Текст книги "Сомнительная версия"

Автор книги: Юрий Вигорь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 32 страниц)

2

Встретились, где было условлено. Высокий гражданин в зеленой рубахе, пестревшей попугаями и кипарисами, стоял в надвинутой на брови соломенной шляпе и читал газету «Труд».

– Простите, это вы? – пробормотал Иннокентий Иванович. – По поводу летнего домика вы звонили?

– Да, здравствуйте, здравствуйте, меня зовут Альбертом, – протянул руку незнакомец, ослепив золотой улыбкой, неожиданной на его моложавом розовощеком лице.

Они разговорились, быстро найдя общий язык, и неспешно направились к Чистым прудам.

– Послушайте, – ласково убеждал Альберт, придерживая Иннокентия Ивановича под локоть, – ну зачем вам участок в каком-то там садоводческом кооперативе? Во-первых, земли дают всего лишь шесть соток, коза переплюнет.

– Я вовсе не такой уж завзятый огородник, с меня и этого вполне предостаточно, – доверчиво откликался откровенный по натуре Иннокентий Иванович.

– Да бог с вами, что вы такое говорите, – воскликнул с чувством Альберт. Глаза его от нарочитого удивления и чуть ли не испуга метнулись к мятым полям шляпы. – Нет, вы понимаете, что такое земля? Да это же… Единственное, что никогда не девальвирует, не упадет в цене! Иной покупает дачный участок с каким-нибудь покосившимся сараем за пятнадцать тысяч только для того, чтобы иметь право поставить там дом. Не перебивайте, имейте чуточку терпения, – сделал он порывисто предупредительный жест, видя, что Иннокентий Иванович хочет что-то возразить. – Во-первых, – загибал тонкие нервные пальцы Альберт, – в садоводческих кооперативах теснота; это же какой-то общественный курятник: ни единого деревца, какие-то клетушки, заборчики… Вы вечно у окружающих на виду, никакого интима, негде укрыться от любопытствующих глаз. Вас будет постоянно тревожить визг пил, стук молотков. Один сосед только начал строиться, а другой уже ладит над своим бунгало второй этаж для пополнившегося семейства, потому что выдал дочку замуж… Соседи, за редким исключением, будут вашими первейшими врагами и соглядателями. Раздобыли вы, скажем, какой-нибудь дефицитный материал – тотчас же на вас готова анонимка в ОБХСС. Чтобы спать спокойно, вам непременно придется запасаться кипой справок на каждый гвоздь, каждый шпингалет и лист железа, не говоря уже о кирпиче, лесе, трубах, цементе… Потом новая обременительная забота – на чем все это доставить, куда сложить, чтобы те же соседи не растащили. Нет, вы не представляете себе, что значит строиться. Постоянная маета иссушит ваш мозг, душу. Вам будут сниться тягостные сны…

– Я не понимаю, – замешкался, часто смаргивая, Иннокентий Иванович, – вы обескуражили меня этими красноречивыми доводами, но тогда зачем же вы мне звонили?

– Напротив, напротив, – перебил Альберт, – вот здесь-то мы и приходим к самому главному, – подмигнул он весело и хитро, со значительным видом. – Как человек деловой, я предпочитаю с клиентами полную откровенность. Д-да. Скажу искренне и прямо: я дачный маклер. Впрочем, это всего лишь хобби: работа позволяет мне свободно распоряжаться своим временем. Так вот, перейдем к существу вопроса: судя по характеру вашего объявления, крупную сумму вам не осилить, а потому предлагаю вариант попроще и выгоднее для вас во всех отношениях. Купите дом в деревне. У вас сразу отпадет куча забот. Перед всеми этими кооператорами-мичуринцами у вас будут громадные преимущества: строиться совершенно не надо, вы обладатель большого участка в пятнадцать, двадцать соток, рядом лес, река, кругом полная тишь, свежее молоко от хозяйской коровы… Ну чем не райское житье? Идиллия, да и только!

