Текст книги "Когда приходит ответ"

Автор книги: Юрий Вебер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 28 страниц)

Сдав дежурство, Григорий вышел на набережную, неся, словно чемодан, свой объемистый портфель. Это кожаное сооружение, тисненое, потертое, со следами былых медалей и монограмм, – явный осколок старого мира, доставшийся в наследство профсоюзному комитету, было вручено Мартьянову в первые же дни прихода его на дежурный пункт. Такой обычай был заведен в Центрэнерго: дарить молодым специалистам портфели, как эмблему необходимой деловитости. Тысячи и тысячи людей в ту пору приобщались к политической, хозяйственной, научно-технической деятельности с портфелем в руке или под мышкой. Тяжелый, обременительный, но самый неразлучный спутник. Мартьянов дорожил им, гордился и, представьте, всегда находил, чем набить все его затейливые отделения. Книги, журналы, бумаги, чертежи и еще всякие принадлежности занятого и холостого человека, без которых, казалось, и минуты нельзя прожить.

Григорий любил этот ранний час после дежурства, когда город только еще собирается проснуться, улицы еще пустынны и не побежал еще первый трамвай по набережной вдоль кремлевской стены, царит рассветная тишина над рекой с узкими мостами, и только равномерно чиркающий звук плывет в воздухе: дворники метут мостовые.

Спустившись по зеленому откосу к воде, Мартьянов воровато оглядывается, извлекает из портфеля полотенце, скидывает одежду и сразу, без приготовлений, бросается рыбкой вперед. Плывет он без особого стиля, по-простецки, но решительно загребая руками. Туда, подальше к середине, пока не раздался свисток милиционера: «Здесь купаться не положено!»

Сегодня особенно это приятно. После всего, что ему досталось… Окунуться, ни о чем не думая, в эту прохладу, ощутить мгновенно – ух! – объятие воды, которая вовсе и не так уж чиста (его же станция сплавляет туда пониже свои отходы), но которая так сразу смывает всю накипь прошедшего дежурства. Продлись, мгновение!

Но вот и свисток…

4

Опять это неприятное ощущение. Оторванность или стесненность, что ли.

Он сидит за столом дежурного на центральном пункте, держит нити управления, дергает то за одну, то за другую ниточку, покрикивая в телефонную трубку, а что там происходит в это время в энергосистеме? Как она откликается на его вмешательство, как меняет свое лицо – только что, сейчас, каждый момент? Нет, чувство такое, будто все время что-то уплывает из рук, растворяется там за дальностью расстояний. Хотя он и знает всю систему чуть ли не наизусть и старается отмечать все перемены в ней.

Листы синек. Сколько он скачет по ним карандашом! Значки и значки, наспех набросанные, перечеркнутые и вновь проставленные. Они-то и должны представлять это вечно меняющееся лицо энергосистемы. Если, конечно, успеваешь зарисовывать, перелистывать, а потом разложить все одно к одному, чтобы обнять общим взглядом. «Расстилать простыни», – как здесь называется. А всегда ли можно успеть, всегда ли есть время? Не потому ли все дежурные и прибегают так часто к старому, не очень надежному, но пока неизбежному средству – к памяти и воображению.

Да, память не раз выручала. Тот случай, когда Мартьянов сумел недавно остановить опасность, удерживая в голове всю сложную цепь переключений, был обсужден и пересужен среди инженеров и даже зачислен в неписаную историю Центрэнерго, как «ночь великих комбинаций».

И все же… Чувство такое, что не видишь, управляешь вслепую. И гордость первых дней, и упоение своей властью над системой уже давно притупились. Вместо них поднималось другое: сомнения, недовольство. И чем дальше, тем сильнее. Чуешь, Мартьянов!

Энергосистема развивалась, расширялась. Проходит месяц-другой – и уже где-нибудь проложена новая линия, включаются новые промышленные предприятия, в старых российских углах зажигается новый свет. Реконструкция, пятилетка – вот какими ключами открывалась теперь новая деловая энергия людей. И все эти большие перемены по-своему отражались здесь, за столом дежурных центрального пункта, в обилии пометок и обозначений на схемах и синьках. Теперь уже одних разъединителей и масляных выключателей, разбросанных по системе, важных, узловых, требующих к себе непрерывного внимания, насчитывалось сверх сотни. Всякий раз вставала нелегкая задача: из множества этих элементов составить такую комбинацию, чтобы наилучшим образом ответить на жесткое, непременное условие – бесперебойное электроснабжение. Снабжение промышленного, густо населенного района в десятки тысяч квадратных километров. Увлекательно? Да, пожалуй, если глядеть со стороны.

