Текст книги "Уходите и возвращайтесь"
Автор книги: Юрий Маслов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)
Димка не ответил. Он просто пожал Никите руку, и в этом молчаливом пожатии была благодарность и признание того, что брат стал ему еще дороже и ближе.
Было воскресенье. Василий Никитович полулежал в шезлонге и читал свежие газеты. С высоты веранды хорошо просматривалась Волга, заливные луга за ней, грузовые причалы порта, у которых стояло на погрузке несколько самоходных барж. С реки тянуло ветерком, и Василий Никитович, изредка отрываясь от газет, всей грудью вдыхал этот бодрящий, живительный воздух, пахнущий травами, рыбой и какими-то непонятными душистыми смолами.
Разобравшись в международном положении, Василий Никитович перешел к хронике. Телеграфное агентство Советского Союза сообщало, что группа советских летчиков-космонавтов вылетела в Соединенные Штаты для проведения совместных тренировок с американскими космонавтами. «Летчик-космонавт…» Василий Никитович отложил газету в сторону и задумался. Затем снова взял ее в руки. «Андрей Петрович Скворцов… Окончил Качинское высшее авиационное училище… Владимир Степанович Григорьев… Окончил Оренбургское высшее авиационное училище… Работал летчиком-испытателем… Громов Борис Тимофеевич… Окончил МВТУ…» Этим ребятам почему-то стало тесно на земле, которой так далеко еще до совершенства, до полного устройства и благополучия, и они решили рвануть туда, в космос, в просторы Вселенной, где в вечной тьме уже миллиарды и миллиарды лет роятся звездной пылью, зарождаясь, новые светила и планеты. Зачем? К чему? Василий Никитович, отягощенный земными делами и заботами, искренне недоумевал. Быть может, и Никита из этой стаи одержимых? Он задумчиво протер запотевшие стекла очков и вдруг понял, что ему давно следовало поговорить с сыном. По душам. Прямо и откровенно. И спросить: не упрямство ли все это, которое в молодости мы так часто подменяем упорством, упорством настоящего мужчины, для которого цель – все?! Не случайность ли? Ведь случайность – это слабость. И постараться доказать, что нельзя пренебрегать опытом старших, опытом предыдущих поколений.
Никита толкнул дверь и сразу же увидел отца. Он сидел в кресле, задумчиво попыхивая трубкой. Из кухни остро пахло жареной рыбой.
«Вам кого?» – хотел было спросить Василий Никитович, но, всмотревшись в широкоплечего парня и узнав в нем сына, тихо пошел ему навстречу.
– Никита, – сказал он. Затем неловко обнял и, прижав к груди, тяжко вздохнул.
В комнату влетела Мария Васильевна. Увидев сына, охнула и, отстранив мужа, троекратно расцеловала.
– Надолго?
– На месяц, мама.
– А чемпион-то наш где? – спросил Василий Никитович.
– На тренировке, сказал – попозже подъедет.
– Ну, хорошо. – Василий Никитович крепко обнял жену за плечи. – Машенька, накрой-ка нам столик и… – он хитровато прищурился и весь как-то подался вперед, – у меня там в холодильнике бутылочка коньяка… французского… По такому случаю…
– Коньяк! – Мария Васильевна вопросительно взглянула на Никиту.
– Ну, что ты смотришь? – Брови Василия Никитовича недоуменно сошлись на переносице. – Какой он летчик, если не может пропустить сто грамм.
– А ты, отец, не стареешь. – Никита непринужденно рассмеялся, и его тонкие, четко очерченные губы непроизвольно сложились в добродушную усмешку. – Все такой же…
– Какой же? – Высокий лоб Василия Никитовича перечеркнула глубокая складка.
– Веселый, ироничный и… мудрый.
– Мудрость приходит с годами, – заметил Василий Никитович, – а веселый… это характер, это, сын, наследственное. Ты ведь тоже любишь шутить?
– Люблю, – кивнул Никита.
– Как Димка дрался?
– Хорошо. Рука у него, видно, дедовская. Крепкий паренек.
– Что такое крепкий?
– Самостоятельный.
– Самостоятельный или независимый?