– Но где найти дом в деревне, да еще и сравнительно недалеко? – вздохнул Иннокентий Иванович. – И потом, как оформить покупку? Сейчас ведь с этим, говорят, большие сложности. Не идти же моей жене трудиться в колхоз дояркой?..

– Ну зачем же такие крайности, – снисходительно засмеялся Альберт. – Бумаги пусть вас не смущают. Все трудности с оформлением я беру целиком на себя. На этот счет у меня есть вполне твердые гарантии. Надо знать гражданский, жилищный, земельный кодексы… Д-да. Я в этих вопросах, что называется, собаку съел, могу потягаться с любым нотариусом, – хвастал он. – Вы ведь живете где-то на Юго-Западе, судя по номеру вашего телефона?

– На проспекте Вернадского, – кивнул Иннокентий Иванович.

– Ну и чудесненько. Киевская дорога вас должна устроить. Есть домишко в деревне Лаптево, неподалеку от станции Балабаново. Полтора часа электричкой, а там минут пятнадцать автобусом. Хозяева (их двое) родные братья. Наследовали избу от покойной матери. Хотят всего три тысячи. Мне за хлопоты и информацию – пятьсот рублей. Итого три с половиной обойдется эта роскошь вам. Дешевка! Двести я беру авансом, прежде чем познакомлю с хозяевами и отвезу на место. После оформления – полный расчет. Ну как, устраивает мое предложение?

– В общих чертах, конечно. Надо только посоветоваться с женой, съездить посмотреть, обсудить…

– Само собой, – улыбался благодушно Альберт. – На семейном совете надо взвесить все «за» и «против». Дело серьезное. Не козу купить… Я вас ни боже мой не тороплю.

«Сдались ему эти козы, – подумал Иннокентий Иванович. – Он хоть и ловчила, а в вопросах этих знает толк; резон в его словах есть. Лучше уж иметь дело с откровенным маклером, чем с честным дураком… А цена вроде подходящая».

Условились ехать в Лаптево утром в ближайшую субботу.

– Сперва познакомитесь и договоритесь с одним из братьев, он живет поблизости, в райцентре, – сказал Альберт. – С другим уже после… Я вам часиков в десять позвоню. Не забудьте же захватить сразу половину суммы! А для меня – аванс, – напомнил он.

Иннокентий Иванович по приходе домой снова засел за шестую главу.

«…Варвары укоротили волосы, обезобразили лица искусственными ранами и оплакивали своего отважного вождя.

Останки Аттилы положили в три гроба – один золотой, другой серебряный, третий железный – и предали земле ночью: рядом с золотыми чашами, доспехами и оружием бросили трупы рабов, что копали могилу. Закончили обряды шумным пиром, предаваясь веселью.

После его смерти варварские вожди заявили притязания на царское достоинство, а многочисленные сыновья стали оспаривать верховную власть и наследство.

Старший сын Эллак был убит первым, затем последовала очередь его брата Денгизиха… Империя гуннов распалась при первом же нашествии ингуров, населявших Сибирь… Но этот стремительный и, казалось бы, позорный переворот только послужил к славе Аттилы и доказал всему миру его злой гений: что ни говори, а этот человек умел сплотить миллионные орды. Жизнь недавнего владыки мира лишний раз подтвердила простую истину – человек скорее создает, нежели встречает слепо свою судьбу…»

3

Старший из братьев Черемисиных, Андрей Ефимович, жил на окраине Боровска в большом, крытом шифером доме с мезонином, рядом зеленел раскидистый яблоневый сад, вдоль забора теснились клетки с деловито и непрестанно шуршавшими травой кроликами…

