Текст книги "Уходите и возвращайтесь"

Автор книги: Юрий Маслов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

Алик от неожиданности даже присел.

– Это он любя, – сказал Фрол Моисеевич. – Переодевайтесь.

Сеня притащил парашюты.

– Черепков! – Фрол Моисеевич вдруг заливисто расхохотался. – А мы, оказывается, и врем с тобой синхронно – на моем счету ведь тоже двенадцать прыжков числилось, когда я парашютной секцией заведовал. Правда, меня быстрее разоблачили, на второй же день. И заставили прыгать?

– Да, брат, с вышки.

– С парашютом или без?

– С парашютом, конечно, – вытирая выступившие на глазах слезы, проговорил Фрол Моисеевич, – но при приземлении я ногу сломал. Как это случилось, до сих мир не пойму. Вот как бывает! А ты говоришь…

– Я молчу, – смущенно сказал Алик.

– Готовы? – Фрол Моисеевич взвалил на плечо парашют.

– Готовы, – кивнул Никита.

– Тогда пошли.

Вертолет, мелко подрагивая, быстро набирал высоту, Сеня болтал с летчиками, а Фрол Моисеевич, кряхтя для важности – годы, мол! – пристегивал парашют.

– Фрол Моисеевич, – не выдержал Никита, – вы кончили летную школу, а стали парашютистом, почему?

– Да как тебе сказать… – Козлов развел руками. – Наверное, каждому свое. А потом не забывай, что мы все-таки люди военные. Приказ – и баста. Потом приник. А привычка – вторая натура. Да ты не торопись, нащелкает годков сорок – сам поймешь, что к чему.

Неторопливая речь Фрола Моисеевича, его домашнее настроение и манера вести себя – непринужденно, без показухи и излишней торопливости – сделали свое дело. Алик успокоился и незаметно для себя стал подчиняться малейшему жесту и слову Козлова.

С веревочкой будешь прыгать? – Синие, чуть припухшие, с воспаленными веками глаза Фрола Моисеевича смотрели с насмешливой ироничностью.

«Издевается, – подумал Никита, – на прочность проверяет», я помимо воли отрицательно покачал головой.

– Ну, смотри, Сеня! Семен обернулся, откинул уши кожаного шлема.

– Скажи Грише, чтоб повыше забрался – ребята затяжными пойдут. – Фрол Моисеевич заговорщицки подмигнул и тронул Никиту за плечо: – Значит, так. Считать до трех умеешь?

– На пальцах, – улыбнулся Никита.

– Прекрасно, – серьезно сказал Фрол Моисеевич. – Как вывалишься – загибай пальцы. До четвертого дойдешь – дергай кольцо. Не забудешь?

– Постараюсь.

Взвыла сирена. Гриша, не оборачиваясь, по-разбойничьи свистнул:

– Работать!

Сеня шагнул к люку и, пригнувшись, «нырнул». Проследив за ним взглядом, Фрол Моисеевич удовлетворенно кивнул.

– С доставкой на дом, – засмеялся Гриша. – Боюсь, что крышу проломит.

– Он – культурный, он в дверь войдет, – спокойно заметил Фрол Моисеевич и пальцем поманил Алика.

Алик шагнул к люку, и… Никита успел увидеть только стертые подметки его ботинок.

– Кто у тебя там вывалился? – обеспокоенно спросил Гриша.

– Теоретик, – выдохнул Козлов. – Без команды!

– Унесет далеко, – сказал Гриша. – Больше километра придется топать.

– Дойдет. – Козлов почесал за ухом и спросил: – Скоро?

– Подходим. – Гриша включил сирену.

Фрол Моисеевич хлопнул Мазура по спине:

– Догоняй друга.

Никита, памятуя первый прыжок, поглубже присел и, сильно оттолкнувшись левой ногой, прыгнул. Досчитал до трех и рванул кольцо. Парашют не раскрылся. Никита хотел крикнуть, но не мог – воздух забивал рот, казалось, проникал в самые легкие. Похолодев от ужаса, Никита попытался найти кольцо запасного. Но в этот момент его сильно тряхнуло, и через мгновение он уже плавно раскачивался в подвесной системе. Никита с тревогой глянул вверх. «Нет, все в порядке. Что же тогда произошло?» И вдруг понял: ожидание было столь томительным, что он утратил реальное ощущение времени. Земля простила бы ему эту оплошность, но в воздухе, где секунды имеют волшебную способность сокращаться до нуля и растягиваться до бесконечности, любое скоропалительное и необдуманное решение может привести к катастрофе. Это был первый урок, полученный им в небе, урок, который остается в памяти навсегда.

