Текст книги "Когда приходит ответ"

Автор книги: Юрий Вебер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц)

Глава вторая, – в которой герои повести поднимается по ступенькам

1

Мартьянов поднимался по лестнице, по которой в студенческие годы взбегал вприпрыжку, перескакивая через ступеньки бессчетное число раз. И сейчас с удовольствием бы легко проделал то же самое, но сейчас ему уже нельзя, не к лицу. Толстый, грузный портфель сдерживал порывы, напоминая о солидности, о том, что он, Мартьянов, теперь не кто иной, как преподаватель.

Да, преподаватель в том же вузе, где и сам учился всего шесть лет назад. Поднимается по той же лестнице, на тот же этаж, в одну из тех же аудиторий, где и сам просиживал на лекциях, – излюбленное место в четвертом ряду, с края от прохода. Он теперь уже не молодой специалист, не новичок с мальчишеским ежиком на голове, а инженер с практическим опытом, который следит за своей внешностью, тщательно приглаживает не очень-то густые мягкие волосы и сменил свой суровый френч на пиджак с галстуком.

Вокруг оглушительная суета, вздымающаяся всякий раз, как прозвенит звонок, толпы бегут по лестнице, будто на пожар.

Так, по крайней мере, ему сейчас показалось, хотя, когда он сам так же бегал, он этого не замечал.

– Смотрите-ка, не очень-то поддавайтесь не всякое такое, что они вздумают вдруг затеять, – предупредил его декан факультета, напутствуя на первую лекцию.

Декан был когда-то главным инженером одной из станций, входящих в систему Центрэнерго, и знал Мартьянова по работе на диспетчерском пункте. Телефонный провод не раз грозил раскалиться от их взаимных любезностей – кажется, неплохой способ для оценки деловых качеств друг друга.

Главного инженера назначили потом деканом факультета в электротехнический вуз – в бывший «мартьяновский» вуз. В духе времени.

Время, когда весь мир ахнул от невероятных, непостижимых итогов первой советской пятилетки, когда вся страна сама ежедневно удивлялась и восхищалась собственной пробудившейся деловитостью, техническим размахом, инженерной смелостью, когда каждый год, каждый месяц приносил реальные плоды гигантских, почти нечеловеческих усилий и Днепрострой становился величайшей действующей гидростанцией Днепрогэсом, Тракторострой – Тракторным заводом, Магнитострой – Магнитогорским, пышущим плавками металлургическим комбинатом, – было и временем призыва, прихода, вступления практиков в учебные заведения.

Главные инженеры становились деканами, а молодые специалисты-практики ударялись в преподавание. Все новое поколение бредило машинами, кранами, моторами, в технические вузы ломились толпами. И что могло быть тогда более заманчивым, чем получить право называться: «Я инженер такой-то»!

Инженер Григорий Мартьянов поднимается по лестнице на верхний этаж, туда, где вторая группа третьего курса ожидает своего нового преподавателя. Новый народ теперь и на студенческих скамьях. Не из тех, что податливые, ничего не видавшие…

– Мы с вами в свое время достаточно наругались, чтобы я мог на вас положиться, – сказал декан, предлагая Мартьянову испробовать в педагогике свои силы. Утешительный аргумент!

Мартьянов преуспел уже в своих инженерных делах. По его конструкции построен первый диспетчерский щит. По его предложениям проводится дальнейшая телемеханизация станций. Недавно еще один шаг на ступеньку: его назначили заведовать особой экспериментально-производственной группой при Центрэнерго, изыскивать новые средства управления на расстоянии. Неплохой багаж для молодого человека в двадцать семь лет. Деловой багаж.

И все же читать в вузе пригласили его не какой-нибудь узко практический предмет, а не больше, не меньше, как «Основы теории электротехники», – основа, на которой все держится в профессии инженера-электрика. Мартьянов, как известно, любит извлекать из всего общие выводы, находить принципы, вводить в систему – так пусть и проявит здесь свои склонности. Существовал толстый капитальный профессорский труд, по которому все учились, и сам Мартьянов учился: «библия» – по мнению одних и «наказание божие» – по мнению других. И еще старые студенческие записи Мартьянова. И, главное, еще издавна разработанная учебная программа. По ней он мог готовить свои лекции, штудируя объемистый труд раздел за разделом, составляя вечерами у себя за гардеробом подробнейшие конспекты и еще более подробно всяческие примеры и упражнения и репетируя в полный голос: «Итак, мы приходим с вами к выводу…» – отчего бедные родители опять недоумевали: «С кем это там Гриша?»

