355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Юрий Вигорь » Сомнительная версия » Текст книги (страница 15)
Сомнительная версия
  • Текст добавлен: 30 марта 2017, 11:00

Текст книги "Сомнительная версия"


Автор книги: Юрий Вигорь



сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 32 страниц)

3

Все стены длинного коридора правления колхоза были увешаны красочными плакатами, и у всякого, кто входил сюда впервые, от их обилия начинало рябить в глазах. Хотя большинство плакатов и имело прямое отношение к сельскому хозяйству, но вызывали некоторое недоумение призывы «Не стоять под грузом», «Работать со страховкой при монтаже высоковольтных передач» и «Не кантовать тару с бьющимися предметами».

Из-за двери председательского кабинета доносились оживленные голоса. Низкий молодой начальственный баритон распекал кого-то:

– А я говорю – не дам тебе других лошадей! Этих возьмешь, и точка!

– Что же я, хуже всех, выходит? – надсадисто частил тенор в ответ. – Загоняют как квочку, да еще и с лошадьми норовят обойти. Ну ладно меня, а бригаду мою зачем обижать, Василий Борисович? Думаете, Афанасий все стерпит? Я-то, может, и стерплю, я человек такой, что, может и не согнусь, а как люди с сенокоса разбегутся? Опять же – кто будет тогда виноват?

– Я загодя наказывал, чтоб поймали и стреножили Голубка. Тогда не увел бы он в тундру табун. Ты меня послушал? Нет, ты ответь: послушал ты меня или нет? Молчишь, нечего возразить! А… То-то!

– Дак я ж говорил ребятам своим…

– Говорил ли, не говорил – не знаю, не присутствовал. Да меня это и не волнует. Ты бригадир. Главное – не сделали так, как наказывал. Хочешь других лошадей – дуй в тундру, лови Голубка да пригоняй табун. И никаких больше разговоров. Все, Афанасий, не отнимай у меня время, не будем толочь воду в ступе.

Дверь с треском распахнулась. Высокий мужчина в телогрейке и подвернутых до колен броднях буркнул что-то раздраженным, наболевшим голосом и быстро прошел к выходу, шаркая голенищами так, что, казалось, вот-вот посыплются искры.

Куковеров выждал некоторое время в коридоре, благоразумно дав поостыть председателю после разговора. Наконец встал, решительно постучался и, не дожидаясь ответа, вошел.

– Добрый день, Василий Борисович! Моя фамилия Куковеров, – подчеркнуто делая ударение на последних словах, сказал он таким тоном, словно упоминания одной фамилии было вполне достаточно, чтобы рассеять неловкое замешательство на лице председателя, и не требовалось никаких дальнейших пояснений – кто он и откуда прибыл.

Председатель наморщил лоб в тщетной попытке вспомнить, где бы мог слышать названную фамилию, и несколько смутился под взглядом приезжего, забыв пригласить гостя сесть. Куковеров, впрочем, нисколько не обиделся. Лицо его светилось немеркнущим оптимизмом, какой-то обезоруживающей открытостью, но без малейшей тени подобострастия.

– Читал о вас в газете «Правда Севера» статью, – говорил он и щурил в добродушной усмешке глаза.

– Да вы проходите, товарищ, присаживайтесь, – шагнул ему навстречу председатель и протянул руку. – Статья-то, в общем, была не обо мне, а по поводу пятидесятилетия нашего колхоза. Обо мне уж постольку-поскольку. Пару строчек. К слову, можно сказать, упомянули, – вяло оборонялся хозяин кабинета от подкупающей лести, однако большие мясистые уши его заалели от прилива крови и блеск маленьких, чистейшей голубизны глаз стал мягче и чуть влажнее.

