Текст книги "Капитан Быстрова"

Автор книги: Юрий Рышков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

47

Утро было ясное, тихое, теплое.

Надев военную форму, привезенную сияющей Настенькой, Наташа отправилась в дивизионный медсанбат.

В безлюдном переулке, где чудом уцелело трехэтажное здание школы, в котором разместился медсанбат, стояла тишина.

Входная дверь медсанбата была заперта. На осторожный стук Наташи никто не отозвался. Здание казалось необитаемым.

Летчица постучала еще раз. В глубине вестибюля появилась пожилая женщина в халате и, открыв дверь, выглянула наружу.

– Мне к дежурному врачу, – сказала Наташа.

Женщина пояснила:

– У нас вход со двора…

– Извините, я не знала. Как туда пройти?

– Да уж входите отсюда. Пойду доложу, а вы здесь подождите… Как сказать?

– Я от генерала Головина. Кто дежурный врач?

– Грузин. Фамилию никак не упомню…

– Бокерия?

– Вот-вот! – обрадовалась санитарка. – Бокерия!

– Скажите ему, что пришла капитан Быстрова. Он знает…

Женщина засеменила по кафельному полу коридора, пришлепывая подошвами туфель без задников.

Через минуту в глубине коридора послышались чьи-то торопливые шаги, и почти тотчас же Наташа увидела доктора Бокерия. Стараясь не шуметь, он шел на цыпочках и для устойчивости неуклюже балансировал разведенными в стороны руками. Лицо его сияло от радости, что крайне удивило Быстрову.

– Родная моя! – услышала она его сдержанный шепот. – Жива! Здорова! Слышал обо всем!

Бокерия повел Наташу в кабинет, дружески пожимая сильной рукой ее пальцы. Вид летчицы ему не понравился. Она сильно изменилась со времени их последней встречи.

Усадив Наташу в мягкое кресло, Бокерия еще раз внимательно посмотрел на ее покрасневшие от бессонницы глаза:

– Не спали сегодня?

– Нет еще, не успела, – ответила Наташа, думая совсем о другом.

Она не могла понять, почему медлит доктор и ничего не говорит о Тенгизе. Это пугало ее.

– Вы очень осунулись, побледнели.

– Шакро Отарович! – с упреком взглянула на него Быстрова. – Обо мне ли нужно сейчас говорить?

– Простите… Конечно, конечно… Вернувшись «из дальних странствий», вы в первую очередь хотите узнать о его здоровье…

– Разумеется, – ответила Наташа, и голос ее дрогнул.

– Ранение незначительное… Задет мускул на левом боку. Ушибы были серьезные. Одно ребро имеет трещину.

Наташа взглянула на доктора:

– О ком вы говорите?

– О Николае Николаевиче, конечно, – ответил доктор и недоумевающе посмотрел на Быстрову. – О полковнике Смирнове. Вы не волнуйтесь, состояние его здоровья не вызывает опасений и через месяц-полтора он будет в строю. Его даже решено не эвакуировать…

Глаза Наташи потухли. Очевидно, Тенгиз умер, и доктор, щадя ее, молчит.

– Хотите его повидать? Вы сами убедитесь, что полковник выглядит молодцом…

– Ах, не то, доктор! – страдальчески произнесла Наташа. – К нему я зайду… Но вы скрываете от меня самое важное… Вы, наверно, щадите меня? Скажите же наконец! Скажите правду!

– Какую?! – воскликнул растерявшийся Бокерия.

– К вам… – Она оборвала себя на полуслове, подумав, что Тенгиза, может быть, и не привозили сюда.

– Что – «к вам»? Говорите… Я слушаю…

– На рассвете к вам, – начала Наташа, чеканя каждое слово и глядя доктору прямо в глаза, – с предписанием Головина привезли тяжело раненного партизана.

– Да, да! Верно! – спохватился доктор. – Вот оно, предписание, лежит у меня на столе под стеклом. Так удачно: прямо в операционную, под нож главного хирурга… Он к тому времени закончил срочную операцию и не успел уйти…

– Вы не были на операции?

– Нет. Я дежурю сегодня…

– И вы не знаете, кто этот человек?

Наташе предстояло сказать доктору о Тенгизе. Это сообщение принесет ему радость и горе: радость человека, нашедшего родного брата, и горе – от того, что брат на грани жизни и смерти.

