Текст книги "Уходите и возвращайтесь"
Автор книги: Юрий Маслов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)
ГЛАВА X
День этот ожидали с великим нетерпением, и по мере того как он приближался, время тянулось все медленнее, а под конец и вовсе остановило свой неторопливый, черепаший бег. Пришел он, как всегда, неожиданно и застиг ребят если не врасплох, то в легкой растерянности, растворившейся в чувстве глубокого непередаваемого восторга.
Механик самолета Ашир Аширович Артыков, стоя на стремянке, ковырялся в двигателе, а Завидонов и Коренев, облокотившись на крыло, следили за вертолетом, быстро скользящим в голубизне высокого летнего неба.
– Сейчас пойдут, – сказал Славка. – Ашир Аширович!..
От вертолета отделилась маленькая точка парашютиста и камнем устремилась к земле. За ней вторая, третья…
– Ну, дергай же, – не выдержал Леня.
Но парашютисты продолжали падать. И только когда до земли оставалось метров триста, над ними «выстрелили» белые купола.
– Вот черти! – сказал незаметно подошедший Баранов. На его плечах поблескивали новенькие капитанские погоны.
– Поздравляю, товарищ старший лейтенант, извините, капитан. – Ашир Аширович спрыгнул со стремянки и крепко пожал Баранову руку.
– Машина готова?
Ашир Аширович цокнул языком. Так он обычно выражал свое удивление или негодование по поводу бессмысленного вопроса.
– Понятно, – сказал Баранов. Он повернулся к ребятам и как можно строже спросил: – А где остальные?
– Джибладзе и Бойцов в спортзале, – ответил Славка, – а Мазур и Черепков в воздухе.
– Как в воздухе?
Славка ткнул пальцем на приземляющихся парашютистов.
– Так это они?! – Козырьком фуражки Баранов прикрыл глаза от бьющего прямо в лицо солнца. – А третий кто?
– Харитонов.
– Да, – сказал Баранов, в недоумении потирая подбородок. – Тысяча и одна ночь.
– Что? – переспросил Славка.
– После обеда, говорю, полеты, – гаркнул Баранов и прямо через летное поле зашагал к зданию КДП.
На рулежной дорожке его догнал открытый «газик».
– С повышением, капитан, – сказал Храмов, останавливая машину.
– Спасибо.
– Ну как, приняли в оркестр?
Баранов, скосив насмешливый взгляд на Харитонова, который сидел рядом с доктором, отрицательно покачал головой.
– Говорят, у каждого есть голос, но не каждому дано петь.
– Так и сказали?!
– Так и сказали, – подтвердил Баранов. – Ну как ребята, Харитонов?
– Ничего, – буркнул прапорщик, не отрываясь от газеты. – Музыкальные.
После обеда Джибладзе преподнес Баранову букет полевых цветов.
– От имени экипажа, – сказал Миша. – Поздравляем, желаем удачи и… понятливых курсантов.
Баранов был явно тронут вниманием учеников и не скрывал этого. Щеки его стали пунцовыми, и он, растерявшись, сунул букет подвернувшемуся под руку Артыкову.
– В баночку… Только бензина вместо воды не палей.
Ашир Аширович досадливо щелкнул пальцами, пробурчав под нос что-то о несолидном поведении некоторых пилотов.
Баранов прошелся вдоль строя, потер ладонью о ладонь и весело спросил:
– К самостоятельному вылету готовы?
Сказал он это буднично и просто, словно речь шла об очередной, никого особенно не волнующей лыжной прогулке. И ребята восприняли эту новость без лишних эмоций, с видом людей, за плечами которых по доброй тысяче летных часов. Не выдержал лишь Алик Черепков. Жестко ущипнув стоящего рядом Славку, он ликующе прошипел ему в самое ухо:
– Земли сейчас полный рот будет. Баранов вяло поморщился:
– Мрачный у вас юмор, Черепков. Вы, случайно, не фаталист?
– Его рацион не устраивает, – прыснул в кулак Славка.
– А-а, – протянул Баранов и, сцепив за спиной пальцы так, что хрустнули суставы, картинно прошелся вдоль строя. – Могу заверить: пока летаете со мной, рацион ваш изменений не претерпит. Сегодня, Черепков, вы в этом убедитесь… Как самочувствие? Больных нет?