Куковеров, продолжая держать чуть влажноватую пятерню председателя, смотрел не мигая тому в глаза с видом едва сдерживаемого восхищения. Наконец с явной неохотой он отпустил руку, отступил на шаг от стола и быстрым взглядом окинул маленький кабинет, где рябило в глазах от обилия плакатов, на секунду задержал внимание на застекленном шкафу с какими-то папками, справочниками и стоящей на верхней полке костяной фигурке, изображавшей несущихся во весь опор оленей в упряжке, – подарке местного умельца к дню рождения председателя. Одобрительно хмыкнув, Куковеров откинул полу плаща, уселся на стул и с развязной ленцой закинул ногу за ногу.

– Да-да, – словно продолжая нечаянно прерванную мысль, говорил он значительным тоном, – колхоз-миллионер, под началом энергичного молодого руководителя. О таких людях надо писать и писать, таких людей, как вы, надо популяризовать, вы должны делиться с другими своим опытом как можно шире…

– Я ведь здесь только третий год, – заметил председатель.

– Ну и что из того? – сделал Куковеров порывистый жест рукой, словно предупреждая ненужные объяснения. – Важно, что колхоз богатеет, дела идут не по нисходящей линии, а по восходящей. Курс правильный держите, Василий Борисович… Курить у вас, надеюсь, можно?

– Да-да, конечно, курите, – подвинул к краю стола пепельницу председатель, все еще стараясь вспомнить гостя.

– Не знаю, доводилось ли вам читать мои статьи, – сказал Куковеров, – я ведь больше печатаюсь в областной прессе, хотя изредка мои публикации бывают и в центральной печати… Впрочем, вот, извольте, представлюсь официально, – протянул он весьма потрепанный корешок с жирной, чуть смазанной печатью. Из удостоверения явствовало, что предъявитель его является внештатным корреспондентом районной газеты «Трибуна земледельца».

– Вы что же, собираетесь печатать статью о нашем колхозе в вашей областной газете? – с недоумением спросил председатель, возвращая удостоверение Куковерову.

– Не исключено, отнюдь не исключено, но я к вам, собственно, с предложением несколько иного рода.

Куковеров сделал паузу и после глубокой затяжки выпустил дым из ноздрей.

– Что, если мне задержаться здесь у вас на месячишко – а это я могу устроить при желании – и написать историю вашего колхоза? – вскинул он глаза на председателя. – Думаю, мне удастся договориться с областным издательством в Архангельске, чтобы напечатать брошюру тиражом, скажем, в две тысячи экземпляров. Понятно, за счет колхоза. Стоить это будет сущие пустяки. Полагаю, что выпуск такой брошюры ваше районное начальство только поприветствует. Сейчас есть такая линия – популяризовать колхозы-миллионеры, особенно те, что находятся в труднодоступных для прилива населения северных районах. В среднерусской полосе начинание это уже привилось, написаны десятки подобных брошюр, и они немало способствуют притоку населения в деревни. Не вам объяснять, сколь пристальное внимание сейчас уделяется Нечерноземью: снимаются фильмы, пишутся романы, поэмы… Брошюру можно разослать в вербовочные пункты, в бюро трудоустройства…

Предложение Куковерова несколько шокировало председателя. Мимика его лица была крайне живая, быстро сменяющаяся. Он жадно слушал, в то время как гость развивал во всей красочности заманчивую перспективу.

– Пройдут годы, – все больше увлекаясь, говорил Куковеров, – и что будет знать молодое поколение колхозников о труде своих отцов и дедов, о встречных препятствиях, которые приходилось преодолевать в борьбе с суровыми условиями Севера? Это же страницы нашей истории. К тому же знаменательная дата – пятидесятилетие колхоза! Неужели никто всерьез не заинтересовался?

Председатель развел руками и виновато улыбнулся, как бы давая понять всем своим видом, что где уж тут, кто удостоит нас, грешных, подобным вниманием. Живем, можно сказать, на краю света. Литераторы нас, увы, не посещают…

– Написать такую историю, конечно, здорово было бы, – вздохнул он и откинулся на спинку потертого кресла. – Вы меня прямо-таки огорошили вашим предложением… Д-да. А о каких колхозах, говорите, написаны уже истории?