Никита понял, что отец начал разведку словом. Юлить и изворачиваться ему не хотелось – не за этим он приехал. Надо было принимать бой и спокойно и тактично объяснить отцу положение вещей. Только не отступать. Ни на шаг. Иначе опять начнется старая песня.
– Это синонимы, папа, – спокойно сказал Никита.
– Синонимы, значит. – Василий Никитович запыхтел трубкой и с любопытством взглянул на сына. – Независимость… Это что же, ваш девиз?
– Чей?
– Ну, твой, Димкин, молодежи современной?
– Я считаю, что мы сами вправе выбирать себе дорогу.
– По которой легче шагать?
Пружина распрямилась. Та внутренняя нервная сила, которая незримо жила и характере Василия Никитовича и вырывалась из него, когда ему противоречили, забила фонтаном. Его серые глаза сузились и смотрели на сына с насмешкой.
Мария Васильевна, которая накрывала на стол и украдкой прислушивалась к разговору, боясь, чтобы он не зашел слишком далеко, решительно подошла к мужу и, взяв его под руку, усадила в кресло.
– Ты, отец, язва. Я устала от твоих психологических выкладок. Накачивай ими своих аспирантов, на работе. А дома – отдыхай. – Продолжая крепко держать мужа за плечо, она разлила коньяк и протянула ему рюмку. – Выпей. Вместо валидола.
Василий Никитович сразу как-то сник: жена впервые осадила его при сыне. Он растерянно поправил очки, налил себе боржом и, чтобы скрыть замешательство, добродушно проворчал:
– Во-во! Эмансипация! Ее результат. Раньше главу семьи уважали, слушались, боялись, а теперь… Не-за-ви-си-мость! Выпьем, Никита, за независимость!
– С удовольствием. – Никита поднял рюмку. – За твое здоровье. – Он незаметно подмигнул матери и улыбнулся.
– Вас и этому там учат? – спросил Василий Никитович, когда Никита выпил.
– Нет, отец, этому там нас не учат.
– А чему же, если не секрет?
– Летать, – коротко ответил Никита. Он взял из блюдечка, которое заботливо придвинула к нему мать, дольку лимона и посыпал ее сахаром. – И всяким прочим инженерным премудростям.
– Хорошие перспективы?
– Я хочу стать летчиком-испытателем, – отчеканил Никита, которому надоела насмешливость отца.
Лицо Василия Никитовича обрело выражение серьезности и озабоченности, что с ним бывало всякий раз, когда он сталкивался с вопросом, требующим особенно пристального внимания. Он раскурил погасшую трубку и, помолчав, спросил:
– А тебе никогда не хочется оглянуться назад?
– Зачем?
– Мы иногда не замечаем потерь. А когда оглядываемся – поздно. Все позади.
– У меня все впереди, – отрезал, как ножом, Никита.
В душе у Василия Никитовича что-то сломалось, сдвинулось, и он почувствовал, что впервые за всю свою жизнь не потерпел поражение, нет, он ощутил беспомощность, которую испытываешь, когда находит коса на камень. Ему стало как-то не по себе – тоскливо и одиноко и вместе с тем радостно, радостно оттого, что противник попался достойный, и этим противником был его, Василия Никитовича, сын. Мария Васильевна тихо охнула, сжала ладонями виски и негромко спросила:
– Ты что, серьезно?
– Серьезно, мама.
– Ну, раз решил, возражать не буду. – Василий Никитович налил себе рюмку. – За твои успехи! – Он залпом выпил коньяк и, повернувшись к жене, неожиданно рассмеялся: – Вот, Машенька, какие дела.
В это время дверь бесшумно распахнулась, и в комнату вошел Димка.
– Салют! – Он забросил спортивную сумку на диван и присел к столу. – Мне бы кусочек мяса – страшно проголодался.
– Рыбу ешь, – сказал Василий Никитович. И подвинул сыну блюдо с фаршированной щукой.
– Почему? – спросил Димка, досадливо выпятив нижнюю губу.
– А в ней фосфора больше.
– Логично, – подумав, сказал Димка и принялся с аппетитом уплетать рыбу.
– Вкусная? – участливо спросила мать.
– Очень, – подтвердил Димка.
– И полезная. – Василий Никитович выпустил витиеватое колечко дыма и украдкой подмигнул Никите.
– Ты повторяешься, папа, – скривив кислую физиономию, заметил Димка.
