Текст книги "т.1 Стихотворения и песни"

Автор книги: Юрий Визбор

 
И снова тревожные метеосводки
Предчувствуют ветров полет.
Обросшие льдами подводные лодки
Уходят под паковый лед.
 
 
Под звездами где-то пилоты летят,
Локаторный верен дозор.
Стальными глазами ракеты глядят
За черный от бурь горизонт.
 
 
И штурман проложит далекий маршрут,
Где ветер в лицо да в лицо.
Идут корабли, и подлодки идут
Дорогой героев-отцов.
 
 
Покуда наше сердце бьется,
Мы будем здесь стоять, сильны,
Мы – моряки-североморцы,
Северовоины страны.
 

1968

 
Я бы новую жизнь своровал бы, как вор,
Я бы летчиком стал, это знаю я точно.
И команду такую: «Винты на упор!» —
Отдавал бы, как Бог, домодедовской ночью.
Под моею рукой чей-то город лежит,
И крепчает мороз, и долдонят капели.
И постели метелей, и звезд миражи
Освещали б мой путь в синеглазом апреле.
 
 
Ну а будь у меня двадцать жизней подряд,
Я бы стал бы врачом районной больницы.
И не ждал ничего, и лечил бы ребят,
И крестьян бы учил, как им не простудиться.
Под моею рукой чьи-то жизни лежат,
Я им новая мать, я их снова рожаю.
И в затылок мне дышит старик Гиппократ,
И меня в отпуска все село провожает.
 
 
Ну а будь у меня сто веков впереди,
Я бы песни забыл, я бы стал астрономом.
И прогнал бы друзей, просыпался б один,
Навсегда отрешась от успеха земного.
Под моею рукой чьи-то звезды лежат.
Я спускаюсь в кафе, будто всплывшая лодка.
Здесь по-прежнему жизнь! Тороплюсь я назад
И по небу иду капитанской походкой.
 
 
Но ведь я пошутил. Я спускаюсь с небес,
Перед утром курю, как солдат перед боем.
Свой единственный век отдаю я тебе —
Все, что будет со мной, это будет с тобою.
Под моею рукой твои плечи лежат,
И проходит сквозь нас дня и ночи граница.
И у сына в руке старый мишка зажат,
Как усталый король, обнимающий принца.
 

1968

 
Тонкой стрункой висит паутинка,
И от солнца смычок косой.
Мы с майором идем по тропинке
В пасторальнейшем из лесов.
Все меняется в волнах рассвета,
Все у времени на крыле…
Неподвижно стоят лишь ракеты
На вращающейся земле.
 
 
По бетонным бункерам гулким —
Тишина, одна тишина.
Перекрестки – как переулки,
Одинокий фонарь – луна.
 
 
Шутки в сторону – дверь распахнулась,
Глубина молчит бирюзой,
И из пропасти впрямь пахнуло
Небывалой еще грозой.
Машинально достал папиросу.
«Не положено». – «Виноват!»
Мне б как раз задавать вопросы,
Ну а я не найду слова.
 
 
Перед мощью стою такою,
Что в глаза никогда не видал,
И стараюсь казаться спокойным,
И гляжу на этот металл.
Что бы сделали с нашей планетой
И особенно с нашей страной,
Если б не было этой ракеты,
И не только ее одной.
 
 
И майор задумался что-то,
Смотрит мимо в свое, в свое…
Может, вспомнил он ту пехоту,
С кем прошел через дым боев,
Как в прицелах «сорокапяток»
Танки шли посреди жнивья,
Как стояли насмерть ребята
Возле города Верея.
 
 
Наверху, над толщей бетона,
Происходит все тот же день,
Провода поют монотонно,
Солнце прыгает по воде.
И красиво, очень красиво
Над землей стоит высота.
Я майору сказал: «Спасибо!»
Просто так сказал, просто так.
 
