Текст книги "В тени монастыря (СИ)"

Автор книги: Юрий Раджен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

– Гм, – покраснел Елсей, – легко сказать, построить как можно больше. А материал где взять, людей? Сколько их вообще нужно, почем их продавать, – загибал пальцы Елсей, – сколько проблем сразу!

– Разве это проблема? – резко спросил Эжан, – проблема – это когда товара нет, или его покупать не хотят. А когда есть товар и покупатели – это не проблема, это решение.

– Ох, у тебя всегда все так просто, – вздохнул Елсей, – надо все это продумать, взвесить, не торопиться. Да и будут ли покупать?

– Будут! – в один голос подтвердили Таная и Илка.

– Не будут! – столь же уверенно сказал Тарп, и все посмотрели на него с удивлением, – пар какой-то, гул, стук... А вдруг она рванет?

– Нечему там "рвануть", – успокоил Ярин. – Просто нечему. Насос, трубки...

– Не знаю, не знаю. Я не понимаю эту штуку.

– Ты вообще мало что понимаешь, – не упустил возможности съязвить Эжан.

– Очень смешно, умник. Если уж я покупаю какую-то вещь, я хочу быть полностью уверенным в ее безопасности.

– Да сам посмотри, – Ярин подвел его к агрегату, – ну что там может случиться?

Тарп упрямо мотал головой, бормоча что-то о бесовских коробках. В волшебстве он разбирался не больше Танаи, но относился к нему настороженно: видимо, он слушал в детстве совсем другие сказки, не о добрых волшебницах, а о злых ведьмах, отравляющих колодцы и вызывающих из тьмы чудовищ. Это было так типично для Империи! Героем сказаний всегда был простой человек, землепашец, рабочий, или другой труженик, а ведьмы и колдуны часто представали в образе злодеев, которых надлежало убить или как минимум изгнать, лишив богатств и силы.

На помощь Тарпу пришел мастер Елсей:

– Тарп прав, нужно все тщательно обдумать. Не наше это дело, вшестером решать, нужен этот твой посудомоечный шкаф народу или нет. Кто мы такие? Мы не можем этого знать! И вообще, у нас есть Церковь, пусть они там и разбираются! – эта мысль явно только что пришла в голову Елсею, и было видно, как по его лицу растеклось облегчение, – в Академию эту штуку отвезут, я не знаю... Сегодня же отправим им шкаф, пусть они думают, это их работа.

Мастер Елсей, донельзя обрадованный тем, что ни решать, ни думать, ни действовать больше не нужно, немедленно отдал соответствующие распоряжения, и не успел Ярин и глазом моргнуть, как его творение увезли на телеге. Его радость и ощущение успеха сменились унынием. Казалось бы, не произошло ничего страшного: умные, профессиональные люди посмотрят и оценят его работу, они в любом случае разберутся, что к чему. Но Ярин помнил и Феодима из Церкви, и Валея из Академии, помнил он и те критерии, по которым оценили его самого... Кто вообще эти люди, чтобы что-то оценивать? Неужели та же Таная, которая будет использовать этот шкаф, хуже понимает, нужен он ей или нет? С другой стороны, в Академии, помимо Валея, работал и профессор Гекрат – и Ярин бы с удовольствием услышал его оценку, пусть даже критическую. Но спросят ли его, и хватит ли у старичка-профессора духу сказать то, что он на самом деле думает?

