Текст книги "Уходите и возвращайтесь"
Автор книги: Юрий Маслов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)
ГЛАВА XVI
Это было суровое наказание. Ребята уходили в воздух, а ты гайки крути, копайся в этом треклятом двигателе. Никита с завистью провожал идущие на взлет машины и с раздражением брался за ключи. Ашир Аширович, видя, что происходит с подопечным, успокаивал его как мог.
– Да что ты кипятишься? – спокойно-рассудительным тоном выговаривал он своему ученику. – Это, – Артыков хлопал одеревеневшей от каждодневного соприкосновения с металлом ладонью по движку, а затем ее ребром резким круговым движением резал себе горло, – тебе в жизни во как пригодится! Ты посмотри, что за техника нынче пошла – сплошь электроника. Иной раз глянешь на приборную доску – страшно становится, целый огород. Поди-ка разберись в этом хозяйстве! Когда все правильно, когда каждая стрелка напротив своего деления стоит, на душе спокойно, а как только какая в сторону – у пилота глаза квадратные. А почему? Подкован плохо. Теоретически. Понял?
– Понял, – сказал Никита и, чтобы не отказать себе в удовольствии лишний раз послушать умные речи старого механика, повернул разговор так, что Артыков сперва позеленел, затем полез в нагрудный карман за сигаретами и только после этого, кивнув на бочку с водой – пошли, мол, покурим, – язвительно спросил:
– Сколько, ты говоришь, приборов?
– Четыре, – спокойно ответил Никита, – скорость, высотомер, обороты да авиагоризонт. Ну, конечно, и радиокомпас. Были они главными и остались таковыми, а остальные… – И он пренебрежительно махнул рукой.
– Значит… – Артыков со злостью, до хрипоты в легких затянулся и, сердито скосив белки глаз, ядовито процедил: – Так только извозчики рассуждают, самые что ни на есть воздушные извозчики! Вынимай колодки, поехали!
– Любимая присказка Чкалова.
Ашир Аширович, давясь дымом, закричал:
– Ты Валерия Павловича не трогай! Это летчик божьей милостью. Не вам, молокососам, чета. Он машину лучше самого себя знал, каждый вздох ее чувствовал и своими – заметь: своими, а не чужими – руками мог по винтику собрать и разобрать ее. Вот что такое Чкалов! А ты: вынимай колодки…
– Это не я, а вы сказали, – напомнил Никита.
– Присказка или поговорка только в том случае справедлива, если ее умный человек употребляет, и по делу, а ежели дурак…
– Понятно, – сказал Никита.
– Ни черта тебе не понятно. – Ашир Аширович втоптал в землю окурок и, достав новую сигарету, с неожиданным великодушием проговорил: – Нынче летчик умственный пошел… Ты говоришь, четыре прибора… Не четыре, а основное внимание на четыре. Теперь все приборы главные. Заметь: для серьезного человека. Ну, а у нерадивых, оно, конечно, все надвое делится: это – твое, это – мое, твой участок, мой участок… А в создании самолета, между прочим, сотни людей участие принимают, начиная от Главного Конструктора и кончая простым слесарем. Так, думаешь, им не обидно, если ты, к примеру, подняв их труд, в смысле машину, в воздух, не дотащишь ее до аэродрома, и они, работяги, так и не узнают причину гибели самолета?
– Так это ж испытатели, – возразил Никита, – у них дела… – Но тут же осекся, уловив на себе негодующий взгляд Артыкова.
– А у нас делишки?
– По сравнению с ними – да, – робко, но уже с большей убеждённостью в голосе проговорил Никита.
– Ну, в общем, правильно, – с неохотой согласился Артыков, но, подумав, добавил: – У нас просто задачи разные. – И чтобы вконец смять противника и убедить себя в собственной правоте, заключил: – Мы утверждаем найденное.
– А они ищут новое, – вставил шпильку Никита. Но юркая мысль Артыкова, вильнув как мышиный хвост, ушла в совершенно другом направлении.
– Помню, во время войны к нам в полк прибыло четверо новичков. К вечеру выяснилось – испытатели. Ну, думаем, дадут они жару фрицам, будет им на орехи. А на поверку по-иному вышло: двоих немцы сбили…
– Испытателей?! – изумился Никита.
– Их, родимых, – тихо сказал Ашир Аширович.