– Я вас представлю как шурина, – предупредил загодя Альберт, когда они шли пыльной и извилистой улочкой от автобусной остановки. – Вы с ним особо не откровенничайте. Человек он со странностями, временами на него находят, знаете ли, приступы упрямства и несговорчивости, к тому же пять лет назад ослеп из-за болезни. Постоянная погруженность в себя, фиксированные идеи, если эти рудименты можно назвать идеями… С братом они видятся редко, отношения натянуты. Да и наведываться сюда тому недосуг. Вы не поверите, сколько труда и изощренной дипломатии стоило мне оформление всех необходимых бумаженций в соответствии с буквой закона. Старуха умерла полгода назад, изба так и стояла, не записанная ни на кого. Месяц-другой – и прибрал бы к рукам колхоз, выплатил лишь страховку. Но я все уладил.

…На стук им открыла дверь девочка лет двенадцати.

– Кто там, Маша? – послышался с веранды сипловатый баритон.

– Это я, Альберт. Вот шурина привез, – представил он Иннокентия Ивановича. – Историк и обаятельный человек. На него оформлять дом будем.

– А мне все едино, хоть академик, хоть слесарь, – сказал слепой и уверенно шагнул навстречу. – Лишь бы человек был хороший в родительском доме, пьянок не чинил, девок блудливых не возил, не поджег часом.

– Помилуйте, Андрей Ефимович, какие пьянки, какие уж тут блудницы… – смущенно хмыкнул Иннокентий Иванович и заморгал белесыми ресницами. – Я человек семейный, работаю день и ночь над диссертацией. Для меня главное – абсолютный покой и чистый воздух. А поджигать… Какой резон, если деньги плачу?

– Деньги деньгами, они шальные у иного, не в обиду будь сказано, – заметил слепой. – Вы ведь очумели там, в городе, от суетни, бензина и давки в автобусах, а тут, на приволье, глядишь, кровь шибанет в голову, блажь часом найдет.

…В Лаптево он взял поводырем свояка Николая, который жил рядом, – заросшего двухдневной щетиной мужика лет тридцати пяти.

Добирались сперва на попутке, а потом от шоссейки, чтобы сократить путь, прямиком через поля скошенного клевера.

– Давненько, давненько не бывал я в этих местах, – вздыхал по временам слепой, останавливаясь у какой-нибудь рощицы и отирая костяшками загрубевших пальцев слезящиеся глаза.

Пятистенок был большой, две комнаты в каждой половине; высился он на метровом кирпичном фундаменте шагах в ста от проселка, который убегал глинистыми извилинами за холмы, теряясь в лесах. Стены дома обшиты тесом, краска облупилась, изгородь заметно покосилась, огород зарос бурьяном. Малина вымахала чуть ли не в человеческий рост. Кругом полная заброшенность, сиротливое запустение. Да и кому было смотреть за хозяйством, если восьмидесятилетняя старуха перед смертью два года тяжело болела. Хорошо хоть, сердобольные соседи изредка помогали ей по мелочам, приносили воду, дрова.

Иннокентия Ивановича несколько смутил внешний вид избы, неухоженной, с мутными, потрескавшимися стеклами в чуть перекошенных створках.

– М-да, – причмокивал он губами и топтался под окнами. – А не завалится ли сия обитель через пару лет?

– Да ты погляди хорошенько, – воскликнул с обидой в голосе слепой. – Стены обшиты доской, кровля напущена на полметра, дождь не засекает…

– А как под обшивкой, не гнилые ли бревна? – постукивал по дереву ключами Иннокентий Иванович и слушал озабоченно, какой идет звук.

– Чего? – опять обидчиво вскинул голову слепой. Влажные, слипшиеся ресницы его дрогнули над отечными веками. – А ну-ка, Никола, сбегай в сарай, принеси топор, дай недоверчивому гражданину.

Никола живо метнулся к дровянику, принес красный от ржавчины топор. Андрей Ефимович шагнул к Иннокентию Ивановичу и с вызовом просипел:

– На, рви!

