Текст книги "т.1 Стихотворения и песни"

Автор книги: Юрий Визбор

 
Вьется речка синей лентой,
Над Москвой встает рассвет…
Что сегодня мы – студенты,
Пусть узнает целый свет.
 
 
Нас сюда вели дороги
Изо всех концов страны,
Ведь недаром педагоги
Дружбой верною сильны.
 
 
Но настанет расставанье,
Годы быстро промелькнут,
И уйдут в воспоминанье
Пироговка, институт.
 
 
Над Москвою солнце всходит,
Золотит наш старый дом…
Пусть любой у нас находит
То, что счастьем мы зовем.
 
 
И кого печаль тревожит
Или, скажем, много бед,
Приходите – вам поможет
Наш веселый факультет.
 
 
Пусть нам в странствиях нелегких
Вечно светят, как маяк,
Институт на Пироговке,
Наша молодость, друзья.
 

Осень 1954

 
Жить бы мне, товарищи, возле Мелитополя,
Слушать песни девичьи да траву косить,
Встретить бы мне девушку над рекой у тополя,
Встретить, да такую, чтобы не забыть.
 
 
Но живу я в том краю, там, где дни короткие,
В области Архангельской с детства рыбаком.
Северные девушки с гордою походкою
Вдоль по нашей улице ходят вечерком.
 
 
И однажды девушку я увидел во поле:
Белая косыночка, русая коса.
Может быть, товарищи, и не надо тополя,
Коль растет над озером елочка-краса.
 

13 марта 1954

 
Я нисколько не печалюсь,
Не тревожусь ни о ком.
У ларька Союзпечати
Мы встречались вечерком.
Он носил стального цвета
Макинтош через плечо…
Говорят, что все поэты
Любят очень горячо.
 
 
Летом были мы в походе.
Как-то раз, поев обед,
Он сказал мне, что приходит
К голове его сюжет.
Обещал он мне к рассвету
Написать один стишок…
Говорят, что все поэты
Пишут очень хорошо.
 
 
Но не верьте впредь поэтам:
На обман они легки.
Этой ночью до рассвета
Он сушил свои носки.
И обиды нет при этом,
Просто стало веселей.
Говорят, что часть поэтов
Просто ходят по земле.
 

1954

 
Над вершиной тонкой ели
Небо стиснули хребты.
Здесь суровые метели,
Здесь волшебные цветы.
Здесь рассматривают скалы
Отдаленные края.
Перевалы, перевалы,
Горы – молодость моя!
 
 
На любой дороге дальней,
Как бы ни был путь тяжел
Вспоминал я этот скальный
Перевал Кичкинекол.
Разделяя две долины,
Окунувшись в высоте,
Он лежал у ног вершины,
Примостившись на хребте.
 
 
Я бы век не знал покоя,
Обошел бы полстраны,
Чтоб дотронуться рукою
До его голубизны.
Пусть мне в странствиях грядущих
Вечно светят, как маяк,
Перевалы, скалы, кручи,
Горы – молодость моя!
 

Сентябрь 1954

 
По ущелью тропка вьется,
Бушует горная река,
И, как в песенке поется,
Твоя дорога далека.
 
 
А впереди снега и льды
Лежат на перевалах,
А впереди конец пути
И море блещет в скалах.
 
 
И, конечно, над снегами
Ты вспомнишь о Москве не раз,
А увидишь под ногами
Свою страну, родной Кавказ.
 
 
Но ты не стой, ты песню пой,
А в песне той поется:
По ущелью тропка вьется
Далеко.
 

1954

 
Рекламы погасли уже,
И площадь большая нема,
А где-то вверху, на седьмом этаже,
Качает сынишку мать.
 
 
О, сколько долгих ночей
С тобой мы проведем…
 
 
Отец твой далёко-далёко…
Пускай тебе, сын мой, приснится:
Амурские сопки и берег высокий —
Недремлющая граница.
 
 
Такою же ночью, Алеша,
Бродили мы с ним допоздна..
Не слушай меня, засыпай, мой хороший,
Придет и твоя пора.
 

1955

 
Стук колес дробнее, поезд дальше мчится,
В мареве рассвета растаяла Москва.
Мы сегодня едем учить, а не учиться,
Это к нам относятся слова:
 
 
Прощайте, дорогие друзья!
О вас забывать нам нельзя —
Быть может, мы и встретимся когда-нибудь,
А пока вам – счастливый путь,
Дорогие друзья!
 
 
Где-нибудь в Сибири, в дальней деревушке,
Будет жить учитель из города Москвы.
По ночам мигает огонек в избушке
И доносит ветер запахи травы.
 
 
И взмахнет старушка ласково рукою,
Набегут на сердце хорошие слова.
До свиданья, милый город над рекою,
Пожелай нам счастья, Москва.
 

Весна 1955

 
Спросил я однажды соседа про счастье —
Он был, по признанию всех, не дурак.
Долго решал он проблему счастья,
И вывод он свой сформулировал так:
Об этом счастье, бездумном счастье,
Много думаем и поем.
С этим счастьем одно несчастье —
Мы, конечно, его не найдем.
 
 
Спросил я тогда аспиранта про счастье —
Он был, по признанию всех, не дурак.
Месяц решал он проблему счастья,
И вывод он свой сформулировал так:
Об этом счастье, бездумном счастье
Много думаем и поем.
С этим счастьем одно несчастье —
Мы в науке его не найдем.
 
 
Спросил я тогда девчонку про счастье,
Вопрос для девчонки был просто пустяк.
«Ну что тебе спеть про это, про счастье?»
И мне она спела примерно так:
«Что в этом счастье? Какой в нем прок?
Не надо много думать о нем.
Я знаю – оно по дороге в метро.
Я оделась уже – пойдем?»
 

1955

 
Прощай, Москва, созвездие дорог!
Пусть осень встретит нас весенним громом.
Вагон, который едет на восток,
На время станет нашим общим домом.
 
 
Прощай, Москва! За дальними лесами,
В бездонной синеве иной земли
Лежат пути, не пройденные нами,
Лежат и ждут, чтоб их, мой друг, прошли.
 

1955

 
Крик паровоза ушел в леса.
Поезд продолжил рейс.
Двести четыре стальных колеса
Стукнули в стыки рельс.
 
 
И каждый вагон отрабатывал такт:
Москва – Воркута, Москва – Воркута.
 
 
Вагонные стекла свет лили,
Но в каждом вагоне люди пошлили.
Пехотный майор приставал к проводнице,
Майорша брюзжала, что здесь ей не спится.
 
 
Три парня, конечно, мечтали напиться,
А пышная дама – о жизни в столице.
И все это ело, дышало, неслось,
И всем надоело, и всем не спалось.
 
 
И каждый вагон отрабатывал такт:
Москва – Воркута, Москва – Воркута.
 
 
А в том бесплацкартном всеобщем вагоне
Лишь в тамбуре можно укрыться от вони.
И в тамбуре стынут сердитые лица,
И всем не сидится, не ждется, не спится —
 
 
Когда же окончится их маята?
Москва – Воркута…
 
 
Но в каждой душе, размещенной на полке,
Надежда была, про себя, втихомолку:
Что где-нибудь здесь вот, на этой дороге
Есть, кроме разлуки, зимы и тревоги,
 
 
Нехитрое счастье. Простая мечта.
Москва – Воркута…
 
 
За дальними соснами кончился день.
Наш поезд везет разных людей:
Кому-то потеха, кому-то слеза,
Кому еще ехать, а мне вот – слезать.
 
 
А мне вот сегодняшней ночью решать,
Каким будет путь и каков будет шаг,
Какая звезда там взошла вдалеке
И что за синица зажата в руке.
 
 
И стоит ли мне из-за этой синицы
Бежать в распрекрасные двери столицы?
Иль лучше шагнуть мне в пустые леса,
Чтоб эту звезду раздобыть в небесах?
 
 
Но нет мне ответа. Молчит темнота.
Грохочет дорога Москва – Воркута.
 

21 августа 1955 ст. Кизема

 
Дождик опять моросит с утра,
Слабо горит восток.
Путь наш лежит по глухим горам,
Где не бывал никто.
Где-то вдали, где-то вдали
Горный шумит поток.
 
 
Хмурый туман над долиной встал,
Дымно костры горят.
Желтый листок на тетрадь упал —
Пятое октября.
Где-то вдали, где-то вдали
Есть за дождем заря.
 

24 сентября 1955 ст. Кизема

 
Ночь. За дальним перевалом
Встал кровавым глазом Марс,
И с тревогой смотрят скалы
В тишину ледовых масс.
 
 
Ночь. Запрятав в камни воды,
Притаившись, тек поток.
И боялся до восхода
Приоткрыть глаза восток.
 
 
Гулко грохнули громады,
Закачался перевал,
Застучали камнепады
По обломкам мокрых скал.
 
 
Из-за гребня, дико воя,
Понеслись снега в налет.
И казалось, все живое
Этой глыбою снесет.
 
 
В эту ночь под перевалом
На морене Джаловчат
Восемь парней ночевало
И одиннадцать девчат.
 
 
Утром серые туманы
Вновь полезли узнавать,
Где мы там, в палатках рваных,
Живы, что ли, мы опять?
 
 
Мелкий дождик пискнул тонко,
И туман разинул рот:
Деловитая девчонка
Открывала банку шпрот.
 

30 сентября 1955

 
Приказ короток, но нелегок путь.
Мы тянем связь по балкам и пригоркам,
И время не дает нам отдохнуть,
Достать кисет и закурить махорку.
Под вечер по едва заметной тропке
К опушке леса вышел наш отряд.
Уже темнело. За далекой сопкой
Горел багровый северный закат.
Оттуда ветер леденящий дул,
Там угасали снежные вершины…
Послышался вдруг всхлип: «Я не пойду,
Я больше не могу, я не машина!
Зачем все это, теперь ведь не война?
И нет уж сил ложиться в снег.
Я не могу, товарищ старшина,
Не за себя я говорю – за всех».
…У каждого – и груз, и автомат,
У каждого в ногах тяжелый гуд.
И нам казалось: покраснел закат
За этого, сидящего в снегу.
И нам казалось: сделай он хоть шаг,
Хоть шаг назад – нам гнева не сдержать.
Но старшина ответил не спеша:
«Приказ получен – надо выполнять!»
Глубокой ночью, выполнив приказ,
Мы возвратились в батальон родной.
Шатало ветром каждого из нас
И пробирало стужей ледяной.
А мы гадали: что получит тот,
Который молча курит в стороне?
Наряд, арест иль общий наш бойкот?
И взгляды обращались к старшине.
Кругом была такая тишина…
В глазах у всех – один немой вопрос.
И больше всех уставший старшина
Построил нас и тихо произнес:
«Сегодняшним поступком вы, Кравцов,
Могли сорвать серьезное заданье.
Я знаю – отношение бойцов
Послужит вам суровым наказаньем.
Мы все служить не можем, не учась,
Ведь каждый наш поход – упорный бой,
Бой с непогодой, за прямую связь,
Бой за выносливость – с самим собой.
Мы учимся, чтоб побеждать и жить!
Надеюсь, ясно, что вам говорят?
Катушки и всё прочее сложить
И не шуметь в казарме… Люди спят».
 

Ноябрь – декабрь 1955

 
Ветер влетает на площадь,
В елях седых шелестя.
Флаги республик полощет
Тридцать восьмой октябрь.
 
 
Взявши равненье на славу,
Стягов сверкает рать.
Кто там шагает правой?
Левой надо шагать!
 
 
Плечи расправив гордо,
К заводу другой завод —
Гордость нашего города
Площадью Красной идет.
 
 
Грохотом, гулом оваций
Вспенен трибунный ряд.
Люди далеких наций,
За руки взявшись, стоят.
 
 
Вихрем летят аккорды.
Вот она, слава! Вот!
Слава нашего города
Площадью Красной идет.
 
 
Славные будни державы
Не уставай воспевать.
Кто там шагает правой?
Левой надо шагать!
 

Ноябрь 1955

 
Дожди оставили следы:
Кадушки, полные воды,
Песок размытый во дворе,
Промокший столб на пустыре.
И, вылив порцию свою
На нас, дожди ушли на юг.
К тебе дожди ушли скорей,
Где нет морозов в сентябре,
Где в октябре еще цветы,
Где без меня не мерзнешь ты.
Дожди оставили следы,
Но к низу каменной гряды
В конце концов стекут ручьи,
И солнце в небо постучит
И перестанет заходить.
Пришла весна, прошли дожди,
А в сердце северном моем
Они открыли водоем
И собираются сюда.
Дожди, ночные холода,
Залив наш в ветреные дни,
Далеких городов огни
И уходящие суда —
Все собираются сюда…
Пройдут дожди по городам,
По крышам и по проводам,
И над вечернею Москвой.
Они отыщут домик твой.
Ты праздно выглянешь в окно
И вдруг подумаешь: «Давно
Мне с севера привета нет…»
И не поймешь, что этот дождь
Как раз и есть тебе привет.
 

Весна 1956

 
Я в прихожей оставил рюкзак,
На минутку зашел, чтоб снова
Заглянуть в голубые глаза
И услышать одно лишь слово.
 
 
Ведь тебя я все-таки люблю
Той любовью твердой,
О любви тебя я не молю,
Я ведь парень гордый.
 
 
Бьется в скалах горная река,
В берегах суровых.
Я уеду к синим ледникам,
Так скажи лишь слово.
 
 
До гранитных холодных камней
Понесет меня поезд снова,
На востоке в таежной стране
Буду ждать я одно лишь слово.
 

Июль 1956

 
Я помню тот край окрыленный,
Там горы веселой толпой
Сходились у речки зеленой,
Как будто бы на водопой.
Я помню Баксана просторы,
Долины в снегу золотом…
Ой горы, вы синие горы,
Вершины, покрытые льдом.
 
 
Здесь часто с тоской небывалой
Я думал, мечтал о тебе.
Туманы ползли с перевалов
Навстречу неясной судьбе.
Звенели гитар переборы,
И слушали их под окном
Ой горы, ой синие горы,
Вершины, покрытые льдом.
 
 
Пусть речка шумит на закатах
И блещет зеленой волной.
Уходишь ты вечно куда-то,
А горы повсюду со мной.
Тебя я увижу не скоро,
Но счастлив я только в одном:
Ой горы, ой синие горы,
Вершины, покрытые льдом.
 

1956

 
В архангельском порту
Причалил ледокол,
В работе и в поту
Он дальний путь прошел.
 
 
В эфире тихий свист —
Далекая земля.
Я маленький радист
С большого корабля.
 
 
Тяжел был дальний путь
И труден вешний лед,
Хотят все отдохнуть,
А я хочу в поход.
 
 
На скальном островке,
Затерянном в морях,
Зимует вдалеке
Радисточка моя.
 
 
И там среди камней
Стояли мы часок,
Но объясниться с ней,
Представьте, я не мог.
 
 
Но я сказал: скорей
Волну мою лови —
Пусть точки и тире
Расскажут о любви.
 
 
Радиограммы лист
Подписываю я.
Я маленький радист
С большого корабля.
 

1956

 
Чад, перегар бензиновый.
В воздухе вой висит
Девяноста пяти лошадиных
И пяти человеческих сил.
 
 
Словно мы стали сами
Валами, цепями, поршнями,
Ревущими на рассвете
В этом проклятом кювете.
 
 
Словно с машиной братья мы,
Как корабль кораблю.
Бревна вместе с проклятьями
Падают в колею.
 
 
Падают, тонут, скрываются,
Захлебываются в снегу.
Шофера голос срывается:
– Крышка! Кончай! Не могу!
 
 
Видели мерзлые ветви,
Как мы легли на настил,
Как остывали под ветром
Сто измученных сил.
 
 
Как умирали снежинки,
Падая на капот,
Как на щеках морщинки
Перепрыгивал пот.
 
 
Но кто-то плечо шинели
Вдруг деранул с плеча —
Долго ли, в самом деле,
Будем мы здесь торчать?
 
 
И, сокрушив законы,
Вечных устоев курсив,
Вдруг поднялись миллионы
Нечеловеческих сил.
 
 
Стали огромными плечи,
Лес лег травой к ногам…
Ясно, что крыть было нечем
Этим густым снегам.
 
 
Долго еще под ветром
Нам трястись и курить.
ЗИЛ глотал километры,
Мы – свои сухари.
 
 
Мимо неслись селения,
Мотор вперед уносил
Обычнейшее явление —
Пять человеческих сил.
 

Осень 1956

 
Вот я снова готов идти
По ревущему, как прибой,
По немереному пути
До тебя и до встреч с тобой.
 
 
Вон уходит в море звезда,
Переделанная в строку,
Вот дымятся сзади года,
Переплавленные в тоску.
 
 
Солнце, вскинув рассветный луч,
Землю вновь идет открывать,
Обещая в морях разлук
Возвращений и встреч острова.
 
 
Но уж видно, как ни верти,
Что за этим рассветом алым
Есть конец одного пути
И другого пути начало.
 
 
Так ликуй на острой воде
Ночи близкое пораженье!
Здравствуй, день, синеглазый день!
Мой поклон твоему рожденью.
 

20 ноября 1956

 
Я смутно помню огни вокзала,
В ночном тумане гудки дрожат.
Ты улыбнулась и мне сказала:
– Не надо слишком грустить, сержант.
 