– Повторенье – мать ученья.
– Эти сентенции для первоклассников.
– И тебе не по вкусу? – Василий Никитович склонил набок голову, пытаясь поймать взгляд сына.
Димка отодвинул от себя блюдо и, вытерев губы салфеткой, сухо обронил:
– Мне не по вкусу институт, который ты для меня выбрал. А ты, к сожалению…
– Ну-ну, – накаляясь, прервал сына Василий Никитович. – Смелее.
Димка налил себе боржом.
– А ты, к сожалению, этого не понимаешь. Никита молчал. Он понял, что наступил «четвертый раунд», и решил не ввязываться в этот чреватый поворотами разговор. Димка должен был справиться со своей задачей самостоятельно, без чьей-либо помощи. Только в этом был залог его победы. И он, видимо понимая это, рванулся в бой, как обещал, с открытым забралом. Димка выпил боржом и указательным пальцем потер переносицу.
– Мы не имеем права терять время.
Василий Никитович поморщился и жестко, совершенно по-деловому, заметил:
– Никогда не говори «нас», «мы». Так рассуждают те, кто пытается свои ошибки прикрыть коллективом, массой; есть только «я». «Я» – это самостоятельность, это значит, что ты сам отвечаешь за свои поступки и дела.
Димка удивленно захлопал глазами – так, как с равным, отец разговаривал с ним впервые.
– Хорошо. – Димка, по боксерской привычке защищая самое уязвимое место, спрятал подбородок в плечо. – Я не имею права терять время. Если я упущу его – не быть мне первой перчаткой Союза.
– Первой? – с доброжелательной грустью в голосе проворчал Василий Никитович. Уголки его четко очерченного, как и у сыновей, рта опустились, морщины разгладились, и весь он был какой-то размягченный, словно воск, который долго мяли крепкие и теплые руки.
– Папа, – Димка, почувствовав, что обстановка изменилась, заговорил как можно мягче, – ты регулярно читаешь газеты, ты знаешь, что происходит в мире. Люди сблизились, отношения стали теплее и сердечнее, потому что они поняли, что в наше время быть разумным – самое разумное. И это, заметь, люди разных материков и континентов, с разными укладами жизни, философией и прочей ерундой, а мы, четверо самых близких на земле людей, не можем или не желаем понять друг друга. Это не кажется тебе странным?
Василий Никитович взял пилку и тупым ее концом долго рисовал на клеенке какие-то замысловатые фигурки животных. Он понимал, что сын выиграл, разбил его наголову, мало того, он сумел его убедить в своей правоте, но ему неудобно было в этом признаться, и он, стесняясь, боялся оторвать от стола взгляд: его всегда выдавали глаза – барометр настроении. По ним жена узнавала, не поссорился ли он с кем на работе, хорошо ли ему или плохо. «Так то жена, – подумал Василий Никитович, – а здесь сын, сопляк, мальчишка!..» – Что ты от меня хочешь? – спросил он глухо.
Димка приободрился:
– Ты только сейчас сказал: никогда не говори «мы», «нас», «вы». Говори «я». Мол, «я» – это самостоятельность. Так вот именно этого я и хочу.
Василий Никитович отчаянно запыхтел трубкой и, наконец оторвав взгляд от стола, с усмешкой посмотрел на Никиту:
– Крепкий паренек.
– Независимый, – подтвердил Никита.
– А ты что, Машенька, скажешь?
– Все разумно, – сказала жена, и лицо ее осветилось доброй, ласковой улыбкой.
– Черт с вами, – пробурчал Василий Никитович с напускной небрежностью. – Действуйте. Только перед тем как прыгать головой в омут, хотя бы посоветуйтесь, все-таки у меня опыта побольше и зла я вам не желаю.
– Спасибо, отец, – тихо сказал Димка. – Да! – Он вдруг спохватился и полез шарить по карманам. – Никита! Тебе… куда же я ее запихал? Вот она! Телеграмма.
Никита развернул бланк. На нем было всего лишь два слова: «Я согласна». В первый момент он ничего не понял, но когда прочитал обратный адрес, то чуть не задохнулся. Мир вздрогнул и начал бесшумно кружиться, и на какое-то мгновение Никита перенесся в далекий, за три с лишним тысячи километров, город, по улицам которого бродила девчонка в джинсах и кожаной куртке, ощутил запахи весны, вместо стула – любимую скамейку и теплые нежно-шершавые губы на своих губах. Чтобы не выдать волнения, он опустил под стол руки и до боли сжал пальцы в кулаки.