– Что рвать? – испуганно отшатнулся тот и удивленно округлил глаза.

– Рви, ядрена мать, обшивку. Сейчас убедишься – сгнили венцы или нет.

– Но зачем же портить? Я ведь просто так спросил, – отнекивался Иннокентий Иванович и малодушно отступал к сараю.

– Нет, ты рви! – напирал слепой. – Хочу, чтоб товар был лицом виден. Начистоту! Мой покойный родитель, как ставил оклад, бревна эти в навозе выдерживал для крепости. Не на продажу, навечно строил! А ты сомневаешься – гнилье, дескать. – Он шагнул к стене, пошарил по ней рукой, вставил топор в паз между досок и резким уверенным рывком отодрал напрочь одну из них. – Гляди! Ну как? – с угрожающим выжиданием бросил он.

Казалось, в эту минуту для него было уже не столь важно продать родительский дом, сколько доказать свою правоту, защитить задетую фамильную честь Черемисиных. Желваки на его скулах набрякли, лицо было мрачно, руки вздрагивали. Он с напряженным молчанием ждал, какой будет произведен эффект. Дерево потемнело от времени, но нигде не было и следа гнили, червоточинки от жучка.

– Действительно, все сохранилось в отличном виде, – нарушил тягостное молчание Альберт. – Товар – первый сорт! Можно заворачивать. У покупателя претензий нет, – подмигнул он Иннокентию Ивановичу и, подойдя к слепому, опустил с умиротворенным видом руку на плечо: – Андрей Ефимович, право же, не стоит по таким пустякам горячиться и портить еще не проданное строение.

– Нет, ты погоди, – сбросил тот резким жестом его руку. – Я хочу, чтоб все было честь честью. Я, может, если гражданин сомневается, и не продам… – Он уверенно двинулся вдоль стены, нащупал угол. – Теперь здесь отдираем, – снова поднял он угрожающе топор.

– Не надо! Ради бога, не надо, – кинулся к нему с воплем отчаяния Иннокентий Иванович, но не успел остановить.

Кра-х-х-х! – снова затрещала жалобно доска и отлетела в сторону.

На лице Иннокентия Ивановича отразились такая мука и боль, словно ему выдернули по ошибке здоровый зуб.

– Я верю вам, Андрей Ефимович, верю! – умолял он, забегая то сбоку, то сзади.

– А ты верь, да проверяй, – размахивал в запальчивости слепец топором. – Может, мужик обманет, гнилушку трухлявую подсунет за две тысячи.

– Как за две? – пробормотал Иннокентий Иванович и уставился на Альберта, который в эту минуту сделал ему страшные глаза и приложил палец к губам.

Андрей Ефимович, казалось, и не слыхал в смятенности этих слов. Он бросил топор наземь и отступил к забору:

– Эх, да ежели б я зрячий был, разве ж продал? Ни в жисть! Сам бы ездил сюда, на огороде трудился. Участок ведь – тридцать соток! А вода здесь какая… Ключевая! Ты не гляди, что колодец рядом, не поленись под горушку спуститься, холоднющая в роднике там – зубы ломит. Прет, как нарзан, из-под земли. – Он помолчал и отер рукавом рубахи взопревший лоб. – Ежели б Федька хоть летом наезжал сюда по выходным, я б свою половину ему даром отписал. Все же как-никак родились мы здесь; отец да мать с братьями на погосте в землю опущены. Да что говорить… Укропник он! – сказал в сердцах Андрей Ефимович.

– Укропник? – засмеялся Альберт.

– Это я брата Федьку так прозываю. Дом от тещи у него в деревне на Десне: выращивает цветы, рассаду, петрушку-моркушку… Продает на базаре. А ведь работает в Подольске на электромеханическом заводе, слесарь-инструментальщик высшего разряда. Три сотенных в месяц замолачивает. Хоть и родной брат, а за мелочность недолюбливаю его.

