Текст книги "Капитан Быстрова"

Автор книги: Юрий Рышков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

23

Несколько дней спустя, когда Быстрова в своей маленькой комнатке укладывала чемодан, готовясь к отъезду в Батуми, к ней заглянули замполит Станицын и капитан Мегрелишвили. Наташа обрадовалась, приготовила чай, усадила офицеров за стол. Она рассматривала близких и милых ее сердцу однополчан, будто не видела их целую вечность.

Еще недавно Арчил Мегрелишвили летал с ней в одном звене. Их командиром был Никитин… «Славная тройка мы были!» – с грустью подумала Наташа. Теперь Мегрелишвили был командиром звена. Полк Смирнова почти на одну треть был укомплектован молодыми летчиками. За два с лишним месяца беспрерывных боев много пилотов выбыло из строя. Некоторые – навсегда, другие находились на излечении в госпиталях. Наташе тяжело было узнавать о потерях, в свое время скрытых от нее товарищами.

Яков Иванович Станицын, неторопливо попивая чай, говорил о Наташином отдыхе, советовал ей не грустить и набираться здоровья.

Мегрелишвили рассказывал о грузинских обычаях и гостеприимстве, шутливо уверял Наташу, что в селении в ее честь будет устроен настоящий пир, просил не забывать своих товарищей и выпить за них добрую чарку вина.

– Выпью обязательно! – обещала Наташа.

– Ты заезжай и к моим родным. Поживи у них недельку! До моего дома от Батуми – пустяк. Поездом до станции Натанеби, а там – на Махарадзе… Я тебе адрес дам и подробный план начерчу…

– Разрешите войти? – раздался за дверью знакомый голос.

– Милости просим! – обрадовалась Наташа.

На пороге стоял командир полка. Станицын и Мегрелишвили встали.

Смирнов пожал всем руки, приговаривая «добрый вечер», и, потрепав летчицу по плечу, спросил:

– Когда же твой поезд, болящая?

– Завтра в одиннадцать.

От предложенного чая Смирнов отказался.

– В одиннадцать? – переспросил он. – Завтра в семь десять надо быть на аэродроме! Приказано свыше… И вы, капитан, тоже будьте готовы к вылету…

– Слушаюсь, товарищ гвардии полковник.

– Вам надлежит быть на старте в семь ноль-ноль. Стартуете в семь пятнадцать одновременно с Быстровой… Ты сможешь вылететь? – повернулся он к Наташе. – Как у тебя с ногой?

– Очевидно, смогу… Рука и нога не совсем еще… Пожалуй, трудновато…

– Нечего рассуждать, раз приказано! – строго проговорил Смирнов.

– Слушаюсь, товарищ гвардии полковник. Приложу все усилия… Но врачи утверждали… – робко заговорила Наташа.

Полковник перебил:

– Прошу без возражений! Какое мне дело до врачей и их утверждений. Завтра в семь пятнадцать вы оба должны вылететь.

– Разрешите узнать задание? – спросила Наташа.

Смирнов рассмеялся:

– Эх! Отвыкла ты от «розыгрышей»… Головин приказал отправить тебя в Батуми на самолете! Сегодня шестое… Вы, капитан Мегрелишвили, должны возвратиться десятого вечером. Отпуск четверо суток. Маловато, но лучше, чем ничего. Полетите на Як-7 с пассажиркой… Ясно?

– Я должен доставить Быстрову в Батуми?

– Так приказано. Наш полк с сегодняшнего дня на отдыхе после девяноста шести дней беспрерывных боев!

– Как мне благодарить вас, Николай Николаевич! – начала Быстрова.

– Комдива благодари. Я тут ни при чем. Кстати, через полчаса улетаю в штаб корпуса. Зашел проститься. Вызван по важному делу…

– Секретно?