А двоих отозвали. На прощание им наш командир так сказал: «На своей работе вы, ребята, нужней, а здесь мы сами управимся, не волнуйтесь. Вы нам только машины понадежней…» Так что воевать тоже, как видишь, искусство. Учиться всему требуется, вот и ты учись, а летать… еще налетаешься. В тебе жилка летная есть.
– А это вы откуда знаете? – затаив дыхание спросил Никита.
– Птицу по полету видно, – неопределенно ответил Артыков. – Не из бойких ты, как Черепков, например, но орешек крепкий.
Никита оглянулся. Поблизости никого не было, и он решился на самый откровенный и волнующий его вопрос:
– Ашир Аширович, а как вы думаете, получился бы из меня испытатель?
Вопрос был серьезен, и старый механик постарался ответить на него серьезно.
– Трудно сказать, – проговорил он. – По крайней мере, сейчас. Но задатки в тебе есть… Ты любишь машину. А это – главное. Она тебе сторицей за ласку отплатит. – И задумчиво добавил: – Хороший конь и из пекла вынесет… – Ашир Аширович тяжко вздохнул и посмотрел на часы. – Заболтались мы, однако, с тобой.
– А Завидонов? – Никита взглянул на полого снижающуюся машину.
– Что Завидонов? – не понял Артыков.
– Ну, как он летает?
– Этот хитер. – Ашир Аширович, прикрыв глаза от солнца, глянул на заходящий на посадку самолет. – Видишь, как к полосе подкрадывается?.. Словно лисица к курятнику.
– Уж чего-чего, а хитрости в нем и на копейку не наберется, – обиделся за друга Никита.
– Ну, может, я не так сказал, – улыбнулся Артыков, – но звериное в нем есть. Он чутьем машину чувствует. Тоже качество ценное. И необходимое.
Никита удивился точности, с какой старый механик охарактеризовал Завидонова.
– Не веришь, что ли? – рассмеялся Ашир Аширович. – В воздухе характер человека передается машине. Я сразу могу определить, кто в самолете. Погляжу, как на посадку заходит – и будь здоров.
– Ну, а остальные, Джибладзе например? – полюбопытствовал Никита.
– Джибладзе?.. Обстоятельный парень. А Черепков рано или поздно башку расшибет…
– Рискованный?
– Отчаянный, – с уважением поправил Ашир Аширович. – Может пойти на заведомо гиблое дело: Бойцов – тоже бедовая голова, артист, а вот Коренев…
– Что Коренев?
– У него во всем расчет. Точность любит. Молодец! Грамотный будет летчик. Не то, что некоторые. – Артыков, подмигнув Никите, пошел мыть руки. – После обеда можешь не приходить – я в город уеду.
Стоянку самолета, на котором летали питомцы Баранова, Никита, чтобы не расстраиваться, обходил стороной. Для этого приходилось делать приличный крюк: пересекать рулежную дорожку, спортплощадку и, самое неприятное, территорию командно-диспетчерского пункта, где всегда фланировал кто-нибудь из офицеров и где в любую минуту можно было нарваться на неприятный разговор о правилах ношения одежды, выправке и т. д. и т. п. «Начальство лучше обходить стороной, – проповедовал Славка, – а здороваться – только издали». В этом вопросе Никита был полностью согласен с другом, но в отличие от него натыкался на старших по званию в местах самых непредвиденных.
На этот раз начальство затребовало Никиту лично И сообщил ему об этом Завидонов. Он встретил приятеля около столовой, и по его виду, встревоженному и озабоченному, Никита сразу же понял, что случилось что-то из ряда вон выходящее.
– Тебя вызывают в штаб, – тихо сказал Славка.
– Зачем?
– Понятия не имею. Уже полчаса разыскивают.
В штабе было оживленно и суетливо, и это обстоятельство насторожило Никиту. Обычно здесь царила торжественная, как в церкви, тишина, которая нарушалась только мерными шагами дневального да редкими телефонными звонками.
Никита доложил о своем прибытии дежурному офицеру – молоденькому лейтенанту, полному собственного достоинства. Лейтенант смерил Никиту проницательным взглядом и молча указал ему на дверь кабинета командира эскадрильи подполковника Малышева. Никита вошел. За столом, о чем-то дружески беседуя, сидели капитан Левин и… полковник Жихарев. Никита от неожиданности так растерялся, что забыл представиться.