Парень внимательно оглядел своих друзей. На лице Тарпа была отчетливо написана вина. Тролль не то что бы стоял насмерть против посудомоечного шкафа, он просто хотел, чтобы его мнение, которое он считал очень важным, тоже было учтено. Нельзя же давать чародеям возможность творить все, что им вздумается, без согласия простого народа – эдак и до беды недалеко! Таная и Илка, хоть и были слегка обескуражены повисшим в воздухе унынием, не слишком печалились. Мыть посуду волшебством гораздо лучше, чем руками, это же так очевидно! Как могли Церковь и Академия, состоявшие, по убеждению девушек, сплошь из мудрых и знающих толк в волшебстве и жизни людей, рассудить иначе? А вот Эжан... Странно. На его лице проступали самые разные чувства, очевидно боровшиеся друг с другом. Посудомоечный шкаф ему явно понравился. Краткого знакомства с его внутренним устройством оказалось достаточно, чтобы эльф, чуть ли не впервые, посмотрел на Ярина как на равного. Когда Елсей упомянул о Церкви в первый раз, губы Эжана презрительно искривились, но сейчас в его взгляде, помимо раздражения и презрения, сквозило и некое... неужели злорадство? Впрочем, скоро все негативные чувства покинули его вытянутое лицо, сменившись, почему-то, заметным облегчением, как будто эльф вспомнил о чем-то очень, очень приятном.

***

Посудомоечный шкаф пропадал в недрах Церкви около месяца, и все это время Ярин терзался неизвестностью. Церковники никуда не торопилась: эта поделка была лишь одним из тысяч других дел, а в преддверии праздника Героев Труда своей очереди ждали и куда более насущные вопросы. Разве хоть что-то могло сравниться по важности с Церковным Ходом, грандиозным шествием по улицам города, которое демонстрировало сплоченность и единство имперского народа при помощи флагов, транспарантов и портретов отца Латаля и императоров Тарешьяка и Галыка? Разве хоть что-то могло быть важнее трехчасовой проповеди на центральной площади города для тысяч страждущих горожан? Важнее вечерних гуляний и выдаваемых по случаю праздников продуктовых наборов, важнее странствующего цирка с менестрелями и дрессированным белым медведем?

К тому же, оба дня праздника Героев Труда пришлись на выходные, так что следующие за ними дни тоже были объявлены праздничными – нельзя же, в самом деле, лишать людей законного отдыха из-за какого-то совпадения! Герои Труда все поняли правильно, и все четыре дня кутили, не просыхая. Сокращенную трехдневную неделю они целиком потратили на отрезвление, которое вновь потеряли на наступивших выходных. В итоге, трудящиеся праздновали свои дни с размахом, почти что десяток дней вместо положенных двух, так что городским властям пришлось заботиться и о бесперебойной работе вытрезвителей и госпиталей, которые с трудом вмещали огромные очереди перепивших, обожравшихся и покалеченных в пьяных драках.

После праздничного марафона прошло всего две недели, и Елсей получил письмо, запечатанное серым воском со знаком Церкви – приказ явиться, вместе с Ярином, к отцу Герсинию, который ведал делами народного хозяйства. Заседал святой отец в городской управе, которая, по идее, была высшей властью в городе, но на деле являлась всего лишь одним из приходов Церкви, и далеко не самым значительным. Ратуша находилась в центре Назимки, внутри крепостной стены, недалеко от вокзала и Академии, и представляла собой внушительный, но скучный дворец, с непременными барельефами, статуями и шпилем. Мастер Елсей показал следящему за входом стражнику приглашение, и, дождавшись его одобрительного бурчания, провел Ярина внутрь.

Здесь было на что посмотреть: выложенный дымчатыми мраморными плитами пол, замысловатая лепнина, украшающая высокие, в два человеческих роста своды, и стены, исписанные красочными фресками, по стилю напомнившие Ярину полотна воинской славы Штаба. Здешние сюжеты, впрочем, были посвящены не воинским победам, а подвигам Церкви в борьбе за счастье и благосостояние простого народа. Особенно запомнилась Ярину фреска, изображающая подвиг преподобного Иахима, которые нес слово Церкви в северные земли, подбивал людей к мятежу, и был четвертован по велению правившего тогда губернатора незадолго до окончательного падения власти Владыки. Картина весьма реалистично изображала кульминацию процесса казни, то есть непосредственно разрывание Иахима на части четверкой лошадей. По замыслу художника, зритель должен был проникнуться трепетом к подвигу церкви, к тем страданием, через которые ее адепты прошли ради народного счастья, но Ярин ощутил лишь поднимающуюся к горлу тошноту.