Но Мартьянов не раз испытывал на себе, чего это стоит – решать такую задачу. Особенно когда складывается сложная обстановка, когда систему лихорадит и когда там по огромному, необъятному кольцу, как сговорившись, начинают возникать аварии, угрозы аварий, срывы всяких расписаний. Вот и попробуй тогда решать из множества элементов «увлекательную» задачу, ничего не видя как следует, полагаясь только на бумажные закорючки да собственное воображение!

Даже его знаменитая «ночь великих комбинации» содержала такие моменты, о которых он предпочел бы не вспоминать. Именно, когда начальник Центрэнерго стоял за его спиной, поощряя своим «ну-ну», а он, Мартьянов, держался так независимо и невозмутимо, именно тогда… То ли он не разглядел на схеме довольно стертый значок, то ли забыл о нем в горячке спешных переключений, но когда он крикнул в провод на подстанцию: «Включите масляник номер двенадцать!» – оттуда грубо, нарушая всякую официальность, ответили: «Да ты что?! Линия двенадцать на ремонте, там люди работают».

Выхватив у Карпенко синьку, Григорий заметался по ней глазами: да, действительно, линия двенадцать на ремонте. «Там люди работают…» Выполни техник на подстанции его указание, включи номер двенадцать – и… До сих пор при мысли об этом Мартьянова обдает жаром. Но тогда он успел только подумать: «Заметил начальник или нет?» – и тут же против своего обыкновения оглушительно заорал в трубку:

– Да не двенадцать, а тринадцать! Слушайте хорошенько. Масляник номер тринадцать! Чертова дюжина!

Начальник ничего не сказал. Но проклятый номер двенадцать потом долго мерещился даже во сне.

Нет, задачки, которые приходилось решать им, молодым инженерам, на центральном пункте, были все же далеко не простым упражнением на сообразительность. Всякое обращение с сильными токами несло за собой и самые сильные последствия. Тут вслепую не поиграешь.

Вот, смотрите… Главный инженер срывается с места и ныряет по коридору в соседнее здание. Начальник Центрэнерго распахивает дверь своего кабинета и крупным шагом шествует туда же. Так почти каждый раз, как там, за стеной, на первой городской станции случается что-нибудь серьезное. Они бегут туда, оставляя всякие телефонные переговоры, чтобы самим все увидеть. Увидеть! И двери длинного перехода хлопают за ними одна за другой.

Хорошо, когда станция рядышком, за стенкой. На другую так не побежишь. И ты знаешь только то, что захотят или сумеют оттуда сообщить тебе по телефону. И видишь только то, что из этих сообщений ты сумел запомнить или зарисовать в виде иероглифов.

Тоненькая телефонная нить… Она заменяла все органы чувств управления: и слух, и зрение, и осязание далекой обстановки.

– Алле, аллё, Восточная! – волновался телефонист. – От вас не перестает вызов, поет все время. Посмотрите у себя, наверно, реле залипло. Не у меня, у вас! Реле…

Сняв наушники, телефонист исчез в углу за коммутатором. Интересно, что они вечно препираются из-за реле? Мартьянов решил заглянуть туда. В углу возвышалась стойка, на которой выстроены в ряд маленькие аккуратные аппаратики, во всем одинаковые, как набор батареек. Катушечка, подвижной якорек, притягиваемый электромагнитом, пружинистые пластинки, точно лапки, перебирающие тоненькими пальчиками. Словом, реле. Каждое делает свое дело в телефонных переговорах, замыкает и размыкает линии, посылает вызов, дает отбой. Телефонист и проверял сейчас по рядам реле: не сбилось ли какое-нибудь? Почему в проводе вдруг «поет»?