– Зато помогает выполнению Продовольственной программы, – заметил дипломатично Альберт.

– Да уж! – хмыкнул саркастически слепой. – У него своя программа – личная. Деньгу копит. Не говорю уж про «Жигули», а небольшой реактивный самолет в точности мог бы купить. Ну да каждому, как говорится, свое… – Он прислушался к отдельному звону ботала за рекой, где пастух гнал по скошенным жнивьям стадо, повертел головой из стороны в сторону, словно встревоженный чем-то, и неожиданно спросил: – Иннокентий Иванович, ты где?

– Я здесь, здесь, – откликнулся тот и заспешил к нему семенящей походкой от крыльца, где еще раз оглядывал придирчиво веранду и крышу, постукивал для проверки по доскам порога. – Кровлю смотрел. Шифер положен прямо на стропила или поверх старого железа? – спросил он с оттенком робости в голосе.

– В крыше, значит, тоже сумлеваешься? – дрогнули брови у Андрея Ефимовича. – Сейчас и ей устроим проверку. – Он вскочил с неожиданным проворством и стал шарить руками по земле, отыскивая топор. – Никола! – крикнул он. – Ну-ка приволоки сюда из сарая лестницу.

– Да отличная кровля, бросьте вы. Зря! – веско сказал Альберт.

– Хорошая кровля, вижу и нисколько в этом не сомневаюсь, я просто так спросил, – оправдывался, забегая впереди слепого, Иннокентий Иванович и растопырил комично при этом руки. Он уже сожалел о столь неосторожно сорвавшемся у него вопросе. – Ну что вы, ей-богу, за человек!.. Слова нельзя сказать. Ведь я покупатель, могу же просто из любопытства поинтересоваться. Беру дом, беру! Согласен!

– Нет, ты уж проверь, – решительно отстранял его слепой. – Твое законное право. Тебе здесь жить. У нас, у Черемисиных, все без обмана…

– Нельзя же так, – миролюбиво и чуть ли не заискивая говорил Иннокентий Иванович. – Какой вы, право… Пойдемте лучше в дом, сядем перекусим.

– Да-да, покупку надо непременно хоть пивом обмыть, – поддакивал Альберт. – А заодно подпишем заготовленные мной бумаги, прежде чем ехать к нотариусу. Контора сегодня работает до трех. Время нельзя терять.

Он выбрал минуту, когда Андрей Ефимович с Николаем вошли в горницу, а они с Иннокентием Ивановичем остались наедине, и с торопливой деловитостью спросил:

– Значит, берете? Сомнений нет?

– Беру, – вздохнул Иннокентий Иванович, чувствуя, что у него снова начинается мигрень. – Кстати, – добавил он, – ведь Андрей Ефимович отдает дом за две тысячи, а вы говорили – три.

– Но вы забыли, что есть еще младший брат Федор, тому надо дать непременно две тысячи. На меньшее не согласен ни в какую, – раздраженно выпалил Альберт. – Все должно оставаться в полнейшей тайне, чтобы после не возникло разногласий. Ваше дело – получить бумаги и заплатить, как договорились. Так согласны, черт возьми?

– Ну что ж… Хорошо, – проронил Иннокентий Иванович. Он чувствовал неловкость положения, неприязнь от сознания, что участвует в обмане слепого. «В конце концов, какое мне до всего этого дело, – пытался успокоить он себя. – Богу – богово, а кесарю – кесарево. Не вмешиваться же мне в их расчеты и устанавливать справедливость! Еще, чего доброго, все сорвется…»

– Значит, так, – подытожил Альберт, раскрывая папку. – Ввиду сложности оформления деревенских домов предпринимаем следующий маневр: каждый из братьев подписывает Иннокентию Ивановичу договор жилого найма домовладения на сто лет. Согласно жилищному кодексу это вполне законно. Да и заверять нигде не надо. В случае чего такой документ имеет юридическую силу. Черкните, Андрей Ефимович, здесь внизу, а я сейчас приглашу двух соседей, которые удостоверят подписями, что текст договора вам, как слепому, зачитан вслух.