– Да господи! – запальчиво воскликнул Куковеров. – Десятки колхозов в среднерусской полосе! «Гигант», «Маяк», «Рассвет»…

– Это какой же «Рассвет», не Пудожского ли района? – встрепенулся председатель, задетый чувством ревности.

– Нет, не Пудожского, речь идет о козельском «Рассвете», он на другой широте, – утешил его Куковеров.

Хотя на просторах России были десятки колхозов с подобными названиями, которые, в сущности, сами по себе ничего еще не говорили без конкретной области, района, но почему-то упоминание этих шаблонных названий успокоило председателя, и он утвердительно закивал, как бы подтверждая, что не сомневается в реальности таких колхозов и в том, что истории их написаны.

– Сейчас только предложи, – убеждал Куковеров, – любой дельный председатель ухватится за полу пиджака, чтоб написали историю именно его колхоза. Понятно, если это не какое-нибудь захудалое хозяйство…

– Да уж конечно, – покачивал головой молодой председатель и барабанил по столу пальцами.

– У вас здесь для меня что привлекательно, скажу откровенно, так это несколько необычная структура хозяйства, северная приморская экзотика. Колхозники и рыбу ловят, и зверя морского промышляют на льду, и вместе с тем у вас, как я узнал из газеты, молочнотоварная ферма… Может, это будет лучшая история о поморах, объединенных колхозом! Север, сами понимаете, притягивает внимание. Сейчас многие поехали бы с охотой на Север, важно только подсказать людям, куда ехать, обрисовать, так сказать, конкретную ситуацию. Да и для местных жителей рассказ об их крае, труде поморов будет, как мне кажется, интересен. Ох и написал бы я о вас историю!..

– Написать есть о чем и о ком, – зажгясь азартом Куковерова, уже поддакивал председатель.

– На мой взгляд, – продолжал Куковеров, ободренный расположением хозяина кабинета, – брошюру следует строить следующим образом: вначале, разумеется, вводная часть с тезисами, затем краткая климатологическая и географическая справка местности, коротко о богатствах и возможностях края, далее о зарождении колхоза, о первых трудностях, о периоде становления, о сдвиге в сознании людей. Необходимо отметить энтузиастов: тех, кто первыми сдали личных коров, лошадей в зарождающееся хозяйство. Тут, возможно, потребуются определенные архивные данные…

– Дак нету у нас никаких таких архивных данных, вот в чем будет для нас, товарищ Куковеров, первая загвоздка. Д-да. Никто ведь никогда у нас такими делами не занимался, архивов не вели, – сдвинул брови председатель и посмотрел куда-то поверх головы гостя. – Есть тут у нас в деревне, правда, один чудак, записывал от стариков разные местные события. Я не читал, но все это, по-видимому, несерьезно…

«А что, – подумал в эту минуту Коптяков, – ведь ежели толковому человеку взяться за дело и написать историю колхоза, написать, не особо копаясь в бумажных дебрях, а сделать главный упор на то, что достигнуто за последних три года, когда взяли мы ссуду и закупили сейнеры, промышляющие в Атлантике… Дать ему таблицу со сводными показателями, и пусть берет из нее что надо. Такая история может на пользу сгодиться. Отпечатаем, разошлем повсюду в районы, в области. Сам не подумаешь о своей выгоде, другие вряд ли озаботятся. Авось и окажемся на виду. Хоть мы и не хуже и не лучше других колхозов, а проявим подвижничество – дак оценят. Планы планами, а работа с массами тоже немало значит! Да уж… Вот ведь, скажут, Коптяков и тут расстарался. Но не для себя расстарался, прошу заметить. Лично мне славы не надо! А потом, кто знает: может, удастся под эту затею мимоходом выбить дополнительно стройматериалы и технику…»

Глаза его озарились живейшим блеском, он даже слегка привскочил со стула от счастливой идеи, которая неожиданно осенила его. Колхоз хоть и считался рыболовецким, входил в систему Облрыбпрома, но районное управление сельского хозяйства в свою очередь требовало выполнения планов по мясу и молоку. Когда же речь заходила о поставке сельхозинвентаря и стройматериалов, то Рыбпром кивал на управление сельского хозяйства, а там открещивались, говорили: вы не наши, вы рыбаки.