Алик сделал шаг вперед и скороговоркой выпалил:
– Курсант Черепков к полету готов.
– Отставить, Черепков. Ты сегодня полетишь вторым.
– Почему? – изумился Алик.
«Вопросы «почему» в армии популярностью не пользуются», – это говорил Жихарев. Никита помянул его добрым словом и с любопытством посмотрел на Баранова: как-то он отреагирует?
– Курсант Черепков, станьте в строй. Когда Алик занял свое место, Баранов сказал:
– Выдержка – одно из главных качеств пилота. Умейте управлять собой как в воздухе, так и на земле. Ясно, Черепков?
– Так точно, товарищ капитан.
– Вот и отлично. Мазур, к вылету готов?
– Товарищ капитан, курсант Мазур к вылету готов! – отчеканил Никита.
– Так… Инструкцию помнишь?
– От корки до корки, товарищ капитан.
– Высота пятьдесят метров после взлета. Отказал двигатель. Ваши действия?
– Отворачиваю влево на пятнадцать градусов, не теряя скорости. Планирую на пахоту соседнего колхоза. Сажусь с убранным шасси.
Баранов удовлетворенно кивнул и задал следующий вопрос:
– Идете на посадку. Выпустили шасси. Правая нога не вышла. Ваши действия?
– Ухожу на второй круг. Пытаюсь выпустить шасси аварийно.
– А если и в этом случае отказ?
– Набираю высоту и несколько фигур высшего пилотажа… Авось от перегрузок выскочит.
– А если авось не выскочит?
– Тогда опять на пашню.
Баранов хлопнул ладонью по обшивке крыла и улыбнулся:
– Ну давай, с богом, как говорится.
Никита, чувствуя, как неуемно забилось под курткой сердце, быстро забрался в самолет.
– Задание понятно? – еще раз спросил Баранов.
– Взлет, полет по кругу, посадка, – повторил Никита.
– И не отвлекаться, – предупредил Баранов и для пущей важности потряс кулаком. – Никакой отсебятины. Я Икаров не люблю.
– Кого? – удивился Черепков.
– Икаров! – весело вскинув бровь, отчеканил капитан. – Икар – родоначальник всех аварийщиков. Не послушал папу, взлетел к солнцу, воск расплавился, и бедняга свалился в штопор. Несерьезно. При таком отношении к делу недолго и в ящик сыграть. Понятно?
– Не беспокойтесь, товарищ капитан, – заверил Баранова Мазур. – Все будет, как учили.
Мазур запустил двигатель. Финишер поднял флажки – вверх и в сторону. Вот он, желанный миг! Боковым зрением Никита увидел сосредоточенное лицо Баранова, Ашира Ашировича, вскинувшего в дружеском напутствии руки, замерших в молчаливом ожидании ребят.
– Поехали, – скомандовал сам себе Никита, и ладонь его легла на сектор газа.
Как только самолет тронулся, цепь ощущений замкнулась. Теперь надо было работать – внимательно следить за приборами, выдерживать скорость, высоту, наблюдать за оборотами двигателя, точно выбрать угол снижения, учитывая при этом силу и направление ветра, и постараться при посадке не дать «козла».
Никита вырулил на взлетную полосу и звенящим от напряжения и счастья голосом запросил разрешение на взлет.
– «Горизонт», я – сто тридцать пятый, я – сто тридцать пятый… Разрешите взлет!
Руководитель полетов, который всех летающих знал по голосам, сразу же понял, что перед ним новичок, и постарался проинтонировать свой ответ как можно мягче и доброжелательней. Большего при всем желании он сделать не мог – инструкцией категорически запрещались не относящиеся к делу разговоры.
– Сто тридцать пятый, я – «Горизонт»… Взлет разрешаю!
Никита двинул вперед сектор газа и, чуть придержав, отпустил тормоза. Самолет зверем рванулся вперед. «Хорошо, – одобрил свои действия Никита. – Теперь бы плавно отодрать носовое». «Як» был модифицирован. В отличие от своего предшественника он, как и «МиГ», имел трехколесное шасси. Носовое колесо служило для отработки взлета и посадки, чтобы курсантам впоследствии было легче переходить на реактивные машины.