ГЛАВА VII

– А ты, часом, не верующий? – полюбопытствовал Баранов, заметив, что Бойцов пытается управлять машиной способом довольно-таки необычным, невиданным еще в авиации – правой рукой Сережка вцепился в сектор газа, который находился слева, а левой – в ручку управления, которую по логике вещей держать надо было правой.

Сережка смутился, протестующе замотал головой.

– Значит, нет, – сказал Баранов. – Тогда какого же черта ты лапки скрестил, как красна девица? Это ж кабина самолета, а не молельный дом.

– Извините, товарищ старший лейтенант, – взмолился Сережка. – Ненароком.

– Смотри у меня, – пригрозил Баранов и под всеобщий хохот, улыбаясь, добавил: – Богомолец.

Бойцов недовольно засопел и, выбравшись из кабины тренажера, прошел на место. Алик немедленно ткнул его карандашом в бок.

Не боись, Серега, – жарко прошептал он в самое ухо приятеля, – у меня митрополит в Одессе знакомый, вытурят – в духовную семинарию подадимся. Там одна стипуха сто двадцать рэ.

– А вас только деньги интересуют? – спросил Баранов, у которого был удивительно тонкий слух.

Меня? – с испугом переспросил Черепков. Славка подмигнул Никите. Алик окончательно выздоровел… Дар речи к нему вернулся сразу же после прыжка, а вечером того же дня ребята, надрывая от смеха животы, слушали рассказ о первом приземлении незадачливого парашютиста. Соображать Алик начал только в подвесной системе. Ни гулкого хлопка купола, ни рева удаляющегося вертолета он, естественно, не слышал. Не почувствовал даже боли, когда его тряхнуло и заплечные лямки впились в тело. Все существо заполнила одна-единственная радостно-жгучая мысль: жив, невредим!

Алик осмотрелся. Выше плыли облака, а внизу зелеными квадратиками пестрели колхозные участки, извивалась серебристая лента реки, а чуть правее по проселочной дороге медленно катилась телега. Рядом с ней бежал мальчик и приветливо размахивал руками. «Э-ге-гей!» – восторженно заорал Алик, чувствуя, как все тело наливается напряженной и звонкой силой.

Его отнесло в сторону от аэродрома километра за три. Когда он попытался определить, куда все-таки попал, то с удивлением обнаружил, что опускается прямо на деревню.

У земли ветер был особенно силен. Алик наискосок пролетел над избами и рухнул на скотный двор, в самую гущу мирных, но к весне обычно голодных и потому злых колхозных коров. Как развивались события дальше – неизвестно. Алик говорил, что сражался за свою жизнь, как тореадор. Этому, естественно, мало кто верил. Но когда через несколько дней на имя начальника училища пришло письмо, в котором разгневанный председатель требовал возместить убытки за разнесенную вдребезги изгородь, сарай и покалеченных в свалке коров, то буквально все, начиная от курсантов и кончая преподавательским составом, зашлись в приступе неудержимого хохота. Репутация Алика была восстановлена…

– Так вас только деньги интересуют, Черепков? – повторил свой вопрос Баранов.

– Если бы они меня интересовали, – насупился Алик, – я бы и сейчас в Одессе жил.

– Гм, – сказал Баранов. – А я считал, что у нас принцип для всех один: от каждого по способностям, каждому по труду.

– У нас по потребностям, – заметил Алик.

– Коммунизм, значит. – Баранов кашлянул в кулак и весело усмехнулся: – Ну, иди, проверим твои способности.

Черепков занял место в кабине тренажера, и она мгновенно завращалась, заваливаясь то вправо, то влево.

– Одновременно с операциями докладывайте последовательность! – приказал Баранов. – Начали!

– Переключаю радиокомпас… Доворачиваю. Уменьшаю обороты…

– Отставить! Снова.

– Переключаю радиокомпас с дальнего на ближний. Доворачиваю. Уменьшаю обороты двигателя.

– Отставить!

