Текст книги "Штатский (СИ)"

Автор книги: Юрий Ра

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

– Один день мы можем потерять, но тянуть нельзя, товарищи. Так что завтра у нас разведка, а потом будем организовывать переезд.

– Какая разведка, зачем? Вроде уже всё высмотрели, – запросил подробностей Василь.

– Видели группу берез на опушке? Я прикинул, там одна прямо великанша. Закинем туда Генку, день посидит, будет записывать, сколько и куда народу катается по тем дорогам. Надо понять, каковы наши шансы проскочить открытое место. А то может так быть, что они каждый час как поезда по расписанию бегают. Не хочу, чтоб нас увидели. И в темноте ехать не хочу, Дуняша ноги переломает, тогда придется самим телегу тащить.

На найденном листке, чистом с одной стороны, Парамонов нарисовал схему дорог, а точнее просто крест. Цифрами от единички до восьмерки он обозначил все направления возможного движения. Задача для Генки была проста – сидеть на дереве, смотреть на перемещающиеся колонны и транспорт, записывать примерный состав, обозначать цифрой направление и примерное же время следования. Особо обращать внимание на предмет пользования дорогами местным населением.

– Чего, председатель, снова хочешь дорогу заминировать?

– Да, Алексей, уж больно мне понравилось так воевать, когда фрицы на дороге мрут, а мы дома сидим да кашу трескаем. Жалко, что не видно само представление, но я готов потерпеть.

– То есть, наблюдать не станем? А раненых с контуженными тогда кто добьёт?

– Вот же ты жестокий человек, Лексей! Но правда в твоих словах есть. Хотелось бы подсыпать добавки супостатам.

Мониторинг транспортной обстановки, проведенной силами Генки, сидящего на березе, что твой ворон, дал информацию к размышлению. Во-первых, движение было небольшое, так что при небольшой доле везения можно было пересечь и дорогу, и голое пространство, обогнув язык топкой луговины. Всё-таки одно дело пройти вдвоём через поле, имея возможность упасть в любой момент в траву, и совсем другое – с подводой. Во-вторых, подросток за всё время наблюдения увидел всего одну телегу с условно местными мужиками. Во всяком случае, они были в гражданской одежде. Так что всё говорило в пользу и переселения, и перспектив минирования дороги.

Вот только то, что было плюсом, тут же шло в минус: ну какая польза от, скажем, одного подорванного мотоциклиста? А даже одиночный грузовик с двумя-тремя тыловиками и грузом портянок на жирный улов не потянет. Если уж взрывать, так что-то достойное. И чтоб заряд тола двойной-тройной, и чтоб рванул посередине маршевой колонны. Вот где бы пригодился радиовзрыватель. Ага, или залп из «Града», если уж фантазировать, то по-крупному. Вот не было в распоряжении общества ни радиомин, ни реактивных установок, ни чего-то иного столь же полезного. Мало того, кроме Парамонова никто и не думал о таких ништяках.

Переезд случился штатно. На зорьке, пользуясь утренней негой и немецкими уставами, предписывающими первым делом завтрак и построение, заранее свернувшие лагерь герои подполья спокойно и без суеты перетекли в новый для себя лес, не оставив следов. Во всяком случае так хотелось думать. Диверсии и мелкие укусы, производимые обществом любителей природы, были основанием для гордости членов общества, но никак не отразились на боеготовности Вермахта, Люфтваффе и Кригсмарине. Более того, их действия вполне соответствовали почерку разрозненных групп окруженцев, постепенно перевариваемых в желудке оккупационного организма. Так что никакой карательный отряд не был сорван с передовой, чтобы «выжечь каленым железом» этот враждебный микроорганизм.

Парамонов не мог утверждать, что так и будет, но надеялся на это. Он вообще теперь многое планировал и осуществлял исходя из этого несерьёзного чувства. Надежда на авось всплыла в его характере весьма неожиданно и больше походила на фатализм человека, уверенного, что выжить вряд ли получится. Да и какой смысл выживать в этой страшной войне, если потом страну и всех её граждан ждет не менее страшное послевоенное восстановление. Человек, проживший более десяти лет среди благ двадцать первого века, ни за какие коврижки не захочет жить в послевоенное время. Как в том анекдоте про коммуниста, готового отдать жизнь за Родину, такую жизнь отдать не жалко.