Готовился он основательно. Так что теперь ему только не растеряться, когда он поднимется на этаж и войдет туда, в аудиторию.

Все же нетрудно было догадаться, что пригласили его сюда, в этот большой известный вуз, не столько из-за того, что он, Мартьянов, уж такой опытный, умелый специалист, а скорее потому, что он, безусловно, молод, что сейчас веяние на молодых, и, вероятно, потому еще, что по молодости не заражен он никакими старыми педагогическими предрассудками.

Тогда все подвергалось ломке и пересмотру, в том числе и прежние методы преподавания. Их объявляли устарелыми, консервативными… даже враждебными. За советами, как готовить новых специалистов, шли на предприятия, на стройки, на станции.

Еще год назад Мартьянов принимал жаркое участие в так называемой методической комиссии при Центрэнерго. Инженеры, конструкторы, техники рождали на заседаниях идеи и планы, которые должны были посрамить великие авторитеты педагогики прошлого. Мартьянов, разумеется, тоже сочинял со всей отвагой молодости проекты коренной перестройки преподавания. И однажды с большой горячностью, помогавшей одолевать робость, выступал перед общим собранием инженерно-технических работников, которое должно было утвердить рекомендации вот этому самому электротехническому вузу – его вузу, где предстоит ему сейчас встреча с группой номер два. Мартьянов был тогда уверен: стоит только принять их методическую записку, как в стране немедленно появятся целые колонны, полки, дивизии умелых и расторопных инженеров.

О дальнейшей судьбе их записки ему, как и другим, ничего не было известно. Но он поднимается сейчас наверх, в аудиторию, и может убедиться, как это выглядит на самом деле – процесс преподавания. И уже не оттуда, не со студенческих скамей, а отсюда, со стороны лектора, с его одинокого места на виду у всех. Чей-то голос шепнул: «Так тебе и надо!»

Говорили, в этой группе был до него другой преподаватель. Тоже молодой, из практиков. Вероятно, тоже хотел внести в занятия что-то новое, перестроить. Но почему-то не удержался, ушел.

Последняя площадка. Знакомый коридор. Раскрытые двери аудиторий. И оттуда вместе с неясным гулом дохнуло вдруг на Мартьянова что-то такое, от чего он еще сильнее стиснул ручку портфеля.

Быстрым шагом устремился он вперед, в аудиторию.

2

Первые же занятия во второй группе третьего курса по «Теории электротехники» обнаружили расстановку сил. Новый преподаватель Григорий Иванович Мартьянов не желал учитывать особенности своих слушателей. А слушатели, оказывается, имели уже разработанную тактику обхождения с лекторами.

Он входил в аудиторию быстрой походкой, будто едва успевая попасть сюда между разными важными делами, водружал на столик, как точку опоры, свой увесистый портфель, хватался за мелок и, не отпуская его До конца лекции, быстро отчеканивал наизусть то, что выучил на домашних репетициях, не давая ни себе, ни слушателям передышки.

Как раньше за диспетчерским пультом бросал он в телефон отрывистые команды, так и теперь кидал он в аудиторию резким, звонким голосом порции необходимых знаний. Быстро, фраза за фразой. Скорее сообщая, чем объясняя. Помнится, еще главный инженер Центрэнерго говорил ему: «Одни формулировки и почти никаких объяснений».

Выписав на доске ряды уравнений, он поднимал назидательно указательный палец, измазанный мелом.

Как очевидно… – произносил он и делал скачок мыслей, далеко не для всех очевидный.

Отсюда имеем… – произносил он и писал одно выражение за другим, предоставляя догадываться, каким образом «имеем».

Очень просто! – любил он повторять, хотя от этой простоты у многих из его слушателей начинали кружить в голове «вихревые токи».

Манера чтения, похожая на отдачу распоряжений. Аудитория, в свою очередь, пыталась взять реванш. Едва он заканчивал, как немедленно поднималась чья-нибудь рука.

– У меня вопрос!

Вопросы были самые неожиданные, непредвиденные, возникавшие непонятно по какой логике.

А почему там в формуле знак плюс? (Равносильно тому, что спросить: а почему дважды два – четыре?)

А как это объяснить с точки зрения современной электронной теории?

(Как объяснить, когда тут электронная теория вовсе ни при чем!)

– А могут ли напряжения столкнуться друг с другом? (Дураки лбами могут столкнуться!)