– Вероятно, после отдыха базу менять будем. – Смирнов взглянул на часы. – Поправляйся как следует, не ленись писать. Будь здорова! Будьте и вы здоровы, капитан. Счастливо повидать своих. Кстати, захватите у Горюнова письмо отцу…

Последнюю фразу полковник произнес вскользь, как бы не придавая ей значения.

– Письмо отцу?

– Да. Совершенно точно: отцу…

– Я не понял, должно быть, товарищ гвардии полковник. Чьему отцу?

– Что же тут непонятного? Вашему отцу…

Полковник распростился и ушел. Ошеломленный Мегрелишвили продолжал стоять и, глядя перед собой, часто моргал. Когда шаги командира затихли в коридоре, он набросился на Станицына:

– Товарищ майор, вы слышали?

– Слышал.

– Вы тоже знали о полете?

– Представь себе, знал.

– И молчали?

– Молчал!

– Почему?

– По уговору со Смирновым.

– А что за письмо?

– Обыкновенное, на бумаге писанное…

– Кем?

– Нами! Да что вы меня допрашиваете?

– Ну скажите хоть, что там написано? – не унимался Мегрелишвили.

– У отца спросишь. Не бойся. Не ругаем особенно, жаль старика! Пишем, что сынок фашистов обижает…

– Честное слово?!

– Самое что ни есть честное!

– «Обижает»?! Это здорово! За это спасибо… Мне кажется, что мало я их обижаю. Надо бы побольше…

Он торопливо допил чай.

– Спасибо, Наташенька! Пойду оформляться… Я тебя с шиком доставлю!

– Чудесно! Давно не была пассажиркой. С весны сорокового года…

– На этой неделе ты мой второй пассажир! Дней пять назад сбросил в Крыму одного человека… Спецзадание по партизанской части. Он прямо в лес прыгнул… На обратном пути немецкие зенитки в мою честь салютовали! Нарочно покружил над ними несколько минут, чтобы они побольше снарядов израсходовали. Подрывал боевую мощь гитлеровцев. Издержались снарядов на сто, и, как видишь, зря! Правда, об этом я промолчал, – доверительно, понизив голос, сказал Мегрелишвили, – не взгрели бы: в задание не входило… Вы уж меня не выдавайте, Яков Иванович.

– Так и быть, – улыбнулся Станицын, – а взгреть действительно стоило бы! После возвращения из Батуми зайди ко мне. Этот материальчик у меня четвертый день в папке лежит… Разберем вместе твои задания. И специальные, и ухарские…

– Полно, Яков Иванович!.. Еще стаканчик? – предложила Наташа.

– Пожалуй! – согласился майор, расстегивая китель и тяжело отдуваясь. – А насчет подрыва гитлеровской мощи мы с тобой, Мегрелишвили, еще побеседуем!..

24

Длинная телеграмма сына всполошила весь дом.

Глава семьи Отар Ираклиевич Бокерия, худощавый, высокий, смуглый, с тонким и благородным лицом мужчина лет шестидесяти, бригадир-цитрусовод, идя ранним утром на работу, прихватил с собой телеграмму, чтобы поделиться новостями, послушать, что скажут односельчане. Возможно, кто-нибудь даст полезный совет, подскажет что-то нужное, дельное… Почему не выслушать мнение односельчан? Его сына, Шакро, все знают и относятся к нему с большим уважением.

Мать доктора – Ксения Афанасьевна, низенькая, полная, но быстрая и проворная в работе, сразу же занялась хлопотами, думая о том, сумеет ли она показать «знаменитой русской летчице», что значит грузинская мать и гостеприимная хозяйка.

По-своему воспринимала приезд летчицы сестра Шакро Отаровича – Кето. Молодую девушку всегда тянуло к дружбе и общению с людьми, и потому знакомство с Наташей казалось ей заманчивым и многообещающим.