– Здравствуйте, – сказал Левин. Никита, придя в себя, щелкнул каблуками.
– Товарищ полковник…
Жихарев устало махнул рукой и повернулся к Левину:
– Можете быть свободны, капитан.
Левин вышел. Жихарев откинулся на спинку кресла и достал из кармана коробку с леденцами, с которыми не расставался с тех пор, как бросил курить. Никита нетерпеливо переминался с ноги на ногу, лихорадочно соображая, что известно полковнику о его подвигах. Левин, конечно же, ему выложил все. Это факт. Но успел ли он побывать дома? Знает ли он о его отношениях с Татьяной? По-видимому, нет. Скорее всего, он прилетел тем самым самолетом, который утром встречало начальство.
– Ну, чего молчишь? – неожиданно спросил полковник. Он задумчиво сосал конфету, и по его сонно-сосредоточенному взгляду трудно было определить: устал ли он с дороги или о чем-то напряженно думает. – Рассказывай.
– Что? – спросил Никита, выигрывая время.
– Все! – Жихарев зло хлопнул ладонью по столу. – Ты писал мне об успехах. Это одна сторона медали. А теперь переверни ее, покажи, что ты из себя представляешь на самом деле. Молчишь? Счастлив твой бог, что молчишь! Но ответить все равно придется. Потому что мы за тебя ручались – я, полк, который послал тебя учиться. Ты давал присягу?
– Да, – тихо сказал Никита, чувствуя, как краска стыда заливает щеки.
– Ты обещал быть честным и дисциплинированным? Обещал беспрекословно выполнять воинский устав, приказы командиров и начальников? Обещал?
– Да, – еще тише сказал Никита.
– А ты что вытворяешь? От первой юбки с ума сошел!
– Товарищ полковник…
– Молчать! – рявкнул Жихарев. Он судорожно хватанул ртом воздух, проглотил леденец и поперхнулся. – Кто она?
«Не знает», – подумал Никита. Но легче ему от этого не стало – понял: полковник три шкуры сдерет, но до истины доберется.
– Студентка.
– Какого черта ты с «губы» удрал?
– Я ее люблю, товарищ полковник, – сказал Никита и сам удивился той легкости, с какой у него вырвалось это признание. На душе стало хорошо и спокойно. – А с ней тогда случилось несчастье.
– Ножку небось подвернула, – иронично бросил Жихарев.
– Нет, разбилась.
Полковник взял пресс-папье, промакнул чернила, которые ненароком разлил, и безразличным, как автомат, голосом спросил:
– Таксист лихой попался?
– На самолете, – сказал Никита. – Она летает.
На подоконнике из-за корки хлеба с криком дрались воробьи. Полковник с раздражением захлопнул раму и, сомкнув губы, досадливо поморщился:
– Курица не птица… Сильно побилась?
– Не очень. Сейчас уже все в порядке.
– И у тебя с ней серьезно?
– Да. В общем, мы…
– Вот именно, в общем, – оборвал Жихарев. – Иди за мной.
В главном корпусе на стенах в обрамлении дубовых листьев и гвардейских черно-оранжевых лент висели портреты знаменитых летчиков, в свое время окончивших училище. Их было больше ста тридцати, и каждый – живая летопись истории. Здесь были и те, кто совершал первые дальние перелеты по стране, и те, кто вслед за легендарным Чкаловым прокладывал трассы через Северный полюс в Америку, испытатели новой техники, и те, кто неувядаемой славой покрыл паши Военно-Воздушные Силы в годы Великой Отечественной войны.
Жихарев подошел к одной из фотографий и, полуобернувшись, спросил:
– Кто это? Знаешь?
– Старший лейтенант Мазур.
– Герой Советского Союза! – прошипел полковник. – И ты не имеешь права позорить его фамилию. Понял?
– Понял, – мрачно выдавил Никита.
Полковник еще раз взглянул на фотографию своего бывшего друга и, вздохнув, снова полез в карман за леденцами.
– Так что женишься, когда закончишь училище.
Никита, насупившись, молчал.
– Или тебя такая ситуация не устраивает? Чего воды в рот набрал? – Полковник протянул ему записную книжку. – Черкани-ка мне ее адресочек. Вот здесь, на последней страничке.
