Текст книги "Когда приходит ответ"

Автор книги: Юрий Вебер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 28 страниц)

Юрий Вебер

Когда приходит ответ

ИЗДАТЕЛЬСТВО «ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА» МОСКВА

1967. ИЗДАНИЕ ВТОРОЕ. Оформление А. Ременника.

Для старшего возраста.

ВСТУПЛЕНИЕ, – в котором автор вынужден сделать несколько оговорок

Нет теперь научной дискуссии по проблемам автоматики – конференций, сессий, симпозиумов или конгрессов, всесоюзных, европейских, международных, – где не звучало бы то и дело в устах докладчиков: «принцип релейного действия», «теория релейных устройств».

Релейная теория в схемах сигнализации и управления. В счетно-решающих и логических машинах. В кибернетических системах. В расшифровке кодов…

Ей, этой теории, посвящаются и специальные научные конференции, многолюдные собрания, где ученые разных стран, говорящие на разных языках, понимают и общий язык новой науки. Математики, физики, философы, электрики, связисты, даже лингвисты и биологи…

Это теперь. А еще не так давно… «Вон кто мог бы кое-что рассказать, как это было», – показали мне на человека с большим портфелем, пробирающегося сквозь толпу на одной из таких конференций.

– Почему же, рассказать можно, если вы так интересуетесь, – ответил он. – Только при одном условии…

И, соблюдая это условие, автор считает нужным сделать здесь несколько оговорок.

Мы условились, что….

Предмет науки в этой повести сохраняется подлинным – предмет размышлений героев. Конечно, с известным упрощением.

Сохраняются имена и события, ставшие уже историей.

Под именами остальных героев – наших современников – не следует искать какие-либо портреты действительных лиц, как и в обстановке научных поисков – какое-либо определенное ученое учреждение.

В интересах изложения автор позволяет себе не повторять в точности все факты, соединяет их с вымыслом, а также допускает некоторые смещения во времени. И все же автор стремится следовать тому, «как это было».

Глава первая, – в которой происходит первое знакомство

1

Опять вчера… концерт устроили! – дребезжал в трубке, силясь преодолеть расстояние, голос со станции Южная.

Позвольте, а в чем дело? – спросил главный инженер, сложив ладонь рупором.

Да этот ваш… Раскомандовался… Полководец из детского сада, – продолжала хрипеть трубка.

– А-а – Главный инженер скосил глаза в сторону, где в дальнем конце зала за небольшими низкими столами неправдоподобно крупно возвышались фигуры людей, словно ученики-переростки за партами. Группа оперативного управления. Или, по выражению некоторых, «детский сад».

«Этот ваш», о ком кричала трубка, сидел в самом углу, под жирно рисованными диаграммами, которые развесил он справа и слева по стенам (тоже еще манера!).

Главный инженер бросил взгляд на расписание у себя на столе. Да, это он вчера был дежурным по Центрэнерго – инженер Мартьянов. Блондинистый крепыш, коротко стриженный под ежика, тот самый, что любит мальчишески звенящим голосом задавать всякие прямые вопросы, гордится новым темно-синим френчем, сшитым на первую инженерскую получку, и не прочь уже, где нужно и не нужно, вставлять собственное мнение.

«Петушиный птенчик», – усмехнулся главный инженер.

Григорий Мартьянов не мог слышать, что говорит его начальник в ответ на телефонное кваканье. Но несомненно, звонили со станции Южная и, конечно, жаловались на него, жаловались на то, что было вчера ночью, хотя он только выполнял свои обязанности. И, конечно, опять поминают молодняк…

Их приняли сюда, на центральную столичную электростанцию, прямо свеженьких, сразу после защиты вузовского диплома. Десяток вчерашних студентов, еще не расставшихся с ребяческими замашками, но уже имевших право отныне говорить о себе с легкой небрежностью: «инженер-энергетик».

А дело ожидало их довольно значительное, необычное.