«Ручку на себя». Нос медленно приподнялся. «Еще немного…» Толчки прекратились, и Никита понял, что машина в воздухе. «Шасси». Легкий стук подсказал, что колеса в гнездах. Теперь главное – удержать самолет на крыле и вывести его в горизонтальный полет. Когда позади инструктор, это довольно легко. Уже после четвертого полета Никита заставил вертлявую машину подчиниться и следовать строго по прямой. Но в первом он просто измучился и чуть было не изверился в своих способностях и призвании.
Никита поставил себя на место Баранова и стал подавать команды своему собственному «я»: «Обороты? В норме. Скорость? Порядок. Хорошо».
Самолет достиг заданной высоты и вышел в горизонтальный полет. Никита установил режим работы двигателя. «Разворот. Отлично. Площадка. Вираж. Еще площадка…» Самолет вышел на последнюю прямую. «Теперь только бы не промазать… Закрылки!» Машина слегка «вспухла», и не успел Никита опомниться, как самолет выскочил за точку приземления. «Як» дал приличного «козла», снова подпрыгнул и только после этого спокойно покатил по бетонке. Зарулив на стоянку, Никита закрепил тормоза и перекрыл подачу топлива. Мотор зачихал и заглох. Никита стащил с себя шлемофон и медленно выбрался из кабины:
– Товарищ капитан, задание выполнено…
Баранов с хрустом сломал прутик, которым он нервно пощелкивал себя по голенищу сапога, и раздраженно отбросил его в сторону.
– У вас нет желания поступить в балетную школу? Такая прыгучесть!.. Любой позавидует. Объясните мне свою ошибку?
Никита, густо покраснев, потупил глаза:
– Закрылки поздно выпустил. Баранов молчал.
– Ветер не учел.
– Его практически нет.
Никита, словно набедокуривший школяр, отчаянно засопел и страдальчески скривил губы:
– Поздно перевел на малый газ. Обороты…
– Во! – просиял Баранов и ткнул пальцем в грудь стоявшего рядом Черепкова. – Понятно, где собака зарыта?
– Понятно, – сказал Алик, обиженный тем, что на оплошность, допущенную Никитой, указали не всем, а именно ему.
– А вторая ошибка? – Баранов снова повернулся к Никите.
– Закрылки при такой скорости можно было выпустить градусов на пять больше.
– Правильно, – удовлетворенно кивнул Баранов. – Теперь мало быть просто пилотом, надо, чтобы и котелок варил.
Баранов был летчик новой формации – летчик-инженер, и он считал нужным не просто указывать курсанту на его просчеты и допущенные ошибки, но и требовал точных теоретических обоснований любого элемента полета, учил самостоятельно мыслить, разбираться в причинах «взбрыкивания» машины и ее поведения в тех или иных ситуациях. Никита и многие другие считали, что Баранов излишне строг и придирчив, но впоследствии, неся службу в воинских частях, на серийных и опытных заводах, когда приходилось выкручиваться порой из совершенно немыслимых положений и, чтобы спасти машину, требовались не только ноля, мужество и мастерство, но и глубокие, прочные инженерные знания, они не раз добрым словом поминали своего первого учителя и наставника.
Окончив разбор, Баранов пригласил в кабину Черепкова:
– Докажи, Алик, что Одесса рождала не только великих музыкантов, – и дружески похлопал его по плечу.
Алик улетел. Никита отошел в сторонку и в ватном бессилии повалился в мягкую зелень травы. Он только сейчас понял, насколько устал и вымотался за эти несколько минут полета. Но дышалось легко и радостно, было весело и хотелось прыгать и прыгать от одержанной победы. Да, черт побери, он стал летчиком! Мечта, к которой он шел так долго и упорно, сбылась. Но почему так неспокойно на душе? Сладкая опустошенность, овладевшая им, мешала забыться, отключить связь с внешним миром и отдохнуть. В чем дело? Никита перевернулся на спину, вспомнил Татьяну и вдруг остро, до физической боли, почувствовал несправедливость и неправомерность своего поведения во время их последней встречи. Вместо того чтобы поздравить и разделить вместе с ней радость победы, он чуть ли не целый вечер доказывал ей, что летать – занятие мужское, требующее профессионализма и полной отдачи сил. «А ведь она заняла третье место по высшему пилотажу. Девчонка!.. Интересно, чем она сейчас занимается? Одна в пустой квартире. Может быть, обед готовит, а может, в магазин или к Ирке ушла». Татьяна неожиданно предстала перед Никитой обыкновенным человеком, живым, уязвимым, которому бывает холодно и тоскливо, неприютно и печально, который дрогнет на ветру, дует на замерзшие пальцы, радуется вниманию и плачет, если ей горько и одиноко.