Но больше всех не терпелось увидеть знаменитую летчицу маленькому Петре – внуку Отара Ираклиевича, сыну его старшей дочери, умершей накануне войны. То, о чем говорили взрослые и что сообщил в телеграмме дядя Шакро, в воображении мальчика разрослось в нечто фантастическое. Он представлял Наташу хозяйкой чуть ли не всего неба, сидящей в сказочном и неуязвимом самолете.

Вернувшись из школы, Петре застал бабку и тетю Кето в комнате второго этажа; они наводили порядок. Для гостей предназначалась самая большая и светлая комната в доме. Последнее время она пустовала и в нее редко заходили.

Мальчик внимательно следил за Ксенией Афанасьевной и Кето, прислушивался к их разговору и с любопытством осматривал комнату. Она нравилась ему и, по его мнению, вполне подходила для жилья знаменитой летчицы. Петре уже прикидывал про себя, куда Наташа поставит пулеметы. Что же касается сабель и кинжалов, то она обязательно повесит их на стене, на ковер. Автомат на ночь будет класть рядом с собой.

Размышления мальчика прервала бабка:

– Пойди набери букетик фиалок. Поставим здесь, на этажерке…

Петре убежал.

Тем временем Кето старательно, не спеша расстилала на кровати белоснежную простыню. Другую, с богатым кружевным отворотом, Ксения Афанасьевна подшивала на столе к атласному одеялу.

– Кето, хватит ли двух подушек? Положим три… Русские любят.

– Двух вполне достаточно! – усмехнулась Кето. – Не московская же купчиха Наташа!

Застелив кровать, женщины стали убирать комнату.

– Поставь на стол стеклянный графин с водой, – поучала Ксения Афанасьевна дочь. – Глиняный, может, не понравится. Пепельницу оставь: вдруг она курит… Остальное я сделаю сама и приду к тебе, на участок, помогу… Формовку-то не кончила?

– Сегодня закончу! – И Кето, взбив подушки, бегом отправилась на работу.

Преувеличенные рассказы Петре о телеграмме, полученной от дяди Шакро, всполошили деревенских мальчишек. Соседские ребята завидовали ему, а трое, почти не отрываясь, заглядывали через забор на бокериевский двор, с любопытством наблюдая за приготовлениями.

Один из них, толстощекий, курчавый Гоги, тихо окликнул маленького Бокерия, когда тот, набрав букет фиалок, входил в свой двор.

– Чего тебе надо? – с видом занятого человека спросил Петре.

– Говоришь, знаменитая летчица?

– Еще бы!

Из-за Наташи и Петре чувствовал себя героем дня.

– Цветы для нее? – не унимался любопытный Гоги.

– Для нее… Полагается так: всем знаменитым – цветы!

– Она прямо к вам прилетит?

Петре был готов обидеться:

– А к кому же еще?

И в самом деле: к кому, как не к ним, она должна прилететь?..

– Жаль, у меня нет знакомых летчиц, – грустно заметил самый маленький, – а то бы и ко мне прилетела…

– Как сказать! – ревниво буркнул Петре.

– Она очень знаменитая? – переспросил маленький.

– Шесть орденов!

– А медали тоже есть?

– Ей только ордена дают!..

Зачарованные ребятишки вздохнули. С балкона выглянула бабушка:

– Петре, давай же цветы… Я жду.

… В сумерки почтальон принес новую телеграмму. Шакро сообщал, что завтра утром Наташа приедет в Реви, и вновь просил родителей принять ее как родную дочь.

25

С первыми лучами солнца, окрасившего тысячами огоньков росистую траву, на бетон взлетно-посадочной полосы Батумского аэродрома опустился двухместный «Яковлев-7». Летчик и пассажирка вышли из самолета. К ним подъехала машина.

Мегрелишвили и Наташа поздоровались с дежурным по аэродрому и представились ему.

– Как же, знаю, давно передано, – ответил молоденький лейтенант, не без любопытства рассматривая Быстрову, одетую в легкий жакет и нарядное платье. – Прошу, товарищ гвардии капитан, в машину! Сержант вас немедленно доставит в селение Реви.