По этому поводу встреча молодых была обставлена несколько торжественно. Их усадили в конференц-зале управления за длинный стол с красным сукном рядом с начальством. Из городского партийного комитета приехал представитель. Узкогрудый пожилой человек в темной косоворотке под пиджаком, с маленькой бородкой клинышком и в узких очках с металлической оправой. Он говорил негромко, без дежурных фраз, словно беседуя о вещах известных, но речь его была такова, что заставляла слушать.

Он говорил о том, что Советская власть осуществляет план электрификации России. Программа работ столь важная, принципиальная, что ее называют второй программой партии. Входят в строй новые станции – тепловые, гидравлические. Они преображают жизнь целых районов. Гидростанция на Волхове вчера дала ток Ленинграду. «Волховстрой – вы отлично знаете, что это для нас все последние годы означало».

А здесь в центре, в окружении Москвы… Такие новые мощные очаги, как станции Каширская, Шатурская. Первые районные красавицы.

Он говорил, как много сделал Ленин, для того чтобы могли появиться эти первые огни технической революции. Как поддерживал Ленин проекты станций, как следил за строительством, интересуясь всеми подробностями, как выслушивал специалистов, звонил по телефону, писал записки, выступал с речами, проводил важные решения, распекал и подбадривал. Страшно важно было пустить эти первые станции – дать начальный вдох плану электрификации.

Докладчик как-то особенно вкусно произносил ГОЭЛРО, ударяя на втором слоге, что еще раз подчеркивало именно электрическую основу грандиозного плана преобразований. ГОЭЛРО – слово, конечно, широко известное и говорящее много, особенно им, молодым энергетикам. Но сейчас оно звучало для них здесь, в этих стенах рядом со столичной электростанцией, под легкий, едва уловимый гул работающих где-то поблизости генераторов, совсем по-особому. И они, вчерашние школяры, вдруг почувствовали себя практическими участниками, чуть не главными деятелями во всем том большом, головокружительно смелом, что вставало в жизни за этими шестью буквами.

– Сейчас предстоит новый шаг… – Докладчик взглянул пристально поверх очков на молодых инженеров. – Новые станции меняют всю картину. Вот здесь в центральном районе… И прежние станции в самой Москве, и под Москвой, и новые, построенные несколько подальше, но также тяготеющие к столице, – это уже целый букет! – И он выразительно растопырил пальцы. – Но пока каждая из них сама по себе. Каждая знает лишь свой околоток. Отдельные островки. А надо…

И он сказал им, что же сейчас надо. Надо собрать их вместе, соединить воедино, в систему. Инженеры сказали бы: включить на параллельную работу. Одна станция дополняет, поддерживает другую. Все работают совместно, в общий котел. Из общего котла и черпается энергия для нужд всего обширного района. Единая сеть, которая должна охватить сотни и сотни квадратных километров. Города, поселки, деревни, промышленные предприятия, железнодорожные линии, строительные площадки… Крупные и малые, близкие и самые отдаленные. Это и есть то, чего требует настоящая электрификация. То, о чем думал Ленин. Объединенная энергосистема!

Но такой системы не может быть без одного главного условия. Без согласованности в работе, без управления.

Корабль без руля! Необходим капитанский мостик, центральный пункт, который все знает, обнимает взглядом всю картину, оценивает обстановку, принимает решения и указывает курс: куда и сколько энергии направить.

– Такой пункт сейчас и создается. Центрэнерго! Он будет здесь. – Докладчик ткнул пальцем себе под ноги. – Наш первый опыт. А управление?.. Управлять придется вам, товарищи! – Стекла очков по очереди пересчитали каждого из сидящих за столом новоиспеченных инженеров. – Вы будете, так оказать, рулевые…

Григорий Мартьянов глотнул воздух и застыл, словно перед фотографом. Это на нем остановился изучающий взгляд из-за стекол, это ему были направлены последние слова:

– На вас возлагается высокая обязанность. Вам предоставляется власть, большие права!