– Что с тобой? – обеспокоенно спросила мать. – Тебя отзывают?
– Все в порядке, мама. – Никита обвел родителей радостно-отсутствующим взглядом и неожиданно бухнул: – Я женюсь.
Василий Никитович рывком выкинул из кресла свое массивное тело и, переваливаясь, как утка, зашлепал на веранду.
– Ты куда? – спросила Мария Васильевна.
– Табак, я забыл, где мой табак. – Из груди Василия Никитовича вырвался звук, похожий на бульканье закипающего чайника. – Я же ведь только сейчас просил: прежде чем в омут, со мной посоветуйтесь. А вы… плащи в грязь!.. Тоже мне рыцари двадцатого века. Хлюпики вы, а не рыцари! Вы хоть знаете, как нужно за женщиной ухаживать?
– А при чем тут я? – осторожно спросил Димка.
– Тебя никто не спрашивает! – рассвирепел отец. – Кто она?
– Девушка.
– Утешил. – Василий Никитович приложил руку к сердцу и в знак признательности слегка наклонил голову. – Ну, а остальное?
– Что тебя интересует?
– Все! – вспылил Василий Никитович. – Чем занимается, родители… Сколько ты с ней знаком?
– Год, – спокойно ответил Никита.
– Го-од, – с недоверием протянул Василий Никитович. – Это уже срок.
– Зовут ее Татьяна, учится на четвертом курсе педагогического, отец – летчик, командир полка. Устраивает?
Василий Никитович наконец отыскал табак, набил трубку и, раскурив ее, уже доброжелательно спросил:
– Надеюсь, познакомишь?
– Обязательно, – сказал Никита. – Только я на ней все равно женюсь.
– Без родительского благословения? – побагровел Василий Никитович.
– Она тебе понравится, отец. И маме тоже.
Мария Васильевна подошла к сыну и нежно, как в детстве, взъерошила ему волосы.
– Она красивая?
Никита достал из бумажника фотографию. Василий Никитович быстро перехватил ее и, протерев очки, долго и пристально вглядывался в незнакомое ему лицо, пытаясь поймать, схватить то неуловимое, за что мы порой любим человека.
– Здорово, – сказал Димка.
– Что здорово? – Василий Никитович удивленно вскинул брови.
– Женатого брата иметь.
Василий Никитович перевел взгляд на Никиту и с легким недоумением в голосе спросил:
– Так ты что же… удираешь?
– Поеду, отец. А зимой вместе с ней прикачу. Можно?
– Буду рад. – Василий Никитович задумчиво подпер кулаком щеку. – Когда-то на Руси не любили жен, а жалели. Жа-ле-ли, – повторил он по слогам. – Мне нравится это слово. В нем – вся горькая участь русской женщины, женщины-матери, женщины-хозяйки. И в то же время в нем доброта, строгость, любовь, справедливость. Так вот, если вы уже решили жить вместе, то жалейте друг друга. Это было всегда необходимо, а в наш век особенно.
На следующий день Никита улетел.
ГЛАВА XIII
Он позвонил вечером. Сказал:
– Здравствуй! Ты слышишь меня?
– Слышу. А что случилось?
– Ничего особенного. Пойдем в кино?
– Нет, с тобой определенно что-то стряслось, – подумав, сказала она. – То ли голос изменился, то ли… Да, у тебя голос счастливого человека. – Она угадала. Он действительно был счастлив. В этот день он впервые получил пятерку за высший пилотаж.
– Так я буду ждать тебя.
– Где?
– На нашей скамейке.
– Но у вас же сегодня нет увольнений.
– Я в наряде, – сказал он. – Мне в двенадцать заступать.
– Хорошо, – согласилась она и улыбнулась. Она-то уж прекрасно знала, что если человек в наряде, то в город ему удирать тем более не следует.
И она пошла. Он нетерпеливо кружил вокруг скамейки и, когда увидел ее, шагнул навстречу и обнял. И это было так неожиданно, что она не отстранилась.
