни, выглядывающие из-под воды; Кирилл покосился на свой расцарапанный живот.

Дамба возвышалась над поверхностью воды сантиметров на десять; пожалуй, в бурную погоду волны озер легко перехлестывали через такую невысокую преграду, которую покрывал плотный слой розовой глины, дресвы, песка. Вся эта смесь, высушенная солнцем, отшлифованная ветром и водой, была, наверное, прочней бетона. Даже дорожная колея обозначалась не углубленными бороздами, а, скорее, другой фактурой поверхности. Скудная трава росла по краям, у самой воды. Со стороны пресного озера растительность была погуще и позеленее. В одном месте встретился даже прутик зарождающегося деревца, лениво шевелящего несколькими листочками. Но, судя по всему, деревья здесь не приживались. А ведь это как взлетная полоса, подумал Кирилл, такая же прямая и бесконечная. У него даже дух захватило, когда представил, как разбегается и отрывается от земли. Дамба уходит вниз, делается тоньше, горизонт расширяется, и, наконец, становится виден противоположный берег. Да-а! А ведь берега-то все не видно. А Женька говорил, около часа ходьбы. Что-то он здесь перепутал.

Кирилл остановился и оглянулся. Сердце неожиданно дернулось и застучало где-то в животе. Позади тоже не было видно берега. Кругом одна вода. Целый океан воды. И только узенькая полоска каменистой суши делила бесконечное водное пространство. Даже четкой линии горизонта не существовало: там поверхность озер растворялась в синеватом небесном куполе, по которому растекалось жгучим огнем лопнувшее солнце.

Если закрыть глаза и покрутиться на месте, подумал Кирилл, то потом не поймешь, в какую сторону надо идти. Хотя нет, солнце висит вон там, откуда я иду. Все нормально! Только пить очень хочется! Он мысленно обругал себя еще раз за то, что не захватил флягу. Покосившись на пресное озеро, решил потерпеть: наверняка, скоро дойдет до места, а там уж найдет себе сколько угодно чистой кипяченой воды. А тушенка была вкусная, только соленая. Вот откуда жажда! Страшное наказание было в парусном флоте для провинившихся матросов – накормят солониной, привяжут к мачте и оставят так на несколько дней без воды. Жуть какая! А оставшиеся в живых после кораблекрушения? На какой-нибудь лодочке или связанных в плот обломках умирали посреди океана от жажды. Без воды – среди воды. Наверняка кто-то в помутнении рассудка пытался пить океанскую воду. Скорее всего, это не помогало…

Кирилл облизнул пересохшие губы. Остановившись, он вытер мокрое от пота лицо и снова огляделся. Неожиданно ему показалось, что пространство вокруг сжалось до размеров тесной каморки. Это было странно, и это было страшно. Страшно до судороги, до холодной испарины.

– Не понял, – пробормотал Кирилл, прижимая вздрагивающую руку к груди. – Никогда не думал, что страдаю клаустрофобией. Или нет… Я ведь на открытом пространстве. А это называется, кажется, агорафобией… Или это от жары и жажды? Лучше смотреть только на дорогу – вдруг поможет.

Продолжая негромко разговаривать с самим собой, он опустил глаза и сделал несколько глубоких вдохов. Действительно, помогло. Хотя настроение было препаршивым. Продолжая смотреть под ноги, он медленно двинулся вперед.

– А ведь, по сути дела, я нахожусь в аномальной зоне, – Кирилл решил размышлять вслух. – Даже озеро здесь разделено на пресную и соленую половины. Это ведь одно озеро… Интересно, если измерить уровни поверхностей этих половинок, они окажутся одинаковыми? При условии, что разделяющая их перемычка абсолютно непроницаема, то уровни должны быть разными. Причем в соленой половине он гораздо ниже… или выше?