«Да, но я ведь и первым пошел на примирение, – продолжала работу мысль. – Звонил, бегал в самоволку… А она? Встречалась с Виктором!..»
В воскресенье Никита столкнулся с ним в ее подъезде. Вернее, увидел, как тот входил к ней в дом. С цветами. И убежал. Убежал, как мальчишка, как заяц, которого неожиданно вспугнули выстрелом. А после, сжимая до боли кулаки, покусывая от злости и стыда губы, долго кружил по ночному городу. Два раза проходил Мимо ее дома, видел свет в окнах, но зайти так и не решился. «Ну и дурак!» Никита рывком сел, и тут в нем произошла вспышка энергии – так иногда неожиданно начинает свое извержение долго молчавший вулкан. Он должен ее увидеть. Сегодня, незамедлительно, во что бы то ни стало! Никита с молниеносной быстротой вызвал в памяти распорядок дня Татьяны, вспомнил, что по средам, примерно с пяти до семи, она занимается в аэроклубе, и решил действовать. Он отозвал в сторону Славку и сказал, что ему необходимо съездить в город.
– К вечерней поверке я буду, – заверил его Никита. – Если хватятся раньше, молчи, скажи, у механиков, мол, болтается.
– Ты с ума сошел, – выдохнул Славка, но отговаривать не стал – понял, что бесполезно.
Никита переоделся и, выскочив на шоссе, остановил первую попавшуюся машину.
– Тебе куда? – спросил шофер, плотно сбитый паренек в выцветшей солдатской гимнастерке.
– Добрось до города. Вот так надо! – взмолился Никита.
– Если надо… – Шофер распахнул дверь: – Садись.
Дорога была плотна, накатана, и машина легко пожирала километр за километром. Шофер молчал, с безразличием поглядывая на однообразный, привычный и, наверное, надоевший ему пейзаж. Затем закурил и ни с того ни с сего буркнул:
– В самоволку небось?
– По делу. – Никита заерзал и тоже вытащил сигареты.
Шофер, словно не слыша его ответа, продолжал: – А я невезучий. Раз удрал, да и то поймали.
– В городе?
– Патруль, – подтвердил шофер.
– И во сколько тебе это обошлось?
– Десять суток. С тех пор зарок дал. А тебе в какое место?
– Улицу Мичурина знаешь?
– А как же, – повеселел парень. – У меня там теща живет. А дом?
– Тринадцать.
– Соседи, – доброжелательно отозвался шофер. – Придется подбросить. А у тебя там кто? Живешь или так, в гости?
– Девчонка, – признался Никита.
– Не Татьяна, случайно?
Было в тоне шофера что-то такое, что у Никиты даже кончики ушей зарделись.
– А что? – спросил он с вызовом.
– Соседка моя. – Шофер зычно, до слез расхохотался. – Повезло тебе. С норовом девчонка.
– Да-а, – неопределенно промычал Никита.
Резко затормозив, машина остановилась у знакомого подъезда.
– Ну, давай, – отрешенно сказал шофер, очевидно думая уже о чем-то своем.
– Спасибо. – Никита на одном дыхании проскочил три пролета и с силой надавил кнопку звонка.
Дверь открыла Ира. Никита от неожиданности сделал шаг назад. Придя в себя, он зло спросил:
– А что ты здесь, собственно, делаешь? – Квартиру караулю.
– А Татьяна?
– На республиканских соревнованиях… Тебе записку оставила. Подожди. – Она бросилась в квартиру.
Никита, подумав, вошел следом. Дверь первой комнаты была закрыта. Из замочной скважины торчал ключ. Дверь второй – полураспахнута. Никита в нерешительности остановился.
– Кто там? – услышал он вдруг тихий и озабоченный мужской голос.
«Ничто так не настораживает, как шепот». Никита понял, что невольно попал в глупое положение, хотел было кашлянуть, предупредив тем самым говоривших о своем присутствии, но в это время Ирина, громко рассмеявшись, ответила:
– Знакомый. Татьяны.