Черепков с явным недоумением, точно спрашивая: «Ну, чего ты от меня еще хочешь?» – посмотрел на инструктора.

– Неважные у вас способности, Черепков, – проговорил Баранов недовольным и скучным голосом. – Давайте полные формулировки и соблюдайте последовательность. Выполняйте задание!

Алик зло поджал тонкие, нервные губы:

– Переключаю радиокомпас с дальней приводной на ближнюю. Доворачиваю самолет на посадочный курс. Уменьшаю обороты двигателя. Выпускаю щитки-закрылки. Докладываю: «Закрылки выпустил!» После команды «Посадку разрешаю!» – сажусь.

– То-то, – улыбнулся Баранов. – Как распределяете внимание по приборам?

– Авиагоризонт, вариометр[1]1
  Вариометр – навигационно-пилотажный прибор, указывающим скорость набора высоты или снижения летательного аппарата.


[Закрыть], высотомер, АРК[2]2
  АРК – автоматический радиокомпас. Самолетный радиопеленгатор для измерения направлений на передающие радиостанции.


[Закрыть], ГПК[3]3
  ГПК – гирополукомпас. Гироскопический прибор, предназначенный для кратковременного выдерживания самолета на заданном курсе и выполнения разворотов на заданные углы.


[Закрыть].

Баранов обвел глазами притихший класс.

– Верно, Мазур?

– Верно.

– Тогда можно лететь. Со мной.

– Пока с вами, – не утерпел Черепков, выбираясь из тренажера.

«Як» выкатился на рулежную дорожку и, подпрыгивая, побежал к месту старта. Баранов запросил разрешение на взлет. «Як» надсадно зазвенел и, когда звон перешел в могучий рев, вдруг рванулся, стремительно набирая скорость и подминая под себя серую ленту взлетной полосы. Никита непроизвольно сжал ручку управления.

– Не надо, – спокойно сказал инструктор.

В следующий момент толчки прекратились, и земля плавно провалилась. Самолет шел в набор. Никита осмотрелся. Под крылом промелькнули зеленые пятиконечные звезды палаток, крутой изгиб реки, вышка для прыжков в воду. На ней торчал какой-то парень. Вот он взмахнул руками – Никита это скорее почувствовал, чем увидел – и прыгнул. Чуть правее по железнодорожной насыпи ползла длинная вереница игрушечных вагонов, а слева и спереди, насколько видел глаз, раскинулась необъятная гладь зеленеющей степи.

– Красиво, говоришь? – спросил Баранов. Никита от неожиданности вздрогнул, но, увидев в зеркальце смеющееся лицо инструктора, улыбнулся:

– Я ничего не говорю.

– А мне показалось, что ты любуешься… Как самочувствие?

– Отличное, – кивнул Никита.

Но не успел закрыть рот, как горизонт резко перевернулся, и в следующее мгновение он повис на ремнях. Его прижало к борту фюзеляжа. Никита невольно вцепился в борта кабины, но машина уже вышла в горизонтальный полет. Все встало на свои места. Он с облегчением перевел дух, но его снова вдавило в сиденье, и он снова оказался вниз головой. «Петля Нестерова, – определил Никита, – переворот, бочка, иммельман».

– Как это тебе нравится? – спросил инструктор. «Як» быстро набирал высоту.

– Качает, – неопределенно сказал Никита. – Как в люльке. А так ничего, жить можно.

Земля вдруг вздыбилась и завертелась. В кабину ворвались не три или четыре, а десятка два солнц, и завращались они с такой быстротой, что небо мгновенно стало похожим на яичницу. Никита не понимал, что делает Баранов, но «Як» в одну секунду превратился в дикую необъезженную кобылу. Он то падал, переворачиваясь, то его швыряло в сторону, то, натужно ревя мотором, он устремлялся ввысь.

Самолет выполнял фигуры высшего пилотажа. Баранов демонстрировал свое искусство с легкостью и изяществом, которые можно выработать только годами усердных тренировок. Одна фигура сменяла другую. Но как! Это было одно непрерывное, как в танце, движение – ни доли секунды промедления, ни паузы, вихрь, который можно было сравнить только с кавалерийской атакой: крылья «Яка» сверкали в круговом вращении, словно клинки острых казацких шашек.