Было как-то и весело и как-то не по себе от этих слов. «Власть», «большие права». Ого! Мартьянов посмотрел на своих товарищей. Ну, кажется, и у них сейчас карусель в голове. Правда, докладчик оговорился, что их сначала испытают, поставят помощниками при опытных инженерах на месяц-другой, а потом… Но какой же молодой человек, да еще с дипломом в кармане, не считает, что это самое «а потом…», конечно, будет принадлежать ему.

Представитель городского комитета уехал, бросив на прощание:

– О вопросах специальных вы сами поговорите…

Он спешил на другое собрание, зажигать и там. Во главе стола занял место начальник Центрэнерго. Крупный, с загорелым лицом, взлохмаченный, одетый в тесноватую, не по комплекции, тужурку с медными техническими пуговицами.

– Ну вот что, друзья хорошие! – прогудел его хрипловатый бас. – Высокая обязанность, большие права… Это все прекрасно! Но прежде всего потребуется внимание, дисциплина. Понимаете, дисциплина! – И начальник увесисто припечатал стол большой мясистой ладонью.

2

В этой комнате теперь почти беспрерывно раздавались напряженно настойчивые голоса, когда люди говорят, не видя друг друга. То вспыхнет крик, будто там, на другом конце, совсем оглохли. Это бывало, когда что-нибудь случалось.

А так как постоянно что-нибудь случалось, то и крику здесь, как сами понимаете, было достаточно. Потому и комнату отвели для этого отдельную, самую крайнюю, с окнами на реку, да и дверь еще обили толстым войлоком. Дежурный пункт Центрэнерго.

А когда дежурил Григорий Мартьянов, шума здесь было не больше, чем всегда, но атмосфера как-то неизбежно накалялась.

Два стола рядом посреди комнаты: для дежурного и его помощника. Между ними батарея телефонов. По телефону, собственно, и совершалось все то, что носило название «оперативное управление энергосистемой». Сидя за столами, поглядывая на стрелки измерительных приборов, на разложенные графики, таблицы и списки, Григорий Мартьянов и его обычный напарник Вадим Карпенко говорили и говорили в два голоса, стараясь не мешать друг другу и в то же время перебивая и часто заглушая друг друга, – неугомонный, малоблагозвучный дуэт.

Станция-я? Как у вас там загрузка, норма-а-ально? – звонко, чуть растягивая, спрашивал Вадим.

Сообщите, сколько нагрузки можете взять? – отрывисто кидал в трубку Мартьянов. – А резерв? Что в резерве?..

О резерве он никогда не забывал напомнить и всегда требовал, чтобы станция отвечала вполне точно: сколько она может дать дополнительной мощности. В случае, если… Может ли дать сразу, когда турбины готовы к включению, «горячий резерв»? Или резерв этот в холодном состоянии, и нужно будет еще «разводить пары»? В случае, если…

А в часы суток более спокойные, когда по графику нагрузка предвиделась небольшая, он сам указывал станциям:

– Выводите в резерв. Отключите второй генератор… – и записывал в «Книгу распоряжений».

Каждые полчаса они производили опрос всех станций, независимо от того, имеют ли там сообщить им что-нибудь новое, желают ли. Пять разных районов по ту сторону проводов, и близких, и отдаленных на сотню и на две сотни километров, живущих своей жизнью, и пять разных голосов оттуда, со станций, то ясно слышимых, то дребезжащих от далекого расстояния или от недовольства. Им надо было все знать здесь, на пункте Центрэнерго, – все, что там происходит сейчас на каждой станции, и на подстанциях, и на линиях. И какие генераторы сейчас работают, и какие масляники сейчас включены, и какие трансформаторы на подстанциях загружены, и что показывают на станциях измерительные приборы, и какие линии сейчас под током, и как ведут себя сейчас потребители энергии… «Скажите лучше, чего у вас там не должны знать», – иронически замечали начальники станций, когда на них впервые обрушились все требования пункта Центрэнерго. Но центральный пункт, помня слова о дисциплине, требовал и требовал… Особенно когда по линиям связи отрывисто произносилось: «Говорит дежурный инженер Мартьянов». И в углу комнаты телефонист, словно родившийся в наушниках, беспрестанно пощелкивал рычажками и штепселями за пюпитром ручного коммутатора, внося в общий хор переговоров свой приглушенный, профессионально бесстрастный подголосок:

– Аллё, аллё! Восточная? Аллё, аллё. Вторая городская? Соединяю…

Опрос продолжался.