Снисходительным взглядом окидывал Мартьянов это скромное телефонное хозяйство. Слабенькие аппаратики, живущие ничтожными токами. Он знакомился с ними еще на вузовской скамье и там же приучился не то чтобы презирать их, а просто не замечать, как вещь, ему в дальнейшем ненужную. Он на факультете сильных токов, его стихия – это мощные генераторы, двигатели, внушительные трансформаторные сооружения, выключатели, с пламенем разрывающие цепь, аппараты, на которых череп с костями… Он сильноточник! И, как всякий молодой сильноточник, поглядывает чуть свысока на все, что именуется техникой слабых токов. Ну, в самом деле, что ему эта мошкара, эти реле в уголочке, когда он ворочает такой махиной, такими мощностями!

И все-таки вот сейчас… Чтобы пустить мощность Восточной станции, надо ждать, пока поправят какое-то реле. Великан на поводу у мошкары!

Но Мартьянов об этом сейчас и не думал. Он просто злился, что телефонист не дает ему быстро нужного соединения. Он и не подозревал, чем все это скоро для него обернется.

– Вы, кажется, недовольны нашим уровнем управления? – сказал главный инженер, пригласив Мартьянова к своему столу.

Главный инженер был суховатый человек прежнего воспитания, холодно вежливый, умеющий держать собеседника на дистанции. Все новаторские увлечения он встречал отрезвляющей фразой: «Хорошая идея – это прежде всего точный расчет» – и углом изгибал седоватую бровь. Он и сейчас заметил иронически:

– Если я не ошибаюсь, вы не раз высказывались на совещаниях у начальника. Мечтаете перевернуть технику?

Мартьянов молча ждал, к чему все это клонит.

– Так вот-с… – постукал главный инженер длинными, худощавыми пальцами по объемистой папке, лежавшей перед ним на столе. – Тут у нас кое-что накопилось. Попробуйте вникнуть, разобраться… Только, прошу, без восторгов! Не забудьте, вы инженер, а не читатель рекламы. Через месяц я жду вас с этой папкой и с вашими соображениями.

Главный инженер пододвинул к себе другие бумаги, давая понять, что разговор закончен.

5

Что же оказалось в этой папке? Фотографии, схемы, рекомендательные описания. И все это раскрывало в самой привлекательной, зазывной форме как раз то, к чему никак не мог остаться равнодушным Мартьянов. Новая область, отражающая собой новый наступающий век в технике. Управление на расстоянии. Телемеханика! Одно название, от которого готово затрепетать инженерское сердце.

Кнопки и ключи, посылающие электрические команды. Аппараты, способные принимать эти команды и совершать нужные действия. Аппараты, способные докладывать издалека, как идет там работа. И эти пульты, щиты управления, сверкающие стеклом и металлом, разноцветной сетью опознавательных знаков. Строгая, целесообразная красота!

У Мартьянова дух захватывало от перелистывания проспектов и каталогов, лежавших в папке. Плотная глянцевитая бумага, типографская краска с тем особым запахом, который словно и создан для того, чтобы еще более подстегивать любопытство.

Каталоги и проспекты пахли Европой, Америкой. Капитализм, нагулявший себе снова розовые щеки после потрясений первой мировой, войны, налившись от производственного полнокровия, выставлял сейчас перед молодым советским инженером технические новинки, как бы предлагая их со своего барского плеча. Гляди, керосиновая, взбаламученная большевиками Россия! Гляди на мою силу, заключенную в блестящую упаковку из стекла и металла, как, например, это новейшее оборудование по управлению энергоустановками!

В папке были собраны предложения от разных иностранных фирм, прослышавших, что в Советской России создается крупная энергетическая сеть. Немецкие, английские фирмы и особенно отличающиеся яркостью своих проспектов компании американские. Предлагаем полное современное оснащение, производим монтаж, высылаем консультантов… Кто из электриков не знает этих марок и названий! «А.Е.Г.», «Дженераль электрик», «Вестингауз»… Не сам ли мир капитала стоит за ними, самонадеянный, разжившийся, сильный своей техникой и своей деловитостью?

Трудно было не поддаться этому красочному представлению. И Мартьянову приходилось не раз вспоминать слова «главного»: «Не забудьте, вы инженер, а не читатель рекламы». Ему нужно было обойти все это, так сказать, с черного хода. Заглянуть за пульты и щиты, за блестящую отделку и покопаться, как все это там устроено. Схемы, схемы! Вот что должно было интересовать его прежде всего. Узнать условия работы разных устройств и как эти условия реализуются в схемах.