Никиту бросало от борта к борту, как мяч под ударами безжалостных футболистов. Его то с силой, от которой трещал позвоночник, вдавливало в сиденье, то он болтался на ремнях, чувствуя их стальную жесткость, то нелепо кувыркался, ощущая силу и мощь привязанного сзади зверя. А когда Баранов ввел машину в штопор, когда земля, вращаясь, устремилась навстречу, у него заломило глазные яблоки, а к горлу подступил неприятный удушливый ком. «Только бы выдержать», – мелькнула мысль. Но здесь же возникла вторая, еще более острая, колючая и неправдоподобно огромная, буквально заполнившая все его существо: «Что он делает? Ведь так и в ящик сыграть недолго!» Никита судорожно схватился за ручку, но та вдруг сама сдвинулась с места. Он почувствовал легкий толчок руля и через секунду с удивлением обнаружил, что «Як» перешел в планирование.

– Ну, как тебе эта увертюра? – услышал Никита приглушенный голос инструктора. Баранов безмятежно улыбался. Он добился своего. Ученик был повержен и восхищен, теперь из него можно лепить все, что хочешь, – он верит в своего учителя.

Никита попытался улыбнуться, но не смог. Разлепив бескровные губы, он с трудом сказал:

– Потрясающе! – больше ему добавить было нечего. Он был слишком ошеломлен штопором, стремительным кружением земли и неба, собственным – довольно неожиданным – испугом и мастерством инструктора.

– Ну, что ты загнул, – позволил себе скромно заметить Баранов, – высший пилотаж – еще туда-сюда… А не страшно было?

– Страшновато, – признался Никита.

Баранов кивнул и, удовлетворенный откровенностью ученика, успокаивающе заметил:

– Это пройдет. Ты не волнуйся. В нашем деле самое неприятное – летать пассажиром. А когда сам начнешь… все эмоции останутся на земле. В воздухе надо работать. Пошли на посадку?

Он выпустил шасси. Конец полосы скользнул под крылья, самолет мягко подпрыгнул и, шелестя резиной, покатил по бетонке.

Вечером Никита поинтересовался впечатлениями о полете у ребят. Миша сказал, что все дело в практике, привыкнешь, мол, и в аду уживешься. Леня Коренев подошел к вопросу со стороны чисто математической. Он рассчитал нагрузки, которые обрушились на его организм во время всех этих бочек, петель и восьмерок, и неоспоримо доказал, что их может вынести любой советский человек, занимающийся по утрам гимнастикой. Славка заявил, что он именно так себе все и представлял. Зато Алик пришел к совершенно неожиданному решению.

– Поднакачаться треба, – серьезно проговорил он. И уже на следующий день под его койкой появились десятикилограммовые гантели.

В субботу Никита в увольнение не пошел – в понедельник предстоял зачет по тактике воздушного боя, и он решил позаниматься. К тому же у него была задолженность по английскому.

В Ленинской комнате было тихо и уютно. Никита раскрыл учебник, но в это время в дверь заглянул Славка:

– Не передумал, старик? Никита покачал головой.

– Тогда пляши.

– Письмо, что ли?

– Целых два. Одно, кажется, из дома, – Славка бросил на стол конверт, – а второе… – Он с беспокойством ощупал карманы. – Неужели потерял? Нет, вот оно.

Никита взял замусоленную записку.

В воскресенье в одиннадцать будь в аэроклубе. Можешь захватить тигролова. Он прекрасен.

Таня.

…С Татьяной Слава познакомился две недели назад. Затащил его к ней в гости Никита. Славка долго отбрыкивался, но в конце концов согласился. Весь вечер он пил крепкий чай, который, как оказалось, мог потреблять литрами, а когда кончилась заварка, принялся доказывать, что при современной мощи наземного огня истребителям выходить на цель лучше всего на малых высотах. На Таню он вроде и внимания не обращал. Но, прощаясь, неожиданно сказал:

– Чай у вас необыкновенный, так только моя бабушка умеет заваривать.

– Будете скучать по дому – заходите, – проговорила Таня, улыбаясь…

Никита зацепил ногой стул и толчком подвинул его к приятелю.

– Ну-ка сядь!

– Зачем? – удивился Слава.

– Хочу посмотреть, что в твоей роже прекрасного.