Все, что сообщали станции, Мартьянов и Карпенко отмечали на больших листах синьки цветным карандашом. Кружочки, цифры, стрелки, вопросительные и восклицательные знаки. Тот экономный язык, что позволял им быстро наносить обстановку, обозревать ее, представляя, что же там совершается сейчас в разных точках, на разных участках многокилометровых расстояний, по всем направлениям, по всем путям, на которых рождаются, преобразуются, по которым текут и разливаются потоки электроэнергии. За пестротой значков видел теперь Мартьянов работающие генераторы на станциях, линии передач на марсианских мачтах, шагающих по полям и просекам за горизонты, грузные трансформаторы с пакетами охлаждающих секций, ажурные конструкции открытых подстанций, тяжелые баллоны масляных выключателей, подземные туннели городских кабелей… Все, что казалось на первых порах таким разобщенным, разбросанным по разным концам обширной системы, таким неподатливым и словно пропадающим куда-то за дальностью расстояний, теперь складывалось для Мартьянова в нечто цельное, что можно все-таки ухватить, почувствовать по тоненькой нити телефона и даже удерживать в своем воображении.

Мартьянову не надо было уже заглядывать то и дело в схемы станций или рыскать по большой разноцветной карте центрального района, которую по его же предложению повесили здесь на стене против стола дежурного. Общую картину всей системы он легко теперь держал в памяти. И разноцветная карта на стене была скорее лишь декоративным украшением в этой просторной и довольно голой комнате. Если и случалось ему поглядывать теперь на стену с картой, то лишь в минуты затишья, когда он размышлял, предвкушая, куда бы ему отправиться в выходной день с компанией ходоков по Подмосковью.

Затишье? А бывало ли оно по-настоящему? Всегда что-нибудь менялось в энергосистеме – больше или меньше, предвиденное или неожиданное. Система дышала. В разное время суток, в разную погоду, каждый раз иначе. Утром на рассвете люди поднимаются на работу, по всему городу начинает позванивать трамвай… И голос дежурного с центрального пункта запрашивает станции, как они справляются с требованиями проснувшегося потребителя. Вступили первые смены на фабриках и заводах – и тысячи станков, машин припали повсюду к источникам энергии, жадно высасывая резервы.

– Прибавьте нагрузку… Включите добавочный генератор… – резко бросал голос Мартьянова по проводам прямой связи.

А в середине дня, когда по всем графикам полагается установившееся равновесие, в самый солнцепек надвинулась вдруг с юга тень грозовой тучи, – и в наступивших мгновенно сумерках зажглись сразу электрическим светом, как гигантская вспышка, тысячи окон, не спрашивая о том, заготовлено ли на этот случай достаточно энергии. И вслед за тем оттуда, с юга, кричали в ответ, что ударом молнии выбило важный узловой трансформатор и большой участок остался без тока. Надо немедленно, срочно… Вот тебе и затишье!

Тут, за столом дежурного центрального пункта, Григорий Мартьянов впервые почувствовал живой смысл того, что он читал в книгах, проходил по учебникам. И распределение энергии, и потребление, и режим электросетей. Все повторялось не раз на студенческой скамье. Но на деле все это выглядело как-то по-особому: так и в то же время не совсем так, как об этом приходилось читать в тумане предзачетной горячки. Он ощущает сейчас то большое, живое, властное, что происходит вокруг него, по всей сети объединенной системы, вокруг этой маленькой уединенной комнаты – недремлющей точки где-то на верхнем этаже кирпичного здания с окнами на московскую набережную. Вокруг бьет прибой энергетической жизни, прерывистый, толчками и, как все живое, по-своему изменчивый, капризный. И Григорий Мартьянов, всматриваясь в показания приборов, подозрительно и в то же время с упоением слушает это биение пульса. Вот на старом металлургическом заводе запустили мощный прокатный стан. Вот на другом участке, у северного городка, запалили электродуговые печи. Вот начинается театральный час, и во всех залах загораются люстры, софиты, лампионы… Волна приходит за волной.