– Ты опоздала, – сказал он и сравнил ожидание с затяжным прыжком.
– Тебе было страшно, что я не приду?
– Да.
Она облокотилась спиной о дерево, и он поцеловал ее. И она долго не отпускала его губ, чувствуя, что ему не хватает дыхания. Наконец он освободился и, продолжая обнимать ее, не открывая глаз, сказал:
– Хорошо, что я встретил тебя.
– А я – тебя, – сказала она. – Когда ты ко мне подошел, первый раз, с Аликом, помнишь?
– Помню.
– У меня ноги подкосились. А потом… – Она замолчала, уткнувшись ему в грудь.
Она была привлекательна, знала об этом, как знала и то, что нравится большинству своих знакомых. Мальчишки бегали за ней еще в школе. Она дружила со всеми, не выделяя никого. За ней ухаживали в институте. Но и здесь она не смогла отдать никому предпочтения. Самая близкая подруга, Ирина, шутила по этому поводу: «Прозеваешь ты свои алые паруса». Но она только улыбалась в ответ, иронично и насмешливо, и по-прежнему решительно отвергала любые притязания своих назойливых поклонников. И вдруг появился он и сразу же привлек ее внимание. В его взгляде чувствовались сосредоточенность и одновременно детская безмятежность, когда он улыбался, в мягком, с едва заметным волжским выговором голосе – дружеское расположение, в манере держаться – твердость и сила, самообладание и выдержка – качества, которые она прежде всего ценила в мужчине. И они не выпирали, как доски из рассохшейся бочки, а были составной частью его страстной, неудержимой натуры. И она потянулась к нему, радостно и доверчиво.
– У меня такое ощущение, что я знаю тебя давным-давно, – сказал он, – еще до рождения.
Она еще крепче прижалась к нему и, помолчав, спросила:
– А почему ты ни разу не сказал, что я… нравлюсь тебе?
– А ты разве не чувствуешь этого? – И он снова нагнулся, чтобы поцеловать ее, и она снова не отстранилась…
Татьяна присела на скамейку и задумалась, зло покусывая губы. Да, все так и было, и она любит его и ни о чем не жалеет. Иначе не пошла бы вчера на почту и не дала бы телеграмму: «Согласна». Коротко и решительно. Она всегда поступала решительно, ни с кем не советуясь и не обсуждая своих намерений и планов. К этому ее приучили обстоятельства: родители жили далеко, а тетушка из-за своего длинного языка к откровенности не располагала. По сейчас, она находилась на распутье, испытывая неодолимую потребность с кем-то поговорить и высказать свои сомнения. Еще два года назад отец сказал ей: «Пока не кончишь институт, о замужестве и думать не смей!»
«Что же делать? – Татьяна надулась и стала похожа на несправедливо обиженную девочку, которой не разрешили дружить во дворе с мальчишками, потому что они задиры и бяки. – Замуж, будем считать, я вышла, – продолжала рассуждать она. – Значит, уже поступила вопреки его желанию, значит, уже конфликт. А если не вышла, то надо просить разрешения… Это глупо. И унизительно. Замкнутый круг какой-то, лабиринт!..» Татьяна раздраженно повела носом.
Мимо в летной кожаной куртке прошел симпатичный старший лейтенант. Скосил глаза и с интересом посмотрел на ее округлые коленки. Татьяна смутилась и незаметно потянула юбку. Лейтенант остановился.
– Я сегодня замуж вышла, – выпалила Татьяна, пытаясь предотвратить знакомство.
Лейтенант поперхнулся и полез в клумбу, где на тонких высоких стеблях тихо покачивались разноцветные шапки георгинов.
– Поздравляю. – Он вручил ей несколько тугих белых бутонов, щелкнул каблуками и, повернувшись, носом к носу столкнулся с пунцовым от гнева и до отвращения вежливым блюстителем порядка.
– Вы нарушили…
– Штраф?
Милиционер побагровел еще больше.
– Штраф. Десять рублей.
– Ужаса материального порядка не существует, – сказал лейтенант, расплачиваясь.
– Все зависит от зарплаты. – Милиционер выписал квитанцию, козырнул и с достоинством удалился.