– Дубина. – Славка обиженно выпятил нижнюю губу. – В мужчине главное не фотокарточка – характер.

– А в женщине?

– Фигура.

– Уверен?

– Я все-таки предпочитаю характер, – подумав, сказал Слава.

– А где ты ее встретил?

– У пивного бара. – Угощал пивом?

– Предложил.

– И сколько же ты выпил?

– Старик, я никогда не думал, что можно выпить столько пива, когда рядом красивая женщина.

– Ты только сейчас говорил, что тебе нравятся женщины с характером.

– Она с характером. – Славка скроил кислую физиономию. – А ты, никак, ревнуешь?

– Дурак ты, Славка. – Никита откинулся на спинку стула и посмотрел на приятеля так, словно тот действительно был круглый дурак.

Слава оставил выпад друга без внимания. Он взял со стола книжку, поморщился и, бегло просмотрев ее, положил на место.

– Самый лучший учебник – это кабина самолета.

– Я не отрицаю. Но опыт…

– Опыт – это теория победителя и побежденного, если он остался в живых. Помнишь формулу боя Покрышкина?

– Высота, скорость, маневр, огонь.

– Правильно, – одобрил Слава. – А все это, вместе взятое, называется импровизация, то есть умение вести бой свободно, и действия твои в этот момент должны быть так же легки, как раскованная мысль. В бою, как правило, гибнут «академики», их губит стандартность мышления.

– Значит, этот учебник…

– Не надо впадать в крайности, – перебил Слава, – учебник – это только пособие, я узнал из него, как нужно драться на горизонталях и вертикалях, и все-таки любая классическая схема боя – это уравнение со многими неизвестными. И чтобы решить его, необходима фантазия, артистичность, если хочешь.

– Ты и на зачете будешь импровизировать? – ехидно спросил Никита.

– Попытаюсь, но боюсь, что наш бухгалтер, – всех скучных людей Слава почему-то называл бухгалтерами, – не поймет меня. Он плохо знает французские поговорки.

– Например? – улыбнулся Никита.

– Не так страшен чемпион, как человек, не умеющий владеть шпагой.

– Думаю, что последним будешь ты. – Никита вскочил, сделал на руках стойку, отжался и, вернувшись в нормальное положение, рявкнул: – Славка, сгинь! Дай мне хоть азы выучить!

– До связи, – сказал Слава, поднимаясь.

– Ты только все деньги не трать! – крикнул ему вслед Никита. – Они нам завтра пригодятся.

– Не волнуйся, мне батя перевод прислал.

Никита взялся за учебник, но на глаза попался конверт. Письмо было от брата. Димка учился в девятом классе, и школа, по-видимому, стала единственным убежищем, где он мог отдохнуть от родительской опеки. Это Никита понял из первых же строчек. Но Димка не унимался и дальше.

Никита, – стонал он, – после твоего внезапного бегства (отец считает тебя дезертиром – не более, не менее: кричит, что ты удрал с какого-то трудового фронта, на легкие харчи, где котелок не обязателен, и что ты вообще лодырь) меня взяли в такой оборот, что хоть волком вой. Хотят устроить в текстильный и мотивируют это тем, что в какой-либо другой институт я самостоятельно поступить не смогу. Ты понял? Они, наверное, думают, что я тупица. Никита, не обращай на них внимания, не обижайся и обязательно приезжай в отпуск домой. Посоветуемся и решим, как устроить мою дальнейшую жизнь. Между прочим, есть ли возможность поступить в твое училище сразу же после десятилетки? Я ходил в аэроклуб, но меня погнали, сказали: «Паспорт сперва получи». Я им говорю: «У меня первый разряд по боксу». А они свое: «До шестнадцати дорасти». Странные люди!

Димка.

P. S. Вчера встретил на улице твою Галку Звонареву, ту самую, за которой ты в институте бегал. Поинтересовалась, как ты, а после сказала, что ей очень нравится форма американских летчиков. Я ей посоветовал к ним и катиться. В вежливой форме, конечно.

P. S. Пиши на главпочту. Твои письма первым читает отец. И если что-нибудь не так…

Отец Никиты Василий Никитович Мазур был один из тех людей, о которых говорят: «товарищ сугубо штатский». Он прежде всего ценил в человеке ум и эрудицию, а все остальные качества считал неким приложением. Тому, кто пытался оспаривать это убеждение, приходилось лихо – он сталкивался с принципиальностью, жесткой и непримиримой.