Примерно пятнадцать кило тротила в самодельных шашках по шестьсот грамм давали ложное чувство уверенности, вот только со взрывателями было сильно не очень. Уже в новом лагере, пока Алексей с неутомимым Генкой отправились на охоту, а Василий вместе с Ольгой обустраивали быт, Парамонов занялся запалами от гранат. Нормальных, то есть подходящих для минирования их было всего пять штук. То есть даже один испортить экспериментами было нельзя. А еще очень не хотелось, чтоб он рванул в руках. Мелочь, но пальца или глаза можно было лишиться.

Вместо тисков пришлось использовать специальным образом расковырянное полено, оно обеспечивало фиксацию трубки запала вместе с рычагом. Самый тонкий момент – вытащить чеку так, чтобы колпачок запала Кавешникова не подпрыгнул вверх, освобождая ударник. Получилось? Тогда самое время вставить туда нештатный кусок проволоки с большой петлёй наверху. Вынув первый запал из желоба в полене и не услышав характерный хлопок, Александр понял – получилось. Теперь у него в руках находился импровизированный взрыватель противопехотной и противо-любого-транспорта мины. Вставляй в тротиловую шашку, закапывай в грунт дороги и смотри, кто сдернет петлю, присыпанную пылью. А чтоб больше радости было, смотай в одну стопку сразу три шашки! Почти два кило тротила дадут весьма внушительный взрыв, который даже танк выведет из строя. Четырехсекундная задержка? Она помешала бы подрыву одиночного мотоцикла, а если взорвется в колонне, то и пускай. Небось за четыре секунды даже танк не сбежит. Или сбежит? Парамонов начал прикидывать в уме и завис в очередной раз с запалом в левой руке. Впрочем, его товарищи уже привыкли к такой особенности председателя. Сидит, смотрит в никуда, шепчет что-то беззвучно? Значит, снова какую-то гадость для гансов выдумывает!

«Двадцать кэмэ в час, это пять метров в секунду, за четыре секунды четырехметровый танк уедет на шестнадцать метров от эпицентра и не пострадает. А еще он может не только вырвать чеку из запала, но и сам запал из шашки. Нет, танков нам не надо!» – сделал вывод взрывотехник-самоучка. Словно от его желания что-то зависело. Но кое-что он сделать мог, а раз мог, значит стоило попробовать.

На какой дороге пробовать – сомнений не было. Потому как самой загруженной была из двух та, что вела на восток. И движение на ней было поинтенсивнее, и колонны пожирнее. Так что чего проще – ночью заложил заряд под дорогой, протянул проводную взрыв-машинку и… понял, что никакой машинки нет. Создавай другой план, думай дальше. А чего думать? Посадил Генку на березу, научил каркать вороном, сам лежи себе в траве, жди сигнала. Один раз каркнул – кто-то едет, тихарись отчетливо. Два раза каркнет – на горизонте жирная колонна, беги закапывай мину, а потом вали со всей скоростью. Тем более, что и распадок мелкий уже присмотрен, где можно затаиться. То есть, лучше убежать совсем, то есть в лес, но если не судьба, то лежи там, уважаемый минер. Долго лежи, пока ночь не случится.

Генка был проинструктирован, заучил последовательность действий, научился каркать так, чтоб летающие кляксы приняли за своего. Потом долго и нудно Парамонов убеждал его, что валить с дерева нужно не когда юноша насладится зрелищем гибнущих фашистов, а сразу после подачи двойного звукового сигнала. Но явное неприятие в глазах подростка заставило Парамонова выдать самый козырный аргумент:

– Ген, пойми ты, кроме тебя никто такой подвиг совершить не сможет. Сгинешь по ерунде, я во второй раз не смогу тот же фокус провернуть. Тебя не очень жалко, Родина еще героев вырастит. А вот для пользы дела будет урон. Понимаешь?