Все объяснения в каталогах и проспектах прятались за чужой язык. Вузовские уроки английского… Он так тщательно избегал их, что же от них осталось! Текст почти как непроницаемая стена. И, проклиная свою студенческую беспечность, Мартьянов пытался сейчас рывком нагнать упущенное.

Бездонный его портфель принял в свои глубины еще один увесистый предмет: «Словарь. Англо-русский». В разлинованной тетради выстраивал он ряды самых необходимых терминов и выражений и бормотал над ней, где только можно: в трамвае, во время дежурств на пункте, украдкой за служебным столом в зале технического отдела. Лишь бы не заметил «главный», как он тут отчаянно бьется, спотыкаясь на каждом слове. Засмеет? Нет, хуже: вскинет иронически левую бровь и обдаст убийственной вежливостью.

Свою битву с иностранным противником Мартьянов предпочитал вести у себя дома, после работы. Там, в углу комнаты, отгороженном большим гардеробом от родительской половины, мог он без опаски, не таясь, разложить проспекты, словарь, тетрадочку и слово за словом, фраза за фразой пробиваться к техническому смыслу рекламных сочинений.

Дистанционное управление. Малоканальная связь. Телесигнализация. Искатели, переключатели… Григорий Мартьянов проходил сейчас школу телемеханики наитруднейшим образом – сквозь темень чужого языка, сразу на практическом экзамене, с опаской, как бы тебя не поддели на рекламную удочку.

Он, убежденный сильноточник, окунулся в сферу слабых токов и только сейчас начинал по-настоящему понимать, какая гибкая сила заключена в этом слабом. Именно малые токи, едва превышающие тот, что течет в карманном фонарике, управляли издалека машинами, огромными мощностями, отдавая им четкие, отрывистые приказы. Таа, та-та. Таа, та-та – включается генератор номер такой-то. Та-та, таа – генератор выключается… Особый язык сигналов, язык телемеханики.

В этом разговоре на дальние расстояния неизменно участвуют маленькие реле – те самые скромные катушечки с якорем, которые Мартьянов не удосуживался раньше замечать. Пробегает по катушечке ток, слабый, еле заметный ток, – и якорь притягивается, замыкая контактные пружинки. Ну вроде как сомкнуть два пальца, большой с указательным. Но вот ток прекращается – и якорь отпадает от катушки, разрывая контакт. Пальцы разомкнуты. Есть ток, нет тока – неизменно отмечают реле. И это простое свойство делает их самыми чуткими, самыми верными органами управления. Каждый раз, как в них посылается ток, они своими контактными лапками либо включают какую-нибудь электрическую цепь, либо отключают ее, заставляя действовать разные аппараты, приборы, машины. Достаточно одного приказа, слабенького сигнала какому-нибудь реле или цепочке реле, чтобы открыть ход потоку мощной энергии, бегущей по сетям высокого напряжения. И достаточно другого слабого сигнала, чтобы преградить путь большой энергии, остановить, пустить в другом направлении. Действительно, карлики, управляющие великанами.

Обычно выключателем управляет человеческая рука. А в телемеханике все осуществляют реле, как самые послушные руки. Надо дать только сигнал: несколько толчков тока, импульсов, с любого расстояния. И не надо обязательно видеть и кричать, надрываясь: «Эй, ты там, поверни!» Реле само все повернет, повинуясь сигналу издалека, тихо, без шума.

Мартьянов все больше узнавал роль и назначение реле в электрической жизни. Как они воспринимают приказы, отсчитывают сигналы, как открывают и запирают электрические пути, как блокируют линии, как подмечают все перемены в аппаратах и приборах, как сообщают: свободно – занято, вправо – влево, вверх – вниз, быстрее – тише… И как всякий раз лишь таким простым выбором одного из двух положений руководят действиями огромных энергетических установок.

Включено или выключено – вот, казалось бы, и вся философия. Но обставлена она была не так-то просто. Он видел в каталогах и проспектах релейные стойки, релейные коробки, релейные шкафы, видел сложную, запутанную паутину релейных схем, хотя все это действовало лишь по принципу «одно из двух»: включено – выключено. Да и по смыслу само слово «реле», которое нашел он в словарике, означает: смена, передача другому, выключающий автомат.