На своих детей, в особенности старшего, Никиту, Василий Никитович возлагал большие надежды и был уверен, что сыновья не подведут – успешно закончат институт, аспирантуру, защитятся, а там… глядишь, и на докторскую потянут. Сам Василий Никитович работал в научно-исследовательском институте химического волокна, заведовал одной из самых перспективных лабораторий и, по мнению сослуживцев, фигурой в своей области был далеко не последней. Но ему не везло. И крепко. Кандидатскую он защитил в тридцать, а вот докторскую… одолеть не мог Часто за чаем, когда ребята были уже в постели, он говорил жене, неторопливо попыхивая трубкой: «Дети докажут, чего я не сумел, всего добьются…» И многозначительно, светло и чисто, улыбался.

Первым сошел с дистанции Никита. Удар был страшный. Василий Никитович, узнав, что сын решил уйти из института, пришел в ярость, а когда жена ему сообщила, зачем и почему, он в гневе наговорил сыну много лишнего, о чем потом долго, если не всю жизнь, жалел. Осенью Никиту забрали в армию.

– Вот к чему приводит непослушание. – Василий Никитович ткнул Димку острым ногтем указательного пальца в грудь. – Заруби себе это на носу и сделай выводы.

А жене сказал совершенно другое:

– Ничего, Маша, придет из армии – одумается. Как-нибудь вытащим…

Но Никита не одумался. Спустя год Василия Никитовича остановил на улице сосед по дому.

– Поздравляю, – сказал он, улыбаясь. – Говорят, ваш сын на летчика учится. Это серьезно. В наш космический век это серьезно.

Василий Никитович вежливо согласился и задумчиво посмотрел на небо, по которому черт те знает куда лезла серебристая, еле заметная в прозрачной синеве точка реактивного самолета.

– Ишь куда забрался! – радостно воскликнул, сосед. – Стратосфера! – И, еще раз поздравив Василия Никитовича, он, довольный, побрел дальше.

Василий Никитович возвратился домой с сильным сердцебиением. В висках легко покалывало, и тупо ломило глазные яблоки. Он положил под язык валидол и прилег, пытаясь уснуть. Но сон не шел. Тогда он встал, достал из ящика письменного стола карту и долго искал на ней маленький, со спичечную головку, кружок далекого уральского города, в котором учился Никита. А найдя, впервые задумался, по каким кривым, параболам и синусоидам забросила нелегкая его сына за три с лишним тысячи километров от дома? Трудный вопрос. Чтобы ответить на него, Василий Никитович должен был пересмотреть свои взгляды на некоторые проблемы наследственности и воспитания. Но как сломать устоявшуюся точку зрения, которая тверда и незыблема, как обетованная земля? Не найдя ответа, Василий Никитович зло прихлопнул карту и прошел в комнату жены.

– Маша, – сказал он металлическим голосом, – за Димой нужен глаз да глаз. Ты должна знать, с кем он дружит, куда и зачем ходит после школы, чем интересуется. Иначе… я не ручаюсь за последствия. И еще. Он переписывается с Никитой. Надо проверять письма или изолировать – влияние блудного сына иногда может быть сильнее родительской опеки…

«Димке туго, – подумал Никита. – В борьбе это называется двойной захват – ни вздохнуть, ни охнуть». Он тут же написал брату ответ. Приказал не распускать соплей, призвал к порядку и спокойствию и пообещал отпуск провести дома. А затем, зажав пальцами уши, принялся с ожесточением штудировать тактику.

В аэроклубе было празднично и суетливо. Трепыхались на ветру флаги, туда-сюда сновали неугомонные мальчишки, а на трибунах с невозмутимым видом восседали степенные и важные папы – гордость и слава авиационного прошлого города. Вокруг них самозабвенно возились малыши.

– Жарко, – сказал Алик, который увязался за ребятами. – Солнышко шпарит на всю железку. – Он расстегнул шинель и лихо сдвинул на затылок фуражку.

– Это не Гаврила? – Никита кивнул в сторону рослого парня, шагавшего по кромке поля.

Рядом с ним в джинсах и летной кожаной куртке семенила стройная девчонка. Она шла слева от Гаврилы, и лица ее Никита разглядеть не мог.