В такие часы энергии часто не хватало, несмотря на все приказы дежурного: «Включите резерв! Включите резерв!» Откуда ее занять? За счет чего? У кого отнять, кому дать? Это не был тот голод первых лет революции, когда в темный декабрьский студеный вечер, чтобы зажечь на Съезде Советов огромную карту будущей электрификации России, пришлось погасить свет в домах всего города. Нет, теперь это была «нехватка роста», как выразился тогда докладчик от городского комитета. Старая Москва, ставшая молодой красной столицей, переживала бурное развитие, притягивала к себе людей, наполнялась движением, набиралась сил. Непрерывно в ней что-нибудь восстанавливалось, расширялось, заново отстраивалось. И все требовало энергии, новой добавочной энергии. И чтобы поддерживать пульс вечерней жизни большой столицы, как это подобает ее имени, ее значению, чтобы в залах и клубах могли происходить собрания, конференции, конгрессы и съезды, чтобы громыхающий труженик-трамвай мог непрерывно развозить десятки тысяч жителей, чтобы непревзойденный русский балет мог выступать на сцене Большого театра, чтобы тысячи голов могли склониться над книгой за столами публичных библиотек при свете уютных настольных ламп… – надо было собирать энергию по всем звеньям системы. И даже где-то отнимать ее. Даже при том, что в общем строю стояли новые мощные станции и что все они, казалось, дрожали от гула работы предельного напряжения – светлые очаги, раскиданные во мгле пространств центральной полосы России. И тогда в разных районах, на долгое или на короткое время, в лампочках вдруг таял свет и люди, глядя на них, говорили: «Ну, вот опять!..»

Это дежурный инженер центрального пункта Григорий Мартьянов, поглядывая на список потребителей, отдавал распоряжения:

– Снимите с напряжения объект номер один, четыре, шесть… Шесть, слышите? Не семь, а шесть…

Каждый раз там, на станциях, были недовольны. Почему опять должен страдать их район? Конечно, объединенная система, общие интересы – все понятно. Но когда у тебя в районе целый участок остается без тока и ты отнимаешь его у «своих», то посудите сами… И дежурные на станциях пробовали не то что протестовать – протестовать они не имели права, ну хотя бы разжалобить, тронуть на «слезу».

– Мы уже третьего дня лишали их. А теперь опять. Люди обижаются в потемках…

Так установлено по графику, – с холодной отчетливостью отвечал Мартьянов. – Прошу выполнять! Записываю в книгу. Объекты первый, четвертый, шестой.

«Книга распоряжений» всегда была последним аргументом, после чего всякие лирические излияния становились бесполезными. И вот эта холодная непреклонность инженера Мартьянова, вносившая в разговоры со станциями нотки почти механической исполнительности, обижала, раздражала сильнее всего.

– Уж очень он у вас того… Молодой, а позволяет себе… – жаловались начальнику Центрэнерго главные инженеры со станций, люди с опытом, видавшие всякое на долгой практической работе.

Начальник Центрэнерго весело громыхал в ответ:

– Хо-о! Задело за живое? А что, разве что-нибудь неверно?.. Приходится, друг, закручивать! – И он подкреплял свои слова, поворачивая, словно гайку, увесистый кулак, хотя собеседник на проводе и не мог этого видеть.

Да, приходилось «закручивать». И особенно в те моменты, когда вдруг наступало это, о чем нельзя было никогда забывать, к чему надо было быть всегда готовым, – это самое «в случае, если…»

3

Дежурство началось как будто спокойно. Мартьянов и Карпенко вели в два голоса обычный опрос станций – каждые полчаса по всему кольцу подряд. Следили за графиком нагрузки. Украшали листы синек пометками и значками.