Принцип – это одно. А его практическое использование – дело иное. Два или три элементика, работающие по этому простому принципу, но поставленные рядом, в связь один с другим, уже вызывают немало осложнений. Простое плюс простое дает совсем уж не столь простое. Реле, оказывается, очень требовательны, с ними надо уметь обращаться, знать их свойства: как приспосабливать к разной работе, как составлять их в пары, группы, цепочки, пирамиды. Мартьянов видел по схемам, сколько ухищрений применяют там иностранные инженеры, чтобы заиграла их телемеханика. Схемы, релейные схемы! А Мартьянов не умел еще в них толком разбираться.

Вооруженный лишь словарем да собственным упрямством, воевал он у себя за гардеробом на первых подступах к релейным заповедникам. Бормотание его то вздымалось с новой силой, то замирало в изнеможении до зловещей тишины. Он сидел с затуманенным взором, уставившись на мушиный рой реле.

Родители ступали на цыпочках, боясь заглянуть за перегородку. Тсс! Гриша занимается…

6

– Слушай, друг! – прогудел начальник Центрэнерго, вызвав Мартьянова в свой кабинет. – Тут вот один американец к нам припожалует насчет оборудования. Консультант фирмы, как ее… «Главного» сейчас нет, а ты с этим возишься. Так ми гостя дорогого, потолкуй. Только гляди в оба! – пригроозил он мясистым пальцем.

Мартьянов приготовился к приходу гостя. Прибрал бумаги на своем служебном столе в углу зала. Папку с иностранными предложениями положил в ящик, наготове. «Ах, вы представитель компании такой-то! Как же, как же, знаю. У меня тут достаточно всякого…» – И он откроет ящик и небрежно переберет каталоги. Хорошо бы, конечно, словарь. Но, подумав Мартьянов решил, что так несолидно, и словарь тоже спрятал. Единственно, что он оставил на столе, это свой величественный портфель, самый вид которого заставлял предполагать о его владельце самое серьезное. Портфель должен лежать вот здесь – для устрашения.

Назначенный час приближался. Мартьянов все больше ерзал от нетерпения. Он ничего уже не мог делать, он только ждал. Сейчас будет встреча, его личная встреча с этой Америкой. И каков же он, американский инженер? Обладатель технических секретов, специалист! Похож ли на то, что приходится видеть в театрах, в кино? Гуд бай, олл райт, ноги на стол.

Американские специалисты. Их потянуло к нам в те дни, как на магнит. Эксперты, консультанты, монтажники, наладчики… Они появлялись и в проектных организациях, и на лесах ударных строек – там, где закипало новое, большое, необычайное и куда тронулся с насиженных мест, казалось, весь род людской: работящие, энергичные, смелые и умелые, свои и чужие. Днепрострой, Магнитострой, Тракторострой, Шарикоподшипник… А к умелым-то и причислялись иностранные специалисты. Им предоставляли лучшие гостиницы, когда остальные жили в палатках и бараках. Для них были особые столовые, особые магазины – «для иностранцев». В то время как на обычных прилавках и в обычных столовых «для всех» было совсем не густо. Специалистов из-за рубежа оберегали, как самое дорогое оборудование. Рассказывали об их умении, об их технической сноровке и о странных привычках и замашках, особенно американцев.

Рассказывали… А вот сейчас Мартьянов сможет сам познакомиться, раскусить, что это за птица такая – американский специалист.

Но вот и он. По залу вдоль прохода шел легкой походкой худощавый, среднего роста немолодой уже человек в сопровождении семенящей за ним переводчицы. Инженеры, сидевшие за столами, провожали его взглядом. Еще бы, американский специалист!

На нем был светлый, спортивного вида костюм с искоркой, с накладными карманами, перед которым, увы, сразу поблек темный, скучного цвета и не очень-то ладно сшитый френч Мартьянова, предмет его гордости. В остальном гость мало походил на тех театральных американцев, которых представляли обычно на сцене. Не было развязных манер с панибратским похлопыванием по плечу, никто не пытался положить ноги на стол, не было даже непременных роговых очков, ставших уже как бы фирменной маркой человека из-за] океана.

– Джемс Дэвид. Консультант компании «Электрик Континент», – отрекомендовался он, дружелюбно улыбаясь Мартьянову.