– Не согласен я, – нахмурился Андрей Ефимович.

– Как не согласны? – опешил Альберт.

– Не согласен, чтоб соседи… Им-то какое дело? Лишняя болтовня после пойдет, а у меня здесь родня в деревне… У нас все должно быть на доверии, на честном слове. Ты, может, не веришь мне? – отодвинул он листок с договором.

– Ну ладно, ладно, пусть будет по-вашему. Ставьте подпись, – направлял Альберт руку слепого. – Но доверенность на управление домом и завещание вы ведь не откажетесь подписать у нотариуса?

– Это можно, – коротко отрезал тот.

– Ну вот и чудесно. Одна бумага подписана. Деньги Иннокентий Иванович заплатит, когда окончим оформление. А сейчас можно и закусить. Возражений, надеюсь, ни у кого нет?

Иннокентий Иванович сидел с сумрачным видом, вяло жевал бутерброд, слушал болтовню Альберта о какой-то приключившейся с ним недавней истории. И потом, когда наконец рассчитались, мигрень по-прежнему не проходила, не покидало тягостное чувство.

Альберт подбадривал, пытался развлекать его разговорами, пока мчали на такси в Подольск, к Федору, условиться и оформить окончательно все в тамошней нотариальной конторе.

– Надо ковать железо, пока горячо, – наставлял Альберт. – А то ведь этот фрукт, чего доброго, набавит цену. С него станется. Такие дела надо обстряпывать быстро и четко. – Затем он обронил с хвастливым видом, что без него Иннокентий Иванович, может быть, и вовсе не купил бы ничего в этом году. – Я человек действия, меня вдохновляют подобные предприятия, – разглагольствовал по дороге Альберт. – Они скрашивают сон жизни и поднимают тонус. Алкоголь? Женщины? Нет, это не для меня, не заполняет вакуум души… А душу надо чем-то пьянить, нужен какой-то катализатор. Нет, шика я не люблю, но мне нужна гарантия обеспеченности. Я стал изобретателен только в силу необходимости…

«Экий болтун, – досадовал на его трескотню Иннокентий Иванович. – Его энергию и предприимчивость, да в гуманных целях… – Он думал было спросить, где работает Альберт, но решил, что тому ничего не стоит и солгать. – Поскорее бы разделаться окончательно», – морщился Иннокентий Иванович, чувствуя к своему спутнику все большую и большую неприязнь, но вместе с тем сознавая, что без него в этой затее он, наверное, не смог бы ступить и шагу, так как начисто лишен деловитости и умения быстро находить с незнакомыми людьми общий язык.

«Почему даже это простое благо – жить в деревенской избе, не нужной никому, где я намеревался обрести покой, дается ценой уступок совести, какими-то хитромудрствованиями с оформлением, сделкой с жуликом?» – размышлял Иннокентий Иванович и вспоминал разговор с женой накануне, когда она корила его, что он размазня и чистоплюй, абсолютно не умеет устраиваться в жизни…

«Да-да, – повторял он мысленно про себя, – приобретая какие-то внешние блага, мы неизбежно должны поступиться чем-то в себе… Древняя, как мир, альтернатива».

Мысли его снова вернулись к незаконченной шестой главе, он думал о том, что при всем свирепом высокомерии Аттилы тот положил основание республики и способствовал рождению в век феодализма духа коммерческой предприимчивости. Спасаясь от меча гуннов, жители Падуи нашли убежище на островах Адриатики, где возникла Венеция. Но сознавал ли сам Аттила последствия своих действий? Был ли достаточно дальновиден? Нет, он не мог подняться выше честолюбивых притязаний, оттого и не был счастлив… Владыка мира тоже оставался, по сути, всегда одинок.