«А мы корреспондента с собой в район прихватим, поедем по вопросам снабжения вместе. Заодно у Сидора Ивановича в Сельхозтехнике интервью возьмем. Может, и станет сговорчивее. А после в Рыбпром наведаемся, про них тоже надо написать страничек десять в истории…» Коптякову идея нравилась все больше, и он уже подумывал, не позвонить ли прямо на этой неделе в Рыбпром.

– …Это не беда, что нет архивных данных, – продолжал меж тем Куковеров. – Можно поговорить со старожилами, старички многое помнят, расскажут с удовольствием… Э, да русский человек ничего не забывает, даже через двадцать, тридцать лет. Архивные данные пусть вас, Василий Борисович, меньше всего беспокоят, этот нюанс я беру целиком на себя, – заверил он. – Далее – о несломимом упорстве и мужестве народа во время Великой Отечественной… Глава о ветеранах, вернувшихся с фронта в родной колхоз. И наконец, о современной жизни, об уровне благосостояния и о тех, под чьим руководством колхоз сегодня растет и богатеет. Можно особо выделить фамильные династии тружеников, если таковые имеются в селе.

– Династии есть, – успокоил председатель.

– Ну и чудесно. Династии – это корни, социальные корни сельского населения, а если есть корни, крепко вросшие в почву, закрепившиеся, так сказать, на данном месте, – всегда рядом будет и молодая поросль. Дорогой вы мой, Василий Борисович, да через двадцать – двадцать пять лет такой брошюре цены не будет, она станет в некотором роде редкостью. Со временем, когда в колхозе откроется небольшой местный музей, а я в это определенно верю, – энергично сдвинул брови Куковеров, – наша брошюра будет экспонироваться на витрине под стеклом.

«Красно говорит, хорошо язык подвешен, – заметил для себя председатель. – Нет, определенно Сидор Иванович против него не устоит. Ежели ловко дело повернуть, может, и удастся выбить новый трактор и тонны четыре цемента…»

– И напрасно, напрасно вы улыбаетесь, Василий Борисович, – сказал Куковеров. – Ничего здесь смешного нет. Придет время, когда в колхозах будут свои музеи. То, что казалось странным вчера, сегодня воспринимается как само собой разумеющееся, как необходимое! Это же ясно видно…

– Дак нет, улыбаюсь я не насчет музея, – чуть смутился председатель, – может, у нас со временем и музей будет, а только пока кроме музея других дел невпроворот. Вспомнил, к слову сказать, о постройке общественной бани, которая особо нужна во время зверобойки. Весной к нам съезжается из окрестных деревень немало народу. У нас ведь три деревушки поблизости, вверх по реке. У наших-то, у чигрянских, при каждом доме своя баня, а вот как съедутся до полсотни человек на промысел, дак тут забота появляется. А без музея мы пока проживем, потерпим.

– Что ж, баня – тоже дело, – понимающе сказал Куковеров. – Шабашников пригласить не пробовали?

– Да как завлечь их в наши края…

– Завлечь можно, главное – обратить на себя внимание в масштабах страны… Брошюру я постараюсь распространить как можно шире… Колхоз-миллионер, руководитель – человек энергичный, вполне современный, с гибкими методами руководства… Кстати, проходя нынче по деревне, я видел тут у одного из домов ненецкие нарты. У вас что же, и ненцы живут?