Никита, поколебавшись, записал. Жихарев, не глядя, сунул блокнот в карман и взглянул на часы.
– Ну, мне пора. – Он взял Никиту за плечи и легонько тряхнул. – И чтобы больше без фокусов. Договорились?
– Договорились, товарищ полковник…
– Вот и хорошо. – Жихарев засунул в рот леденец. – А друзья у тебя молодцы. Если б не они… не знаю, чем бы все это кончилось. – Он скупо улыбнулся. – А девка-то хорошая?
– Мне нравится, – смущенно пробормотал Никита.
– По уши втрескался?
– По уши.
– Эх, мне бы твои годы! – Полковник могуче развернул отяжелевшие плечи, попрощался и заспешил вниз к широким дубовым дверям.
На улице Жихарев остановил такси и по старой командирской привычке коротко бросил: «Домой», забыв, что машина не штабная и шофер не свой.
– А вы где живете? – добродушно спросил парень и улыбнулся так, как обычно улыбаются, глядя на детей.
– Мичурина, тринадцать, – не обратив на это внимания, сказал полковник. Он думал о дочке, которую не видел почти полгода, и о том, что ей подарить по случаю окончания института. «Часы? Есть. Платье? А вдруг не угодишь? У них же сейчас вкусы!..» Полковник решил, что лучше будет, если он вместе с дочкой прокатится по магазинам – пусть сама выбирает себе подарок. Жихарев полез за бумажником, чтобы подсчитать, какой суммой располагает, но рука наткнулась на записную книжку. Ему сразу припомнился разговор с Мазуром, и он обрадовался, что в скором времени заполучит в свой полк еще одного грамотного перспективного летчика. К тому же с молодой женой. «Интересно, что за ведьма его окрутила?» Полковник и не собирался разговаривать с этой девчонкой. Какое право он имеет лезть в чужую жизнь? Это не его дело. А адресочек он взял просто так, для острастки, чтоб в следующий раз не выкидывал парень такие сумасшедшие номера.
Жихарев без всякого интереса перелистал свою старенькую записную книжку, прочитал свой адрес, имя своей дочери и нахмурился, соображая, каким образом могла свершиться такая чертовщина. Как ни странно, это открытие не удивило и не огорчило Жихарева, наоборот, даже обрадовало. Мазур – парень стоящий. Недаром он на него сразу же обратил внимание, и служить будет в его полку, и хоть одна из дочерей не улетит из родного гнезда. «Не улетит», – повторил полковник и вдруг, словно его плетью ожгли, резко подался вперед – вспомнил: «Она летает!» Он с такой силой треснул себя кулаком по колену, что шофер, от неожиданности затормозив, испуганно спросил:
– Что-нибудь случилось, товарищ полковник?
– Она летает! – рявкнул Жихарев, потирая ушибленное колено. – Дочка у меня летает. А я… Всегда последним все узнаю. Черт знает что! Все по-своему сделает! Вот характер!..
– Наверное, в папу, – усмехнулся шофер.
– В папу, говоришь? – Жихарев покрутил головой и добродушно расхохотался: – Этого я не учел.
«Не учел, – подумал он, возвращаясь к прерванным мыслям. – Мазур – парень, конечно, неплохой, на него можно положиться. А вот дочь?.. Не ошиблась ли? Выдержит? Ведь это очень непросто быть женой офицера». Полковник прикрыл ладонью глаза. Мир словно перевернулся, и он зашагал по длинной, нескончаемо длинной лестнице, заново вспоминая и переживая всю свою трудную, суровую, палаточно-походную жизнь.
1938 год. Первое офицерское знание. Выпускной бал, В этот вечер Лена согласилась стать его женой.
1939. Халхин-Гол. Монголия. Первый бой с японскими захватчиками. Первая победа.
1940. Порт-Артур.
1941. Ржев.
1942. Великие Луки – Себеж.
1943. Курская дуга.
1944. Белоруссия.
1945. Берлин.
1946. Дальний Восток.
И каждый день бой. Короткий отдых, и снова яростная схватка с врагом. И единственная мысль – победить! Выжить и победить. Потому что дома ждали жена и двое детей.