– Вроде бы да. – Славка негромко свистнул.

Гаврила обернулся – это был он, – приветливо помахал рукой и двинулся им навстречу. Обернулась и девчонка, и когда она это сделала, порывисто и по-мальчишечьи резко, Никита узнал Татьяну.

– Пожаловали, сказала она, улыбаясь и окидывая троицу лукавым взглядом.

– Это Алик, – сказал Славка, – представитель славного города Одессы. Музыкален, как Утесов, романтичен, как Грин, и бесстрашен, как ковбой. Алик, поклонись!

– Да мы знакомы, – рассмеялась Татьяна. Славка смущенно переступил с ноги на ногу и, окинув Никиту недобрым взглядом, спросил:

– А что здесь, собственно, происходит?

– Парад-алле, – торжественно объявил Гаврила, – Лучшие силы досаафовцев вступают в борьбу за право участия в республиканских соревнованиях по высшему пилотажу.

– Можем присоединиться. Кто «за»? – сказал невесть откуда появившийся Виктор Одинцов.

Рядом с ним в расклешенных брюках и ярко-желтой кофте с рукавами раструбом покачивалась на тонкой талии Ирина. Татьяна занималась с ней в институте и часто засиживалась у нее допоздна, готовясь к очередному коллоквиуму. А иногда они отправлялись вместе в кафе-мороженое, чтобы съесть по двойному пломбиру с вишневым вареньем. Более разных людей Никита редко встречал в своей жизни и не понимал, что может их связывать. Ирина не вылезала из парикмахерской и была законодательницей мод в институте, Татьяна же добрую половину времени проводила в джинсах и кожаной куртке. Она не знала привязанности к вещам, хотя у нее в шкафу бесцельно висело несколько платьев, которые всех поражали своей изысканностью и оригинальностью. Шила их Евгения Ивановна не из-за экономии, а потому, что любила портняжить. Шить она пристрастилась еще в молодости. В ее бесконечных коробочках, шкатулках и сундучках хранилась масса всевозможных фасонов и выкроек. Когда племяннице требовалось модное платье, Евгения Ивановна, порывшись в своих богатствах, извлекала на свет божий что-нибудь сногсшибательное двадцатых – тридцатых годов и через день-два выдавала такое, что даже у Ирки – модницы семидесятых – глаза вспыхивали завистью.

Ирина была жеманна и кокетлива, Татьяна больше всего на свете ненавидела картинность. Она была естественна, терпеть не могла полутона и получувства. Лишенная в какой-либо степени лицемерия, она и в других искала ядро целое и крепкое. И именно по этому принципу выбирала друзей. Последнее, по всей видимости, и связывало ее с Ириной. Ирина кое в чем была числом круглым, и в этой законченности, но отнюдь не совершенности, воспринималась как единица с двумя нулями – ее стопроцентная улыбка, якобы начисто лишенная кокетства, на самом деле являла собой безупречную игру лицевых мышц.

«Территориальная дружба, – как-то высказалась по поводу их отношений сама Татьяна. – Самый распространенный вид дружбы – ни к чему не обязывает и располагает к откровенности…»

– Так нет желающих присоединиться? – повторил свой вопрос Виктор.

– За нас инструктор бочки крутит, – зло прищурившись, заметил Алик. – Мы люди земные.

– Понятно. – Виктор расправил плечи и протянул Татьяне ярко-красную, едва распустившуюся розочку. – С победой!

– Ты так во мне уверен?

– Уверенность – это успех. Как ты считаешь? – обратился Виктор к Мазуру.

Никита нахмурился. На душе стало необъяснимо тревожно. Он почувствовал какую-то странную неуверенность в движениях, словно ему вдруг стала узка шинель. Праздничные краски аэродрома поблекли, и все предстало серым и будничным.

– Ты где, на другой орбите? – спросил Славка, заметив, что с приятелем происходит что-то неладное.

– А ты думаешь, приятно чувствовать себя все время вторым? – подлил масла в огонь Виктор. – Мужчина должен хотя бы на шаг идти впереди.

– Мужчина должен идти сбоку, – вставила Ирина.

– Сбоку водят только собак. – Алик хлопнул Мазура по плечу. – Верно?