 
И запрыгала вновь машина,
Колесом попав в колею.
У майора два чудных сына
Строят планер – носы в клею.
Ах как рады мальчишки лету —
Рыба в речке, картошка в золе…
Неподвижно стоят ракеты
На вращающейся земле.
 

1968

 
В кабинете Гагарина тихо.
Тихо-тихо. Часы не идут…
Где-то вспыхнул тот пламенный вихрь
И закрыл облаками звезду.
Только тихо пройдут экскурсанты,
Только звякнет за шторой луна.
И висит невесомым десантом
Неоконченная тишина.
 
 
Но Гагарин покоя не ведал —
Жил он в грохоте мощных ракет,
И победы и горькие беды
Он встречал со штурвалом в руке.
И всех тех, кто порвал с тишиною,
Кто по звездной дороге пошел,
Он их вел за своею кормою,
Хоть и маленький, но ледокол.
 
 
Я над краем стола наклоняюсь,
Словно в пропасть без края гляжу,
Улыбаюсь я и удивляюсь,
И нахлынувших слез не стыжусь.
Со стены молча смотрят портреты,
Лунный глобус застыл на столе,
И соборы стоят, как ракеты,
На старинной смоленской земле.
 
 
Снова тянет сырыми лугами.
Звездный город стихает во сне.
Понимаете, Юрий Гагарин,
Как несладко стоять в тишине,
Потому что грохочут рассветы,
Заливаются птицы в полях…
Впрочем, вам ли рассказывать это,
Человеку с планеты Земля.
 

1969

 
Один рефрижератор – представитель капстраны —
Попался раз в нешуточную вьюгу,
А в миле от гиганта поперек морской волны
Шел ботик по фамилии «Калуга».
 
 
А тот рефрижератор, что вез рыбу для капстран,
Вдруг протаранил ботик молчаливо.
На таре из-под «Двина» только виден капитан
Хорошего армянского розлива…
 
 
Что же ботик потопили?
Был в нем новый патефон
И портрет Эдиты Пьехи,
И курительный салон.
 
 
«Ду ю спик инглиш, падлы? – Капитан кричит седой. —
Француженка, быть может, мать твоя?
А может, вы совсем уже, пардон, шпрехен зи дойч?»
И с судна отвечают: «Йа, йа, йа!»
 
 
Советское правительство послало документ
И навело ракеты на балбесов.
А ботику отгрохали огромный монумент,
Которым и гордится вся Одесса.
 

Август 1968 Дизель-электроход «Обь»

 
Вот и все. Заправлены моторы.
Внесена пятерка за багаж.
Впереди лежит тот край, который
Если взял, то больше не отдашь.
 
 
А республика Тува живет без публики,
По лесам-то, по лесам-то тишина.
По полянам ходят мишки – ушки круглые,
И летающих тарелок до хрена.
 
 
Закури, но погаси окурок!
Тут тебе не площадь Ногина.
Лето сбросило соболью шкуру,
Рыжиной тайга заражена.
 
 
А республика Тува живет без публики,
По лесам-то, по лесам-то тишина.
По полянам ходят мишки – ушки круглые,
И летающих тарелок до хрена.
 

1968

3. Осенние дожди
(1970–1974)

 
А в тени снег лежит, как гора,
Будто снег тот к весне не причастен.
Ходит дворник и мерзлый февраль
Колет ломом на мелкие части.
Во дворах-то не видно земли,
Лужи – морем, асфальт – перешейком,
И плывут в тех морях корабли
С парусами в косую линейку.
 
 
Здравствуй, здравствуй, мой сретенский двор!
Вспоминаю сквозь памяти дюны:
Вот стоит, подпирая забор,
На войну опоздавшая юность.
Вот тельняшка – от стирки бела,
Вот сапог – он гармонью, надраен.
Вот такая в те годы была
Униформа московских окраин.
 
 
Много знали мы, дети войны,
Дружно били врагов-спекулянтов
И неслись по дворам проходным
По короткому крику «атанда!».
Кто мы были? Шпана не шпана,
Безотцовщина с улиц горбатых,
Где, как рыбы, всплывали со дна
Серебристые аэростаты.
 