– Живут. Шесть семей, тридцать два человека. Большинство, конечно, занимается оленеводством, пасут в тундре пять тысяч оленей. Есть и такие, что на общих работах. Один механиком в гараже. Сейчас пора сенокоса, не хватает мужских рук – так ненцы выехали на пожин, косят не хуже наших, приморских…

Как всякий человек, любящий похвастаться своим делом, полагающий, что для других интересно то, что занимает его самого, председатель стал рассказывать о колхозных делах с подкупающей искренностью:

– Заготовляем на зиму сено, силос, косим на пожнях в верховьях рек. Край у нас такой, что, сами понимаете, ничего не посеешь – тундра. Прежде старики так говорили: «Мы не сеем и не пашем, только шапочками машем». Картошку люди садят на приусадебных участках, да не всяк год успевает вырасти: прихватывает заморозками в конце августа. Больше привозной кормимся. Сенца и того только-только удается заготовить на мелких пожнях, чтоб прокормить скотину, но зато уж молоко у нас не привозное – свое! Н-да. Молочнотоварная ферма на сто пятьдесят голов! В прошлом году новый телятник на сто двадцать голов отгрохали.

Куковеров следил за речью председателя с живейшим интересом. Раз уж председатель заговорил о делах колхозных, тут нужно слушать не перебивая, со всем вниманием. Хоть и подмывало вернуться к обсуждению договора с колхозом, обговорить условия, а поспешать не моги – всякому делу место и час надо знать.

– Вот товарищ у меня только перед вами был, – говорил председатель. – Ушел ведь обиженным. Сейчас небось чихвостит меня перед своими бригадниками почем зря. Ехать ему завтра с бригадой в пятнадцать человек на сенокос, а теми лошадьми, что дал ему давеча, недоволен. Хочет взять из конюшни двух молодых жеребцов. А я специально не даю ему тех жеребцов, чтоб проучить. Думаете, каприз? Нет! У нас на том берегу реки против деревни пасся табун – тридцать лошадей, а вожак, сивый уже от старости жеребец Голубок, – хитрющий, бестия. Как стали готовиться ехать на пожни, свозить к берегу сенокосилки, Голубок возьми и уведи табун в тундру. Соображает, стервец, что работать предстоит. Афанасию, то есть бригадиру, я загодя говорил, чтоб стреножил Голубка. Хватит, прошлый год канитель вышла: два дня ловили жеребца, намучились, пока удалось табун в деревню пригнать. Афанасий же на мои слова ноль внимания. Новый дом себе ставит, заботы в голове у мужика… Ну да пусть теперь погоняются за жеребцом, помучаются – наука впредь будет, – усмехнулся председатель и погладил крепкий и круглый, как пятка, подбородок. – Сейчас поехал Афанасий с мужиками на тот берег, ошалел от злости небось. Может, и поймают к вечеру жеребца…

– Любопытный факт, – засмеялся Куковеров, полез в боковой карман за блокнотом, достал шариковую ручку и сделал для себя короткую запись. – Живая, так сказать, деталь из сельской жизни. Любопытно, любопытно…

– Дак у нас здесь можно любопытного много увидеть, – вздохнул председатель и, о чем-то задумавшись, опустил взгляд к раскрытой папке с бумагами.

– Так я полагаю, вы не против моего предложения насчет истории колхоза? – стараясь не показаться навязчивым, мягко спросил Куковеров.

– Я-то не против, надо бы только обсудить с товарищами… На этой неделе рассмотрим на правлении, думаю, возражений не будет. Вы только набросайте черновичок договора. Вот вам для образца, – протянул он Куковерову договор на оформление клуба. – Приезжал к нам месяца три с лишком назад ленинградский художник, клуб расписывал. Бойкий, знаете, молодой человек. Через три дня уже представил эскизы на обсуждение. Мы поглядели: хоть и чудно, но занятно. Утвердили на правлении. Клуб-то новый, большой, а стены были вовсе голы. Зайдешь туда – гулко, как в храме, посмотреть не на что, один бильярдный стол посередине стоит сиротинушкой, глазу не на чем задержаться…

– А теперь, разумеется, есть на чем? – спросил Куковеров.