Только группа кабелей номер восемь, как всегда, заставляла настораживаться. Эти кабели были проложены от довольно старой подмосковной станции еще в начале века, были они маломощные, рассчитанные на весьма скудный электрический паек, которым питался тогда город. А теперь им трудно было справляться с потоком текущей энергии. Больше, больше! – требовали всё новые и новые объекты. Но куда больше, если кабели и так едва дышат, находясь все время под опасностью перегрузки?

Станция-я! – нараспев запрашивал Карпенко. – Сколько даете по линии во-о-семь?

Сообщите нагрузку на кабели номер восемь. Повторяю, номер восемь… – обзванивал Мартьянов все трансформаторные подстанции по пути кабелей.

За ними нужно было непрерывно следить.

Иногда телефонист в углу начинал воевать со своей аппаратурой: то падала слышимость, то отказало какое-то реле, и из-за этого реле поднималась у него перепалка с монтерами.

И все же это была вполне нормальная, текущая работа, за которой можно было даже и чайку попить, и потолковать о том о сем, о чем охотно толкуют люди в двадцать четыре года.

Наступал шестой час – время приближения вечернего пика, когда от всей энергосистемы требуется предельное напряжение. В этот самый час Вторая городская станция ответила на запрос, что прибавить мощности больше не может. В одном из котлов давление пара садится. Котел придется выключить.

Еще полчаса назад дежурный Второй городской отвечал, что все в порядке, и о снижении давления ни звука. А теперь стоило предупредить их о прибавке мощности, как проявляется сразу другая картина. Мартьянов убеждался в этом уже не раз: любят там на станциях играть в благополучие. «Напряжение – нормально. Нагрузка – нормально», – таким лениво спокойным голосом, что он должен почувствовать: ну что ты больше всех беспокоишься? И разве когда-нибудь оттуда, со станции, позвонят сами: у нас уменьшилась нагрузка, можем предложить свободную мощность! Не помнит Мартьянов такого. И о своих заминках станции не торопятся сообщать – может, обойдется. Вот и сейчас с этим котлом. Видно, они там начали с ним возиться не пять минут назад. И раз уж признались, то, вероятно, дело серьезное. Станция вынуждена будет снизить нагрузку.

Конечно, это была неприятность, но уж не такая, чтобы из-за нее особенно волноваться. Вполне нормальная неприятность. Надо только позаботиться, чтобы восполнить некоторую потерю мощности – занять у другой станции, перебросить резерв. Мартьянов, склонившись над схемой, отчеркнул красным карандашом. Вот, можно взять у Восточной.

– Восточная, Восточная! – щелкал ключами телефонист. Но Восточная отвечала кисло. Подвезли сырой торф. Не дает, дьявол, настоящего огня. Восточная сама не знает, как справиться со своей нагрузкой. Где ж тут взять лишнего! Сами просить будем.

А-а, начинается!

– Южная, Южная!.. Ответьте, Южная! – торопил телефонист.

– Первая городска-а-я-я? – выкликал Вадим Карпенко.

Красный карандаш Мартьянова скакал по разным точкам схемы. Откуда забрать еще? Приближаются часы пик, и мощность потребуется всюду. И пока он раздумывал, резкий звонок ворвался в деловую атмосферу центрального пункта.

– Четвертый линейный сообщает… Отключилась линия! – выкрикнул Вадим.

Вот оно, нарастает!

Отключилась линия. Еще нельзя сказать, отчего это произошло. Что там: пробит изолятор или что-нибудь еще… Бывает и так, что просто ворона, решившая посидеть на проводах, замкнула своим телом на короткое. Она лежит сейчас, несчастная, где-нибудь возле столба, пронзенная молниеносным ударом. Фу ты, и лезет же такое в голову, и в такой момент! Да не все ли равно сейчас, отчего это произошло, отчего отключилось. Сейчас важно только, что линия на четвертом участке выбыла из строя. В энергосистеме прорыв. Прорыв, который нужно немедленно ликвидировать, закрыть брешь. И притом еще, что у этих двух станций понизилась мощность.