– Кроме предписания Головина, никаких других сведений у меня нет.

– Ведь это… Тенгиз!

Бокерия замер:

– Наташа! Нет… после… Идите к Смирнову. Второй этаж, палата тридцать два… Он там один… – И доктор стремительно выбежал из кабинета.

48

Прошло более двух недель.

Доктор Бокерия так и не решился сообщить родным о Тенгизе, который первые дни после операции находился на грани жизни и смерти. Шакро Отарович был тверд в своем намерении: если брат умрет, ничего не говорить родным, чтобы не вносить нового горя в их жизнь. Он собирался написать обо всем только в том случае, если минует кризис и Тенгиз начнет поправляться.

Несколько запоздавшая, но отлично сделанная операция, лечебные средства, образцовый уход и здоровый молодой организм раненого наконец победили смерть.

Слабый, до неузнаваемости похудевший, молчаливый и страдающий, Тенгиз лежал в одной палате со Смирновым. Доктор не без цели устроил их вместе. Тенгиз пока не мог ни разговаривать, ни читать. Ему запрещали и то и другое, И Смирнов, культурный и общительный человек, скрашивал существование молодого Бокерия.

Говорить – даже немного – полковник ему не позволял, и все же Тенгиз произносил иногда несколько слов в день.

За раскрытыми окнами небольшой светлой палаты зеленели молодые клены, шелестели беспокойной листвой при малейшем дуновении ветерка. Целыми днями назойливо чирикали неугомонные воробьи. А вечерами синее небо беспрестанно чертили черные серпы быстрокрылых стрижей, летавших перед зарей шумливыми стайками. Они носились наперегонки, пронизывая синий простор веселым свистом.

Смирнов с интересом наблюдал, как они, круто разворачиваясь перед окном, рассекали острыми крыльями прозрачный воздух. Резкие рывки и повороты заставляли полковника вспоминать аэродинамические законы и формулы.

Оба они, Смирнов и Тенгиз, с нетерпением ожидали возвращения задержавшейся в Москве Наташи. Она вот-вот должна была приехать. Ее ждали с минуты на минуту.

В один из дней после завтрака полковник читал Тенгизу Пушкина. Многие его стихи и повести были давно читаны и перечитаны. Сейчас Смирнов и Тенгиз увлеклись дневниками Пушкина. Многие светские анекдоты и случаи, записанные им, искренне веселили друзей.

После чтения Смирнов начинал рассуждать о литературе вообще, а потом разговор незаметно, сам собой перескакивал на предстоящее возвращение Наташи.

– Ходит по Москве, – мечтательно говорил Смирнов. – Наверное, в театрах побывала. Люблю я МХАТ! Тарасова, Еланская, Хмелев, Кедров! А Качалов!.. Станицын – прекрасный актер! «Пиквикский клуб» – он и Андровская!.. Приедет Наташа, расскажет нам обо всем.

– А мне, знаете, без Грузии скучно.

– Постой, постой! – спохватился Смирнов. – Хочешь, я тебе земляков твоих покажу?

– Каких земляков?

– Наташа фотографию привезла, когда у твоих родителей гостила.

Полковник вытащил из тумбочки бумажник, достал из него фотографию пионеров, подал Тенгизу. Тот, улыбаясь, рассматривал ребят.

– Здесь и мой племянник Петре! По-русски – Петя… Вырос он за два года!

– Ты надпись на обороте прочти!

Тенгиз повернул фото и, вглядываясь в детские каракули, ласково произнес:

– Ишь грамотеи! Сумели-таки по-русски написать…

Он взглянул еще раз на лица ребят и вернул фотографию Смирнову.

– Я у них почетным вожатым избран. Наташа наколдовала…

* * *

А Наташа прямо с поезда, не заходя в штаб дивизии, куда следовало явиться прежде всего, отправилась на попутной машине в медсанбат.

– Раздевайтесь! – встретила ее дежурная санитарка.

– Есть, раздеться! – весело ответила летчица, дружелюбно улыбаясь курносой девушке с полными лоснящимися щеками.

Поспешно сняв фуражку и серый плащ, она повесила их на вешалку, оставила тут же небольшой дорожный чемоданчик, поправила у зеркала прическу и, одернув гимнастерку, зашагала по длинному коридору.