– Дак конечно. Шесть картин: «Последний шаман», «Танец Арлекина в зимнем саду», «Забой тюленя»… Сейчас, правда, тюленей у нас уже не бьют баграми, технология промысла совершенно изменилась, писал он по рассказам стариков, но все равно забавно. А у пожарного выхода на двух стенах – «Гуси-лебеди над тундрой» и промысловый сюжет «На добыче наваги». Затем прямо против входа: «Чигра на Первое мая». Демонстрация и общее оживление на улицах. Да вы сами поглядите потом. Вполне нормально. По нашей сельской местности многим даже в диковинку. Притащились поглядеть даже бабки, которые по старости давно уже не выходили из дому…

Куковеров быстро пробежал глазами договор: «Мы, нижеподписавшиеся, колхоз „Свобода“, именуемый в дальнейшем заказчиком, в лице председателя Коптякова В. Б. – с одной стороны, и исполнитель – художник Петушков В. В. – с другой стороны, заключили настоящий договор о нижеследующем: заказчик берет на себя обеспечение материалами, изготовление щитов для монументальных многофигурных композиций, обеспечение исполнителя жильем, а исполнитель обязуется выполнить работы по оформлению клуба в срок, к первому октября. Оплата производится по мере исполнения работ в зависимости от категории сложности: многофигурная композиция – 180 рублей за квадратный метр, трехфигурная композиция – 60 рублей, двухфигурная – 49 рублей, однофигурная – 30 рублей. Общая стоимость исполнения эскизов, монументальных композиций и оформительных работ – 12 675 рублей (двенадцать тысяч шестьсот семьдесят пять рублей). Стоимость материалов: кисти, лаки, разбавитель, краски и меловая бумага, кроме того, пятьсот рублей. По заключении договора исполнитель получает от заказчика в качестве аванса одну тысячу рублей».

– А кто, простите, принимал по окончании работ эту стенную живопись? – поинтересовался Куковеров.

Председатель смутился.

– Мы, – словно защищаясь, возвысил он голос. – Создали специальную комиссию из членов правления колхоза. А кто ж еще? Наш клуб, нам живопись и принимать. Главное-то дело, чтоб самим нравилось.

– Что ж, это хорошо, что без лишней волокиты, без трудностей… – кивнул Куковеров. – Кстати, давайте сразу оговорим некоторые чисто практические моменты относительно оплаты. Ориентировочно я напишу четыре-пять авторских листов. Слишком растягивать вашу историю не стоит.

– А это как понимать – авторский лист? – полюбопытствовал председатель.

– Авторский лист – двадцать четыре машинописные страницы, – пояснил Куковеров. – Понятие чисто условное, но для нас, людей пишущих, необходимое. По обычным издательским нормам оплаты – четыреста рублей за авторский лист, но надо еще учесть работу по сбору материала плюс оплата суточных, пока я буду жить здесь, и расходы, которые потребуются на две-три поездки в Архангельск. Придется, наверное, в архивах покопаться… Думаю, всего выйдет что-то около трех тысяч рублей, – сдвинув брови и растягивая слова, говорил Куковеров, словно предчувствие большой и важной предстоящей работы, ответственность, значительность ее уже легли на его плечи и с этой минуты он готов был целиком отдать ей все свои силы.

– Ну что ж, – пожевал пухлыми губами председатель и полистал бумаги в лежавшей перед ним папке. Откровенно, он ожидал, что с него запросят больше, а такой пустяк, как три тысячи, почти не озаботил его.

«Черт с ним, – подумал он, – ради такого дела и тридцати тысяч не пожалею. Не в одном, так в другом определенно уж польза будет».

– Да, – спохватившись, добавил Куковеров, – еще одна маленькая деталь: тридцать процентов от договорной суммы я попрошу выдать мне авансом после заключения договора. Сами понимаете: могут возникнуть непредвиденные расходы. Придется общаться с людьми…

– За авансом дело не станет, – сразу же согласился председатель. – Мы привыкли людям доверять. Впишите в договор пункт, где будет оговорен аванс, тогда наш главбух не станет ерепениться. Договор-то будет утвержден на правлении.

– Значит, завтра все решим окончательно? – поднялся Куковеров.