Татьяна прыснула в кулак и подумала, что будь Никита на месте лейтенанта, он поступил бы точно так же. И точно так же, порывисто, не задумываясь о последствиях, он поступит, получив ее телеграмму. А если так, то он уже в пути. И она сейчас пойдет домой, купит его любимые пельмени, пина и будет ждать звонка в дверь. И она до того уверовала в свое предположение, что даже взглянула на часы – не опоздает ли?
– Вы сделали меня соучастницей преступления, – сказала Таня, – но я вам благодарна, я кое-что поняла.
– Что именно?
– Вы не раскаиваетесь в содеянном? – Раскаиваются только грешники.
– Спасибо за цветы, – сказала Татьяна, загадочно улыбнувшись. – Она легко встала и, перепрыгивая через лужицы, побежала к выходу из парка.
Лейтенант посмотрел ей вслед, рассмеялся неизвестно чему и зашагал по своим делам.
Она встретила его долгим и изумленным взглядом. Затем отступила к стене, сложила на груди руки и, певуче растягивая слова, проговорила:
– Ну и скор же ты, Никитушка. Прямо как в сказке. Позвала на помощь сестричка Аленушка, и Никитушка тут как тут, на удалом коне и копьем размахивает.
Его имя она произнесла так ласково, нежно и просто, что Никита смутился. Никитушкой его называла только мать. И как давно это было!..
– Реактивная авиация, – пробормотал Никита. – Вот и вся сказка.
– Хорошая сказка. – Голос у Татьяны был мягкий и доверчивый, а по лицу медленно растекалась улыбка, участливая и добрая. – Что богатырь прикажет, – продолжая играть, спросила она, – чаю или кофе, или, может быть, он желает с дороги принять ванну?
И тогда Никита совсем близко увидел ее глаза, удивленные и загадочные. Они светились ярко, как две звезды, и он, не выдержав, потянулся к ним. Татьяна быстро отстранилась. Никита уперся в стенку, и в памяти мгновенно всплыл Слава, которому он однажды признался, что безнадежно влюблен. Славка добродушно рассмеялся и сказал:
«Безнадежность, старик, это еще не конец. Это значит, что тебе предстоит дальняя дорога. И по всему пути будут разбросаны звезды. Но ты ориентируйся только на одну, как пел Бернес, самую далекую, самую желанную. – И уже серьезно добавил: – Но путь этот – бесконечность».
«Утешил», – подумал тогда Никита. «Не ищи легких дорог, старик». Славка, конечно, шутил.
Но сейчас, ощутив под руками шершавую поверхность стены, Никита подумал, что доля истины в его монологе все-таки была. Он непроизвольно подтянул галстук и застегнул пиджак на все пуговицы.
– В сказках не так встречают, – сказал он печально.
– Ой ли! – Татьяна резким движением приблизилась к нему и, расстегнув пиджак, отпустила галстук. – Летный состав всегда был несколько небрежен в ношении одежды.
Никита вдруг ощутил у себя на шее ее теплые руки, волосы, пахнущие разнотравьем, круглую ямочку у ключицы и сухие, горькие, как полынь, требовательные губы…
А потом она долго плакала. Никита сидел рядом, подавленный и растерянный, не зная, как ее утешить.
– Ну, что с тобой? – наконец, не выдержав, с упреком спросил он.
– Дурак! – Татьяна рывком поднялась и стремглав выбежала на кухню.
Никита удрученно вздохнул и полез в карман за сигаретами. «Любовь – это когда выскакиваешь за звук, – как-то сказал Алик. – Тишина и ни черта непонятно». Никита подошел к окну и толчком раскрыл его. В лицо ударило теплое августовское солнце, пахнуло жаром нагретого за день камня, железа и бензина. Из парка доносился неугомонный ребячий визг и сердитые окрики бабушек. Никита подумал, что и у него когда-нибудь будет карапуз, и назовет он его Василий, и появится на земле новый человек – Василий Никитович Мазур. «Забавно». Никита хмыкнул и, услышав за спиной шаги, обернулся. У стола с подносом в руках стояла улыбающаяся Татьяна.
– Прошу, – сказала она. – Вот тебе чай, варенье, яичница. Что еще прикажешь?
– Спасибо. – Никита взял ее за плечи. – Чего ты плакала?