С 1947 года Прибалтика… Здесь длинная лестница обрывалась. И сейчас, стоя на ее верхней ступеньке, Жихарев с тоской и горечью подумал, что скоро на пенсию. Дело свое он сделал. И, кажется, неплохо. А вот жена… Что видела она за все эти годы? Шесть дочерей… Бесконечные переезды, новые квартиры, ясли, детские сады, школы… И по утрам незримая тоска в глазах: вернется ли муж из очередного вылета? Нет, нелегкая это участь – быть женой офицера! И все-таки они были счастливы. Были, черт подери! И успевали бегать по театрам и в кино, и отмечали дни рождения и праздники, и всегда в доме у них было полно друзей и было шумно и весело.
Машина, резко затормозив, остановилась у дома.
– Приехали, товарищ полковник, – сказал шофер.
Жихарев засунул в карман записную книжку, которую до сих пор держал в руках, и с недоумением уставился на свой старенький, видавший виды, но еще крепкий многоэтажный дом. Затем потер щетинистый подбородок и решительно проговорил:
– Давай-ка к универмагу.
День был будничный, но через стеклянные двери магазина беспрерывным потоком текла плотная масса народа. «И когда они только работают?» – с раздражением подумал полковник, с трудом протискиваясь к ювелирному отделу. У прилавка стояла худенькая, стройная девушка с неестественно розовым, кукольным цветом лица. Она вопросительно взглянула на взмокшего полковника и улыбнулась, вежливо и непринужденно.
– Мне кольцо, – сказал Жихарев, – обручальное. – Он вытер платком вспотевшее лицо и тоже улыбнулся, но как-то виновато и просительно: – Дочка замуж выходит.
ГЛАВА XVII
Ленька вошел в палатку тихий и озадаченный. К первому ребята привыкли. Ленька не любил излишнего шума и показухи, но второе было странным. Для Леньки не существовало проблем больших и малых, он все делал прилежно и с таким старанием, что никто и никогда не в состоянии был понять, изобретает ли он велосипед или действительно что-то из ряда вон выходящее, которое завтра удивит весь мир.
– Ты что, с луны свалился? – спросил Сережка. Он проигрывал Славке уже вторую партию в шахматы, откровенно зевал и мечтал о том, как бы побыстрее отделаться от столь неудобного для себя партнера.
– Не я, белый медведь. – Ленька завалился на кровать, многозначительно помолчал и, выделяя каждый слог, отчетливо произнес: – Черепков завтра ка-та-пуль-ти-ру-ет-ся.
Сережка охнул и медленно опустился на табуретку:
– Сбылась мечта идиота.
Никита был потрясен не менее Сережки и искренне позавидовал другу. И он бы не прочь испытать катапульту, с которой, к сожалению, был знаком только теоретически – катапультирование не входило в план летной подготовки будущих летчиков. Но один, так сказать, показательный прыжок разрешался. И доверяли его, как правило, самому опытному и перспективному в этом виде спорта курсанту. И этим курсантом оказался… Алик Черепков. «Метаморфоза какая-то», – подумал Никита. Но, проанализировав все действия и поступки своего товарища, убедился, что странного и случайного в этом ничего нет, что все правильно и закономерно. На душу каждого курсанта приходилось два прыжка в год. Никита к четвертому курсу напрыгал двадцать восемь, Джибладзе – четырнадцать, Сережка с Ленькой по восемнадцать, а Алик… сорок девять. Как только у него высвобождалось время, он галопом мчался в парашютную. Фрола Моисеевича не надо было упрашивать. Он всегда был рад этому шумливому и вездесущему парню и отправлял его в воздух с первой же уходящей на прыжки группой. Помогла Черепкову и дружба с Харитоновым. После их совместно го прыжка, когда они чуть было не угодили под поезд, прапорщик взялся за Черепкова всерьез. Он учил его мелкому и глубокому скольжению, точности приземления, умению управлять своим телом в свободном падении и многим другим премудростям этого трудного и опасного вида спорта.
Внимательно следил Харитонов за успехами Алика и в области техники пилотирования. И то, что приводило Баранова по поводу некоторых действий Черепкова в воздухе в неимоверную ярость, у прапорщика вызывало лишь веселую, интригующую усмешку. Ему все больше и больше нравился этот нескладный, не умеющий делать все, как положено, мальчишка, и чем-то он напоминал ему его самого – молодого, бесстрашно-отчаянного парня, которому и в разведку-то было сходить за удовольствие.