На ее груди, над колодками с семью орденскими ленточками, расположенными в два ряда – это было нововведением и в те дни доступным, пожалуй, только побывавшим в Москве, – поблескивала Золотая Звезда Героя Советского Союза, на плечах золотились майорские погоны.

Постучав в дверь кабинета дежурного врача, приоткрыла ее и, увидев в щелочку доктора Бокерия, спросила:

– Разрешите войти майору Быстровой?

Доктор шумно и радостно вскочил навстречу.

– Шакро, какое совпадение, – смеялась Наташа, – вы опять на дежурстве? Вечный дежурный!

– Вам просто везет. С приездом! – он протянул ей обе руки. – Поздравляю от всей души!

– Спасибо, доктор! Наверно, я действительно везучая!

Она вопросительно взглянула в глаза Шакро Отаровичу.

Тот понял ее молчаливый вопрос:

– Я их в одну палату устроил… Оба идут на лад. Но Тенгиза придется оперировать еще раз. Это между нами. Ему не говорите…

Наташа опустилась на стул возле окна. Блуждающие тени кленовой листвы пестрыми узорами легли на нее. Круглые зайчики светлых солнечных пятен плясали по ее волосам, погонам, гимнастерке, то вспыхивая и сверкая, то перемещаясь и вливаясь один в другой.

– Вас опять поругать надо! – неожиданно сказала она.

– За что?

– Как же? За столько дней всего три телеграммы! Я на почте всем оскомину набила! По нескольку раз в день «до востребования» спрашивала.

– Мне казалось, что я был аккуратен и сообщал достаточно часто. Но если вы придерживаетесь иной точки зрения, я готов, во искупление греха, разрешить вам свидание. Хотите?

– Еще бы! Конечно! Если так, я свой выговор беру обратно!

– Вы подождете за дверью, а я зайду к ним один. Подготовлю. Тенгиза надо оберегать от резкой смены впечатлений… Плохо у него с легким. Домой я еще ничего не сообщал…

– Делайте, доктор, как надо, только скорей! Иначе я лопну от нетерпения…

– Лопнуть вам сейчас никак нельзя! – пошутил Шакро Отарович, надавливая кнопку звонка. – Вам жить и жить! Посмотрите на себя! Молодая, цветущая, Герой Советского Союза, гвардии майор, истребитель!

– Ну хватит, хватит! – запротестовала Наташа.

На звонок явилась санитарка. Бокерия попросил ее принести халат.

По центральной лестнице они поднялись на второй этаж. У дверей одной из палат Шакро Отарович остановил Наташу. По оживленному виду доктора Смирнов и Тенгиз догадались, в чем дело.

– Приехала? – спросили они в один голос.

– Допустим… Но запомни: я запрещаю тебе разговаривать и двигаться…

– Обещаю, – прошептал Тенгиз.

Бокерия подошел к двери и, приоткрыв ее, сказал:

– Товарищ гвардии майор, заходите!

Наташа вошла в палату и молча склонилась к Смирнову, ласково поцеловала его в лоб. Потом повернулась к Тенгизу. Он поймал ее руку и поднес к губам.

Глядя на него, она грустно улыбнулась, а сердце, переполненное воспоминаниями, гулко застучало в груди.

– Ну здравствуйте, товарищи!

– Здравствуй, голубушка! – сказал Смирнов. – Давай-ка распахни халат!.. Из газет нам все известно, теперь должны удостовериться лично!

Наташа отвернула борт халата.

Полковник взял ее правую руку (левую по-прежнему держал Тенгиз):

– Я скажу за нас обоих. Ему нельзя разговаривать… Мы оба поздравляем тебя от всей души. Ты героически вела себя – и в бою над станцией, и во вражеском тылу… Не смалодушничала, не бросила товарища, навязала врагам бой… Головин рассказал обо всем…

– Сплетники! – попробовала отшутиться Наташа. – Но я благодарю вас за поздравления! Меня в свое время не оставили в беде моряки. Я старалась быть такой же… Только не знаю, как оправдаю такую высокую награду…

Смирнов посмотрел на нее с добродушным укором:

– Все скромничаешь? Лучше расскажи нам о Москве…

Доктор поставил табурет между кроватями, сам примостился на подоконнике.

Наташу слушали молча, не перебивая, только изредка Смирнов, или Тенгиз, или доктор уточняли детали, которые были дороги для каждого из них.

Минут через десять Шакро Отаровича вызвала санитарка. Наташа пообещала зайти к нему перед уходом.