– Да-да, завтра к вечеру все и решим, – заверил его председатель. – Не забудьте завтра утречком проект договора занести, – напомнил он, когда гость уже стоял в дверях.

– Непременно, – улыбнулся Куковеров, зажимая в руке записочку к Дашутке, дежурной по гостинице.

Куковеров поднялся на второй этаж, постучал в дверь с табличкой. Дашутка сидела в служебной комнатке и вязала шерстяные чулки. По совместительству она была и библиотекарем; стеллажи с книгами стояли в одном из номеров.

Она встретила гостя радушно, подхватилась, засеменила по коридору, отперла двухместный номер, откуда резко ударило застоялым воздухом, еще хранившим, казалось, запах прежнего жильца.

Куковеров прошелся по комнате, поскрипывая половицами, глянул в окно на реку, на череду изб вдоль улицы.

– А что, ленинградский художник жил в этом номере? – поинтересовался он.

– Точно, в этом, – ответила Дашутка. – А вы почем знаете? Сказывал вам? Знакомцы, поди? Вы что ж, тоже художник будете?

– В определенном смысле, конечно. Хотя прежде учился в университете, интересовался диалектикой, но вовремя бросил.

– Это насчет материализма?

– И материализма в известном смысле тоже, – усмехнулся он. – А вообще-то я литератор, свободный художник, странствующий рыцарь пера, так сказать. Рыцарь без страха и упрека, если выражаться, избегая ложного пафоса. Буду писать историю вашего замечательного колхоза. Историю со дня основания и до наших дней. Может быть, и для тебя в этой истории отыщется местечко…

Он подмигнул и со значением посмотрел на Дашутку. Лицо ее с несколько удлиненными раскосыми глазами, придававшими ей оттенок милого лукавства, тронула ироническая усмешка.

– Экая ты ладная да расторопная, – добавил Куковеров. – Хозяюшка…

Она вспыхнула пунцовыми пятнами. Рука ее торопливо прикрыла вырез блузки, но, словно стыдясь этого жеста, она откинула со лба прядь светлых прямых волос, глянула на него твердо и как бы с вызовом, чуть прикусив зубками верхнюю губу.

– А чего про меня писать, моя работа нехитрая, по мне все одно – хоть пишите, хоть не пишите… Мне оттого зарплату не набавят. Я не колхоз, какая у меня история…

– Замужем? – мягко спросил он.

– Ишшо не была. Кавалерятся тут некоторы, да все каки-то непутевы.

– М-да, – он прошелся, пружиня сухопарыми ногами, по команте, сел на кровать, качнулся раз-другой, поскрипывая пружинами.

– Ну, пойду я, – сказала она. – Вы отдыхайте с дороги. Ежели чай захотите, так я запарку дам, у меня еще горячая в чайнике.

– Спасибо, спасибо, милая, – кивнул он. – Это потом, потом чаевать будем, а ты сейчас вот что скажи: бухгалтер у вас молодой или в летах?

– Да где молодой, – махнула она рукой, – шестьдесят годов Венидикту Ермолаевичу нынешней зимой сполнилось.

– Ну и как он, ничего?

– Чего – ничего? – заморгала она.

– Ну, вообще… – покрутил он рукой в воздухе. – Вредный мужик, зажимистый или душевный?

– Башковитый, конечно, раз двадцать лет с лишком на одном месте. На его времени семь – нет, вру – восемь председателей сменилось а он всех пересидел, потому как тертый. Да и вот, сказать, до Василия Борисовича Коптякова у нас три месяца председателя не давали. Венидикт Ермолаевич за все один справлялся, кругом довольны были. А как назначили, значит, Коптякова, у них перво время вражда была, пока не обнюхались, не распознали характеров друг дружки. А теперь – ничего, признал Венидикт Ермолаевич Василия Борисовича. Да вы, если поживете у нас сколько, сами его узнаете… Так я пойду?

Дашутка вышла в коридор. Куковеров снял полуботинки, прилег на постель и в задумчивости прикрыл глаза.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю