Текст книги "Капитан Быстрова"

Автор книги: Юрий Рышков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

20

Рано утром девятого февраля моряки закончили аврал на корабле. В этот день вместе с флагом корабля были подняты флаги расцвечивания. Неподвижно стоя на штилевой зеленой воде, флагманский катер выглядел празднично и нарядно.

На востоке алели узкие полоски легких облаков, и все небо, ясное и чистое, переливалось жемчугом и бирюзой. Над городом и портом стлался синеватый дымок. Далекие снеговые вершины гор отчетливо вырисовывались в прозрачном воздухе и первыми окрасились по контурам золотыми лучами восходящего солнца.

Моряки постарались на совесть надраить свой корабль. Чистый и радостный, как именинник, он горделиво развевал на еле заметном утреннем ветерке флаги расцвечивания. Праздничное настроение проглядывало во всем: от украшенного корабля и парадной формы моряков до веселых красок и прозрачной голубизны неба.

Контр-адмирала Славина ожидали к двум часам.

А в госпитале Надежда Семеновна и Варя, не говоря уже о самой Наташе, волновались и хлопотали. С одиннадцати часов утра летчица стала собираться. Но возникали всякие осложнения. Началось с того, что дежурная сестра не сумела сделать повязку так, чтобы она не была видна из-под фуражки. С сапогами вышло тоже не совсем ладно: на раненую ногу сапожок не надевался, а посылать кого-то в полк за туфлями уже не было времени. Пришлось надеть Варины туфли, хотя они были велики.

– Хорошо прогуляешься! – с добродушной завистью говорила Надежда Семеновна, оправляя на Быстровой гимнастерку.

– И день-то какой замечательный! Ясно, тепло! – радовалась Варя.

Она помогла Наташе застегнуть пуговицы на рукавах гимнастерки, проверила, как сидят присланные накануне из полка фронтовые погоны. На левом рукаве пришлось наскоро пришить тесемки, чтобы застегнуть его поверх повязки.

Наташа слегка качнулась и здоровой рукой придержалась за кровать.

– Голова кружится, когда стою.

– Вот видишь! Слабость, – упрекнула Надежда Семеновна, заботливо придерживая Наташу. – Тебе нельзя стоять, и врач говорил о том же… Ты должна все время сидеть. Выхлопотал тебе Бокерия отпуск на свою голову.

– Там-то я буду сидеть. Но сейчас надо же мне одеться и сойти вниз.

Санитарка принесла в палату костыли и реглан.

– Наталья Герасимовна! Второй час уже. Вам пора! Машина давно вас ждет, – тараторила она. – Шофер – матрос, молоденький, хорошенький, а машина – сплошной лак, «жук» на два места! Ох и нарядна!..

Наконец сборы подошли к концу. Левый костыль Наташа могла держать только локтем, и потому он был не совсем надежен. Наступать, даже слегка, на раненую ногу, она не решалась. Прикосновение ступни к полу вызывало жгучую боль во всей ноге. Раненый нерв давал себя знать.

Одетая по форме (кроме обуви), в орденах, с новыми погонами, Наташа, опираясь на костыли, задержалась в дверях и обернулась к подругам:

– Приду, все подробно расскажу. Не скучайте тут. До свидания!

Бочком пройдя в дверь и осторожно, с помощью санитарки сойдя по лестнице, она увидела в вестибюле главного врача. Он снимал у вешалки шинель.

Чтобы показаться ему цветущей и здоровой, Наташа торопливо растерла щеки и покусала губы. Старый способ улучшить на несколько минут цвет лица был ей хорошо известен.

– Не помогай, не надо, – шепнула Наташа санитарке, и та, понимая, в чем дело, пошла следом.

Главный врач заметил Быстрову, когда она подходила к тамбуру подъезда. Наташа приветливо поздоровалась. Поклонившись ей в ответ, он не преминул заметить:

– Кажется, я напрасно разрешил вам совершить подобное турне. Обещайте не задерживаться и скорей возвращайтесь. – Он дотронулся кончиками пальцев до своей щеки и добавил: – Ваш способ похорошеть для нас, врачей, малоубедителен.

– Ах, доктор! – не зная, что ответить, засмеялась Наташа. – Я так скорей поправлюсь.

– Посмотрим, но чудес не бывает.

– Пронесло… Слава тебе, господи!.. – облегченно прошептала Наташа и вышла на улицу.

С помощью санитарки она села в машину и поставила костыли на подножку, держа их правой, здоровой рукой.

«Жук», описав полукруг, выехал из ворот на гладким асфальт городской улицы.

Свежий воздух погожего дня взволновал Наташу. Ей казалось почти диковинным ехать под синим небом по улицам чистенького городка и ощущать на лице солнечное тепло. Через несколько минут свернули на набережную. Под колесами зашуршал мелкий гравий, занесенный с дорожек бульвара злым морским ветром, погулявшим здесь два дня назад.

Показался забор – тот самый, вдоль которого шла когда-то Наташа, направляясь в военный порт. Вот и ворота с проходной будкой и матросом-часовым!.. Как все знакомо! Как все мило и дорого сердцу!

Издали приметив машину, часовой исчез в проходной.

– Нас пропустят? – тревожно спросила Наташа. – Пропуска у меня нет…

– Как-нибудь пропустят, – весело ответил шофер.

Ворота открылись заранее, и «жук» беспрепятственно проскочил мимо часового, который откинул руку с винтовкой, по-ефрейторски приветствуя летчицу. Она кивнула в ответ, здоровой правой рукой Наташа держала костыли.

Вдали, у стенки причала, стоял украшенный флагами расцвечивания корабль. Наташа сразу догадалась, что это сазоновский катер.

Когда машина въехала на пирс, ее сразу облепили моряки. Бесконечные дружеские рукопожатия, вопросы, приветственные возгласы захватили Наташу, и она не заметила, как очутилась на дачном плетеном кресле, которое моряки тотчас же подняли и плавно понесли по трапу корабля.

– Ходить у нас строго воспрещается! Только летать! – пошутил кто-то.

Кресло осторожно опустили на палубу. Откуда-то появился торжествующий Панов:

– Вам надлежит быть на высоте своего положения!

– Ваша туфелька, товарищ гвардии капитан. Обронили у «жука», – сказал Храпов и, наклонившись, надел туфельку Наташе на ногу.

– Спасибо! Великоваты, – смущенно проговорила летчица.

Панов подал костыли. Оказывается, он нес их следом.

– Как хорошо, что вы снова на борту нашего корабля. На этом месте, – указал Панов, – вы лежали тогда… Но смоем мы фашистской черной кровью пилота праведную кровь!..

– Слышите, Наталья Герасимовна! «Творческое содружество» Лермонтова и Панова! – вмешался в разговор Алексеев.

– Я заметила, что товарищ Панов часто обращается к поэтам…

Горлов улыбнулся:

– Поэты – удобный народ: на все случаи жизни у них что-нибудь имеется.

– Наталья Герасимовна! – не унимался Панов. – На этой палубе мы с вами кровью побратались.

– Не говорите громких фраз! – с упреком повернулась к нему Наташа.

– Вы, товарищ гвардии капитан, не слушайте – у поэтов язык без костей! – донесся откуда-то голос Храпова.

Раздалась команда строиться. Матросы разом покинули Быстрову. Через минуту весь личный состав корабля стоял в строю, наискось от Наташи, так что ей хорошо были видны лица моряков. На трубах духового оркестра сверкало солнце. Особенно ярко блестели басы.

В ворота порта одна за другой въехали несколько машин. Это прибыли на торжество командиры – моряки и летчики. Выйдя из автомобилей, они группой направились к пирсу.

Мимо Наташи прошел Сазонов, на ходу шепнул:

– Спасибо, что приехали к нам… Я счастлив, Наташа!

Он встал возле трапа и смотрел на начальство, чтобы вовремя подать команду.

Наташа увидела среди прибывших командира дивизии Головина, полковника Смирнова, замполита Станицына и капитана Мегрелишвили. Они еще издали поздоровались с ней, улыбнулись… Как хорошо, что кроме нее пригласили и ее однополчан!

Контр-адмирал Славин быстро поднялся по трапу. За ним – летчики.

Послышалась команда Сазонова:

– Смирно! Равнение на середину!

Приняв рапорт, контр-адмирал поздоровался с моряками, окинул довольным взглядом строй и начал громко, чеканя слова:

– Товарищи матросы, старшины и офицеры! От имени командования Черноморского флота…

Контр-адмирал зачитал приказ о награждении корабля орденом Боевого Красного Знамени. Последние слова приказа потонули в дружном матросском «ура». Оркестр заиграл «Интернационал», и все командиры приложили руку к козырьку.

Затем Славин зачитал Указ и вручил ордена Сазонову, Шведову, врачу Сергееву и нескольким матросам, особо отличившимся в последних боях. Наташа обрадовалась: орден Красной Звезды получили и ее друзья – Алексеев, Усач и Храпов.

Когда Славин вручал награды морякам, оркестр исполнял туш.

Затем контр-адмирал зачитал еще один Указ. Наташа ловила каждое слово: «… за смелость и отвагу, за выручку боевого товарища, ранее награжденных орденом Красной Звезды матросов Алексеева, Усача и Храпова наградить медалью «За отвагу», матросов Панова и Горлова – орденом Красной Звезды…»

Опять грянуло «ура». Опять оркестр, немилосердно сверкая трубами, исполнял туш, и моряки поочередно подходили к Славину, который вручал им ордена и медали и крепко пожимал руки. Потом, поздравляя каждого с наградой, Головин и Смирнов благодарили моряков за спасение летчицы.

Выступившие на глазах Наташи слезы затуманили все окружающее. Люди, их лица, палуба корабля потеряли ясные очертания. «Ничего – это не беда».

Оркестр умолк. На мгновение воцарилась полнейшая тишина. Но ее вновь нарушил голос контр-адмирала:

– Товарищи, поздравляю вас с получением высоких правительственных наград!..

Опять раздалось дружное «ура». Наташа облегченно вздохнула, считая официальную часть законченной. Строй почему-то не распускали.

– Товарищи! – сказал Славин. – Сейчас будет зачитан еще один Указ.

Контр-адмирал жестом пригласил Головина занять место перед строем, а сам отошел чуть в сторону.

Головин взял из поданной ему Смирновым папки лист плотной бумаги и начал читать – внятно, не спеша, четко произнося каждое слово.

– «… За образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленные при этом отвагу и мужество наградить орденом Ленина гвардии капитана Быстрову. – И Головин особенно громко, с ударением произнес – Наталью Герасимовну».

Восторженное «ура» снова прокатилось по кораблю.

Головин, подойдя к ней, подал открытую красную коробочку с орденом Ленина. Наташа как во сне приняла награду. Она ничего не слышала – даже гремящего в ее честь боевого «ура».

Головин наклонился к ней:

– От имени и по поручению Президиума Верховного Совета СССР вручаю вам орден Ленина! И… не надо плакать… – добавил он тихо.

– Простите меня… Я… я очень взволнована…

Головин взял ее за плечи и, улыбаясь, тихо спросил:

– Ловко сделали! Вручили здесь, на корабле, при моряках.

– Чересчур ловко, товарищ генерал, – шепотом ответила Наташа.

– Правда, Смирнов тебя представил ко второму ордену Боевого Красного Знамени, а командующий учел таран – и вот…

Моряки неподвижно стояли в строю и глядели на Наташу.

Контр-адмирал подошел к Сазонову.

– Распускайте экипаж, – сказал он и направился к Наташе.

– Поздравляю вас, гвардии капитан! – протянул он руку.

Сазонов объявил:

– Экипаж, внимание! Через десять минут торжественный обед в офицерской столовой порта. Прошу быть всех… А сейчас р-разойдись!..

Вскоре под низкими сводами столовой собрались моряки. Наташу на том же кресле матросы перенесли к накрытому столу. Ей помогли снять реглан, прикрепили к гимнастерке орден Ленина и усадили в центре стола. Слева от нее сел Храпов, справа – Панов. Напротив заняли места Славин, Головин, Смирнов, Сазонов, Шведов, Станицын и Мегрелишвили.

Каждый чувствовал себя празднично – легко и радостно. За обедом много шутили, говорили, поднимали тосты.

Пили за победу, за Родину, за авиацию и флот, за танкистов и артиллеристов, за могучую пехоту, за далекие и близкие родные очаги, за всех присутствующих. Был провозглашен тост и за гвардии капитана Быстрову.

Высоко подняв бокал, Наташа поблагодарила за внимание и выпила шампанское до дна.

Вспомнив о сюрпризе, она повернулась к Панову:

– Вы говорили про сюрприз?.. Не забыли?

– «Забыть? Забвенья не дал бог!»

– О моем награждении вы знали?

– Нет. Сюрприз у нас другой. Ваше награждение для нас тоже сюрприз…

– Так в чем же дело?

– Узнаете.

– Когда?

– Скоро, Наталья Герасимовна. Очень скоро.

– Скажите мне на ухо.

– Не могу.

– Ну я прошу. Неужели вы так безжалостны?

– «Да, скифы мы…» – улыбнулся в ответ Панов и, поднявшись, обратился к Славину: – Разрешите начинать, товарищ адмирал?

Сазонов посмотрел на Наташу. Она в ожидании чего-то неизвестного ей вопрошающе глядела на Панова. Славин, знавший о сюрпризе, ответил Панову:

– Прошу. – И тут же шепнул Сазонову: – Посмотри, как она волнуется… Ты приглядись хорошенько: лицо-то какое! Российская Афина Паллада!

Алексееву подали баян. Группа матросов разом, как по команде, окружила его.

– Сейчас будет исполнена песня, – объявил Панов, – посвященная Наталье Герасимовне. Слова мои, музыка Алексеева. Хор нашего экипажа.

Он сел на место и взглянул на Наташу:

– Это и есть наш сюрприз.

Алексеев отодвинулся от стола и привычным жестом вскинул на плечо ремень. Вступительный аккорд зазвучал под сводами столовой особенно мощно. Грянул хор:

 
Белой пеной рассыпаясь,
Ходят волны за кормой,
С краснофлотцами прощаясь,
Машет девушка рукой…
 

Как только окончилась песня, раздались дружные аплодисменты.

– Мне уделяют слишком много внимания! – смущенно проговорила Наташа.

… Она вернулась в госпиталь переутомленная, но радостная и счастливая. Когда с помощью санитарки сняла реглан, на ее груди блеснул золотом орден Ленина. Надежда Семеновна и Варя принялись целовать ее.

– Боже мой! Орден Ленина! – воскликнула Надежда Семеновна и прижала к себе Наташу.

– Я вам расскажу, я подробно расскажу обо всем!.. Только немного отдохну… Как замечательно, как чудесно прошел сегодняшний день!

21

Южная весна была в разгаре. Солнце припекало в иные дни, как летом. Зазеленевшие горы часто окутывались облаками, порой в предгорьях гремели первые весенние грозы.

С тех пор как Наташа побывала в гостях у моряков, прошло больше месяца. Выздоравливающую летчицу томило однообразие медленно идущих дней. Больше всего надоел госпитальный режим. Теперь он только нервировал ее и, как думалось Наташе, мешал жить. Хотелось поскорее в строй.

Когда больной или раненый выздоравливает, он начинает чувствовать себя бездельником. Строгий распорядок госпиталя представляется ему излишним и надуманным, а потому невыносимым до отвращения. Все кажется предназначенным только для того, чтобы как-то притеснять человека.

Так думалось и Наташе. Единственным ее утешением была весна. Она радовала и бодрила, с каждым днем чувствовалось все более глубокое ее дыхание.

В окно палаты часто заглядывало горячее солнышко, весело барабанили косые весенние дожди, стучался неистовый ветер. Несколько раз стекла вздрагивали и дребезжали от близкого зенитного огня по немецким самолетам-разведчикам. За теми же окнами на карнизах домов порой сиживали вездесущие воробьи – и опять все повторялось: солнце, дождь, ветер, воробьи, зенитки…

Быстрова первая из трех женщин палаты встала на ноги. Надежде Семеновне еще раз оперировали коленный сустав, удалили мельчайшие осколки раздробленной кости. Варе никак не удавалось залечить ампутированную ногу. А Наташа уже рассталась с костылями и осторожно ходила по палате и коридорам, опираясь на трость. Она без особого труда спускалась по лестнице в вестибюль на свидания. Ее довольно часто навещали полковые товарищи и друзья-моряки. Сазонов бывал чаще других.

Наташе позволили выходить на прогулку в небольшой скверик рядом с госпиталем. Она ходила туда с Сазоновым, когда ему удавалось вырваться в госпиталь, сидела с ним на скамейке, наслаждаясь весенним воздухом и теплом.

Ей казалось, что весна целиком завладела ею. Она вселяла в нее новые, возвышающие душу ощущении, властно призывала к жизни. Одновременно пробуждалось и неудержимо росло удивительное и волнующее чувство – чувство рвавшейся на свободу и простор девичьей любви.

Сначала Наташа пыталась сопротивляться своему чувству, думала о том, что уж очень неподходящее сейчас время для увлечения и любви. Но она видела, что и Сазонов неравнодушен к ней. И, обдумывая и взвешивая каждое слово, она говорила:

– Жаль, что окружающая нас обстановка мешает и будет еще долго мешать нам. Потому любовь, возникшая между нами, пугает меня. Подумайте хорошенько: времена-то какие?! И я сама на кого похожа сейчас?.. Закономерно ли вам любить инвалида? Имею ли я право эгоистично, без оглядки принять вашу любовь, пользоваться ею и не постараться доказать вам ваше заблуждение?

– Наташа! Не стыдно? Как можете вы, простите за резкость, говорить такие дикие вещи?! Их страшно и оскорбительно слушать. В какие дебри, в какие потемки вы забрели?.. Ведь наша жизнь впереди. Она будет счастливой, светлой и радостной! Для чего вы сегодня настроили себя на минорный лад?

– Потому что последнее время я много думала обо всем. Вот и показалось – не слишком ли мне повезло? Имею ли я право на вашу любовь…

– Наташа!

– Подождите. Выслушайте меня. Дайте мне возможность сказать обо всем и освободиться от сомнений или, наоборот, утвердиться в них – и тогда…

– Ничего такого я слушать не хочу и не буду! Родная моя, ради всего святого, перестаньте…

– Игорь, я прошу вас… Мне необходимо сказать о том, что меня смущает. Я буду предельно откровенна… Я скажу все…

– Я буду вас слушать не слушая, – уступил Сазонов.

– Пусть так. Знайте, я никогда не искала встреч с вами. Больше того, я их избегала. И не потому, что не хотела. Нет… У меня было совсем другое настроение… Но вас я полюбила по-настоящему. Я счастлива, когда вижу вас. Я все время думаю о вас, как ни о ком никогда не думала. И несмотря на то что я счастлива, ко мне нет-нет да и закрадывается беспокойство. Разве это не естественно?..

– Наташенька, любимая, все колебания надо гнать! Мы не можем потерять друг друга. Мы должны быть вместе, где бы мы ни оказались, куда бы ни забросили нас обстоятельства. Я знаю, нам скоро придется расстаться. Но что с того? Разве мы не сумеем пережить временную разлуку? Мы будем любить, помнить, ждать… Мы будем писать друг другу…

– Как мне приятно слышать то же, о чем я не раз думала сама.

Сазонов взял руку Наташи и прижал ладошкой к своей щеке, потом поцеловал.

– Игорь…

Наташа чувствовала, как сильно стучит ее сердце. Сазонов нежно целовал кончики ее пальцев.

– Игорь… довольно… хватит… – шептала Наташа.

Сазонов молча опустил ее руку.

– Когда матросы подняли вас на палубу, – вдруг сказал он, – мне показалось, что вы мертвы. И мне так захотелось умереть! Я поднял вас на руки и отнес к врачу. Если бы он подтвердил мое предположение, я бы застрелился…

– Из чувства товарищества?

– Да! – рассмеялся Сазонов. – Ох, крута и строга гвардии капитан Быстрова!

– Совсем не крута и совсем не строга. Просто я думала, что у вас больше выдержки! – Она ласково взглянула на Сазонова. – Пора, Игорь. И простите за все, что я наговорила. Вы заставили меня отбросить все мои сомнения… и любовь победила. Я так люблю вас!..

Они поднялись со скамьи и пошли к госпиталю. Наташа, доверчиво опираясь на его руку, тихо спросила:

– Когда мы увидимся?

– Завтра.

– Нет, нет. Так часто нельзя.

– Следовательно, когда прикажете.

– Сразу «когда прикажете»… Ну не хмурьтесь. Я буду ждать тебя завтра…

22

Большую радость принес Наташе долгожданный вызов на медицинскую комиссию. Она пришла к заветным дверям намного раньше назначенного часа и, ожидая очереди, ходила по коридору без палки, старалась двигаться свободно и уверенно.

Военно-медицинская комиссия внимательно просмотрела «историю болезни капитана Быстровой» и обследовала все три раны Наташи.

– Ну, душа моя, – ободряюще сказал ей старший врач, – кончайте перевязку и идите к столу… Разговор будет серьезный, – добавил он.

Наташа заторопилась: натянула чулок, поправила юбку, одернула мягкий свитер из белого ангорского пуха и подошла к врачам.

Председатель комиссии, седоусый, высокий полковник, взглянул поверх очков на присевшую к столу Наташу и, барабаня пальцами по ее «истории болезни», мягко заговорил:

– Все хорошо, капитан… Головные боли прекратились. Рана закрылась. Рука будет вполне работоспособной, месяц массажа и гимнастики… Боль в ноге скоро пройдет. Выходная ранка вот-вот закроется. Тогда дадите ноге работу, а пока утомлять ее излишним хождением не следует… Не хотите ли взглянуть на последние рентгены?

– Для чего, доктор?

– Так ли мы расцениваем ваше состояние?

– Совершенно точно… Мне можно в часть?

Врач усмехнулся:

– Ишь, как торопитесь! Мы вас выпишем через недельку да предоставим месячный отпуск. Пошлем в санаторий или в дом отдыха.

Слова полковника заставили Наташу насторожиться. Врач заметил это:

– Хотите поехать домой? Что же, отдохните в семье. Мы возражать не будем.

– У меня нет дома и нет семьи, – ответила Наташа, глядя мимо врача.

– Простите, не знал.

– У немцев все, – пояснила она. – О семье я ничего не знаю второй год.

Наташа не заметила, как тепло, с дружеским сочувствием смотрел на нее сидевший рядом с главным врачом комиссии ее лечащий врач – Шакро Отарович Бокерия.

Председатель комиссии повернулся к коллегам и тихо заговорил:

– Значит, в санаторий? Здесь их поблизости много.

– Разрешите прямо в часть? – попросила Наташа.

– Почему вы хотите в часть? Объясните…

– В санаторий я бы не хотела. Мне надоели всякие распорядки и режимы. Они мне действуют на нервы…

– Но, душа моя, ни один санаторий для нервов не противопоказан! – возразил главный врач.

– Распорядки и режимы у меня поперек горла сидят! Я знаю себя. Мне свободы хочется! Разрешите в часть!

Доктор Бокерия все так же внимательно смотрел на Быстрову. Он что-то обдумывал, очевидно, разделял ее нежелание ехать в санаторий.

– В часть – ни под каким видом, – строго сказал главный врач. – Вы строевой летчик-истребитель. Садиться в самолет вам сейчас нельзя. Вы это и сами понимаете…

– Как же тогда быть? – спросила Наташа.

Врач пожал плечами:

– Не знаю.

– Вот и я, доктор, не знаю. Но от санатория я отказываюсь наотрез…

– У меня есть предложение, – решительно сказал Бокерия. – Я прошу капитана Быстрову, как боевого товарища и моего пациента, поехать ко мне домой, в мою семью. В деревню. Недалеко от Батуми… Наталья Герасимовна там прекрасно отдохнет, окрепнет, поправится и, главное, – будет чувствовать себя на свободе, вне всяких режимов!

Изумленная Наташа посмотрела на Бокерия. Теперь он говорил, обращаясь непосредственно к ней:

– Вас примут, как родную дочь. Я говорю о моих стариках родителях.

– Доктор! Спасибо вам, но как можно?!

– Очень просто: на поезде! – отшутился Бокерия. – Знаете, какие у меня мать и отец? Знаменитые! И сестренка вашего возраста. Ваш приезд доставит им удовольствие. Я – в армии, брат младший тоже был в армии и, видимо, погиб… Старики с радостью поухаживают за вами! Им будет очень приятно, если в их доме погостит такая девушка, и к тому же знаменитая летчица!

– Я вовсе не знаменитая… А кроме того, как можно ехать в незнакомую семью?

– Об этом потом, Наталья Герасимовна! – Бокерия повернулся к врачам: – Давайте так и постановим: на отдых в район Батуми.

– Доктор, спасибо, я очень тронута вашим вниманием и добротой, но право же, это невозможно! – вновь запротестовала Наташа.

– Почему?

– Я не могу… Лучше в санаторий…

– Не направляем. Идите в палату. Когда мы закончим работу, я зайду к вам, и мы поговорим… Я имею право на это? Я хочу вас поставить на ноги окончательно!

Наташа не ответила. Она была смущена и озадачена.

Бокерия приказал санитарке:

– Давайте следующего!

Старший врач примирительно сказал:

– Идите, душа моя… Мы решим, как быть с вами…

Вошел следующий. Бокерия, не давая Наташе опомниться, нарочито громко предложил вошедшему:

– Раздевайтесь, лейтенант. У вас было семнадцать осколочных ранений?..

Наташа встала, минуту задержалась, затем нерешительно вышла.

– Не знаю, выйдет ли что-нибудь из вашей затеи, – сказал председатель комиссии, глядя поверх очков на Бокерия. – А вы, лейтенант, можете раздеться до пояса… Это мы пугали капитана!

* * *

Надежда Семеновна и Варя с нетерпением ждали Наташу. Они как-то притихли, стали грустными. Предстоящая разлука если не ломала, то как-то нарушала привычную жизнь.

Надежда Семеновна впала в меланхолию, стала жаловаться на свою судьбу. Более часа она простояла у окна, задумчиво глядя на облака. Варя сидела на кровати и, свесив здоровую ногу, вышивала. Перед ней на одеяле лежала раскрытая книга.

– Мне тоже не хотелось бы расставаться с Наташей, – говорила Варя, – я очень привыкла к ней… У меня одни братья. Должно быть, очень хорошо иметь сестренку. Особенно в теперешнем моем положении. Братьям будет слишком тяжело видеть меня такою…

Не отвечая Варе, Надежда Семеновна продолжала свою мысль:

– В жизни всегда так. Встретишь хорошего человека, привыкнешь к нему… А жизнь возьмет и разведет ваши пути… Сколько потеряешь близких и милых сердцу людей, а дрянцо какое-нибудь вечно будет торчать перед тобой…

– Я переписываться буду с Наташей, – тихо сказала Варя.

– Переписка – не то! Ее не сравнишь с живым, непосредственным общением…

В палату возвратилась Наташа. Задержавшись около Вари, она коснулась ладонью ее щеки. Потом подошла к Надежде Семеновне и, обняв ее за талию, стала смотреть в окно.

Несколько минут все молчали.

– Вам не интересно, чем все кончилось? – наконец спросила Наташа. – Вы почему-то не спрашиваете меня…

– Ты молчишь, мы ждем, – с ноткой обиды ответила Надежда Семеновна.

– На днях выпишут. Хотели направить в санаторий. Я запротестовала… Не хочу больше режимов. А доктор Бокерия предложил мне поехать на отдых к его родителям…

Варя отложила работу. Ей понравилась идея доктора.