– Нас была большая группа, – продолжала она прерванный рассказ, – все военные и два академика… Старенькие, седые, один в черной круглой шапочке… Когда вызвали меня, я растерялась… Не знала, что сказать, что ответить Калинину. Вместо «Служу Советскому Союзу» ответила что-то несуразное… Михаил Иванович засмеялся и упрекнул: «Что же вы, майор Быстрова, в боях не терялись, а здесь сдаете?» Что я могла ответить?.. Когда все награды были вручены, Калинин поздравил нас и подозвал меня к себе:

– Наталья Герасимовна!

Я так удивилась, что воскликнула:

– Откуда вы знаете?!

– Указ-то о присвоении вам звания Героя Советского Союза я подписывал, – улыбнулся он, скручивая папироску.

– Вы их сотни подписываете! Разве можно всех запомнить?

– Мужчин, конечно, трудновато… Их много. А вас, женщин, пока что по пальцам перечесть можно!

Смотрю я на его цигарку и спрашиваю:

– Неужели вам папирос не выдают, Михаил Иванович?

– Выдавать выдают, да я сам не беру! – засмеялся он и покачал головой. Наверно, подумал: «Ох и глупа!» А потом только я узнала, что он курит самокрутки в мундштуке… Поняв, что сказала очередную глупость, я с поклоном отошла в сторону… К группе танкистов… Вот так и оскандалилась…

Она виновато улыбнулась и вздохнула.

– Это ничего, – добродушно сказал Смирнов. – Такое в жизни не часто бывает… Можно и растеряться…

– Все-таки неудобно. – Наташа перевела взгляд на Тенгиза, и встретилась с его горящими, сияющими глазами.

49

В своем кабинете доктор Бокерия увидел майора Станицына.

Они дружески поздоровались.

– Полковника навестить? – полюбопытствовал доктор.

– Я же у него утром был… За Быстровой приехал. В полку ее ожидали к часу дня, а она прямо с вокзала к вам… Случайно узнали… Вот и гоняюсь за ней!..

Майор доверительно рассказал доктору о причине срочных розысков Наташи и попросил как можно скорее вызвать ее.

И вот Наташа в родном полку. В землянке, где ее ждала Настенька, все было по-старому. Те же аккуратно застланные кровати-раскладушки, те же дощатые стены и толстые бревна над головой. Вещевой мешок Наташи все так же висел на стене возле полочки с небольшим зеркалом, гребешком и кое-какой мелочью скромного женского туалета. Под раскладушкой на двух кирпичах стоял чемодан. Заботливые руки Настеньки ежедневно вытирали с него пыль.

Наташу ожидали письма от Сазонова, Кето и Тамары. Петре прислал ей свои рисунки, на которых пушки стреляли красным огнем, зеленые танки шли под прикрытием самолетов, напоминающих своей уродливой формой допотопные «райты», «фарманы» и «блерио»… Письмо Игоря она перечитала несколько раз, теплое, родное письмо…

Землянка, убранная полевыми цветами, выглядела уютно. Настенька в меру своих возможностей украсила ее: стены оклеила плакатами и фотографиями из газет и журналов. На полочку с посудой (ею считались и солдатские котелки и фляги) положила «кружево», затейливо вырезанное из газеты.

Настенька, увидев Наташу, поначалу смутилась.

– И как же я давно не видела вас, Наталья Герасимовна! – щуря добрые наивные глаза, запричитала она, прикладывая ладони к щекам. – Ведь двое суток вас покойницей считали. Плакала я сколько?! А потом вы на три недели в Москву улетали! Хорошо, что я вам обмундирование привозила… повидала…

– Зато теперь глаза тебе намозолю! – отшутилась Наташа.

Утомленная от впечатлений, поздравлений и разговоров, она, скинув сапожки, с наслаждением прилегла поверх одеяла на раскладушку и, заложив руки за голову, ни о чем не думая, задремала.

Настенька поняла, что Наташа хочет отдохнуть с дороги, вышла из землянки и уселась на траве у входа.

Не прошло и десяти минут, как прибежал Кузьмин:

– Капитан не спит?

– Майор отдыхает, – ответила девушка, сделав ударение на слове «майор».

– Взглянула бы? Может, не отдыхает?! – попросил Кузьмин. – Охота мне повидать ее.

– А если вы придете попозже?

– Очень прошу, Настенька! – настаивал Кузьмин.

– Учитывая ваше нетерпение, попытаемся доложить о вас, – передразнивая Кузьмина, сказала Настенька, откладывая работу. Понизив строгий голос, добавила: – Сейчас мы доложим о вас Герою Советского Союза гвардии майору Быстровой. Так-то! Если она не спит…

Наташа сквозь дрему услышала разговор, очнулась, увидела Кузьмина, позвала:

– Тиша, иди сюда!

Обрадованный Кузьмин козырнул Настеньке и устремился в землянку.

Наташа встретила его как близкого друга.

– Садись сюда, – она кивнула на скамеечку. – Эх ты, хороший мой! Люблю я тебя, Тиша, и уважаю… Славный ты человек…

Кузьмин, загадочно улыбаясь, поглядывал на Наташу.

– Ну, рассказывай, Тихон. Чего молчишь?

– Да что говорить, Наталья Герасимовна?! Трудно было ждать… На третий день узнали… Счастье-то какое: опять выбралась!

– Жить-то охота, Тиша…

Он вновь чему-то заулыбался. Наташа видела, что Кузьмин что-то от нее скрывает, и, должно быть, интересное и значительное для нее.

– С чего тебе весело? Сияешь, а молчишь. В чем дело?

– Так… По привычке…

– Не хочешь говорить – не неволю… Мы ведь с тобой больше трех недель не виделись, а разговор не клеится.

– Да, давненько… Вы и чином повысились, и Героя заслужили… Разрешите поздравить?

– Спасибо, Тиша… Только между нами все по-прежнему, как было, так и останется. Ты – механик, я – летчик… Рассказал бы, что нового? Как насчет машины? Или я «на отдыхе» буду? Что слышно?

– Новостей много, и хороших и плохих… Полковник наш изрядно пострадал… – Кузьмин увел разговор в сторону.

– Я его сегодня видела. Он скоро поправится… Еще что?

– Что ж еще?.. Вот насчет полковника: поздно вечером, после того как вас сбили, он, раненный, сумел все же до нашего аэродрома дотянуть… Расшибся при посадке.

– Знаю…

– Поврежденное шасси подвело: самолет скапотировал – «козла» задал… – Кузьмин потер ладонью о ладонь, посмотрел зачем-то на свои руки и добавил: – Поговаривают, скоро заваруха пойдет! Одних танков вокруг нас сосредоточена тьма-тьмущая… «Тридцатьчетверки» и новые марки… Ну, здоровы же!.. А нашего брата что пчел в улье! Неспроста делается…

У землянки резко завизжал тормозами автомобиль, послышался голос Мегрелишвили, с которым летчица успела повидаться и поговорить.

Кузьмин встал.

– Я за тобой, Наташа! – громко сказал капитан и, стукнувшись головой о верхнюю дверную балку, выругался по-грузински.

– Что случилось?

– Шишку набил!..

– Я не про то, – сказала Наташа.

– Приведи себя в порядок и едем на летное поле.

– Боевой вылет?

– Нет. Всем офицерам полка приказано явиться. Прибывает генерал-майор. Ордена не забудь надеть.

– У меня же ленточки есть…

– А я говорю – ордена!

– Чего ради?

– Нужно! Генерал приезжает… И вообще…

Чувствовалось, что он тоже чего-то не договаривает.

Натягивая сапожки, Наташа не видела, как весело и заговорщицки Мегрелишвили перемигнулся с Кузьминым.

Она достала из чемодана старую гимнастерку, сняла с нее ордена и прикрепила на новую. Второй орден Ленина был уже на колодке с алой муаровой лентой, окантованной по краям золотыми каемочками.

Одернув гимнастерку и потуже затянув ремень, Наташа поправила оружие и пилотку и вышла вслед за Мегрелишвили и Кузьминым.

Машина покатила напрямик к месту сбора, на край летного поля возле самой рощи, израненной артиллерийским огнем прошедших здесь боев…

Тут же неподалеку стоял зачехленный новенький самолет-истребитель «Яковлев-3».

Как только машина с Наташей, Кузьминым и Мегрелишвили подъехала к месту сбора, майор Станицын приказал летчикам строиться.