 
А поезд дальше на север мчится,
Толкуют люди: забудь о ней.
А мне улыбка твоя приснится
И две полоски твоих бровей.
 
 
Наверно, скоро устанет осень —
Давно в Хибинах снега лежат.
И там, наверно, никто не спросит:
О чем ночами грустишь, сержант?
 

28 ноября 1956

 
Закури, дорогой, закури.
Может, завтра с восходом зари
Ты на линию выйдешь опять
Повреждение где-то искать.
 
 
Или в сумерках в наш батальон
Зазвонит полевой телефон,
И прикажет зеленая нить:
Связи нет, отправляйтесь чинить.
 
 
Ты на лыжах укатишь туда,
Где оборванные провода.
Может, ветер порвал, может, снег
Или, скажем, чужой человек.
 
 
И на склоне с покатой горы
Ты найдешь тот проклятый обрыв,
Про который дежурный сказал,
Про который узнал генерал.
 
 
На столбе, превратившемся в лед,
Ветер пальцы твои обожжет,
Будет губы твои леденить —
Не придется тебе закурить.
 
 
Но оттуда доложишь ты нам:
Неисправность устранена!
Ты вернешься к восходу зари.
Закури, дорогой, закури.
 

25 января 1957

 
Сделана в дымных больших городах
И охраняется в темных складах
Пуля, которая в первом бою
С треском шинель продырявит мою.
 
 
Мало. Сработан рабочим седым
Взрыв, заключенный в осколки и дым,
Взрыв, что, ударив по пыльной листве,
Бросит меня на рассвете в кювет.
 
 
С юга и севера плещет вода.
Спущены в воду стальные суда,
Ждущие часа и ждущие дня
Кинуть ревущий десант на меня.
 
 
И наконец, сотни тысяч людей
Трудятся порознь, неведомо где
Лишь для того, чтобы ночью иль днем
Был я низвергнут небесным огнем,
Чтобы я был размозжен и разбит,
Полностью выжжен и насмерть убит.
 
 
…Лапник сырой. Вся палатка в дыму.
Что я им сделал? Никак не пойму.
 

Апрель 1957

 
Не знаю, сможет ли ель расти —
Уж больно она стара,
Наверно, ей хочется погрустить
В осенние вечера.
 
 
Она стоит на серой скале
И вечно смотрит туда,
Откуда приходят в желтый лес
Белые холода.
 
 
Но ей иногда не по себе,
И она опускает взгляд:
В нее влюблен голубой хребет
Северных горных гряд.
 

Весна 1957

 
Не осуди, товарищ строгий,
Мое молчание, когда
По колеям крутой дороги
Бежит весенняя вода.
 
 
Бежит, сама того не зная,
Что нет движенья без следа.
Озера синью набухают,
И синевой сияет даль.
 
 
Сияет даль… Не оттого ли
Нам нашу песню не разжечь,
Что из-под снега в этом поле
Выходят спины блиндажей?
 
 
Выходят черные бойницы
И обгорелые столбы,
Как обгоревшие страницы
Далекой бешеной борьбы.
 
 
Так не спеши вперед, дорога, —
Мы тоже путники твои,
Как те, которым так немного
Прожить отмерили бои,
 
 
Как те, которые не в силах
Ответить на свинец свинцом,
Не погребенные в могилы
И не опознаны в лицо…
 
 
Но жизнь строга и неизбежна,
И на прибрежные кусты
Ложится пламенная нежность
Рассветов редкой красоты.
 
 
Весна дотошная, лихая,
Воды неистовой страда,
Озера синью набухают,
И синевой сияет даль,
 
 
И снег стареет на вершинах.
А под высоким, звонким днем
Ревут военные машины,
Взбираясь на крутой подъем,
 
 
Взбираясь на такие кручи,
Где оступиться – и не жить!
И где на валунах могучих
Стоят все те же блиндажи…
 

2 мая 1957

 
Пустое болтают, что счастье где-то
У синего моря, у дальней горы.
Подошел к телефону, кинул монету
И со Счастьем – пожалуйста! – говори.
Свободно ли Счастье в шесть часов?
Как смотрит оно на весну, на погоду?
Считает ли нужным до синих носов
Топтать по Петровке снег и воду?
Счастье торопится – надо решать,
Счастье волнуется, часто дыша.
Послушайте, Счастье, в ваших глазах
Такой замечательный свет.
Я вам о многом могу рассказать —
Пойдемте гулять по Москве.
Закат, обрамленный лбами домов,
Будет красиво звучать.
Хотите – я вам расскажу про любовь,
Хотите – буду молчать.
А помните – боль расстояний,
Тоски сжималось кольцо,
В бликах полярных сияний
Я видел ваше лицо.
Друзья в справедливом споре
Твердили: наводишь тень —
Это ж магнитное поле
Колеблется в высоте.
Явление очень сложное,
Не так-то легко рассказать.
А я смотрел, завороженный,
И видел лицо и глаза…
Ах, Счастье, погода ясная!
Я счастлив, представьте, вновь.
Какая ж она прекрасная,
Московская
Любовь!
 