 
Видел я суету и простор,
Речь чужих побережий я слышал.
Я вплываю в свой сретенский двор,
Словно в порт, из которого вышел.
Но пусты мои трюмы, в пыли…
Лишь надежды – и тех на копейку…
Ах, вернуть бы мне те корабли
С парусами в косую линейку!
 

1970

 
Не провожай меня, не провожай.
Ты жди меня, а провожать не надо.
Лежит земля, туманами свежа,
Лежит моя дорога, как награда.
Но каждый день, прожитый без тебя,
Еще придет со мною расплатиться,
Еще в долинах мне ветры протрубят,
Что, уезжая, надо бы проститься.
 
 
Мой странный мир обрадуется мне,
Придут рассветы у огня погреться,
И по гитарной старенькой струне
Сползет роса и упадет на сердце.
И запоют ребята у костра,
И затрубит лосиха электричкой,
И будто бы ни пуха ни пера
От старых дней и от моих привычек.
 
 
Но каждый день наращивает стон,
И он растет стремительно и грозно,
И я кричу в помятый микрофон:
«Ты приезжай, пока еще не поздно!
Пока луна, как острие ножа,
Пока ледок на лужах утром тает,
Пока земля туманами свежа,
Пока к нам вертолеты прилетают».
 

1970

 
О, посмотри, какие облака
Возведены вдоль нашего романа,
Как будто бы минувшие века
Дают нам знак, таинственный и странный.
 
 
И странное обилие цветов,
И странно, что кафе не закрывают.
И женщины в оранжевых пальто
Бесшумно, как кувшинки, проплывают.
 
 
О, посмотри хотя бы на себя
В минутном отражении витрины,
Где манекены редкие скорбят
И катятся волнистые машины,
 
 
Где тонкая колеблется рука
Среди незамечательных прохожих,
Где ты стоишь, похожа на зверька
И на смешного ангела похожа.
 
 
Прошу тебя, пожалуйста, спаси,
Не брось меня на каменную муку…
Но женщина, ведущая такси,
Находит дом с названием «Разлука».
 
 
И ты уходишь весело, легко —
Пустеет двор, пустеет мирозданье.
И ласковые днища облаков
Всю ночь стоят над миром в ожиданье.
 
 
О, посмотри, какие облака
Возведены вдоль нашего романа,
Как будто бы минувшие века
Дают нам знак, таинственный и странный.
 

1970

 
Пахнет луна сосной.
По тишине лесной
Катятся по тропе
Я и велосипед.
 
 
Медленно цепь кручу —
Еду, куда хочу.
Шины на колесе
Ширкают по росе.
 
 
То ли вдали лиман,
То ли вблизи туман,
То ли блестит костел,
То ли горит костер.
 
 
Кто же там, у костра?
Это ж моя сестра.
Нет уж, моя жена.
Нет, это просто весна.
 
 
Рядом сидит пацан,
Худенький сам с лица
И кандидат в мужья.
Боже, да это ж я!
 
 
Я на себя гляжу.
Нету чудес – твержу.
Нету чудес, а все ж
Я это, я – похож.
 
 
Дым от костра встает.
Парень обнял ее,
Пальцами у лица,
Вот и целуются.
 
 
Я не пошел к костру,
Я зашагал к утру,
Мимо огня в крови,
Мимо своей любви.
 

1970

 
Помни войну, пусть далёка она и туманна.
Годы идут, командиры уходят в запас.
Помни войну! Это, право же, вовсе не странно —
Помнить все то, что когда-то касалось всех нас.
 
 
Гром поездов. Гром лавин на осеннем Кавказе.
Падает снег. Ночью староста пьет самогон.
Тлеет костер. Партизаны остались без связи.
Унтер содрал серебро со старинных икон.
 