И все в таком роде. С невинным видом и взором полного доверия. Особенно отличалась одна девица, сидевшая в первом ряду. Курчавенькая такая, недурная собой, с темными озорными глазами. «Т. Белковская» – по списку. Она почти всегда запевала с одной и той же фразы:

– Я не понимаю… – таким тоном, будто он уже заранее виноват в том, что она не понимает.

В первый день его спас звонок, возгласивший, что все могут вскочить, забывая о собственных вопросах, а он – быстро ретироваться под успокоительную фразу: «В следующий раз…»

В следующий раз опять разыгралось то же. Его брали в кольцо вопросов, и тридцать пар настороженных, насмешливых глаз ждали с веселым замиранием. Как он ответит?

Что поделаешь? – признался декан. – Каждый студент вправе спросить, если он не понимает.

А что преподаватель? Ничего не вправе? – раздраженно спросил Мартьянов.

Почему же. Если сумеете… Ваш предшественник не сумел. Видите ли, я убедился: преподавать – это не только знать свой предмет, необходимо еще кое-что…

– А-а, спасибо! – протянул Мартьянов.

«Кое-что еще? – повторил он, выходя из кабинета декана. – Хорошо, попробуем!»

Началось опять с Тамары Белковской:

– Я не понимаю…

И карусель завертелась.

Мартьянов молчал, не обращая внимания на вопросы других. В упор смотрел он на Белковскую, на эту вызывающе хорошенькую бесовскую мордочку, смотрел, будто глубоко обдумывая то, что она спросила. Смотрел до тех пор, пока в аудитории не наступила тишина.

– А вы сами-то отдаете себе отчет в том, что вы спрашиваете? – сказал он наконец.

– Подумаешь, а что такого! – тряхнула она стрижкой.

– А то, что ваш вопрос нелепый, бессмысленный! – зазвенел его голос.

Мартьянов схватился опять за мелок и принялся самым серьезным образом разбирать, анализировать слова Белковской, брошенные так себе, на ветер. Несуразное допущение, мысль шиворот-навыворот… Хотя доказывать чужую нелепицу бывает гораздо труднее, чем что-нибудь дельное. Ну, что бы существовали формулы, по которым можно было бы сразу, без долгих слов вывести: глупо или неглупо! И все-таки Мартьянов не поленился, не пожалел времени, чтобы доказать, насколько же глупо то, что она спрашивала.

– Куриная логика! – бросил он в заключение.

По аудитории прокатился смешок. Белковская вспыхнула, почувствовав, что она уже не герой положения.

– Прошу помнить, – произнес Мартьянов, стряхивая мел с пиджака. – Я не собираюсь отвечать на такие вопросы, если их можно вообще назвать вопросами.

Оглядел ряды.

– Кто еще хотел спросить? Вы, кажется? – нацелился на одного из зачинщиков.

– Нет, я ничего… – пробормотал тот и уткнулся в тетрадь. Мартьянов как ни в чем не бывало продолжал занятие. Вот оно, кажется, то самое «кое-что еще», о чем говорил декан.

3

Деловой день Мартьянова складывался все более пестро. Утром после короткой гимнастики у себя за гардеробом и наскоро проглоченного завтрака, после обязательной пробежки рысцой вдоль набережной ради «разбега в жизнь», он приземлялся вместе со своим портфелем в Центрэнерго, туда, где в узкой, длинной полуподвальной комнате приютилась экспериментально-производственная группа. Группа автоматизации и телемеханизации энергосистем. Где еще могли вы встретить в то время такое? Первая ячейка. И возглавляет ее инженер Григорий Иванович Мартьянов.

Здесь, в тиши полуподвала, среди аккумуляторных батарей, измерительных приборов, выключателей и кнопок, среди проводов, катушек и наборов реле, перебегая от стола со схемами к столам с развороченными макетами, то с карандашом, то с отверткой или паяльником в руке, разгоряченный, без пиджака, с закатанными рукавами, проводил Мартьянов свои служебные часы, управляя работой по принципу «я все сам». Неизменный его помощник Вадим Карпенко да еще два монтажника, копошившиеся за перегородкой, – вот и вся группа, которой он призван руководить.

Но маленькая эта группа жила расчетами на большое – на то, что должно было открывать завтра новый день техники. Мартьянов рвался туда, в это новое, не признавая никаких отговорок, недоверчивых улыбок, осторожных выжиданий. «Наш пионер-барабанщик!» – перемигивались инженеры, когда Мартьянов уж очень распространялся на технических совещаниях Центрэнерго, беспрерывно требуя внимания к своей группе и беспрерывно склоняя: автоматика, телемеханика и обратно – телемеханика, автоматика. Завтрашний день не всегда получал предпочтение перед текучкой сегодня. А Мартьянов все равно и на следующий раз повторял то же.