– От счастья, – просто сказала Татьяна и, выскользнув из его рук, села на стул, жестом приказав садиться ему напротив.
– Ну, а все-таки?
Татьяна смерила его насмешливым взглядом и мягко проговорила:
– Вы, мужчины, можете испытывать самолеты, вопить сквозь льды караваны судов, зимовать в Арктике, но понять женщину, увы, вам, к сожалению, не дано.
– А объяснить не можешь? Я ведь не законченный дурак… Вдруг пойму. – Никита прикусил нижнюю губу и кротко улыбнулся.
Татьяна пригорюнилась, уперла в щеку ладонь.
– К хорошей музыке нужны соответствующие слова. А я, к сожалению, не поэтесса.
– А ты в прозе.
– Для такого чувства и проза должна быть талантливой, иначе… Помнишь: «Песню испортил…»
– Если мотор начинает барахлить, я на слух могу узнать, в чем дело.
– Боже мой! – Татьяна обеими руками схватилась за голову. – Ты такой же зануда, как отец. Для него сердце – двигатель, который он измеряет в лошадиных силах. Ну разве можно жить с таким человеком?!
– Можно, – сказал Никита, налегая на яичницу. – Даже нужно. У тебя есть паспорт?
– Уже три года. – Татьяна недоуменно вскинула брови. – Его в шестнадцать лет выдают. А в чем, собственно, дело? Уж не собираешься ли ты меня в загс вести?
– А ты… ты что, против? – заикаясь, спросил Никита.
Татьяна сразу как-то посерьезнела, сжалась и, подперев подбородок кулаком, задумчиво посмотрела в окно. Лоб ее пересекла извилистая морщинка, и она смешно зашмыгала носом.
– Ты слышишь меня? – снова спросил Никита.
– Слышу, – наконец отозвалась Татьяна. – А как ты представляешь нашу с тобой совместную жизнь?
Этот каверзный житейский вопрос мгновенно выбил Никиту из колеи. Так вылетает на вираже за бортик ледяной дорожки мотоциклист, слишком глубоко положивший машину набок.
– Как совместную, – невесело пошутил Никита. – А у тебя есть другие предложения?
– Подождать.
– Подождать?.. Мне три года еще барабанить, а тебе – два.
– Два года не срок, – сказала Татьяна, заплетая бахрому скатерти в косички.
– А пока?
– Мы будем видеться с тобой по субботам и воскресеньям.
– Перспектива. – Никита нахмурился, встал и тяжело заходил по комнате. – Я не понимаю, почему ты не хочешь принимать все так, как оно приходит?
– Кто-то сказал, – Татьяна на секунду оставила скатерть в покое, – если человек преодолевает трудности, это хорошо. Но если он их сам себе создает, то он просто-напросто дурак.
Никита резко остановился:
– Это ко мне относится?
– К нам обоим, – тихо сказала Таня. – И перестань злиться. Я никогда не была ханжой и не буду. Считай, что я твоя жена.
На душе у Никиты стало тревожно и хорошо. Как перед стартом, когда по рации слышишь спокойный и уравновешенный голос руководителя полетов: «Взлет разрешаю».
Он спросил:
– И будет свадьба?
– Студенческая.
– Почему?
– Пока мы официально не зарегистрировались, это наше с тобой личное дело. Родители узнают в свое время.
– Мои в курсе. В гости ждут.
– Съездим, – кивнула Татьяна. – Следующим летом.
– Хорошо, – сказал Никита. Теперь, когда все точки над i были расставлены, ему захотелось действовать. – У нас в распоряжении месяц.
– Для медового вполне достаточно. – Татьяна закрыла ладошками лицо и негромко рассмеялась. – Я все еще не верю… А ведь знала, знала!..
– Что знала? – спросил Никита, который думал уже о претворении возникших планов в жизнь.
– Что именно все так и будет. Как увидела тебя, так и поняла – судьба.
– Прекрасная у нас с тобой судьба! – Никита рухнул на колени и, обняв Татьянины ноги, прижался к ним. – Как тебе идея? Мотоцикл у нас есть, палатку возьмем у Гаврилы – и на необитаемый остров.
Татьяна, соглашаясь, кивнула и взъерошила ему волосы.
– Когда мы едем?
– Завтра утром. Свадьба длиною в месяц!..