 
Помни войну! Стелет простынь нарком в кабинете.
Рота – ура! Коммунисты – идти впереди!
Помни войну! Это мы – ленинградские дети —
Прямо в глаза с фотографий жестоких глядим.
 
 
Тихо, браток. В печку брошены детские лыжи.
Русский народ роет в белой земле блиндажи.
Тихо, браток! Подпусти их немного поближе —
Нам-то не жить, но и этим подонкам не жить.
 
 
Помни войну, пусть далёка она и туманна.
Годы идут, командиры уходят в запас.
Помни войну! Это, право же, вовсе не странно —
Помнить все то, что когда-то касалось всех нас.
 

1970

 
В седом лесу под Юхновом лежат густые тени,
И ели, как свидетели безмолвные, стоят.
А в роте, в снег зарывшейся, Ванюша из Тюмени
Единственный оставшийся нераненый солдат.
 
 
А поле очень ровное за лесом начиналось,
Там немцы шли атакою и танки впереди.
Для них война короткая как будто бы кончалась,
Но кто-то бил из ельника, один, совсем один.
 
 
Он кончил школу сельскую, зачитывался Грином,
Вчера сидел за партою, сегодня – первый бой.
Единственный оставшийся с горячим карабином,
С короткой биографией, с великою судьбой.
 
 
Когда же вы в молчании склонитесь на колени
К солдату неизвестному, к бессмертному огню,
То вспомните, пожалуйста, Ванюшу из Тюмени,
Который пал за Родину под Юхновом в бою.
 

1970

 
Там, в маленьком кафе
На углу Шенхаузераллеи,
Где четыре старухи ежедневно
Обсуждают итоги
Первой и второй мировой войны…
 
 
Там, в маленьком кафе
На углу Шенхаузераллеи,
Где из окон видны еще руины,
Где безногий человек
С самого утра все глядит в стакан…
 
 
Там, в маленьком кафе
Посредине города Берлина,
На углу двадцатого столетья,
На опасном перекрестке
Двух противоборствующих систем…
 
 
Там, в маленьком кафе
Посреди задымленной Европы,
На груди у небольшой планеты,
Что вращается по скучной
Круговой орбите вокруг звезды…
 
 
Там, в маленьком кафе,
Ничего такого не случилось,
Просто мы по-русски говорили
И сказали старухи:
«Надо было раньше добить англичан».
 

1970 Западный Берлин

 
В голове моего математика
Вся Вселенная встала вверх дном,
А у Новой Земли ходит Арктика,
Ходит Арктика ходуном.
 
 
Ходят белые льды, как дредноуты,
Бьются, будто бы богатыри.
Ах давно бы ты мне, ах давно бы ты
Написала б странички две-три.
 
 
Написала б ты мне про Голландию,
Где большие тюльпаны растут,
Написала б ты мне про Шотландию,
Где печальные песни поют.
 
 
Но никак не приходит послание,
И от этого грустно в груди.
Ни тебя, ни письма, ни Голландии —
Только этот очкарик нудит.
 
 
Понудит он и все ухмыляется,
Блещет лысины розовый круг.
А под лысиной так получается,
Что Америке скоро – каюк.
 
 
А в Америке парни усталые
Всё хлопочут, чтоб мы померли.
Дайте землю, товарищи, старую!
Не хочу больше Новой Земли.
 
 
С математиком, серым, как олово,
Скоро бросим прощанья слезу.
Привезет он в Москву свою голову,
Я другое совсем привезу.
 

1970

 
Задраены верхние люки,
Штурвала блестит колесо.
По поводу долгой разлуки
Нам выдан «Абрау-Дюрсо».
 
 
Прощайте, красотки!
Прощай, небосвод!
Подводная лодка
Уходит под лед.
Подводная лодка —
Морская гроза,
Под черной пилоткой —
Стальные глаза.
 
 
Под грустную музыку Верди
Компасы дают перебой,
Голодные ходят медведи
У штурмана над головой.
 
 
По многим известным причинам
Нам женщины все хороши.
Стоят на сугробе мужчины,
Но на полюсе нет ни души!
 