Здесь, в полуподвале, были продуманы и проверены все переделки диспетчерского щита, разные варианты телемеханической связи. Здесь подвергались разбору новинки заграничные и выдумки собственные. Здесь на монтажных столах возникали и держали испытания разнообразные устройства для измерений на расстоянии, для сигнализации на расстоянии, для командования на расстоянии. Телемеханика совершала тут первые пробные шаги то в виде какой-нибудь схемы, вселяющей надежды, то в виде отставленного на полку макета, как надежд неоправдавшего.

На большом столе посреди комнаты лежал рабочий монтаж, как развороченные электрические внутренности, – с дисками телефонных искателей, с сигнальными лампочками, ключами, паутиной проводников и, конечно, с ворохом всяких электромагнитных реле – эти самые катушечки, вытянувшие свои лапки контактов. Изобретение Мартьянова или, вернее, зародыш изобретения. Телемеханическое устройство, должное по замыслу осуществлять сигнализацию и управление между диспетчерским пунктом и подстанцией. Что там делается на подстанции? Как ведут себя ее главные агрегаты – масляные выключатели? Они, масляники, включают и отключают энергетические цепи, они стерегут правильный режим, и они же чаще всего доставляют всякие неприятности. Сколько разговоров всегда и криков по телефону между диспетчером и подстанциями из-за этих масляных выключателей. «Сообщите, какой масляник отключился!», «Алле, аллё, что у вас там с масляником?!» А история с масляником номер двенадцать, от которой Мартьянова до сих пор передергивает. Она, быть может, тоже сыграла свою роль в том, что вот здесь, на большом монтажном столе, распластался этот нескладный пока эмбрион мартьяновского изобретения.

Задача: масляники должны сами, автоматически, сообщать, что с ними происходит. Момент, скажем, отключения. Тот ответственный момент, когда разрываются в маслянике контакты и мгновенно в точке разрыва вскипает электрический смерч в тысячи ампер и, словно громом, бьет удар. На центральном пункте должно быть тотчас же известно – загорается сигнальная лампочка на щите. Диспетчер, внимание! А в обратном направлении идут команды диспетчера: включить – отключить.

Не так много должны сообщать о себе масляники, и не так много надо им приказывать. Только два положения. Включено – выключено. И весь разговор на языке телемеханики. Задача, казалось бы, не слишком мудреная. Но сколько посвящено ей разных ухищрений, выдумок, авторских проектов и патентов!

Еще в самом начале на своем щите в Центрэнерго установил Мартьянов пробную сигнализацию с одной из подстан ций – там, что поближе к центру. Примитивная схема, взятая наспех из заграничных описаний. И едва поставил, как уже убедился: не то, совсем не то.

Потом после долгих пререканий решили выписать немецкую аппаратуру. Мартьянов постарался отыскать в каталогах последнюю новинку. Новейшая схема телемеханической связи. Известная германская фирма. Уж она-то не подведет!

Фирма действительно не подвела. Все было выполнено в надлежащем виде. Аккуратно в назначенный срок прибыли из Германии аккуратно упакованные ящики, с аккуратными черными и красными надписями, с окантовкой, с предохраняющими прокладками, с любезным сопроводительным письмом и технической инструкцией.

На торжественную церемонию извлечения из ящиков сверкающего никелем и полировкой телемеханического чуда пришел даже сам начальник Центрэнерго, изрекавший одобрение между посасываниями своей трубочки:

– Цирлих-манирлих, красота!

Мартьянов с озабоченным видом, отстраняя других, подхватывал осторожно каждый блок и нес, как драгоценный сосуд, на стол.

На этом большом столе в полуподвале были испробованы все узлы немецкой аппаратуры, проанализирована схема, обласканы пальцами аккуратные детали. Мартьянов и Карпенко удивлялись, как же все чисто, аппетитно сделано. Аппараты работали исправно, с осечками не чаще, чем полагается при всякой телемеханике. Их поставили для связи с одной из подстанций, и после неизбежных наладок и подстроек диспетчеры с новшеством как будто примирились. Во всяком случае, они ругали эту аппаратуру не больше, чем любую другую.

Ну что ж, новинка пришлась к месту, все довольны. Еще один маленький успех его излюбленной телемеханики.

Но Мартьянов изнывал от сомнений. То и дело разворачивал он схему немецкой установки и пожирал ее долгим взглядом.

– Что можно сказать об этой схеме? – подзывал он Вадима Карпенко.