Он держался непринужденно, запросто, будто собираясь провести не официальные переговоры, а приятную, легкую беседу. Мартьянов, напротив, не знал, как вести себя и потому принял суровый, неприступный вид. Перед гостем восседал несомненно государственный представитель, молодой, с юношески задорным ежиком на голове, но полный сознания собственной высокой ответственности.

Русский коллега, вероятно, осведомлен? По просьбе вашей организации моя компания послала вам интересующие материалы.

Хм! – издал Мартьянов короткий звук, который при желании можно было принять и за подтверждение. Он мгновенно забыл, что можно выдвинуть ящик и с эффектом перебрать проспекты разных фирм.

Наиболее экономичной системой управления, – про должал американец, – я считал бы систему упрощенного типа. При ваших условиях. Первая ступень телемеханизации.

«При ваших условиях. Первая ступень»… Ишь ты!» – мелькнуло у Мартьянова, и он, насупившись, ответил:

– Мы изучаем этот вопрос, – подчеркивая в своем лице множественное число.

– Для вас подойдет селекторное устройство малой емкости, облегченный диспетчерский щит… – наклонился американец поближе и обвел пальцем на столе контуры воображаемого щита.

Говорил он, как дают простой товарищеский совет. Но в его тоне угадывалось столько уверенности, столько собственного превосходства в том, о чем шла речь, что Мартьянов невольно ощущал себя на положении ученика. И как сбросить это противное, цепенящее чувство?

Можно посмотреть ваш диспетчерский пункт? – спросил мистер Дэвид.

Мартьянов колебался. «Э-э, да что там!» – возмутился он вдруг неизвестно отчего и, вскочив из-за стола, быстрым шагом повел американца на верхний этаж, в дальнюю комнату. Переводчица едва поспевала за ними.

Мистер Дэвид остановился на пороге дежурного пункта, обежал глазами два стола с телефонами, ручной коммутатор в углу, выцветшую карту на стене и, молча смотря на Мартьянова, сочувственно покачал головой. Повернулся к переводчице и, как бы призывая ее в свидетели, махнул на комнату. «Все понятно», – говорил его жест.

Они вернулись в общий зал к столу Мартьянова.

– Компания может взять на себя монтаж и наладку системы, – сказал американец уже более твердо.

Григорий Мартьянов, ощутив прилив досады и решимости, выдвинул ящик стола и, отодвинув ненужный сейчас портфель, выложил папку с проспектами. Он не стал ничего перебирать для эффекта, а просто, выдернув нужную бумагу, раскрыл ее перед гостем.

– Тут у вас в схеме релейных переключений некоторые сложности, – объявил он, будто обвинительный акт. Поднес руку к левому карману, где у него всегда торчала наружу целая батарея механических карандашей на лапках и, отстегнув один, ткнул в схему американского проекта. – Вот этот узел! Здесь, очевидно, схему можно решить проще, освободиться от лишних реле. – Карандаш подчеркнул эти реле.

Мистер Дэвид не проявил ни обиды, ни удивления, что его тут собираются поправлять. Он посмотрел внимательно на схему, подумал не торопясь и, вынув из внутреннего кармана великолепную толстую самопишущую ручку (еще один удар в сердце Мартьянова!), стал рисовать на листе бумаги разные варианты узла.

– Это хорошо, что русский коллега стремится упростить, – рассуждал он как бы вместе с ним. – Простота – основной принцип новой техники. Но тут… Посмотрим, можно ли тут без этих реле?

В общем, чисто инженерный деловой спор, в котором Мартьянов, забыв о своем намерении соблюдать солидность, проявил немало молодой горячности, а гость оказался, увы, сильнее в доказательствах.

– Может быть, узел и станет проще, но надежность действия!.. – объяснял он.

Григорий не мог опровергнуть его рассуждений и стал постепенно отступать под защиту хорошо проверенной фразы «Надо подумать…»

Американец, видимо, решил, что наступил наконец подходящий момент. Он извлек из кармана плотный пакет:

– Здесь наши условия на монтаж оборудования. Технические условия.

Мартьянову ничего не оставалось, как снова уйти в оболочку неприступности и ответить сурово:

– Мы это рассмотрим.

Американец поднялся и все так же вежливо, дружелюбно пожал руку, словно прощаясь с добрым знакомым.

«Ишь, черт, улыбается!» – подумал Мартьянов и величественно кивнул на прощание.