 
Прощайте, красотки!
Прощай, небосвод!
Подводная лодка
Уходит под лед.
Подводная лодка —
Морская гроза,
Под черной пилоткой —
Стальные глаза.
 

1970

 
Веселая любовь моя,
Зеленая и белая,
Где ж ты живешь, в каких краях?
Что ж ты без меня делаешь?
 
 
Кто там стоит в тени берез,
В том пиджачке вельветовом?
Чьи это клятвы произнес
Ветер хмельной под ветками?
 
 
Где-то вдали, совсем вдали,
Над проливными ивами,
Ходят веселые корабли
В эту страну счастливую.
 
 
Веселая любовь моя,
Зеленая и белая,
Где ж ты живешь, в каких краях?
Что ж ты без меня делаешь?
 

1970

 
Слушаю. Да. Алло!
Что за шутки с утра?
Я?.. Почему удивлен?
Я даже очень рад.
Я даже закурю.
Здравствуй, прошло сто лет.
Сто лет прошло, говорю.
Я не спешу. Нет.
 
 
(Телефон-автомат у нее,
Телефон на столе у меня…
Это осень, это жнивье,
Талый снег вчерашнего дня.)
 
 
Что у нас за дела?
Да как-то все разбрелись.
Верочка родила,
Славины развелись,
Я получил отдел,
Санька съездил в Париж…
Все в суматохе дел.
Ну, а ты что молчишь?
 
 
А правда, что говорят?..
А кто он, коль не секрет?
А, военный моряк,
В общем, жгучий брюнет.
А сына как назвала?
Спасибо. Не ожидал.
Значит, жизнь удалась?
Все прошло без следа?
 
 
(Телефон-автомат у нее,
Телефон на столе у меня…
Это осень, это жнивье,
Талый снег вчерашнего дня.)
 

1970

 
Вот прекрасная оценка
Наших бедствий на бегу —
Католическая церковь
На высоком берегу.
 
 
Что-то светлое так манит
Через темное окно —
Католическая пани,
Словно белое вино.
 
 
Католичка – не простая,
А загадочная сплошь —
Назидательно листает
Католическую ложь.
 
 
«О, мой друг, я понимаю,
Ваше чувство не ново.
Я внимательно внимаю,
Но не более того».
 
 
А потом в траве пожухлой
Мы лежали у сосны,
Было тихо, было жутко
От такой голубизны.
 
 
И с тех пор одна зацепка:
Разыскать я не могу
Католическую церковь
На высоком берегу.
 
 
Что ни баба – то промашка,
Что ни камень – то скала:
Видно, черная монашка
Мне дорогу перешла.
 
 
Дай мне Бог держаться цепко,
Подари мне сквозь пургу
Католическую церковь
На высоком берегу.
 

1970

 
У дороги корчма,
Над дорогой метель,
На поленьях зима,
А в глазищах апрель,
А в глазищах судьба
Изготовлена мне:
То ль курная изба,
То ли губы в вине.
 
 
Входит медленный кот,
Важный, как кардинал,
Мягкой лапою трет
На груди ордена
И мечтает, уснув,
Как уходит зима,
Как он гонит весну
По зеленым холмам.
 
 
А в горячей золе
Остывают дожди,
А у Па-де-Кале
Незнакомка сидит,
Незнакомка сидит
Со вчерашнего дня,
Грустно в море глядит,
Ожидает меня.
 
 
Завалите меня
Антарктическим льдом,
Но верните меня
В этот сказочный дом:
У дороги корчма,
Над дорогой метель,
На поленьях зима,
А в глазищах апрель.
 

1970

 
Лето село в зарю,
За сентябрь, за погоду.
Лето пало на юг,
Словно кануло в воду.
От него лишь следы
Для тебя, дорогая,
Фиолетовый дым —
В парках листья сжигают.
 