Баранов хоть и был зол на Черепкова – выкрутасы Алика, Никиты и Сережки подмочили-таки ему репутацию, – но в душе ликовал: его, а не чей-либо ученик удостоился чести первым покинуть машину методом катапультирования. Радовались за товарища и ребята. Особенно Сережка Бойцов.
– Главное – не боись, – орал он на ухо своему побледневшему другу, – помни, что ты еще не обедал. – Затем забежал с другой стороны. – И Мишаня завтра посылку получает. А там – апельсины, мандарины, «Хванчкара»…
Но до Алика, по-видимому, не доходили наставления друга. Мысленно он находился уже в полете и последовательно, одно за другим, повторял все те действия, которые ему сейчас предстояло выполнить.
– Готов? – спросил Баранов.
– Так точно, – отчеканил Алик.
– Залезай.
Алик вскарабкался в кабину. Вслед за ним поднялся по стремянке Харитонов. Он тщательно осмотрел все замки, крепления, помял напоследок своего питомца по шее и соскочил на землю.
Баранов запустил двигатель. Алик помахал приятелям и здесь заметил доктора. Храмов приветливо улыбнулся и чуть заметно кивнул – мол, не волнуйся, все будет в порядке.
– Поехали, – сказал Баранов и плавно тронул машину с места. На высоте поинтересовался: – Как самочувствие?
– «Самое страшное в нашем деле – это летать пассажиром», – вспомнил Алик один из афоризмов своего инструктора.
– Ты сейчас не пассажир, Алик, ты – испытатель. Сосредоточься. Выхожу на боевой курс.
Алик выпрямился и, сжав губы, плотнее прижался головой к подушечке кресла. Затем напряг мышцы рук и замер, ожидая команды.
– Пошел!
Алик нажал на спусковой механизм. Напряжение было так велико, что взрыва пиропатрона он не почувствовал. Просто его слегка тряхнуло, и он оказался в воздухе На миг увидел уходящий самолет и удивился, что все свершилось так просто и легко. «И напугаться не успел», – мелькнула мысль. Алик отстегнул сиденье и «пошел» к земле спиной, харитоновским способом. «Один, два, три…» – досчитав до десяти, Алик раскрыл парашют.
Фрол Моисеевич не то укоризненно, не то удивленно покачал головой и, тронув за плечо стоявшего рядом Харитонова, проговорил:
– Хорошая точка. Прапорщик загадочно улыбнулся:
– Это только начало, Фрол Моисеевич.
А Ленька, стоявший в окружении друзей, чуть слышно пробормотал:
– В нем могли убить Моцарта.
– Кого? – переспросил не отличавшийся большой начитанностью Джибладзе.
– Моцарта, – повторил Лепя. – «Меня мучает, что в каждом человеке, быть может, убит Моцарт».
Заканчивались последние программные полеты. Дни, напряженные и нервные, накатывались один на другой, как белые ночи. Ребята устали: несколько боевых вылетов в день измотают кого угодно. А Баранов, как неутомимый извозчик, все погонял, понукал. Его «давай» уже резало слух. Парни нервничали. Они впервые почувствовали усталость и узнали, что такое по-настоящему хочется спать. Теперь по вечерам в палатке не было слышно обычного шума и смеха – все засыпали, едва добравшись до коек. А на рассвете снова пела труба, курсанты вскакивали, быстро умывались, завтракали и снова уходили работать на высоту.
Баранов сбивал со своих питомцев последнюю мальчишескую спесь. Он хотел, чтобы они раз и навсегда усвоили, летать – не развлечение, летать – это работа, тяжелая и изнурительная. И добился своего. Однажды перед сном Алик, уронив голову на подушку, жалобно промычал:
– Сшей мне рубаху белую, мама…
– Дурень, – сказал Славка, – послезавтра воскресенье.
Что ответил Алик, Никита не слышал. Он уже спал.
Кончилась эта «перегрузка» так же неожиданно, как и началась. Буквально на следующий день, в субботу, Баранов, как всегда тщательно выбритый и подтянутый, пройдясь перед строем готовых к вылету ребят, вежливо осведомился:
– Кто-нибудь устал?
– Второе дыхание открылось, – подал голос отдышавшийся за ночь Алик.