– Зачем ты его пустила? – раздраженно проговорил мужчина.
Голос показался Никите знакомым. Даже очень знакомым. Он сделал шаг вперед, так, чтобы была видна часть комнаты. У трюмо, торопливо застегивая рубашку, стоял Одинцов.
– Где расческа?
Он проверил карманы, пошарил в ящичке, пригнулся, чтобы получше рассмотреть себя в зеркале, и, увидев в нем Мазура, замер. Лицо его окаменело, взгляд сухо блестевших, вечно бегающих глаз остановился, и лишь мелко подрагивали уголки тонких, вытянутых в прямую линию губ.
– Здравствуй. – Одинцов медленно, не разгибая спины, повернулся.
– Здравствуй. – Никита перевел взгляд на Ирину. – Где записка?
– Там. – Ирина кивнула на соседнюю комнату. Никита посторонился и, когда она прошла, с тихой яростью бросил:
– Какая же ты дрянь… Одинцов!
Виктор выпрямился, побледневшее, сразу ожесточившееся лицо было холодно и непроницаемо, еле сдерживая себя, старательно, как все подвыпившие люди, выговаривая слова, произнес:
– Ты меня с кем-то перепутал.
– И ноги твоей чтоб в этом доме больше не было! На крик выскочила Ирина.
– Что случилось? – спросила она растерянно.
– Ничего, – как можно мягче проворчал Никита. Вид Ирины – доверчивый, беспомощный, незащищенный – неожиданно вызвал в нем чувство жалости и сострадания. – Ничего, – повторил он и подумал, что у этой девчонки в жизни, наверное, будет все, кроме счастья. – Он осторожно взял из протянутой руки конверт, поблагодарил и направился к выходу.
Ирина захлопнула за ним дверь и прильнула к глазку. Она увидела, как Никита развернул записку, прочитал, как лицо его мгновенно озарила счастливая улыбка и как он, высоко подпрыгнув и взмахнув руками, словно футболист, забивший решающий в матче гол, через три ступеньки помчался вниз. Ирине стало необъяснимо грустно. Она вернулась в комнату и, не глядя на Виктора, чувствуя какую-то странную неловкость, принялась молча расчесывать волосы.
– Зачем тебе что потребовалось? – сухо спросил Одинцов.
– Что?
– Афишировать наши отношения.
Ирина хотела что-то возразить, но вместо этого уткнулась в подушку и заплакала.
ГЛАВА XI
Никита прислушивался к оживленному гулу в летной комнате. Спорили главным образом вернувшиеся из полета. Осунувшиеся, взлохмаченные, с разгоряченными лицами в потеках пота на щеках, они неистово размахивали руками, изображая только что прошедший на высоте бой. Правда, им можно было бы и не кричать – все было понятно по их режущим в разных плоскостях ладоням. Те, кому предстояло подняться в небо, больше слушали, чем говорили, сидели по-деловому спокойные и, сосредоточиваясь, обдумывая возможные варианты предстоящего поединка, изредка шумно вздыхали.
Мазур прошел к своему шкафчику, открыл его, чтобы переодеться, как вдруг услышал:
– Вы, по-моему, меня избегаете?
Никита рывком стащил через голову гимнастерку. Перед ним стоял Виктор. Шлемофон – на затылке, парашют – через плечо, ну, прямо хоть фотографируй: Аполлон в костюме летчика-высотника.
– Ну что вы, – возразил Никита, – полдня бегал, чтобы обнять.
– Ладно, не лезь в бутылку…
– Витька! – крикнул кто-то от дверей. – Какого черта мы тебя ждать должны?!
– Иду. – Виктор перебросил парашют с одного плеча на другое и, вдруг посерьезнев, тихо сказал: – Ты о вчерашнем не болтай: злые языки страшнее пистолета.
– Ты это о чем?
– О том, – усмехнулся Виктор и выразительно щелкнул себя по горлу.
– А-а, протянул Никита. – А я думал, на свадьбу пригласить хочешь.
– Витька! – с нетерпением окликнули Одинцова. – Автобус уйдет.
– Ну так как, договорились? – облизав пересохшие губы, спросил Одинцов.
– Иди, Витя, – с мягкой иронией в голосе проговорил Никита. – Я не футбольный комментатор. Детей мне с тобой не крестить, в паре не летать, так что можешь хоть ведрами – лишь бы на здоровье было.
В серо-зеленых невыспавшихся глазах Одинцова мелькнула тень раздраженности и непонимания. Он похлопал себя по груди, хотел что-то сказать, но, очевидно передумав, махнул рукой и убежал.
Никита сокрушенно вздохнул, быстро переоделся и, получив парашют, отправился к стоянке своего самолета.
Алик, еще издали завидев фигуру друга, заорал:
– Мазур! Никита подошел.
– А где Баранов? – спросил он, не заметив среди присутствующих инструктора.
– Сережку повез, – сказал Алик. – Я, говорит, богомолец, сейчас из тебя дурь выбью. Вот и выбивает. – Он взглянул на часы. – Уже двадцать минут выколачивает.
– Опять правой рукой к левому уху тянулся?
– А левой к правому, – подтвердил Миша. – Истинный христианин.
О случае, когда Бойцов перепутал на тренажере руки, вскоре все забыли. Все, кроме самого Сережки. Что он левша, Бойцов скрывал самым тщательным образом. Но каких трудов ему это стоило, знал только он один. Ему пришлось заново учиться писать, чертить, рисовать, играть в волейбол и даже боксировать. Его левая – главный козырь хозяина – была тем рычагом, которым он не раз укладывал своих соперников на ринге.
Сережка победил свой недуг, но в минуты волнения он иногда забывался, и все возвращалось на круги своя. Во время первого самостоятельного вылета он снова перепутал руки. Баранов, заметив это, побелел.
– Ты что, левша? – спросил он, когда Бойцов по его приказу вылез из машины.
Сережка кивнул.
– Как же я тебя в воздух выпущу? – Баранов был и впрямь озадачен: а вдруг действительно напутает?
– Я же летал, товарищ капитан, – заканючил Сережка, и вид у него в этот момент был такой несчастный, что инструктор не выдержал.
– Лети, – разрешил он. – Только помни, чем все это может кончиться.
Сережка не подвел. Первый самостоятельный вылет он, как и Леня Коренев, провел без сучка без задоринки и заработал самую дорогую в своей жизни пятерку. На «отлично» он летал и впоследствии, но иногда все-таки срывался. Правда, никакой опасности эти срывы уже не представляли, но, как правило, приводили к неточному исполнению фигур сложного пилотажа. И это было обидно. В первую очередь для самого Сережки: досадные промахи бросали тень – и довольно густую – на его репутацию мастера техники пилотирования.
Славка, который лежал, уткнувшись носом в траву, неожиданно перевернулся на спину и, раскинув руки, задумчиво проговорил:
– Ребята, ведь через неделю отпуск… Домой поедем.
– Соскучился? – спросил Никита.
– Царская у нас природа. – Славка, словно вспомнив родные запахи, блаженно потянул носом. – А охота!..
– А у нас давно леса в порядок приведены. – Леня Коренев обиженно, словно заяц, дернул верхней губой и почесал за ухом. – Из Брянска Смоленск видать… А про охоту… Кроме уток, стрелять некого. Все перебили. Одни лоси бродят как неприкаянные.
– Пообщаться не с кем? – участливо спросил Алик.
– Не с кем, – вздохнув, согласился Леня. – Последнего волка лет двадцать назад угрохали.
– А во Франции – еще в прошлом веке, – не оборачиваясь, заметил Джибладзе.
– Ну и дураки. – Леня привстал и из-под руки посмотрел на реку, со стороны которой, ширясь и разрастаясь, медленно наползала темно-лиловая туча. – Грозовая, – сказал он и вопросительно посмотрел на Никиту.
– Прекрасно, – сказал Славка. – Дышать легче станет, а то как в парилке.
– Так ребята в воздухе!
– Не беспокойся, всех вовремя посадят – не детский сад.
– А я, парни, и лося-то в жизни не видел, – смущенно признался Алик.
– Корова и есть корова, – сказал Леня, – только еще беспомощнее. Меня как-то товарищ отца взял с собой на охоту, лицензия у него была на отстрел. Ну, быка мы быстро нашли, вернее, он сам нас нашел. Выскочил на поляну и стоит как вкопанный, а в глазах… передать не могу. И любопытство, и тоска, вот только страха не было. Поднял я ружье, а выстрелить не могу, нет сил. Убийство это, а не охота.
– Убили? – спросил Алик.
– А кто же от такого куска мяса в наше время откажется? – усмехнулся Славка. – А вообще это, конечно, безобразие. Охота – это риск. Ты выходишь со зверем один на один. Кто – кого? Ты должен его загнать, заставить сдаться, чтобы он почувствовал твое превосходство – не человека, вооруженного до зубов, а такого же, как он, зверя, только более мудрого и сильного. А когда, – Славка безнадежно махнул рукой, – волков с вертолета лупят, а белых мишек с бронетранспортеров, это, извините меня, варварство, фашизм! И не понимает человек, что этим он сам себя обкрадывает, лишает права борьбы, риска, опасности, тех качеств, которые всегда вели его вперед и которые формировали в нем путешественника и первопроходца.
– Ты прав, старик, – сказал Ленька, – первооткрыватель должен быть честен, великодушен и смел.
– Леня, так это же твой вылитый портрет, – сказал Алик, натягивая гимнастерку.
– Ты в этом уверен?
– Абсолютно. Меня только смущает одно: что ты собираешься открывать? Может, правда, дернешь за пределы Галактики?
Ленька промолчал. Он всегда уходил в сторону от таких вопросов. Да и не только он один. Отмалчивались в таких случаях и Миша Джибладзе, и Сережка Бойцов, и Слава Завидоиов. А ведь у каждого из них наверняка есть своя мечта, своя дорога, свой крест, который они будут нести до конца своего нелегкого, добровольно выбранного ими пути.
Никита засунул Славке в ухо травинку. Тот, чертыхнувшись, скосил на него любопытный взгляд.
– Старик, а где бы ты хотел летать?
Славка промычал что-то невнятное и перевернулся на другой бок. Но Никита не отставал.
– Ну, а все-таки? – Он легонько ткнул приятеля под ребра.
– «Где, где»! – заорал выведенный из себя Славка. – Куда пошлют, там и буду!
Славка, как и его сверстники, не страдал откровенностью. В восемнадцать лет ребята не настолько мудры, чтобы разыгрывать невозмутимость. Они еще плохо умеют скрывать свои радости и огорчения, победы и поражения, но поделиться мечтой с другом, заявить о себе во весь голос для них порой так же неудобно, как инвалиду обратиться к прохожим, чтобы помогли перейти улицу.
Север! Необжитая, нехоженая земля. Славка заболел им, когда ему исполнилось шестнадцать, и он на летний сезон завербовался в геологическую партию на Чукотку. Однажды, уйдя на охоту, Славка заблудился. Два дня, растерянный и голодный, подавленный одиночеством и тоской, плутал он по крутым отрогам Анадырского хребта. На третий день ему удалось подстрелить оленя. Подкрепившись, Славка двинулся дальше. Холмы, по которым он шел, напоминали исполинские верблюжьи горбы. В низинах было спокойнее, только вода, чавкавшая под ногами, нарушала тишину и первозданный покой природы, но на возвышениях приходилось туго. Ветер – холодный и сильный – посвистывал в голышах и редких травах, забирался за шиворот и, пронизывая до костей, напоминал о теплой палатке, горячей пище, товарищах, которым он принес столько беспокойства. Подстегиваемый отчаянием, Славка медленными рывками продвигался вперед. Вверх, вниз. Вверх, вниз. К середине дня, окончательно вымотавшись, он присел отдохнуть, повел глазами и привстал, удивленный и поверженный. Прислоненные к валунам, тихо покачивались в такт подзавывавшему ветру три самолетных винта. На всех трех – изъеденные ржавчиной металлические дощечки. Славка подошел к центральной и осторожно, чтобы не стереть выцветшую краску, провел по ней ладонью. Прочел:
Ст. летчик ВОЛОДАРСКИЙ
ПАВЕЛ ПЕТРОВИЧ
1911–1935 гг.
«Двадцать четыре года», – с грустью подумал Славка. Он поднял с земли смятые стебельки цветов, засунул их за дощечку и пошел к следующей.
СУХАНОВ
ВЛАДИМИР АНТОНОВИЧ
17.12.1914 – 21.12.1935
Спи, дорогой товарищ.