 
Вороха те легки
Золотых эполетов
И горят, как стихи
Позабытых поэтов.
Бессердечен и юн,
Ветер с севера дует,
То ль сгребает июнь,
То ли август скирдует.
 
 
Словно два журавля
По веселому морю,
Словно два косаря
По вечернем полю,
Мы по лету прошли —
Только губы горели,
И над нами неслись,
Словно звезды, недели.
 
 
Солнца желтый моток —
Лето плыло неярко,
Словно синий платок
Над зеленой байдаркой.
И леса те пусты,
Все пусты, дорогая,
И горят не листы —
Наше лето сжигают.
 

1970

 
Звук одинокой трубы…
Двор по-осеннему пуст.
Словно забытый бобыль,
Зябнет березовый куст.
 
 
Два беспризорных щенка
Возятся в мокрой траве.
К стеклам прижата щека…
Вот воскресенье в Москве.
 
 
Вот телефонный привет —
Жди невеселых гостей.
Двигает мебель сосед,
Вечером будет хоккей.
 
 
О, не молчи, мой трубач!
Пой свою песню без слов,
Плачь в одиночестве, плачь —
Это уходит любовь.
 
 
Мне бы, неведомо где,
Почту такую достать,
Чтобы заклеить тот день,
Чтобы тебе отослать.
 
 
Ты-то порвешь сгоряча
Этот чудесный конверт
С песней того трубача
И с воскресеньем в Москве…
 
 
Вот зажигают огни
В ближних домах и вдали.
Кто-то в квартиру звонит —
Кажется, гости пришли.
 

1970

 
Видно, нечего нам больше скрывать,
Все нам вспомнится на Страшном суде.
Эта ночь легла, как тот перевал,
За которым – исполненье надежд.
Видно, прожитое – прожито зря,
И не в этом, понимаешь ли, соль.
Видишь, падают дожди октября,
Видишь, старый дом стоит средь лесов.
 
 
Мы затопим в доме печь, в доме печь,
Мы гитару позовем со стены.
Все, что было, мы не будем беречь,
Ведь за нами все мосты сожжены,
Все мосты, все перекрестки дорог,
Все прошептанные клятвы в ночи.
Каждый предал все, что мог, все, что мог, —
Мы немножечко о том помолчим.
 
 
И слуга войдет с оплывшей свечой,
Стукнет ставня на ветру, на ветру.
О как я тебя люблю горячо —
Это годы не сотрут, не сотрут.
Всех друзей мы позовем, позовем,
Мы набьем картошкой старый рюкзак.
Спросят люди: «Что за шум, что за гром?»
Мы ответим: «Просто так, просто так!»
 
 
Просто нечего нам больше скрывать,
Все нам вспомнится на Страшном суде.
Эта ночь легла, как тот перевал,
За которым – исполненье надежд.
Видно, прожитое – прожито зря,
Но не в этом, понимаешь ли, соль.
Видишь, падают дожди октября,
Видишь, старый дом стоит средь лесов.
 

1970

Памяти оставшихся на далекой тропе

 
Поникшие ветви висят над холмами.
Спят вечным покоем ушедшие парни.
Оборваны тропы погибших ребят.
 
 
Здесь время проходит, шагая неслышно,
Здесь люди молчат – разговоры излишни.
Далекое – ближе… А парни лежат.
 
 
Плечами к плечу они шли вместе с нами
И беды других на себя принимали.
Их ждут где-то мамы. А парни лежат.
 
 
Костровые ночи плывут в поднебесье.
Другие поют их неспетые песни.
Далёко невесты. А парни лежат.
 
 
Но память о них бьется пламенем вечным.
Меня этот свет от сомненья излечит
И сделает крепче. А парни лежат…
 

1970

Памяти М. Хергиани

 
Его девиз – назад ни шагу!
Стена высокая крута.
Его профессия – отвага.
Его призванье – высота.
Прожить бы так, не знав сомненья
высокой песней среди дня.
Он ставил горы на колени,
Пред ними голову склоня.
А дальше будто бы в тумане
Весь без него двадцатый век.
Ах, Миша, Миша Хергиани!
Неповторимый человек…
 

1970

 
Разрешите вам напомнить о себе,
О своей незамечательной судьбе.
Я как раз на верхней полочке лежу,
В данном случае бездельничаю – жуть!
 