Наташа не удивилась осведомленности дежурного, сразу поняв, что и здесь о ней позаботился Головин.

Распростившись с Мегрелишвили, который должен был остаться на аэродроме и оформить стоянку самолета, Наташа уселась в машину.

Въехав в город и пробежав по городским улицам, вездеход прибавил газ и вскоре вышел на шоссе, тянувшееся вдоль берега по крутым живописным склонам гор. Дорога то взбегала вверх, то опускалась вниз и подходила к самому морю.

Миновав Зеленый Мыс и Махинджаури, машина стала взбираться все выше и выше. Мандариновые и лимонные рощи, насаждения грейпфрута, заросли бамбука, ровные ряды чая, пальмы, эвкалипты, сменяя друг друга, мелькали за стеклом вездехода пестрой и нарядной зеленью.

– Хороша местность? – улыбнулся сержант-шофер.

– Очень!

– Край благодатный. Не то что у нас под Архангельском. Хмурь да болота.

– И у нас не так.

Наташа замолчала. Ее внимание привлекло море. Оно лежало внизу, прозрачно-зеленое с сине-фиолетовым отсветом неба, огромное и величественное. Вдалеке маячило несколько рыбацких судов. За горизонтом сильно дымил корабль. Чайки белыми точками кружили над водой неподалеку от береговой полосы, окаймленной двойной синеватой нитью железной дороги.

Деревенские домики, совхозные и колхозные постройки, санатории и дома отдыха мелькали там и тут, утопая в декоративной зелени садов и парков. Черепичные ярко-оранжевые крыши и красная глина в междурядьях кустов чая, где переливались золотом соломы широкополые шляпы работающих женщин, играли на солнце сизо-пурпурными пятнами, дополняя и без того богатую гамму природных красок аджарского побережья. Тени лежали синие и холодные, резко очерченные. Их цвету трудно было поверить. Местами они разливались чистой кобальтовой синевой, местами отсвечивали бирюзой, а меж крон лимонных и мандариновых деревьев горели чистейшим ультрамарином.

Оставив в стороне асфальтовую гладь шоссе, машина свернула на проселочную дорогу и вскоре забежала в селение.

– Скажите, где дом колхозника Бокерия? – спросила Наташа встречного.

– Вот тот на бугорке, голубой, двухэтажный. Только машина туда не пройдет.

– Разрешите, я донесу ваш чемодан? – предложил Быстровой шофер.

– Нет, разрешите мне! – У машины неожиданно появилась высокая стройная девушка с длинными черными косами и густыми, сросшимися на переносице бровями. Это Кето поджидала Быстрову. – Здравствуйте, Наташа! Извините, руки у меня от работы шершавые… Пожалуйте, очень рады! Мы ждали вас…

– Здравствуйте! – Наташа улыбнулась. – Господи, как вы похожи на брата!

– Да, говорят…

Наташа поблагодарила сержанта, и тот, разворачивая машину, приветливо взял под козырек:

– Счастливо оставаться!

Кето легко подхватила Наташин чемодан и направилась к дому, стоящему в глубине сада.

Несколько огромных ореховых деревьев, широко раскинув ветви, бросали густую тень на окна, стены и балкон второго этажа. Вокруг зеленел глянцем листвы приусадебный цитрусовый сад. Опрятный, чистый дворик порос невысокой молодой травкой.

За всеми заборами, примыкавшими к дому Бокерия, царило скрытое от глаз Наташи и Кето оживление. Ребятишки, притаившись около широких щелей, жадными, блестящими от любопытства глазами наблюдали за «знаменитой летчицей». На лицах большинства ребят было написано разочарование. Сбитые с толку рассказами Петре, дети представляли себе «знаменитую летчицу» в военной форме, в кожаном шлеме с большими очками, вооруженной по меньшей мере двумя пистолетами. И вдруг… обыкновенная девушка.