– Да чего мне сделается?

– Ничего. Разве что заметят, как начнешь слезать. После диверсии немчура злая будет, аж жуть! Выставят наблюдателей, начнут прочёсывать близлежащие кусты. А тут ты такой по березе ползешь! Со всех стволов начнут лупить, пока не свалишься. Хорошо, если убьют, а ну как раненый попадешься. Тогда всем нам кранты.

– Я не выдам никого, не бойтесь!

– Да ладно! Начнут пытать как следует, запоёшь соловьем.

– Думаете, я хуже вас боль терплю?

– Так и я под пытками всё скажу, я тоже человек. Это нормально, сломаться от боли. Так природа устроена. Так что давай договоримся, два раза каркнул – и вали оттуда подальше! И до ночи таись в старом лесу. Встречаемся потом в новом лагере. Добро?

– Добро.

Почему именно береза? Так самая высокая. Почему каркать? Вороны имелись в данной местности, большие черные, внушающие уважение. И Парамонов надеялся, что до подхода колонны ему хватит время не только закопать гостинцы, а и сбежать подальше. Для экономии с раннего утра им заранее были выкопаны ямки в полотне дороги, а напротив них положены ветки для удобства поиска. Даже если засыпет подготовленные ямы, откопать их из пыли много времени не нужно. Первая по ходу ямка была сделана со смещением от оси дороги. По словам Гены, мотоциклы катаются строго посередине дороги, вот и пусть у них будет шанс не зацепить мину на два кило тротила.

Вторая ямка расположилась в двадцати метрах впереди слева от оси почти на обочине. Парамонов подумал, что после первого подрыва кто-нибудь догадается не идти по середине тракта. Или просто колонна будет обходить воронку и подорвавшихся товарищей. Третью мину от прикопает еще через пятнадцать метров справа. Закопал бы ближе, но есть опасность детонации или срыва чеки из-за взрывной волны. Три раза по два килограмма – хоть кого-то да утащат в ад. И очень хотелось надеяться, что этих «хоть кого-то» будет человек десять-двадцать.

«Эх, подловить бы роту на марше, вот бы веселье началось!» – фантазировал не жестокий по натуре попаданец. Но Маркс прав, нельзя находиться в обществе и быть от него свободным. Тем более, если ты оказался среди предков, чьим подвигом ты гордился все эти годы. Это почитай, как в Валгаллу живым приняли.

Солнышко еще не начало припекать, а два смелых охотника уже сидели в засаде, один высоко на березе, другой в приямке, выбранном в качестве лёжки. Перекусили овсяными лепешками с салом и водой, один перед тем, как залезать на дерево, второй уже возле дороги.

Два отдельных мотоцикла с колясками были проигнорированы, колонна из трех телега под управлением немецких солдат – тоже. Двухкратное карканье ворона донеслось до Парамонова уже после полудня, в тринадцать-десять, как машинально отметил он по своим часам. Первый порыв отряхнуться от пыли был остановлен – пыль помогает маскировке. Так что вперед, вдоль дороги к первой ямке! Тройные тротиловые шашки бьют по спине, лежа в сидоре, взрыватели разложены по карманам, завернутые в бумагу. У него не так много времени, а надо и ямку разгрести, и тротил заложить, и взрыватель воткнуть. Потом еще и замаскировать, засыпав пылью. И так три раза, а потом бежать быстро и далеко. Если увидят, могут заподозрить неладное. Хотя вряд ли кто подумает, что бежит через поле диверсант, заминировавший дорогу. Скорее примут за дезертира. Ага, особенно если разглядят трофейный автомат, болтающийся за спиной.

Глава 18

Три воронки

Он успел практически всё. Единственное, не побежал к лесу, а залёг в ложбинке на полпути к нему. Парамонов даже себе не мог честно сказать, отчего он так поступил: от страха быть обнаруженным, или от желания оказаться в партере и посмотреть оперу с привилегированного места. И ему очень хотелось надеяться, что Генка поступил умнее, не оставшись на балконе. Вроде более-менее адекватный парень, обещал слезть и убежать.

Генка сидел на березе до последнего. И после тоже. Он видел копошащуюся на дороге фигурку, которая перебегала с места на место и прикидывал, что если дядю Сашу так плохо видно, то его, сидящего в листве на дереве и подавно никто не разглядит. Так что нафиг! Тем более, что общество выделило ему второй пистолет-пулемёт и научило им пользоваться. Целый магазин отстрелял Генка, научившись отсечкам по два-три патрона. Хотелось тра-та-та на полмагазина, но дядя Саша сильно ругался. Оказывается, чем длиннее очередь, тем хуже точность. Странно, глупо, непонятно, но так было.

А раз он вооружен, то чего ему бояться? И Генка продолжил наблюдение за пылящей по дороге колонне. При ближайшем рассмотрении, то есть, когда колонна практически поравнялась с наблюдательным пунктом Генки, он смог насчитать десять тентованных грузовиков. Большие машины, заметно больше привычной полуторки «ГАЗ-АА» неторопливо пылили по дороге, соблюдая одинаковую дистанцию.

Юноша не мог знать, что мимо него следовала малая колонна снабжения, которую какие-то умники напрягли для того, чтоб срочно перекинуть роту солдат, присланных для ликвидации особенно крупной банды советских окруженцев. Контролируемые своими безжалостными комиссарами попавшие в окружение красноармейцы вместо того, чтобы нормально сдаться, всеми силами пытались прорваться на соединение с откатывающейся армией Советов. Да еще и гадили по пути.

Понятно, что рота не могла поместиться в одиннадцать автомобилей «Опель Блиц» колонны (недостающий грузовик сейчас стоял в пяти километрах сзади, и водитель менял пробитое колесо, прожигаемый взглядами своего командира, сидящего в легковушке). Штатное размещение по двенадцать человек в кузове никак не обеспечивало выполнение приказа. Поэтому в каждый кузов загнали по восемнадцать человек. И не разрешили снять тенты – пускай душно, зато не видно нарушение инструкций. Если кто-то думает, что в Германской армии не умеют их нарушать, то он ошибается. Солдаты ругались вполголоса, проявляли лёгкое недовольство, но предпочитали сидеть, скрючившись между ног своих камрадов, нежели совершать пеший марш-бросок. Не дергайся, и не получишь в рыло стволом винтовки. Лучше плохо ехать, чем хорошо идти.

Генка для себя сделал заметки, прикинув, по кустикам, где дядя Саша закапывал мины. Первый грузовик успел проскочить первую по ходу мину, она взорвалась под передними колесами второй машины. Поднятые клубы пыли медленно вспучились как грозовое облако, в котором мелькнул подлетевший вверх автомобиль, прямо в полете медленно распадающийся на узлы. А потом время снова ускорилось, и туча пыли скрыла дорогу. Когда пыль опала, Генка увидел, что первая машина лежит слева на обочине кверху колесами, немного не добравшись до места, где закопан второй «гостинец». Было видно, как из-под него в разные стороны расползаются серые комочки, отдаленно напоминающие людей.

А тот грузовик, который взлетал в воздух, перестал существовать совсем. И только мелкие тряпочки, красные лоскуточки, раскиданные вокруг воронки, напоминали о проезжающем автомобиле. Со своего места парню было непонятно, что за груз везла машина, в голову не приходило ничего, кроме кумачовых флажков, которые раздавали на первомайской демонстрации.

Вся колонна остановилась как по команде, с дерева было видно, что дистанция и выучка позволили водителям не въехать в зад впереди едущего. Сразу после остановки изо всех кузовов выпрыгивали немецкий солдаты, они разбегались в обе стороны на поля и падали в рожь. Только из третей машины, замершей возле воронки люди вылезали как-то лениво, зачастую никуда не убегая, а падая прямо там, возле заднего борта. Генка еще не знал, что такое контузия, не испытывал на себе, не видел оглушенных бойцов рядом с собой.

Спустя несколько минут на дорогу выскочили немецкие военные, один даже в фуражке, и начали командовать, что-то выкрикивая и размахивая руками. С полей потянулись гансы. Повзводные построения, как же без них, расчет в строю, доклады о выживших, и только потом помощь пострадавшим. Пыль совсем улеглась, с дерева было видно, что тела разносят в две кучки. В одну просто складывают в рядок, во второй вокруг них совершались какие-то действия, видать, это были раненые. Генка хотел начать радоваться, но что-то мешало. После анализа ощущений, он понял, что мешала задница, отсиженная на достаточно тонком суку. «А ничего, пускай потерпит! Когда еще такое покажут» – решил для себя юный герой и продолжил наблюдение, шевеля губами в попытке подсчитать потери живой силы врага.

Спустя какое-то время колонну нагнала легковушка и еще один грузовик. Выскочивший из авто офицер бегал как укушенный вдоль колонны, принимал доклады, а потом решения. Что это именно так, Генка догадался, когда часть грузовиков завелась и начала выруливать на правую обочину. Разворачиваются? Фиг там! Пять автомобилей самый главный немец решил отправить дальше, видимо их сильно где-то ждут. Парень так обрадовался гениальному решению врага, что чуть не свалился с дерева. Его радость была тем ярче, что грузовики жались к правой обочине, избегая середины дороги. Это что, дядя Саша заранее предусмотрел такое поведение фашистов⁈ Да как так можно-то? Да человек ли он! Пара дней ушла на вытапливание тротила, под дурацкие песенки. Потом день Генка сидел на этой березе, записывая колонны немецких войск. А потом раз – и гансы теряют взвод за взводом, а они с председателем сидят себе и наблюдают цирк, в котором эти сами себя убивают? Это не война, это не сказать, что получается!

Медленно и осторожно, чтоб не завалиться в кювет по обочине ехала колонна из пяти тентованных грузовиков, как уже увидел Генка, набитых вражескими солдатами. Вот первый успешно проехал куст, рядом с которым копался дядя Саша, закладывая третью мину. Вот второй… Второй грузовик не проехал. Мощный взрыв его порвал пополам, раскидав во все стороны пассажиров из кузова. И снова пылевое облако накрыло дорогу. Оно еще не успело осесть, когда грянул новый взрыв, это не утерпела вторая уложенная в полотно дороги мина. Сбило чеку взрывной волной, или какая-то доска упала, потревожив взрыватель?

Уже и неважно. Когда серая туча рассеялась, взору наблюдателя, засевшего на березе, предстала непроезжая дорога, поврежденная тремя глубокими воронками и перегороженная рваными остовами грузовиков вперемешку с частями тел, трупами и ранеными немецкими солдатами. И чего тут считать? От роты мало что осталось, а про её боеспособность на какое-то время можно было забыть. Генка смотрел на апокалиптический пейзаж и по его лицу катились не замечаемые им слезы. Только сейчас его немного отпустило после смерти Мишки. Только сейчас он поверил, что их месть не пустой звук, что маленькая группа штатских действительно может причинить много бед проклятым фашистам.

Он взял себя в руки и кое-как зарисовал схему расположения взорванных грузовиков, обозначив их цифрами так, как они следовали в колонне. Напротив трех Генка сделал пометку «совсем», тем самым обозначив, что в этих машинах выжить никто не мог. Дядя Саша будет доволен таким аккуратным исполнением обязанностей наблюдателя, может, и ругать не станет за невыполнение приказа.

А еще ему очень хотелось добавить всем им из пулемета. Так хотелось, что он даже ухитрился снять со спины свой пистолет-пулемёт и… И он вспомнил, что обещал дяде Саше. А еще прикинул, какой толк будет от стрельбы пистолетными патронами на такой дистанции. Это ему тоже вдалбливал наставник, мол каждому патрону своя дальность. Слово еще использовал такое мудрёное – эффективность. «Всё, ребзя, кина больше не будет! Кинщик заболел!» – вслух сказал он и полез вниз. Парень был уверен, что конкретно сейчас конкретно его никто не увидит – не до того врагу сейчас, сейчас у фашистов ситуация – врагу пожелаешь! От всей души Генка желал им таких историй побольше и почаще.

Парамонову достался билет в партер, но данная постановка была рассчитана на зрителей, сидящих на балконе. Он даже немного пожалел, что велел Петрову слезть с дерева. Сейчас бы посидел на ветке как тот ворон, записал потери, потом бы в лагере рассказал с подробностями. Хотя нет, это риск, оборвал он себя. Взорвалось, не проехали мимо – вот и ладушки! Два раз взорвалось? Здорово! Третий подрыв⁈ Да ладно, они что не подумали, что у меня там всё зарядами истыкано?

Лощина никак не способствовала наблюдению, Александр даже не увидел ломанувшихся в его сторону гитлеровцев. Впрочем, как они вернулись на дорогу и предпочли снова взорваться вместо того, чтобы начать прочесывание местности, он тоже не увидел. А раз так, то и нечего сидеть тут, решил Парамонов. Тем более, что на границе леса его страхуют крестьяне с винтовками в мозолистых руках. Нечего их отвлекать от полезного времяпрепровождения. И человек, организовавший очередную диверсию, без шума и пыли побрел в сторону леса, согнувшись в три погибели. Его отход, как и покидание Генкой наблюдательного пункта, остались незамеченными.

Уже возле леса Александр вспомнил один непонятный момент, когда Генка случайно назвался Гавриловым, а не Петровым. «Это ж-ж-ж неспроста!» – вслух сказал попаданец, выросший на Союзмультфильмовской саге о Винни-Пухе. Стало быть, надо будет разузнать и расспросить парня, чего он в показаниях путается.

Парамонов так и сделал, но сначала они всем обществом слушали и переслушивали рассказ об эпичной диверсии. Перематывали назад и снова включали, ставили на паузу, снова отматывали на самых интересных местах, снова слушали, комментировали, смеялись и спорили. Пожалуй, еще никогда в их лагере не царила такая радостная и беззаботная атмосфера. И никакого взыскания или устного выговора Генке не сделали. Председатель высказался про разумную инициативу и добавил, что если бы наблюдатель был постарше, ему бы тоже чуть-чуть накапали шнапса. А так, извини, дорогой друг, пей компот из тех ягод, что насобирала любезная Ольга Ивановна.

Ольга Ивановна немного морщилась, особенно в тех местах, где Генка акцентировал рассказ на потерях убитыми и ранеными, но вслух неодобрения не высказывала. В ней боролись два начала – женское и патриотическое. А в голове всплыла мысль, что пора уже научиться пользоваться оружием хотя бы вполовину так хорошо, как этот подросток. Если на них нападут враги, будет предательством и глупостью, если она не сможет дать отпор.

Когда общество начало готовиться ко сну, Парамонов нашел заделье и выцепил парня в сторонке от всех:

– Генка, а скажи мне одну вещь.

– Чего, дядь Саш?

– Как так получилось, что ты свою фамилию перепутал?

– Я? Когда? – Он вздрогнул и втянул голову в плечи.

– Сначала ты ученик Петров, а потом, когда не Сусанин, то внезапно Гаврилов. Я не стал на этом заострять внимание, мы тут все без фамилий, если ты заметил. Но раз уж сам полез в кузов, то называйся теперь груздем. – И Парамонов выдержал такую паузу, что сам Станиславский из гроба крикнул бы «Верю!». Впрочем, москвич не был уверен, что великий режиссер уже лежит в гробу. Может, он прямо сейчас орёт актерам на сцену своё знаменитое «Не верю!» В Москве или в эвакуации.

– Такое дело, дядя Саша, – и тоже пауза, – я раньше был Гаврилов, а стал Петров. Иногда забываюсь.

– Теперь всё стало ясно, Ген! Был Гаврилов, стал Петров. Дело-то житейское. – и Парамонов снова со значением всмотрелся в парня. – Говори всю правду. Мы друг друга от пуль прикрываем, если уж сами себе доверять не будем, то кому вообще верить?

– Мы Гавриловы были. А в тридцать восьмом мамка с отцом развелась. А потом он стал врагом народа, и мы поменяли фамилию на мамину девичью. Так что нет у меня отца, я от него отказался, как от изменника Родины и вражеского наймита.