Баранов сдвинул на затылок фуражку и, выждав паузу, коротко бросил:
– Всё! – И это «всё» прозвучало как пистолетный выстрел – резко и неожиданно. – Летная программа закончена. В понедельник приезжает инспектор ВВС, официально – председатель Государственной экзаменационной комиссии полковник Бренч. На вид он дядя важный и серьезный, но вы не пугайтесь, я ему тоже в свое время летную практику сдавал и, как видите, ничего, живой. Задания, как правило, у него коротки, но при выполнении фигур он ценит прежде всего чистоту и аккуратность Любит глубокие виражи, обожает работать на вертикалях, но терпеть не может лихачества. – Баранов посмотрел на стоявших рядом Бойцова и Мазура. – С детства не переносит штопора и страдает клаустрофобией. Понятно?
– Никак нет. – Сережка приторно-вежливо улыбнулся.
– Это боязнь узких пространств, – уточнил Баранов.
– Понятно, – кивнул Никита.
– Ну и отлично… Можете быть свободны.
После обеда Черепкова и Джибладзе вызвали в штаб. Притащил эту новость второкурсник Витя Магнер, тот самый парень, который стоял на часах, когда Никита удрал в город. Он робко просунул в палатку голову и осмотрелся.
– Входи, – разрешил Алик. Он валялся на койке и важно дымил сигаретой. На тумбочке стояла водочная бутылка с водой, на которой мастерски была пришлепана этикетка: «Спирт питьевой. 96°». – Приятное известие, – сказал Алик, вставая. – Спиртику глотнешь?
Магнер вежливо отказался:
– Я в наряде.
– Да не боись, не повредит. – Алик налил треть стакана и протянул его оторопевшему парню. – Давай.
Магнер не в силах был отказать прославленному парашютисту. Он выдохнул воздух и одним духом опорожнил стакан.
– Еще хочешь?
– Спасибо. – Парень воздушным шаром выкатился из палатки. – У нас такого спирта целый бачок!
– Отлично! – гаркнул Алик. – Передай привет маме! – Он повернулся к суетливо одевавшемуся Джибладзе: – Миша, что вы нервничаете? Я вас не узнаю.
– Как думаешь, зачем? – спросил Миша, одергивая гимнастерку.
– На повышение, – хохотнул Сережка, – взводным будешь.
– Я серьезно.
– А черт вас знает… Может, вы действительно по ночам спирт дуете.
Миша глянул на него зверем и вслед за Аликом выскочил из палатки.
– А действительно, зачем? – спросил Славка.
– Могу только догадываться, – сказал Никита. – Но держу пари, что Алик знает – больно у него хитрая была физиономия.
– Пошли купаться, – предложил Сережка. – Они раньше чем через час все равно не пригребут.
– Можно, – сказал Леня.
Никита со Славкой остались играть в шахматы.
Первым вернулся Джибладзе. Молча разделся и, взяв полотенце, шагнул к выходу. Сережка быстро преградил ему дорогу.
– Мишаня, – сказал он вежливо, – нам небезразлична твоя судьба.
– Предложили остаться инструктором.
– Согласился? – оторопев, спросил Сережка.
– Да. – Миша резко отодвинул друга в сторону.
– Я говорил, на повышение! – выкрикнул Сережка, оборачиваясь к друзьям. – Что вы на это скажете?
– Каждому свое, – задумчиво проговорил Славка. – Но вот Алик… Это для меня загадка.
– Алик отбоярится, – сказал Сережка. – Алик на Молдаванке родился.
– Все это так… – Никита поднял руку, призывая ребят к вниманию. – Кажется, он.
Насвистывая веселую одесскую песенку, в палатку ввалился Алик. Он расстегнул ремень, вытащил из-под койки гитару и проникновенным голосом запел:
А у него есть галстук и перчатки,
И он чистенький, как херувим,
А я в одной полотняной рубашке,
Да никуда не гожусь перед ним…
– Алик, – оборвал друга Сережка.
– Ша, – сказал Алик, прихлопывая струны ладонью. – Я вижу, что вы сгораете от любопытства. Лейтенант Черепков не желает, чтобы его друзья сгорели раньше времени, а потому разъясняет вам ситуацию. Только не падайте в обморок. Я с детства не перевариваю мелодраму. Мне предложили стать инструктором. Я поблагодарил начальство за оказанную мне честь и…
– …послал их куда подальше, – не выдержал Бойцов.