Наташа, волнуясь, поспешно встала в строй. Она догадалась, в чем дело, когда Кузьмин по приказанию Станицына расчехлил самолет. На фюзеляже машины красной краской были выведены слова: «Боевой землячке от мирных граждан и партизан Воробьевского района». Двенадцать звездочек, новеньких и ярких, в два ряда расположились грозной и внушительной, но чрезвычайно уютной стайкой под линией выхлопных труб.

Подъехала вереница автомобилей. Прибыл Головин. Подошел грузовик с оркестром, «одолженным» летчикам соседней кавалерийской частью. Приехали какие-то люди в гражданском, очевидно гости или руководство из города. Они сгруппировались чуть в стороне.

После рапорта Станицына Головин поздоровался с летчиками.

Тишина воцарилась сама по себе. Лишь парящие в поднебесье жаворонки нарушали ее своим щебетом, да ветер, пробегая по полю, мягко шуршал травой.

Головин окинул строй и торжественно, особенно внятно проговорил:

– Герой Советского Союза гвардии майор Быстрова!

Наташа, чеканя шаг, подошла к Головину, четко отдала честь и, как положено, доложила. Головин протянул ей руку:

– Здравствуйте, гвардии майор!

– Здравствуйте, товарищ гвардии генерал! – поздоровалась Наташа и опять встала по команде «Смирно».

– Прежде всего, – продолжал Головин, – поздравляю вас от имени всей дивизии с высоким званием Героя Советского Союза и благодарю за подвиг.

– Служу Советскому Союзу!

Головин откашлялся, как бы призывая всех к вниманию, и начал говорить так, чтобы его слышали все:

– Товарищ Быстрова! Ваши земляки, колхозники и партизаны, собрали средства на постройку боевого самолета и обратились в Москву, в Центральный Комитет партии, с письмом. Они просили вручить самолет, построенный на их деньги, вам, их боевой землячке…

Наташа слушала генерала, и все: поле, люди, самолет, голоса жаворонков и свист стрижей в небе – все это куда-то плыло, качалось и таяло в солнечном блеске погожего дня.

– Просьба партизан и колхозников удовлетворена. Их представитель, – Головин показал на гражданских, – вручит вам сейчас боевую машину…

Наташа невольно проследила за движением генерала и среди людей в штатском в десяти шагах от себя увидела мать.

Весь облик Елизаветы говорил о ее большом и понятном волнении.

Как только генерал кончил говорить, Елизавета сделала несколько шагов и остановилась перед Наташей. Она строго нахмурила брови и взглянула на дочь. Ей казалось, что сейчас надо говорить сухо и официально, как подобает представителю.

– Товарищ гвардии майор Герой Советского Союза, любезная Наталья Герасимовна! Вот мы вручаем вам наш военный самолет и добавляем, что вполне надеемся на вас. Бейте врагов земли русской! Бейте безо всякой пощады и добейте их вконец на проклятой вражеской земле!

Ни официальных слов, ни человеческой выдержки у Елизаветы на большее не хватило. Чинно подойдя к дочери, она обняла ее.

Оркестр грянул туш.

Целуя Наташу, Елизавета заплакала.

– Успокойся, мама, – гладила ее по спине Наташа. – Людей кругом полно, а мы с тобой как бабы рязанские. И мне бы не разреветься…

– Люди-то все свои… Наши… И они сердца имеют. И у них матеря есть! А ты мое дитя – и никакого позору в том, что я радуюсь тебе, нет.

– Та права, мама… Но успокойся. Пойми: и я расплачусь. Стыдно… В детстве я, бывало, от мертвой ласточки или даже от воробья какого плакала…

Елизавета покорно отступила и, вытерев глаза, обратилась к Головину:

– Считай, касатик, что вручила… Больше не знаю, как вручать.

Головин улыбнулся, крепко пожал ей руку. Елизавета поклонилась ему:

– Спасибо за Наталью… В люди вывели. Низкий поклон…

– Вам спасибо, Елизавета Петровна! Честь и слава матери, вырастившей такую дочь. Ура в честь Наташиной матери! – крикнул Головин, и загремевшее «ура» слилось с громом оркестра.

Растроганная Елизавета дождалась, когда немного стихло, и обратилась к генералу:

– Я что?.. Материнской власти теперь над ней нету. Ваша она и вам подчиняется! Лишь бы не осрамила себя… Дай я и тебя, касатик, поцелую. Ты, видать, из военных здесь самый главный?..