 
Люди заняты исканием дорог,
Люди целятся ракетой в лунный рог,
Люди ищут настоящие слова,
Ну, а я лежу и думаю о вас.
 
 
С этой мысли пользы, право, никакой.
Вот промчался скорый поезд над рекой.
О реке бы мне подумать в самый раз,
Ну, а я лежу и думаю о вас.
 
 
А народу – просто полное купе,
Кто-то в карты, кто-то хочет просто спеть,
Чья-то нежная клонится голова,
Ну, а я лежу и думаю о вас.
 
 
Я-то думаю, что думаете вы,
Как вы были замечательно правы,
Рассказав мне поучительный рассказ,
Что не нужно больше думать мне о вас,
 
 
Что любовь ненастья быстренько сотрут,
Что единственное счастье – это труд.
Я, ей-Богу, понимал вас в этот час,
Но, представьте, я-то думал все о вас.
 

1970

 
А мы уходим в эти горы,
На самый верх, на небеса,
Чтобы забыть про ваши взоры,
Про ваши синие глаза.
 
 
Ах, вы забудьте, ах, вы оставьте
Свои ужасные черты,
Ах, вы им памятник поставьте
И поглядите с высоты
 
 
На ваши тяжкие вериги —
Пустых условностей кольцо,
На ваши глупые интриги,
На ваше милое лицо.
 
 
Какая там идет дорога,
Что огибает тупики,
Какая видится тревога,
Какие пишутся стихи,
 
 
Какая ночь висит над миром
И чем наполнена луна,
Какие строятся кумиры,
Какая в мире тишина…
 
 
Все эти штуки совместите
В интеллигентной голове.
Ах, вы поймите, вы поймите
Себя вот в этой тишине!
 

1969–1971

 
В Ялте ноябрь.
Ветер гонит по набережной
Желтые жухлые листья платанов.
Волны, ревя, разбиваются о парапет,
Будто хотят добежать до ларька,
Где торгуют горячим бульоном…
 
 
В Ялте ноябрь.
В Ялте пусто, как в летнем кино,
Где только что шла французская драма,
Где до сих пор не остыли моторы проекторов
И лишь экран глуповато глядит,
Освещенный косым фонарем…
 
 
В Ялте ноябрь.
Там, в далеких норвежских горах,
Возле избы, где живут пожилые крестьяне,
Этот циклон родился,
И, пройдя всю Европу,
Он, обессиленный, все ж холодит ваши щеки.
 
 
В Ялте ноябрь.
Разрешите о том пожалеть
И с легким трепетом взять вас под руку.
В нашем кино
Приключений осталось немного,
Так будем судьбе благодарны
За этот печальный, оброненный кем-то билет…
 

1971

 
О яхта, мой корабль! Мне пассажир твой снится.
Дощатый старый пирс, лиловая заря,
Как вы присели к нам, загадочная птица, —
Ведь надо ж отдохнуть, летя через моря.
 
 
Нам дали солнца стог, нас ветром наградили,
Нам выпала весна с оврагами в снегу,
И караваны яхт в то утро выходили —
Веселые щенки на мартовском лугу.
 
 
О взгляды в тишине! О молнии украдкой!
И отвечали мне вы крыльями ресниц.
То было все для вас случайною посадкой —
Лесной аэродром на трассе двух столиц.
 
 
Вы вышли из меня, летали вы немало,
И вот вернулись вы на тот дощатый пирс.
Но желтый лист упал, как будто все пропало,
И снеговые тучи в небе поднялись.
 
 
Зеленая весна осталась за горами,
И вы молчите зря, и курите вы зря,
Ведь караваны яхт влекутся катерами
К печальным берегам седого ноября.
 

1971