– Мы тебя около буфета подождем, – сказал Никита, обращаясь к Тане. Он заставил себя улыбнуться. – Легкого воздуха!

Буфетом называлась грузовая машина с откинутым задним бортом. Ребята накупили бутербродов, лимонада и, разместившись прямо на подножке грузовика, принялись наблюдать за разворачивающимися в небе событиями.

– Какой у нее номер? – невнятно проговорил Алик, который уже успел набить рот колбасой.

– Третий. – Славка перевел взгляд на Мазура. – Старик, ты неважно выглядишь.

– Это заметно?

– На твоей физиономии – все муки ада.

«Может быть, я ее ревную? – спросил сам себя Никита. – Вот к этим дурацким «Якам»? Или к Виктору? Или вообще ко всему?..»

– Поехала. – Алик кивнул на выруливающий со стоянки «Як». – Катит, как по проспекту.

В начале взлетной полосы самолет остановился, замер, подрагивая крыльями. Затем натужно взревел и, набычившись, стремительно рванулся вперед. Оторвавшись от земли, он круто пошел в набор.

– Лихо, – одобрил Одинцов.

Алик подмигнул Славке и, дурачась, воскликнул:

– Слово нашему специальному корреспонденту Виктору Одинцову!

Одинцов, бросив на Мазура испытующий взгляд, мгновенно сориентировался:

– Итак, в воздухе мастер высшего пилотажа Татьяна Жихарева, – пробубнил он скороговоркой, подражая голосу известного футбольного комментатора Озерова. – Петля Нестерова… Переворот… Иммельман… Самолет стремительно набирает высоту. Бочка! Вторая! Третья!.. Великолепно! Жихарева всегда отличалась чистотой исполнения фигур высшего пилотажа, но сегодня она превзошла все наши ожидания. Она действительно лучшая из лучших! – Виктор снова бросил взгляд на Мазура, который с мрачным любопытством следил за кувыркающейся в небе серебристой машиной, и с еще большей издевкой продолжал: – Некоторым болельщикам виртуозное выступление Жихаревой явно не по душе. Им обидно, что они до сих пор летают с дядей, инструктором, обидно наблюдать за этим дерзновенным полетом с земли…

– Было бы неплохо, если бы ты заткнулся, – проворчал Алик, заметив, что Никита от злости сжимает кулаки.

Но Одинцов как ни в чем не бывало продолжал:

– Самолет снова набирает высоту и листом устремляется к земле. Безукоризненное скольжение!.. Да, чтобы так летать, надо было родиться с крыльями за пазухой… Это победа! Большая победа нашей спортсменки! И мы ее отметим…

– Только не здесь. – Славка шагнул навстречу Одинцову. – Ты меня понял?

– Не надо! – вскрикнула Ирина. Она до смерти боялась всяких драк и скандалов, а вид Славки мгновенно убедил ее, что потасовка не за горами.

Завидонов отступил.

– Извините меня, – сказал он, обращаясь к Ирине, – но ему лучше уйти.

– Мы с тобой в училище поговорим, – побледнев, ответил Одинцов. – По душам. – И, не сопротивляясь, ушел вслед за перепуганной Ириной.

Слава, проводив его взглядом, наклонился к Черепкову, они о чем-то пошептались, и Алик, кивнув, через мгновение исчез. Вернулся он с цветами. Слава положил букет перед Никитой.

– Надо поздравить, старик, – словно извиняясь, проговорил он. – Необходимо.

– Почему это должен сделать я? – Никита раздраженно повел губой.

– И мы поздравим, но букет преподнесешь ты, – настоял на своем Слава.

Спорить с ним было бесполезно. Никита это знал. Он взял цветы и нарочито медленным шагом пошел навстречу Татьяне. У кромки поля остановился.

Татьяна не могла вырваться из кольца поздравлявших ее подруг. Они подпрыгивали вокруг нее, словно мячики, обнимали, целовали, и радостный визг их разносился по всему аэродрому. Заметив Никиту, Таня помахала ему рукой. Девчонки рассыпались – на них рявкнул неизвестно откуда прибежавший Гаврила.

– Поздравляю, – сказал Никита, протягивая цветы.

– Спасибо. – Таня вопросительно посмотрела на него, ожидая, что он еще скажет ей о полете, что было так, а что – не очень. Но Никита, насупившись, продолжал молчать.