– Про наймита это было сильно. Ты только скажи, батька тебя прямо совсем не любил?

– Любил. – И Генка тягостно вздохнул. – Только всё равно…

– Да погоди, пацан. Раз отец тебя любил, а может и сейчас любит, если не сгинул, значит ты всё равно его сын. Что у него с Советской властью, какие отношения, дело второе. Вы с ним родные, этого не отменишь. И вообще, могли и ошибиться люди в Органах. Все ошибаются, на то и люди. Даже Сталин писал про это, говорит, «Головокружение от успеха» у некоторых товарищей.

– И что мне делать?

– Ты вот тут, – Парамонов прикоснулся пальцем ко лбу парнишки, – будь Петровым. А вот здесь, и его ладонь легла на грудь Генки, – оставайся Гавриловым и помни своего папку. Папы, они такие, они тоже любят. Пока ты его помнишь, он будет немножко живым.

– А так можно? Разве комсомольцу полагается скрывать своё нутро от товарищей?

– Ген, ты по нужде на середину улицы выходишь или в кустики предпочитаешь укрыться?

– Конечно, в кустики. Я что дурак!

– Вот. А душа, это совсем личное, это такое место, куда можно только самым-самым близким, только родным. Партия, Советская власть, Родина, всё тут! – Снова постучал по Генкиному лбу пальцем. – Любовь, надежда, родные, они в сердце. Молча или совсем тихонечко.

– Спасибо, дядь Саш! – Генка развёл руки и прижался к нему, как обнимал отца в далеком детстве, когда всё было здорово, когда они были семьёй.

Утром было решено сходить до той дороги, на которой вчера так изрядно пошумели. Надежды, что получится затрофеить что-нибудь не было, пощипать немцев тоже нечего было даже думать, но прямо тянуло их на место своего маленького триумфа. С опаской идти, осторожно, но хоть одним глазком посмотреть, тем более всего два часа ходу до дороги.

Пустые вещмешки на всякий случай, два немецких автомата за спиной на случай боя накоротке, три винтовки в руках, на поясах штык-ножи. Даже воду с собой не взяли четыре разновозрастных мужчины, отправившиеся в поиск. СВТ-40 была у Парамонова как самого меткого стрелка, один из пистолетов-пулеметов у него же, как у самого опытного. Генка был рад, что его вообще взяли, а мужики были уже не в том возрасте, чтоб щеночками повизгивать и просить игрушку. Взял Алексей на плечо эту немецкую хрень, ну и пусть несёт. Потом Василю отдаст.

На опушке остановились, не рискуя сразу вылезать на открытое место. Члены общества любителей природы вообще уже привыкли не шляться по полям, они на таких местах чувствовали себя хуже, чем голыми. Идешь, а в это время ты, может, у кого-нибудь на мушке. Бр-р-р! Генка белкой взлетел на дуб, особенно быстро он карабкался поначалу, когда его буквально подкинули в четыре руки, вместо того, чтоб подсадить на нижнюю ветку.

– Ну что там?

– Ничего!

– Что, прямо совсем ничего?

– Ну дорога, грузовики тихонечко дымятся вчерашние.

– На тех же местах, или сдвинули? – Кричал свои запросы Парамонов.

– Вроде на тех же, видно плохо. Вчера на березе выше сидел.

– Так поднимись еще!

– А тогда не дергайте сразу, сейчас выше залезу. – И из ветвей дуба донеслось сопение, удаляющееся вверх, а потом вперед. – Нормально вижу!

Генка не просто поднялся выше, а еще и немного прошел вперед по большому дубовому суку. Парамонов сначала хотел начать советовать быть осторожнее, не падать, но вовремя себя остановил. У мальчишек умение лазать по деревьям врожденное, да и Генка сам не дурак, не захочет он падать без чужих советов.

– Короче, машины так и стоят, вряд ли кто вчера смог проехать!

– Так небось и зассали! – Закричал Василий. – Кто вас знает, вдруг тут вся дорога заминирована до самой Москвы!