Скорее, скорее. Собрать сейчас по разным станциям все, что возможно. Перебросить по ветвям системы туда, где обозначилась беда. Скорее, пока не наступили часы пик. Пока и в других местах никто из потребителей еще не ощущает, что происходит что-то неладное. Пока еще не тускнеет у них там волосок в лампочках. Пока станки и машины на предприятиях не начали фальшивить и задыхаться от недостатка энергии.

Поручив помощнику связываться со станциями, Мартьянов уже расчерчивал план чрезвычайной операции: порядок необходимых переключений. Красный карандаш метался по схеме. Прежде всего оградить от неприятностей важнейшие промышленные объекты, правительственные учреждения, зрелища, собрания… Кое-что можно отключить, начиная по аварийному списку. Что поделаешь, придется кому-то посидеть без света.

Необходимость разрисовывать все это на схеме стрелками и значками стесняла Мартьянова. Он уже ставил только точки и черточки, чтобы не терять время. Отдельные комбинации, на несколько ходов вперед, он просто держал в голове.

И, едва представив план действий, уже бросал в телефонную трубку резкие команды. Иногда кричал чуть не в две трубки сразу. Телефонист прямо плясал за коммутатором, чтобы поспеть за всеми вызовами и соединениями. Мартьянов связывался со станциями, вызывал магистральные подстанции, линейные участки. Отдавал им прямые указания. Отключить, включить, перевести на другую линию…

– Повторите распоряжение! – требовал он без различия, кто бы там на проводе ни оказался: случайно подошедший главный инженер станции или техник на линейном участке. Он знал, как в такие моменты люди по телефону не то слышат или не так слышат. – Записываю в книгу! – бросал он в заключение и клал трубку без дальнейших объяснений.

В дверях показалась грузная фигура начальника Центрэнерго в неизменно короткой и тесноватой тужурке с техническими пуговицами. Ага! Значит, успели уже ему дозвониться и наговорить про него – про Мартьянова.

Начальник стал молча сзади, посасывая потухшую пенковую трубочку и заглядывая через плечо Мартьянова в разложенные синьки. Трудно было, конечно, свежему взгляду разобраться сразу в этой толчее небрежных значков и представить себе, как складывается сейчас в действительности общая картина. Может быть, начальник ждал, что Мартьянов сообщит ему обстановку. Но Мартьянов ничего не стал докладывать и продолжал перекличку по линиям. А начальник сам ничего не спрашивал и все так же стоял сзади, видимо слушая, что говорит в телефоны Мартьянов и как говорит.

Это называлось среди дежурных инженеров: «Действовать под огнем». Попробуйте вот так распоряжаться, когда каждое ваше слово, каждое решение простреливается критическим контролем и вам в спину сверлит взгляд темных, пламенно неукротимых глаз решительного начальника! Мартьянов словно не хотел замечать этот молчаливый контроль за собой. Шея его натужилась, покраснела – о нет, не от смущения! Он вел сейчас схватку со станцией Южная. Станция эта, как самая мощная, часто чувствовала себя хозяином положения и потому предпочитала, чтобы ее просили, а не просто приказывали. Всего лишь маленькая уступка самолюбию, хотя станция не могла не выполнить любое распоряжение центрального пункта, в какой бы форме оно ни было отдано. А Мартьянов никогда не желал пойти на такую уступку, изменив тон. Ни к чему эта «психология»! Особенно сейчас, когда каждая минута дорога и угроза нарастает. Он требовал, чтобы Южная немедленно отключила часть своих объектов (крупную часть!) и передала излишек мощности на центральный участок. С той стороны хрипела по проводу глухая ярость.

– Записываю в книгу! – обрывал Мартьянов.