Третья надпись была самой лаконичной:
ЯСНОВ
СЕРГЕЙ БРОНИСЛАВОВИЧ
1910–1935 гг.
«Двадцать пять». Славка в смятении обошел могилы. Разбитые самолетные лыжи, ржавые куски обшивки фюзеляжа да отлетевший на несколько метров в сторону изуродованный от удара двигатель. И больше ничего. Лишь посвист ветра в этих когда-то натужно ревевших пропеллерах. «Кто эти люди? Куда они летели? Что привело их в этот дикий, неведомый край?»
Наверное, в жизни каждого человека бывают минуты прозрения, когда ты вдруг с неоспоримой ясностью понимаешь, для чего и зачем родился на свет. Осознал в этот момент свое предназначение и Славка. Три затерянные, никому не известные могилы сделали его соучастником подвига этих бесстрашных людей, он почувствовал, что именно в авиации он сможет наиболее полно выразить свой характер, ту жажду напряжений, желаний, преодолений, которые были сутью его натуры. Он любил Север, этот огромный континент белого безмолвия, который еще два-три десятка лет назад штурмовали одиночки, и знал его, но, увы, больше по учебникам и картам, а ему хотелось увидеть его сверху, с высоты, хотелось пролететь маршрутами Чкалова, Ляпидевского, Чухновского, Леваневского, вот этих, спящих здесь вечным сном, ребят, которые дерзнули бросить вызов сумрачному таинству полярной ночи и в январе месяце перевалить через Анадырский хребет, хотелось проложить новые пути и трассы, сделать Север аэродромным, доступным, чтобы подвиг тех, кто шел первым и кто за его освоение отдал жизнь, не канул и вечность, стал бы еще значимее и величественнее.
Славка проверил наличие патронов. Восемь. Он зарядил карабин и троекратно выстрелил. Это была последняя дань закованным в ледяной панцирь ребятам и его, Славкина, клятва продолжить начатый ими путь.
К вечеру его отыскали вертолетчики из местного авиаотряда.
Весь десятый класс Славка посвятил изучению авиации. Ее прошлого и настоящего. Будущее было за ним. В этом он был уверен.
Первые полеты в училище позволили Славке утолить «голод души», но основная работа, работа, которая заполнила бы каждую клетку его организма ощущением жизни, была впереди.
– «Куда пошлют, куда пошлют»!.. – передразнил друга Никита. – Мы все будем «куда пошлют» – люди подневольные. А я тебя спрашиваю: где бы ты хотел? Запад, например, тебя устраивает?
– Нет, – угрюмо проворчал Славка.
– Ну, вот видишь. – Никита сочувственно развел руками. – Остается Юг…
– Юг Джибладзе забил, – влез Алик, – он без солнца на крыльях не может.
– Отлично. Тогда Восток…
– И Восток отпадает. – Алик хлопнул Коренева по плечу. – Байконур… Там Ленька хозяйничать будет.
– Значит, Север, – сказал Никита и посмотрел на друга так, как смотрит следователь на припертого к стене неопровержимыми фактами обвиняемого.
– Значит, Север, – согласился Славка.
– Полярная авиация.
– Полярная. – Славка с вызовом встал. На его недовольном, помятом, словно после сна, лице мелькнула коварная усмешка. – А теперь мы тебя вычислим.
– Не надо, – поморщился Никита, – я тайн от друзей не держу. Тяжелая авиация.
Славка даже в лице переменился. Признание друга было для него открытием.
– Я – человек компанейский, – пояснил Никита, – я, старик, с детства не перевариваю одиночества.
– Женись, – флегматично посоветовал Миша, который успел прослыть отчаянным сердцеедом, и ребята не раз обращались к нему за советом в этих щекотливых вопросах.
– Не поможет, – неожиданно изрек Алик, – это просто двойная перегрузка – 2g. А летчик… Один в бескрайнем небе. Прекрасно. Вот, например, Чкалов…
– Он был испытателем, – вмешался Ленька, – а ты…
– А я пока учусь, – оборвал его Алик, причем так резко и категорично, что ребята изумленно переглянулись.
– Ну, вот и еще одного вычислили, – спокойно подытожил Леня. – Очередь… – он вскинул голову и обеспокоенно завертелся, – за Сережкой… Парни, а ведь один просвет остался, да и его сейчас затянет.