– Вы ошиблись, Сережа, – сказал Алик. – Я дал согласие.
– Шутишь?
– И не думаю.
Сережка скрестил на груди руки и со злым недоумением выпалил:
– Ну Мишаня – это понятно. У него самолюбие, он же князь! А ты? Какого черта ты подписался?!
– Объясняю, – сказал Алик. – Отсюда я быстрее всего попаду в испытатели… Баранов говорил с командиром эскадрильи. В общем, они замолвят за меня словечко. Кажется, у аудитории больше вопросов нет? Тогда, с вашего разрешения, я искупаюсь. – И, захватив полотенце, Алик убежал.
Далеко на востоке за холмами вставало солнце. Между деревьями висел прозрачный туман, сверкала роса, и воздух был чист и свеж.
Никита осторожно выбрался из палатки, поежился и, глянув на небо – высокую, призрачную голубизну, довольно улыбнулся. День обещал быть на редкость солнечным, а это важно, когда тебе предстоит последний полет, в котором ты должен продемонстрировать все свое мастерство и искусство высшего пилотажа.
Никита разбудил товарищей. Ребята быстро, без обычных шуток и разглагольствований сделали зарядку, умылись и отправились завтракать. Из столовой они вышли тихие и сосредоточенные – каждый понимал, что настала минута, которая навсегда определит будущее.
Славка, чтобы как-то разрядить предполетное напряжение, легонько толкнул Черепкова в плечо и полюбопытствовал:
– Волнуешься?
– Не так чтобы очень… – Алик замялся. – А вот князь… Я ночью просыпаюсь, а он зубами клацает, простудился, говорит.
– У меня аспирин есть, – моментально влез Сережка. – Мишаня, примешь?
– Мишаня, между прочим, уже инструктор, – беззлобно проворчал Джибладзе, – а ты пока… шпана!
Алик глянул на небо и задумчиво проговорил:
– А жарко будет, ребята, как в топке паровозной.
– Это точно, – согласился Слава. – На мне высотный костюм после первой заправки промокает…
Полковник Бренч, высокий, щеголеватый, с иссиня-черными волосами, подпаленными на висках сединой, поздоровался с курсантами и коротко, в двух словах, объяснил, как будут проходить зачетные полеты. Голос у него был сухой и ломкий, взгляд цепкий, колючий, и, рассказывая, он то и дело останавливался перед кем-нибудь из ребят, пытливо всматривался в лицо и резко спрашивал: «Ясно?» Парни, оробев, только кивали головами.
– Тогда начнем, – сказал полковник. – Кто первый? Ребята промолчали.
– Значит, нет желающих, – словно про себя отметил полковник и повернулся к Баранову: – Это не твои под проводами летали?
– Мои.
– Кто?
Никита, похолодев, вышел из строя.
– Курсант Мазур.
– Курсант Бойцов, – вслед за ним доложил Сережка.
– С вас и начнем. – Полковник жестом указал Мазуру на кабину.
Никита быстро занял свое место, запустил двигатель и доложил о готовности к полету.
– Поехали, – разрешил полковник.
Никита увеличил обороты и плавно тронул машину со стоянки. Боковым зрением увидел Баранова. Тот ободряюще кивнул – не дрейфь, мол! – и, разжав кулак, выбросил все пять пальцев: он требовал пятерки. «Волнуется», – подумал Никита.
Баранов действительно волновался. Он знал, что его питомцы постигли школу высшего пилотажа, знал, что они могут на свой лад расписывать небо узорами замысловатых фигур, вкладывая в эти неповторимые хитросплетения не только мастерство и выучку, но и то, что каждому было отпущено богом – смелость, осторожность, находчивость. Он знал, что они научились мыслить в воздухе, импровизировать, и все-таки переживал. А вдруг!. Это пресловутое «вдруг». Ошибка, случайность, неточность – и годы труда насмарку. Обидно. Для Баранова это был трудный выпуск. Трудный – значит, любимый Все ребята попались одаренные. А таких учить сложно: каждый с вывертом, с характером. Пока поймешь такого, остолбишь ему дорогу, чтобы не сорвался, не запутался, не свернул бы на тропочку, по которой легче шагать, – десять потов спустишь. И все это для того, чтобы спросить строже. С них – летчиков от рождения – и спрос особый. Как же тут не волноваться?