– Требую немедленно передать начальнику Центрэнерго! – долетел оттуда крик главного инженера станции.

Мартьянов резко протянул трубку стоявшей сзади фигуре. Начальник обнял трубку своей крупной лапой и приложил к уху.

– Ну? – густо рыкнул он. (Это «ну» было хорошо знакомо по всей системе.)

Трубка отчаянно затарахтела.

– Сейчас распоряжается дежурный центрального пункта. Понятно? – ответил начальник. – Ничего не проси. Дежурный знает всю обстановку. А ты, друг, видишь только свое. Понятно?

Он вернул трубку Мартьянову, хотя в ней все еще вибрировал жестяной голос.

Операция переключений продолжалась.

Вдруг Вадим Карпенко, отвечая на вызов за соседним столом, сделал испуганное лицо.

– Северная подстанция сообщает… Отключилась линия! Еще недоставало!

Мартьянов схватился за схемы. Над ним нависла фигура начальника. Где это может быть? Выбыла линия на Северной. Еще одно звено выпадает. Как раз по этой линии Мартьянов рассчитывал перебросить резерв. Теперь маневр осложнялся. Пока там аварийная бригада на северном участке выедет на линию. Пока найдет, где случилось… Авария всегда грозит тем, что разрастается и разрастается, если не принять мер. Немедленно. Что-то предпринять, что-то, что нужнее всего именно сейчас, в данную минуту.

Начальник внимательно посмотрел сбоку на Мартьянова. Тот покосился через плечо. «Ну что, не размякнешь? Требуется совет?» – говорил взгляд одного. «Погоди, посмотрим», – отвечал взгляд другого. И Мартьянов, не спрашивая никакого совета, уже принялся отдавать распоряжения.

Удобнее всего было бы сейчас воспользоваться группой кабелей номер восемь, чтобы как-нибудь возместить выбывшую линию. Но эти бедные, тощие кабели и так уж изнемогали от непосильной нагрузки после тех переключений, которые произвел Мартьянов раньше. Вадим Карпенко прямо надрывался, запрашивая непрерывно о состоянии группы номер восемь: сколько киловатт, сколько киловатт?..

Надо было искать другие пути, другие возможности переброски энергии. Придумать какой-то обходный маневр. Сейчас две задачи сливались вместе: и переброска, и выжимание отовсюду любых резервов. И одна задача осложняла другую. Вечерние часы пик были в самом разгаре. Сейчас уже ничто не могло помочь, кроме находчивости, изворотливости человека, сидящего тут, на центральном пункте, и пытающегося по тоненькой нитке телефона управлять необозримой сетью.

Григорий Мартьянов сидел за центральным столом над листами схем, клюя их острием карандаша, нахохленный, весь наэлектризованный, будто под током высокого напряжения. Он лихорадочно перебирал в уме разные варианты. Что включить? Куда направить? Целые комбинации отключений, включений, переключений. Карандаш не успевал их отмечать. А принятое решение тут же разбегалось по проводам.

– Ну-ну… – изредка бубнил начальник.

Догадался ли он? Догадался ли, что Мартьянов чуть было не натворил? Вот только что, когда он, казалось бы, так уверенно раздавал команды.

Ночь дежурства подходила к концу. В комнату центрального пункта вливался с набережной чистый летний рассвет. Давно уже ушел начальник, сказав на прощание Мартьянову:

– А ты, брат, комбинатор!..

Григорий углубился теперь, в этот час энергетического затишья, в составление отчета. Происшествия, принятые решения, ликвидация аварии… Особо, в примечании, указал на отступление станций от правил. Информируют центральный пункт с опозданием. Задерживают переключения… Эти «мартьяновские примечания» стали уже притчей и не раз на совещаниях в Центрэнерго вызывали бурю. Руководители станций тоже ведь знали, как можно в ответ подвести мину под «детский сад». Так что за каждое примечание приходилось потом немало расплачиваться. Но Мартьянов продолжал их упорно писать. «В целях улучшения оперативной связи считаю нужным обязать станции…»