Они поднялись на третий этаж по мраморной лестнице с позолоченными массивными перилами, и вошли в просторный кабинет с табличкой на двери. В центре кабинета стоял массивный дубовый стол, за которым в огромном, смахивающем на трон кресле со спинкой, отделанной мягкой, крашеной в темно-зеленый цвет кожей, восседал отец Герсиний. Это был одутловатый старик с красным лицом и глазами, цветом напоминавшими нечистый лед, красным носом и ушами, из которых выбивалась клоки седых волос. Служитель церкви, как и полагалось, был облачен в серые робы с тускло сверкающим знаком Глаголя на груди.

Ярин оглянулся вокруг – обстановка в кабинете была куда приятнее облика отца Герсиния: в углах на до блеска натертом паркете стояли кадки с диковинными растениями южных земель, окна прикрывали дорогие бархатные занавеси, стены украшали картины в массивных золоченых оправах... Но, конечно, здесь, как и во всем здании, не было той чрезмерной, разъедающей душу роскоши, которой окружали себя лорды и леди эпохи Владычества ценой рабского труда покоренных народов Сегая. Нет, в этом кабинете были просто созданы минимально необходимые условия для работы государственного мужа. Ведь не могут же люди, управляющие целым городом, ютится в мелких и просто обставленных помещениях!

Обстановка заставила Ярина почувствовать себя маленьким, незначительным насекомым, явившимся к вершителю судеб. Нерешительно Ярин присел на краешек жесткого табурета, стоявшего перед столом. Отец Герсиний тяжело смотрел на мастера Елсея, положив обе руки на стол и неторопливо перебирая толстыми, красными пальцами с неровными желтыми ногтями. Он тоже думал, что его посетители – незначительные насекомые.

Помолчав, святой отец обратился к севшему рядом с Ярином мастеру Елсею тоном, в котором отчетливо ощущалось неодобрение:

– Стало быть, это тебя мы должны благодарить за внезапно свалившиеся на нас хлопоты?

– Нет, нет, что вы, – залопотал в ответ Елсей, обеспокоенно тряся щеками, – это мой работник, вот он сидит. Но вы не серчайте, он не виноват, сами знаете, молодость она такая, и...

– Полно тебе, – Герсиний сделал слегка брезгливый извиняющий жест рукой и повернулся к Ярину.

Он уставился на парня своими скучающими глазами, в которых, впрочем, вспыхнуло некоторое подобие интереса. Святой отец шумно вдохнул воздух, будто принюхиваясь. Ярин почувствовал тревогу, и у него для этого были все основания: и непривычная для простого трудяги обстановка вокруг, и исходившая от отца Герсиния мрачная аура давящего превосходства, от которой пересыхало во рту и учащенно билось сердце, и само начало разговора, который явно оборачивался судом, а не обсуждением. Герсиний был человеком другого уровня, существом из другого мира – парадоксально, но именно иерархи Церкви, сделавшей Равенство своим символом и основной идеей, больше всего отличались от всех остальных людей. И чего он так на меня вытаращился?

Наконец, святой отец раскрыл рот и веско промолвил:

– Ну что ж, не так уж и плохо для такого молодого парня, – он изобразил нечто, похожее на улыбку, – была, конечно, немалая дискуссия относительно твоего... изобретения. Не все считают, знаешь ли, что оно осмысленно. Вам, молодым, часто лезет в голову всякая ерунда, вы не умеете думать по-настоящему, по-государственному. В Академии тоже не пришли к какому-то определенному мнению – тамошний профессор куда-то подевался, а кроме него в подобных штуках... Но неважно. Так или иначе, я решил дать тебе шанс. Молодым, сам знаешь, у нас везде дорога... – во взгляде Герсиния явственно читалось сомнение в том, что это решение он по-прежнему считал верным. Ярин чувствовал, что чем-то он церковнику не угодил, но не понимал, в чем тут дело.

– Елсей, – обратился отец уже к начальнику цеха, – Церковь Равенства и городская управа велят тебе и Ярину начать производство этих машин. Все детали получишь потом, в бумагах.