И вся компания весело засмеялась. На своей земле, в своём лесу среди своих они сейчас не боялись никого и ничего, были готовы наподдать чёртовым фрицам еще и еще раз, пока те не побегут в сторону своей проклятой Германии. Парамонов смеялся вместе со всеми, ему было одновременно легче и труднее. Легче – он знал, что мы победим, и никакие силы не смогут в этом помешать. Труднее – он очень хорошо представлял, какой ценой. А еще он по-прежнему не видел себя в победившей стране. Его встреча с окруженцами очень хорошо показала – проканает за гражданина Страны Советов он только при условии своей полной неподсудности и секретности, защищенный фальшивым статусом очень секретного разведчика и диверсанта. До первой проверки. «Как зовут жену товарища Калинина? Сколько стоит батон ситного? Прочти Символ веры!» Ах да, Символ веры сейчас можно не знать, хоть в чём-то он не обмишурится.

Глава 19

Никто не любит ГАИ

– Ген, тебе там видно, есть кто возле сгоревших машин?

– Никого там! Или я не вижу.

– Что, мужики, может прогуляемся тогда до пепелища? Пошукаем чего полезного, что не вывезла немчура?

– Прогуляемся, в смысле поползаем, председатель?

– Василий, вот прямо в точку! Именно поползаем со всей нашей осторожностью, чтоб не потерять столь дорогие жизни от глупой жадности.

– Дядь Саш! Не получится! На перекрестке немцы!

– Едут?

– Не, стоят. Пост поставили. Мотоцикл с пулеметом, вроде два человека. Или три, не видно толком, мельтешат.

– Мотоцикл! С пулемётом! – Мечтательно протянул Парамонов и заработал косые взгляды товарищей. – Чего? Я ж не сказал еще ничего такого!

– Так понятно, что еще не сказал! Генка, слезай уже! Председатель речь говорить будет! – Высказался за себя и Алексея Василь.

– Так понятно! – передразнил его Парамонов. – Обидно просто, мужики, ей-богу, обидно! Эти гады стоят втроём тут, словно бессмертные. Мы что, мимо пройдем теперь?

И они не прошли мимо. У Александра было понимание, что спешить некуда, что эти трое на мотоцикле будут стоять весь день до заката, когда немцы прекращают шариться по белорусским дорогам. В том числе и стараниями общества, между прочим, у фашистов за месяц выработалась тактическая боязнь темноты.

Маскировочные накидки стали непременным атрибутом вылазок, как и боевая раскраска. «Тотальная трусость» взрослых мужчин тоже была в плюс. Всем отрядом они не доползли до перекрестка сотню метров, оставшись лежать в низких ржаных колосьях. А Парамонов пополз вперед. Когда он замирал, то становился похож на островок бурьяна среди пожелтевшей нивы, пропущенный нерадивым механизатором. А вот в движении маскировка сбоила. Одна надежда – кусты между полем и дорогой, вернее перед перекрестком. Иначе он бы и не пробовал подползти ближе.

Крестьяне отличаются хорошо прокачанным терпением, без этого навыка на земле не выжить. Так что они совершенно спокойно лежали в хлебах, пожёвывая вылущенные зерна, как сделала бы Дуняша на их месте. С той разницей, что она бы делала это стоя. Вода во фляжках была, но ею никто не злоупотреблял – больше выпьешь, сильнее станешь потеть. Больше пота – больше грязи, а еще слепни, оводы, мухи. Генка мужественно перенимал сложную науку ожидания и не прекословил, только изредка подрыгивая ногой. Проезжающие периодически через перекресток машины их не напрягали. Председатель умный человек, подставляться не станет, а их самих тут никто с дороги не разглядит. Так что они совершенно не устали лежать, когда через три часа к ним подполз москвич.

– Расклад такой, мужики: это пост фельджандармерии. Вооружение: один пистолет-пулемет, две винтовки и пулемет на мотоцирке. Тьфу ты, на мотоцикле. Стоят и никого не пропускают на ту дорогу, которую мы вчера распахали. Боятся, что она дальше заминирована.