1957

 
Солдатский поэт написал стихи,
Хорошие и простые, —
О том, как рассветы на речке тихи
В весенние дни золотые,
Как провода над полями гудят,
А вдаль убегают ряды столбов —
К селу, где раскинулся новый сад,
А в саду том – любовь.
Один солдат прочитал газету
(Он был в стихах профан).
Он взял стихотворение это
И положил в карман.
Газете лихая досталась судьбина —
Газету протерло ремнем карабина,
Потом от горячего сильного тела
Газета потела, потела, потела.
Потом уж в сугробе, на склоне покатом,
Газета промокла вместе с солдатом.
Но встал на ночевку усталый отряд —
Просохла газета, просох и солдат.
И вспомнились парню родные места —
Река, луговая трава…
И он молчаливым друзьям прочитал
Хорошие эти слова:
Про осень в далеком краю лесном,
Про сад и ряды столбов.
И каждый вздохнул – у каждого дом,
У каждого где-то любовь.
Беседа сама собой полилась,
А за беседой – шутки.
И газета, конечно, вся разошлась
На нужные очень закрутки.
Газета сгорела. С рассветом отряд
Ушел за далекий увал.
Газета сгорела. Но в сердце солдат
Остались большие слова.
 

Сентябрь 1957

 
Здравствуйте! Я снова прибыл к вам,
Чтоб сказать вам теплые слова.
Я пришел, отделавшись от дел,
Вечерком на горы поглядеть,
 
 
С речкой глаз на глаз потолковать,
Разузнать, как чувствует трава,
И, оставив позади леса,
Поклониться этим небесам.
 
 
Здравствуйте! Уже в который раз
Я вот не могу уйти от вас.
Многие говаривали мне,
Что пустыня в этой стороне.
 
 
Место заключения. Тайга.
Север. Невозможные снега.
В тех словах, конечно, есть резон.
Вот я прибыл в местный гарнизон.
 
 
Ветер в сопках. Синева долин.
Белый замороженный залив.
Здесь учился жизни боевой:
Песни петь, чеканить строевой,
 
 
Надо – обходиться без воды,
Лес пилить и понимать следы,
Понимать значенье рубежа,
Сутками не спавши, связь держать,
 
 
Находить желанным дым костра
И прекрасным – отдых до утра.
И, шагая по глухим лесам,
Без наук я научился сам,
 
 
Чувствуя, что дело горячо,
Подставлять усталое плечо,
Резать гимнастерку на бинты
В неких положениях крутых
 
 
И смеяться через боль, когда
Нестерпимы больше холода.
И в ночах, далеких от Москвы,
Солнечных, дождливых, снеговых,
 
 
Я любовь, потерянную мной,
Вновь нашел нелегкою ценой.
Как же мне тебя благодарить
И какой подарок подарить,
 
 
Как же расплатиться мне с тобой,
Край мой, бесконечно голубой?
Я – не гость, считающий часы,
Я, москвич, представь себе – твой сын.
 

Сентябрь 1957

 
У романтиков одна дорога:
Обойдя все страны и моря,
Возвратясь, у своего порога
Отдавать навеки якоря.
И смотреть нездешними глазами,
Коротать с соседом вечера,
Слушать леса древние сказанья,
Подпевать бродяге у костра.
 
 
По глухой проселочной дороге
Он придет, минуя города,
Чтобы здесь, на стареньком пороге,
Доживать последние года.
Постоит он у забитой двери,
Никому ни слова не сказав:
Все равно рассказам не поверят,
Не поверят старческим слезам.
 
 
Много нас скиталось по чужбине,
Баламутя души на пути,
Много нас осталось там и ныне,
Не прийти им больше, не прийти,
Не смотреть нездешними глазами,
Не сидеть с соседом до утра
И не слушать древние сказанья,
И не петь с бродягой у костра.
 

1957