И она трижды облобызала генерала под новое, стихийно вспыхнувшее «ура»…

По окончании торжественной церемонии Наташа решила показать матери самолет. Они медленно шли к нему, и Елизавета, ставшая вновь печальной и грустной, рассказывала:

– Пчельню-то нашу дотла изверги сожгли! Николушку и еще нескольких подростков в Германию угнали… Дней через пять после того как ты у нас побыла, меня и семь других баб к расстрелу присудили… Партизанский начальник Дядя со своими хлопцами, дай им всем бог здоровья, отбил нас. Я десять дней в лагере, что под Воробьевом, была… Дядя тебе кланяться наказывал. Говорил, была ты у них. А я и перед ним умолчала о тебе… Будто и знать не знаю. Зареклась тебя поминать, пока немцы вокруг. Он посмеялся надо мной. «Крепки ж вы на конспирацию, Елизавета Петровна! – говорит. – Ваша Наталья у нас гостила…» Потом, когда представителя назначали, он меня и послал сюда. А какой из меня представитель народный?! Я и говорить-то толком на людях не умею. А Дядя велел мне вручить. Ты, говорит, Елизавета Петровна, хороший кандидат. Утверждаю самолично! Так дочке и скажешь…

Подошли к самолету.

– И как ты в нем летаешь?! – с настороженным удивлением взглянула Елизавета на дочь. – Он как рыбка или птица какая. Видать, шустрый, как ветром заглаженный.

– Ты, мама, правильно заметила! Это называется обтекаемой формой. Встречный воздух его хорошо обходит, не мешает быстро летать.

– О том я и толкую. Сразу видать, что быстрехонький!

Наташа помогла матери взобраться на крыло и, откатив колпак кабины, стала разъяснять устройство машины.

– И как тут упомнить, что к чему?! – всплескивала руками Елизавета, заглядывая внутрь кабины. – И ручки, и крючки, и зацепочки всякие… А на передке часов-то разных сколько!.. Чудеса!.. До чего дожили!..

Откуда-то, словно из-под земли, возле машины появился Кузьмин.

– Все же я стерпел, Наталья Герасимовна, ничего вам не сказал, а знал… Машина уже двое суток у меня под надзором стоит.

– Вижу… Звездочки – твоя работа?!

Кузьмин поморщился:

– Получается, не моя! Старшина Дубенко опередил и вроде назло мне вывел их. Потом смеялся: «Примите работу своего ученика!» Как же было не принять, если справно выведено?

– К чему их столько, – полюбопытствовала Елизавета, – звездочек-то этих?

– По числу сбитых самолетов, – объяснил Кузьмин.

– Кто ж их сбил-то?

– Наталья Герасимовна…

– Ты, сынок, при матери таких страстей не говори! Подумать ведь страшно…

– Экая ты, маманя?! Не сама ли только что посылала меня врагов сбивать?

– Так то я как представитель народа посылала!

– А как мать, стало быть, нет?

– И как мать велю! Может быть, наперекор сердцу велю, да это уж мое дело… Тебя оно не касается…

Наташа повернулась к Кузьмину:

– Значит, ты на Дубенко обижен?

– А как же! Опередил!..

– Мы с тобой что-нибудь выдумаем, отомстим… А сейчас помоги матери слезть. И – познакомься…

– Мы с Елизаветой Петровной знакомы. Майор Станицын меня к вашей мамаше приставил. «По наследству в восходящем колене!» – сказал…

– Паренек-то твой, Тихон, мне как сын стал… Полюбился. И тебя он больно уважает. Мы с ним, как сойдемся, только о тебе и толкуем… Ты его в случае чего не допекай, если ему начальница… У него характер золотой, и работник, и солдат, видать, справный. Звездочку красную и медали носит!.. И погоны, гляди, не хуже твоих: и вдоль и поперек с золотом…

– Тиша! Ты уже на военной службе протекцию имеешь! – засмеялась Наташа и спрыгнула с крыла.

Кузьмин подошел к ней, зашептал:

– Еще одно дело…

– Какое?

– Машина того же завода, а номерок ее за две тысячи перевалил. Не в шутку жмут?! А?

– Рассуждаешь правильно!.. Вечерком приходи к нам в землянку и Дубенко прихвати. Украинские песни споем…

– Благодарю… Только Дубенко не за что баловать. Если из-за песен только. Голос у него богатый.

– А хотя бы и из-за песен… В восемь часов оба будьте…