– Благодарю вас, отче, – ответил мастер Елсей, и пихнул ногой Ярина.

– А... благодарю вас, отче, – подхватил Ярин. За то, что велели мне реализовать мою собственную идею?

– Служу Империи, – скромно и даже слегка смущенно, будто и впрямь сделав некое трудное, но благородное дело, кивнул Герсиний, – и еще кое-что. Церковь выражает тебе благодарность за инициативу и светлый ум, и вручает тебе грамоту, – святой отец протянул Ярину бумажный свиток. Развернув и прочитав его, Ярин обнаружил, что империя наделила его почетным званием чародея-любителя. Любителя? Впрочем, это было неважно. Несмотря на тошнотворное высокомерие церковника, он сказал главное: посудомоечный шкаф, его творение, будет жить! Ярин только сейчас во всей полноте осознал эту мысль.

– А это тебе, – продолжил меж тем Герсиний и вытащил из недр своего стола небольшую бордовую коробочку, открыл ее и вручил Елсею блестящий золотой орден, – за успехи в деле обучения молодого поколения, мы награждаем тебя медалью "Заслуженного Учителя" восьмой степени.

Мастер Елсей забормотал благодарности и глубокие заверения в искреннем служении делу Империи, но отец Герсиний прервал его:

– Я вас больше не задерживаю. Можете оставить меня.

Едва выйдя из здания, Ярин, словно освободившись от затыкающего рот кляпа, воодушевленно затараторил:

– Мастер, разрешите мне заняться производством. Я уже все продумал. Возьмем в команду Эжана, Тарпа, Вадая... Эльф займется механизмами, Тарп – деталями, а Вадай сделает прекрасную коробку – хотя, возможно, ему понадобится помощь... Я буду налаживать и проверять машины, и, возможно, смогу улучшить механизм. Вместе мы смогли бы изготавливать десяток посудомоечных шкафов в неделю, и, если продавать их по сотне золотых каждый, то мы через год сможем построить целый отдельный цех, и тогда...

Увлеченный вычислениями, парень не замечал, что с каждым словом мастер Елсей все больше мрачнел. Наконец, не выдержав, он воскликнул:

– Хватит!

Ярин изумленно уставился на него.

– Ничего продавать мы не будем! Цеха строить мы тоже не будем! Отец Герсиний сказал, что все инструкции мы получим позже, вот их мы, как солдаты Империи, и будем исполнять.

– Да в задницу отца Герсиния, – воскликнул Ярин. Мастер Елсей испуганно округлил глаза, но Ярина это не остановило, – кто он вообще такой? Что он понимает?

– Отец Герсиний действует на основании инструкций...

– А он хоть раз что-то сделал своими руками? Я придумал эту штуку...

– ... и мы все тебе очень благодарны. Церковь Равенства оценила твой вклад, тебе, между прочим, грамоту выдали. Но теперь этим вопросом занимаются серьезные, опытные люди, которым виднее, как организовать дело. А ты только дров наломаешь.

– Но ведь это же я изобрел!

– Да, и Церковь...

– Да причем тут Церковь?

– Притом, что твое изобретение принадлежит народу Империи, а народным добром управляет Церковь, состоящая из умудренных опытом людей, и интересах общего блага, – Ярин разинул рот от изумления. Это когда, интересно, он успел подарить свое изобретение народу? – А ты должен заниматься своим делом. Теперь у тебя есть грамота чародея-любителя, почет и уважение – вот и чародействуй. А управленческие вопросы оставь Церкви, не отвлекайся на них.

– Но я...

– Хватит спорить! Значит так, с завтрашнего дня уходишь в отпуск. Недельки на две, как вернешься – мы уже все наладим. Да не переживай ты так, – тут мастер Елсей немного смягчился, – сделаем все в лучшем виде!

Глава 6. Самый обычный день

Алия проснулась от яркого солнца, которое проникало в палатку со всех сторон, объявляя о наступившем утре с настойчивостью строгой матери, отправляющей в школу своего нерадивого отпрыска. Девушка зевнула и сладко потянулась в спальном мешке из теплой овечьей шерсти, который ей выдали в лагере. Выбравшись из него, она быстро оделась и вылезла из палатки, чтобы вдохнуть полной грудью свежий, прохладный воздух площади Восстания.

Как рассказали ей вчера новообретенные товарищи, палатки на площади поставили в праздник первого дня зимы, и тем же вечером выпал первый снег, необычно ранний для этих краев. К счастью, погода, сперва испытав восставших на стойкость, впоследствии передумала и решила все-таки поддержать их благородное дело, поэтому на следующий день снег бесследно исчез, растаяв и высохнув под солнцем. Так что в палатке, да еще и внутри теплого спального мешка, было совсем не холодно. Иан говорил, что зима помешает им еще не скоро – исполненный оптимизма, он полагал, что подобная слегка прохладная погода сохранится еще месяц, а, если повезет, то и всю зиму – и они смогут обойтись без костров на площади, которые даже Иану казались делом трудноосуществимым. Пока же вполне хватало жаровен, которые вызывали у Алии некую настороженность: она никак не могла понять, какая сила заставляет отливающие красным цветом медные пластины раскаляться без дров, угля и дыма. Алия не решилась спросить об этом: никого, кроме нее, жаровни не удивляли, а снова показаться круглой дурой ей не хотелось. Авось, и так узнаю, рано или поздно, – решила она.

Девушка подошла к стоящему посреди площади фонтану, представлявшему собой большую квадратную ванну в земле с несколькими трубами, из которых летом, наверное, вырывались струи воды – но не зимой. Рядом с фонтаном, впрочем, находилась работающая круглый год колонка, из которой Алия набрала воды, чтобы умыться. После этого она отправилась на почти уже закончившийся завтрак, который состоял из разрезанных надвое и смазанных маслом булок, вареных яиц, яблок и сладкого чая, который разливали половником из бака, всегда горячего, как и жаровни.

Как это все же важно, правильно проснуться! Позавтракав, Алия ощутила прилив сил и бодрости, а спустя несколько минут – острое, нестерпимое желание сделать что-нибудь важное и полезное. Алия вообще не умела долго сидеть без дела, и, наверное, именно поэтому ее заключение в подвале показалось такие долгим и страшным. Сейчас она уже могла трезво оценить, что длилось оно от силы пару дней, а уж страшного-то и вовсе ничего не случилось. Хотя и могло, конечно. Наверное, ей следовало бы вернуться к тому «Универсальному магазину» с Ианом, а еще лучше – с кем-нибудь вроде Гедеона, который, кажется, был крепче остальных здешних парней, и выяснить у хозяина, как она там оказалась. Но сейчас это было уже невозможно: она не смотрела по сторонам, не запоминала названий и не считала повороты, поэтому ни за что бы не нашла обратный путь к тому магазину в лабиринте улиц Щачина. Эта ниточка к ее прошлому была безвозвратно потеряна.

Хорошее настроение девушки померкло, едва она вспомнила об "Универсальном магазине" и пропавшей памяти, и она заоглядывалась по сторонам, прикидывая, чем бы ей заняться. Если найти какое-нибудь увлекательное дело, в которое она сможет погрузиться целиком, то у нее не останется времени на то, чтобы горевать по своей судьбе, которая была, в сущности, очень незавидной: одна, без семьи и друзей, еще и без памяти, в городе, который постоянно казался ей каким-то... Сказочным, что ли? Императоры? Наместники? Инквизиция? Нет, все эти слова она, конечно, знала, но отчего-то не воспринимала их в качестве описания действительности. Впрочем, возможно, дело было в ней, а не в городе? Слишком уж она перенервничала в этом подвале, потому, наверное, и казалось ей все происходящее каким-то нереальным: вчера, например, она не столько шла по улицам, сколько наблюдала за своей прогулкой как бы со стороны, как будто читая книгу о самой себе, плутающей в мире церквей, империй, прекрасных дам и приключений.

А вот и ее рыцарь. Иан, наряженный в черные брюки и теплый вязаный свитер, из-под глубокого выреза которого виднелась белоснежная рубашка и бордовый галстук – и как только у него получается, ведь он живет почти что под открытым небом? – ходил по площади и просил у прохожих минутку их времени, чтобы поговорить о свободе. Людей с утра было немного – Алия еще вчера подметила странную пустоту улиц, объяснявшуюся тем, что почти все обитатели города работали по строгому расписанию, по восемь часов с восхода солнца, и им запрещалось покидать свои рабочие места без веской на то причины. Конечно, здесь, в центре, на пересечении множества путей, народу было больше, чем на окраинах, где бродила Алия, но значительно меньше, чем она ожидала увидеть на главной площади города. В основном, мимо Иана проходили пожилые люди, мамы с детьми да прогуливающая занятия молодежь. Громким, хорошо поставленным голосом с проникновенными интонациями, Иан рассказывал им последние новости, раз за разом обращая внимание слушателей на чинимый епископом произвол, и просил подписать петицию. Алия решила присоединиться к нему, чтобы ненавязчиво, без вопросов, узнать побольше об этом странном городе. Только поэтому. Не потому, что высокий, красивый блондин ей нравился. Только вот тонковат он. И уши какие-то странные...

Проповеди Иана не имели большого успеха. Прохожие, по большей части, устремляли взгляд вперед, мимо парня, или в землю, ускоряли шаг и на всех парусах проносились мимо, бурча что-то себе под нос. Те же, кто все-таки останавливался послушать Иана, были, как очень скоро обнаружила Алия, в массе своей трусоваты, нерешительны, а то и попросту глупы или зловредны. Через час-другой Алия уже радовалась, что не помнила своего детства. Очевидно, что она такая же щачинка, как и все эти прохожие, и, если бы потерянная память не давала ей возможности изображать приезжую в том числе и перед самой собой, то ей было бы очень, очень стыдно за своих земляков.

Некоторые, в основном молодежь, едва услышав слова Иана о беспутстве Церкви, горячо соглашались с ним: они, перебивая, начинали взахлеб рассказывать какую-нибудь историю о самих себе или знакомых. Кого-то лишили премии на работе, потому что Искатели выяснили, что он два раза за месяц поругался с женой – Ариан не одобрял, среди прочего, и супружеских ссор. Другому прохожему, который неожиданно для Иана оказался не по годам взросло выглядевшим школьником, объявили бойкот в школе за увлечение музыкой "оттуда" – впрочем, этот бойкот исполняли только зануды и зубрилки, общаться с которыми у него все равно не было никакого желания. Встречались и леденящие душу истории о пенсионере, которого отправили в Монастырь только за то, что он без всякой задней мысли подтерся в общественной уборной газетой, на передовице которой был изображен император Галык – какой-то искатель не поленился проверить мусор даже в этой корзине. Как он ухитрился впоследствии обнаружить ослушника, осталось покрытой мраком тайной.

Возмущение этих прохожих было столь горячим и искренним, что Алия каждый раз думала: ну уж теперь-то, узнав о своих единомышленниках, восставших против тирании Церкви, этот человек просто обязан к нам присоединится. Как бы ни так. Лишь только разговор переходил от выражения возмущения к конкретным действиям – например, подписанию обращения за отставку Ариана, или хотя бы за освобождение Раслава – как собеседники Иана сразу же теряли всю свою решимость.

– Ну зачем же так? – забормотала хорошенькая, скромно одетая девушка, испуганно округлив глаза, – вот так сразу? А вдруг еще худшего пришлют?

– Собирать петиции вот так, в чистом поле – занятие глупое и вредное, – авторитетно заявлял хорошо одетый молодой мужчина, – нужно без лишнего шума обратиться с челобитной к Бернду, он во всем разберется, и освободит вашего Раслава. А так вы только хуже сделаете, со своими требованиями. Уже подавали такую? – и, услышав утвердительный ответ и короткий рассказ о таинственном исчезновении в недрах управы, не менее уверенно прибавил:

– Значит, нужно подать еще раз!

– Ну, может, мне и не нравится то, что они делают – но ведь у них наверняка есть на то свои причины, правильно? – вывернулся проходящий мимо парень, – может быть, очень веские! Нельзя вот так сразу осуждать, надо сперва во всем разобраться.

Иными словами, каждый из прохожих находил дюжину оправданий для того, чтобы ничего не делать. Некоторых, впрочем, хватало на то, чтобы пожертвовать несколько золотых на нужды лагеря. Такая щедрость не была удивительной: ведь на деньгах не было написано имени жертвователя, и, кинув в копилку несколько монет, можно было успокаивать свою совесть фразой "я сделал все, что мог", и даже ощущать некую сопричастность к правому делу, оставаясь при этом в полной безопасности.

Впрочем, эти люди были еще не самыми худшими. Для своих проповедей Иан старался выбирать прохожих помоложе, или людей, одежда и внешний вид которых говорили о достатке. Иногда он, впрочем, пытался обратиться к простому народу. Лучше бы он не пробовал.

– Да как вы смеете! Церковь – мать, Император – отец! Какие обыски, какой Раслав, знать ничего не знаю, и знать не хочу! Как вы можете так оскорблять простых верующих людей? – аж задохнувшись от возмущения, выпалила краснолицая женщина с маленькими глазками и картофелеобразным носом, едва лишь услышав Иана.

– Ты, сопляк, мал еще, указывать епископу и наместнику, – прохрюкал средних лет жирный мужик, – поживи сначала на свете как следует, а потом выступать будешь.

– Все так живут, и вы живите, не вякайте, ишь, какие – больше всех им надо! – в тон ему продолжил проходящий мимо парень в рабочей одежде.

А сгорбленный старикашка в длинном коричневом плаще и широкополой шляпе, с высохшим морщинистым лицом, блестя стеклами очков в тонкой серебряной оправе, и вовсе устроил целое представление, начав с Ианом препирательство зычным голосом военноначальника мелкого чина.

– Вы – всего лишь пешки в игре Бернда и Ариана, – заявил он, – городская управа заплатила вам за растление городской веры!

– Зачем бы управе это делать? – в искреннем изумлении поинтересовался Иан.

– Известно зачем, – приосанился дедок, – наша ратуша полна предателей, вольнодумцев и еретиков. Ариан их прищучил, вот они и задумали убрать его чужими руками. Вашими руками! Ну-ка признавайся, негодник, сколько тебе дали за твои проповеди против светлейшего?

– Вам так сложно поверить, что человек совершенно бесплатно может быть против обысков и похищений?

– Да нет никаких обысков! Это выдумки, которые...

– Да как это нет! – возмутилась женщина с простым лицом, которая вместе с другими прохожими окружили Иана и его собеседника, чтобы послушать перебранку, – еще как есть! Моего сына вчера обыскали из-за какой-то дурацкой настольной игры. Часы дедовы отобрали, сволочи.

– Послушайте, вы сейчас сами соглашаетесь на роль пешки. Из-за какой-то мелочи, каких-то часов, которые вы наверняка сможете получить назад в городской страже или храме после небольшой проверки, вы льете воду на мельницу еретиков, разрушающих нашу великую Родину! Народ, простые люди, хотят мира и стабильности, а не ваших потрясений!

– А вы откуда знаете, чего народ хочет? – выкрикнул кто-то позади старика. – Может, народ хочет больше никогда рожу Ариана не видеть?

– Простые люди еще колбасы хотят, точно вам говорю, – насмешливо добавил стоящий неподалеку парень в рабочей одежде.

Старикан оглянулся и осмотрел новых участников спора изучающим, слегка удивленным взглядом. Вдруг его глаза сузились, он подозрительно осмотрелся вокруг, и произнес неуверенно, шепотом:

– Заговор? – и тут же, широко распахнув веки, он добавил голосом громким, почти криком, с интонациями рождающейся истерики:

– Заговор! Ты! Ты! – он ткнул пальцем в Иана, – ты нанял этих людей, чтобы разыгрывать представление! Сеять ересь! Изменники! Предатели! Тарешьяка на вас нет!

И, резко развернувшись, почти бегом покинул площадь.

– Не понравилось ему мнение простых людей, – усмехнулась Алия, – интересно, а его вообще могло бы что-нибудь убедить?

– Конечно, нет, – ответил Иан, – я даже не пытался. Это бесполезно. Никто не будет ввязываться в такой спор, не будучи абсолютно уверенным в своей правоте, а уж если человек так в себе уверен, он не изменит своего мнения на площади. Но вот та женщина, что о часах говорила – она встала на нашу сторону. Или, по крайней мере, задумалась. Только ради этого и имеет смысл устраивать эти представления.

Походив за Ианом еще полчасика, Алия решила попробовать проповедовать самостоятельно. Иан, работавший учителем рисования, слишком уж нянчился с этими людьми, медленно, подробно и по несколько раз объяснял простые и очевидные вещи, оставаясь при этом совершенно невозмутимым. Слишком долго, слишком тихо, слишком мягко. Сейчас она сама быстренько им все объяснит. Девушка осмотрелась по сторонам в поисках жертвы, и направилась в сторону стоявшего неподалеку парня, невысокого, коротко стриженного, скорее, даже обритого, с маловыразительным и, вдобавок, не очень чисто вымытым лицом. В руках у парня была бутылка пива.

– А ты знаешь, что пока ты просиживаешь в безделье штаны и потягиваешь пивко, где-то в тюрьме мучают маленького мальчика? – без обиняков начала она.

Парень обалдело уставился на нее, слегка нахмурил лоб, и, собравшись с мыслями, злобно ответил:

– Отстань от меня! Срать я хотел на твоего мальчика. И на тебя тоже. Наконец-то епископ вас, фифов, к ногтю... Свали отсюда, коза, быстро. Моя идет.

Алия опешила, не зная, что ответить. Она постояла пару секунд с открытым ртом, соображая, что ответив, но, не придумав ничего толкового, разочарованно отвернулась. Первый блин комом, сказала себе она, разглядывая приближающуюся девушку лет двадцати с внешностью типичной щачинки: невысокая, коренастая, с простым круглым лицом, слегка толстоватым носом и губами. Ее сложно было назвать красивой, но, пожалуй, она выглядела бы вполне мило, если бы улыбалась.

Но она не улыбалась. На ее лице не было вообще никаких эмоций: ни радости от скорой встречи со своим парнем, ни раскаяния в связи с опозданием... Алия нахмурилась. Что-то не так было и в этом безучастном лице девушки, и в ее медленной, неуверенной, слегка пошатывающейся походке. Ладно, это не мое дело, пусть этот дурень сам с ней разбирается, – подумала Алия, отвернувшись и оглядываясь по сторонам в поисках следующего собеседника, и почти сразу же услышала за спиной пронзительный крик:

– Нет! Не трогай меня!

Она обернулась. От странного спокойствия подошедшей девушки не осталась и следа – она плакала, закрыв лицо руками, а парень ходил вокруг нее, то протягивая к ней руки, то отдергивая их, то поднимая. Он растерянно озирался вокруг в поисках помощи. Прохожие останавливались, но проявить участие отнюдь не спешили – просто стояли и глазели. Вздохнув, Алия решила все-таки вмешаться.

– Что случилось? – тихо спросила она, подойдя к ним поближе.

Парень растерянно пожал плечами. Он уже не решался подойти к рыдающей девушке – каждая из предыдущих попыток лишь усиливала плач. Но, когда Алия присела рядом и неловко обняла девушку за плечи, она неожиданно вцепилась в рукав, и во весь голос заревела на ее груди, и вместе со слезами из нее полилась сбивчивая речь.

– Искатели... – бормотала девушка, – они сказали, что я выгляжу подозрительно. Искали ересь... в сумочке ничего не было, и они сказали, что меня нужно обыскать. Они сняли с меня платье... а потом... – и она снова зашлась в рыданиях.