– И поезжай!

– Хочешь, ко мне поедем? – оживилась Надежда Семеновна. – Правда, давай поедем ко мне?!

– Поезжай к Бокерия! – советовала Варя. – Близко. К Надежде Семеновне нет расчета ехать. Очень далеко – в Уфу, да еще кружным путем, через Каспий.

– Я тебе серьезно предлагаю, – настаивала Надежда Семеновна. – Поедем вместе. Я стала инвалидом. Нога в колене сгибаться не будет. Подлечусь дома. Там и работать буду…

На подоконник прилетели воробьи. Они начали воровато, с опаской клевать крошки хлеба и кашу, оставленные для них сердобольной Наташей. Это маленькое событие невольно прервало разговор женщин. Они наблюдали за нахохлившимися, похожими на шарики воробьями.

Глубоко вздохнув, Наташа сказала:

– На парочки разбиваются! Весна…

– С Сазоновым тебе не жаль расставаться? – неожиданно спросила Варя.

– Жаль… Он хороший. И я люблю его.

Чувствуя себя утомленной, Наташа вскоре заснула. Обедали в полном молчании. После обеда разговор тоже не клеился, всем было не по себе.

Надежда Семеновна легла в постель, надела роговые очки и стала читать газету. Варя, мурлыча под нос фронтовую песенку, вышивала. Наташа с томиком Чернышевского устроилась за столом, но вскоре отложила книгу. События дня совершенно выбили ее из привычной колеи. Волновало ближайшее будущее, тревожило уныние подруг…

В дверь постучали. На пороге стоял Бокерия. Он весело поздоровался с женщинами и подсел к столу. По всем признакам настроение доктора было превосходным.

Он взглянул на Надежду Семеновну и Варю, как бы призывая их в свидетели:

– Пришел воевать с Натальей Герасимовной! Прямо с почты… Отправил родным подробную телеграмму. Шестьдесят четыре слова! Не хотели принимать. Пришлось упрашивать начальника почтового отделения. Еле уговорил…

Заметив протестующий взгляд Наташи, он торопливо рассказал о том, как его старики должны ее встретить.

– Завтра во время дежурства напишу им подробнее. Письмо передадите лично… Мы решили отправить вас через четыре дня.

Наташа улыбнулась:

– Вы говорите так, словно вопрос о моей поездке в вашу семью решен окончательно и остается уточнить только кое-какие детали!

– Именно!

– Как вы могли отправить телеграмму? Как…

Бокерия перебил:

– Да не смущайтесь и не спорьте, Наталья Герасимовна! Примут вас идеально! Мои старики – очень хорошие люди. Сами убедитесь!

– Шакро Отарович, скажите откровенно, почему вы решили, что я могу поехать к вашим родителям?

– Судьба и обстоятельства так решили! Война решила! Ваше и мое положение так решило! Наконец, мы с вами решили! Да, да… Не смотрите на меня так уничтожающе строго, – засмеялся он. – Вам нужно то, что мои старики могут предоставить. Вы этих возможностей не имеете сейчас, а я имею… И вот – использую. Когда-нибудь, возможно, будет наоборот. Потому не спорьте и помолчите одну минуточку!.. – Он говорил, словно бы стесняясь того, что говорит. – Поймите, Наталья Герасимовна, кроме заботы о вашем здоровье, ничего другого в моих намерениях нет! Наташа, вы верите мне?

– Верю, доктор.

– Вот и хорошо! Я считаю, что мы понимаем друг друга… А дом у меня полная чаша. Богатейший колхоз. Того и гляди, весь колхоз над вами шефство возьмет. Словом, когда вернетесь, жаловаться не будете! Отвечаю своим добрым именем.

– Спасибо, доктор, но вправе ли я?

– Смею вас заверить! И очень прошу не спорить.

– Не знаю, доктор.

– Да поезжай, Наташа! – не выдержала Варя. – Поезжай! Доктор, она поедет! Готовьте письмо, и она его отвезет и передаст.

– И приготовлю! Спасибо, Варя! Вот как просто все разрешилось.

Он крепко пожал всем руки.