У балкона девушек встретила Ксения Афанасьевна и по-матерински ласково обняла Наташу, несколько раз поцеловала, заплакала и сразу же устыдилась своих слез.

– Такие молодые и гибнуть должны… Сюда, сюда, наверх, – суетилась она. – Очень рада… Милости просим… Идемте, идемте.

Слегка опираясь на палку, Наташа поднялась по наружной лестнице на балкон второго этажа и, войдя в отведенную для нее комнату, осмотрелась. Женское чутье подсказало ей, что только материнские руки могли так хорошо, с такой трогательной заботливостью предусмотреть здесь все до мелочей. Она поцеловала Ксению Афанасьевну:

– Как чудесно! Спасибо вам большое. Мне стыдно…

– Чувствуйте себя, как дома. Не стесняйтесь. Вы мне как родная дочь… По-нашему – Нато…

– Спасибо, Ксения Афанасьевна!

– Будем надеяться, что вы поправитесь у нас и хорошо отдохнете. Смотрите, какая вы бледная… Страху-то, верно, натерпелись?..

– К страху привыкнуть можно, а вот к ранам – никак…

Наташа сбросила жакетик, сняла берет и, поправив волосы, открыла чемодан:

– Письмо вам от сына.

Ксения Афанасьевна взяла письмо. Пальцы ее слегка дрожали.

– Кето, помоги гостье расположиться. Потом вниз идите, закусим… И Нато надо отдохнуть с дороги. – Она тревожно посмотрела на Наташу: – Хромота-то у вас навечно?

– Нет, пройдет. Но пока ходить немного больно…

– Слава богу, что пройдет…

Прижимая к сердцу письмо своего первенца, старушка пошла вниз. Она жалела, что сейчас нет дома Отара, а то бы они вместе прочли письмо их мальчика, их любимого сына. Она каждый день втайне от всех молится за него и за бесценного младшего – Тенгиза, где-то затерявшегося, но живого и невредимого, как подсказывает ее материнское сердце.

* * *

В тот же день, под вечер, Петре с унылым видом мастерил во дворе дома деревянный кинжал. Наташа и Кето вернулись из колхозной бани, и теперь летчица спала.

Маленький Бокерия неотступно думал о гостье. С первого же взгляда на нее весь его своеобразный мирок пошатнулся. Образ летчицы, могучей и сказочной, растаял, оставив тоску и досаду: тоску по величественному, уже любимому герою, которого не оказалось на самом деле; досаду – что так просто и обыкновенно выглядят знаменитые летчицы.

Мальчик разочарованно поглядывал на обструганный конец самодельного кинжала. Ни на что другое смотреть ему сейчас не хотелось.

Вдруг он услышал за соседским забором приглушенный шепот. Потом его позвали. Петре знал, сейчас произойдет что-то обидное, и потому нехотя подошел к товарищам.

– Прилетела?! – засияло презрительной улыбкой лицо Гоги.

– Приехала, – примирительно ответил Петре.

– Чего ж ты врал? Рассказывал: военная, знаменитая, а мы уши развесили…

– Кто ее знал?! Но она все-таки знаменитая летчица…

– Не похоже, – возразил один из мальчиков.

– А я говорю, знаменитая летчица!

– Сам ты летчица!..

Ребятам понравилось такое прозвище. Они засмеялись, поддразнивая:

– Летчица! Летчица!

– Ну вас! Идите отсюда, – не на шутку обиделся и рассердился Петре и, опасаясь, чтобы насмешки ребят не достигли слуха родных, поспешно скрылся в доме. Из-за дяди Шакро он должен терпеть всякие неприятности. Да и летчица ли она на самом деле? Дядя Шакро, видимо, ошибся и прислал кого-то другого. И орденов не видно…

В это время по другую сторону дома, спустившись по тропинке к перелазу, Кето поджидала Тамару – соседку, очень красивую девушку, прошлой осенью назначенную директором сельской школы. Она была невестой брата.

– Приехала? – еще издали спросила Тамара.

– Утром…

Тамара взглянула на подругу.

– Молодая она?

– Совсем молоденькая! – простодушно и искренне ответила Кето.

– А как ее зовут?

– Наташей. Брат пишет, что она капитан. Гвардеец… Имеет шесть орденов. Сбила одиннадцать самолетов. Ходила на таран. Чуть не погибла, – тараторила Кето. – Шакро отзывается о ней с большим уважением… Он был ее лечащим врачом, а сейчас прислал к нам, чтобы она после госпиталя отдохнула и окрепла…

– А мне он ничего не написал?

– Не знаю. Спрошу…

Тамара вздохнула и, оторвав листок лимонного дерева, посмотрела на облака, застывшие на склонах отдаленных гор.

– Какая я смешная! – вдруг сказала она и, не попрощавшись, медленно пошла домой.

Кето, грустная и подавленная, возвратилась к себе. Только после ухода подруги она поняла, что пробудила в Тамаре ревность.

* * *

После ужина Отар Ираклиевич перечитал письмо сына. Читал он про себя, покачивая головой и беззвучно шевеля губами.

Наташа внимательно разглядывала его. Ей нравились его длинные белые усы и борода, добрые, по-молодому ясные глаза и тонкое благородное лицо.

Петре пристально следил за дедом, стараясь понять, о чем тот думал, читая письмо дяди Шакро. Он внимательного взгляда ребенка не ускользнуло, что дед несколько раз улыбнулся.

Дочитав письмо, Отар Ираклиевич опустил листок на колени и откинулся на спинку стула:

– Я был в ту войну рядовым, или, как тогда говорили, «нижним чином». Воевал тут недалеко: на турецком фронте.

– Вот и отлично: солдат солдата всегда поймет, – сказала Наташа.

– Это верно, – согласился старик и, запрятав письмо в конверт, отдал его жене. – Вот мы и будем ухаживать за раненым гвардии капитаном. Сын без конца повторяет наставления, словно не доверяет нам. Смешно даже…

– Он, должно быть, у вас в полку врачом? – спросила Ксения Афанасьевна.

– Нет, не у нас, а в госпитале…

– Как ему живется?

– Хорошо. Он здоров, выглядит чудесно, бодрый, веселый… Но работы у него много…

– Не убьют его там?

– Ну что вы! – улыбнулась Наташа. – Будьте за него спокойны. Фронт от нас далеко, и мы живем в полной безопасности.

– Слава богу, – облегченно вздохнула Ксения Афанасьевна, убирая со стола. – Младший-то у нас пропал… А старший… По номеру полевой почты никак не определишь, где он находится. Разве это нормальный адрес? Я слыхала, военные ездят, а номер почты все тот же! Сделали так, что и не понять, где кто…

– Он в Грузии, – успокоила Наташа Ксению Афанасьевну.

26

Тамара после разговора с Кето наскоро пообедала, опустив маскировочную штору на окне своей комнатки, зажгла электрическую лампочку и села писать письмо доктору Бокерия.

Ей хотелось сообщить Шакро о многом, но прежде всего спросить, почему он не прислал ей письма с Наташей? И теперь она, Тамара, не знает – по-прежнему ли крепка их дружба? Хотелось сказать, что приезд Наташи словно бы поколебал ее веру в Шакро, хотя она должна верить ему и ни в чем не сомневаться. Ведь она любит его так же горячо, как и раньше…

Тамара писала очень быстро, выводя ровную и округлую вязь красивого грузинского письма, стараясь поспевать за убегающими мыслями. Изредка она перечитывала последние строки и писала дальше.

Тишину нарушили шаги матери. Затем скрипнула дверь.

– Ты слышала о бокериевской гостье? – спросила мать. – Не познакомилась? Говорят, славная девушка.

– Нет, сегодня не успела познакомиться. Кето рассказала о ней. Странно, Шакро почему-то ни в одном письме не упоминал о Наташе…

Тамара сложила письмо, запечатала и пошла на сельскую площадь к почтовому ящику.

Накрапывал дождь. Где-то на окраине селения дрались и визжали собаки.

Проходя мимо дома Бокерия, Тамара заметила пробивающуюся сквозь ставни узенькую полоску света в окне крайней комнаты второго этажа. Раньше эта комната пустовала, и Тамара поняла: там хозяева поместили Наташу.

Ощущая легкую тревогу, от которой почему-то было трудно избавиться, Тамара замедлила шаги. Ей показалось, что она способна возненавидеть приезжую…

А там, в комнате второго этажа, Ксения Афанасьевна и Кето уже более часа сидели у Наташи.

Петре, облокотись на край стола и подперев ладонями голову, молча слушал старших и наблюдал за Наташей.

– Коли что не так, – заботливо говорила Ксения Афанасьевна, – мы переделаем, как вам будет удобнее…

– Не беспокойтесь, пожалуйста… У вас тут рай земной! Что же здесь может быть не так?

– Сами решайте… А пока – спокойной ночи!

Кето и мать вышли.

Петре двинулся следом, но у порога остановился и, прислонившись к косяку двери, нерешительно посмотрел на Наташу.

– Ты хочешь о чем-нибудь спросить меня?

– Ты летчица?

– Да, милый.

– Настоящая или так?

Петре тихо, на цыпочках вернулся к столу. Наташа улыбнулась его вопросу, привлекла ребенка к себе:

– Самая настоящая: летчик-истребитель.

– Как это?

– Ну, значит, военная летчица. Воевала, была ранена, теперь с палкой хожу.

– Тебя сколько раз ранили?

– Три раза. – Наташа показала ему шрам на руке и, разобрав прическу повыше уха, склонила голову. – Посмотри, здесь, видишь, выстрижено было?

Петре слегка коснулся шрама.

– Больно?

– Нет.

– А еще где?

– В ногу, выше колена. Рана забинтована. Еще не зажила.

– А почему, если ты настоящая летчица, в женском платье ходишь? Военным погоны дали.

– И мне дали.

– Вот и носила бы.

– Я же в отпуске. Хочется в платье походить.

– Ты их на платье надень.

Наташа засмеялась:

– На неформенной одежде погоны не носят. С погонами надо быть одетой по форме, в военное…

– В штанах?

– Можно и в юбке.

– А у нас будешь все время в платье ходить?

Наташу удивляло любопытство мальчика. Вопросы сыпались один за другим.

– Да, у вас буду в платье ходить.

– Военной формы у тебя нет?

– Есть. Придет время являться в строй, тогда я надену.

– А у нас не будешь являться в строй?

Наташу развеселил вопрос Петре. Обняв мальчика, она поцеловала его в щеку.

– Нет, не буду! Являться в строй, – значит, вернуться в свою воинскую часть, в полк… Понятно?

– Понятно… А скажи еще: ордена почему не носишь? Дядя Шакро писал, что у тебя шесть орденов…

– Зачем же их носить? Да еще на тонком платье?

– Как зачем? Раз дали, надо носить.

– Тяжелые они, платье отвиснет… А у меня, видишь, складки здесь, тут и приколоть их некуда.

– Ордена у тебя с собой?

– С собой. На военной гимнастерке.

За дверью послышались шаги Ксении Афанасьевны. Она приоткрыла дверь и виновато взглянула на Наташу:

– Петре! Не надоедай. Гостье надо отдохнуть, и тебе спать пора.

– Иду. Спокойной ночи! Завтра еще поговорим, ладно?

– Ладно! Будь здоров, Петя. Спокойной ночи!

Почесывая переносицу, Петре вышел из комнаты.

Все же летчица ему как будто начинала нравиться.