Ничего, работает…

А вот это? – тыкал он пальцем в линии проводов.

Обычно, как полагается. Четыре провода.

– То-то, именно четыре! – торжествовал Мартьянов. Карпенко не любил, когда Григорий Иванович принимался донимать его загадочными вопросами. Но знал: если Мартья нов начинает говорить загадками, значит, у него что-то «постукивает».

Да, у него «постукивало». Только он сам еще неясно понимал, что тут можно сделать. Пока одни сомнения. Вот эти линии связи, прочерченные на схеме между диспетчерским пунктом и подстанцией. Четыре тонких пунктира, которые можно увидеть на каждой подобной схеме. К ним уже привык глаз – всюду так. Чтобы осуществить телемеханическую связь подстанции с диспетчерским пунктом, надо протянуть четыре линии. Общая истина.

Вот тут Мартьянов и остановился. Четыре линии! Тоненькие черточки на бумаге. Но так только на бумаге. А на самом деле… Каждая линия – это тяжелые металлические провода на десятки и сотни километров, это огромные работы по прокладке, столбы, траншеи, защитные устройства… И каждая такая линия – это лишние перебои, утечки, обрывы… Нет, это вовсе не такое уж достижение техники – четыре линии. Подумаешь, общая истина! Она слишком дорого стоит, эта истина. И неужели она так неприкосновенна?

А если бы… Бесцеремонная, абсурдная мысль: а если бы сократить количество линий? Не четыре, а две. Всего лишь две.

Удивительно даже, как много могут означать иногда каких-нибудь два провода. Неплохой был бы скачок вперед, через барьеры телемеханики. Воображение уносило его на радужных волнах.

Мартьянов пробовал искать в иностранных каталогах и проспектах: нет ли похожих решений с проводами меньше четырех? Но везде была узаконенная истина: четыре провода, и не меньше. Тот чужой мир, стоявший за каталогами и проспектами, как бы отвечал ему с безжалостной прямотой: не нравится – не бери, а хочешь, попробуй сделать лучше… если сможешь!

Оставалось лишь одно: у себя за монтажным столом ответить на этот вызов, ответить на собственные сомнения, разложив задачу по косточкам электрической анатомии.

И едва он попытался убрать хотя бы один провод – потянул за одну лишь ниточку, – как все рассыпалось. Как кирпичики. Вся схема потребовала перестройки, перетасовки, новых, совсем новых узелков. Все те же одинаковые элементы: искатели, реле, ключи. Но их можно бесконечно по-разному соединять, использовать и так и этак, – и каждый раз получать другое действие, открывать другие возможности. Все дело в том, как ими играть, этими элементами, особенно реле, которые могут образовать своими пружинистыми лапками какие угодно сочетания замыкающих и размыкающих контактов. От этих контактов зависит: как, куда, в какой момент пойдут сигналы диспетчерской связи.

Как отчаянный картежник, погружался Мартьянов в эту долгую, часами напролет, утомительную игру. Выкладывал всё новые и новые карты. Наброски на бумаге. Перестановка деталей на столе. Он старался выжать из них именно то, что ему хотелось, его главный выигрыш. Две линии вместо четырех, простота вместо сложности.

Он шел ощупью, от опыта к опыту, к тому, что ему смутно мерещилось, терзая Вадима Карпенко и двоих монтажников вариантами, пробами, переделками.

– Друзья, как не садитесь… – нараспев декламировал себе под нос Вадим Карпенко, когда Мартьянов, уж в который раз, затевал перестановку в макете: эти реле сюда и сюда, а эти после тех…

Григорий Иванович всем видом показывал, что классические намеки на него не действуют. Опыт должен следовать за опытом, проба за пробой, пока не будет все до конца выяснено. Но конца никогда не будет! Возможно… Какая-то жестокая насмешливость овладевала им в такие часы. Он не хотел видеть, что кто-то может устать, что кому-то может надоесть до одури. Анатомия на столе была единственным способом доказательства. Доказать правоту того, что он задумал.

Отойти от монтажного стола Мартьянов решался лишь в те минуты, когда необходимо было что-то заново обдумать, порисовать на чертежиках. «Покурим!» – объявлял он тогда. Сам он не курил, и потому это было как бы милостивым разрешением для других.

Иногда такое «покурим» могло длиться и часами и днями, пока не приходил в голову какой-нибудь новый ход, новое сочетание элементов. Надежда что-то еще выжать.

А между тем напоминали о себе и другие дела. Вон там, записи в блокнот-календаре.