Текст книги "Крушение мировой революции. Брестский мир"

Автор книги: Юрий Фельштинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 63 страниц)

Может быть, именно поэтому уже казненному Александровичу большевики пели дифирамбы. «Он был революционер, и мне рассказывали, что он умер мужественно», – проронил Троцкий на съезде 9 июля. «Александровичу я доверял вполне, – указывал Дзержинский, – всегда почти он соглашался со мною», «это меня обмануло и было источником всех бед. Без этого доверия я [...] не поручил бы ему расследовать жалобы, поступавшие иногда на отряд Попова, не доверял бы ему, когда он ручался за Попова в тех случаях, когда у меня возникли сомнения в связи со слухами о его попойках. Я и теперь не могу примириться с мыслью, что это сознательный предатель, хотя все факты налицо и не может быть после всего двух мнений о нем»[159]

[Закрыть].

Коварный Александрович обманул доверчивого Дзержинского. За это доверчивый Дзержинский коварного Александровича расстрелял. Только кто же поверит в наивность Дзержинского? Уж, по крайней мере, не арестованная Спиридонова. «Александрович в этот день только по Блюмкину догадался, что затевается акт против Мирбаха, – писала она в ноябре 1918 года, – и события завертели его раньше, чем он успел опомниться. Мы от него скрывали весь мирбаховский акт, а другого ведь ничего и не готовилось. Он выполнял некоторые наши поручения, как партийный солдат, не зная их конспиративной сущности. О других расстрелянных и подавно нечего говорить»[160]

[Закрыть].

До окончания разгрома ПЛСР 6 и 7 июля один из главных инициаторов расправы с левыми эсерами – Ленин – был хладнокровен и жесток. Но очевидно, он не мог не испытывать душевного неудобства, поскольку в соответствии с его приказами артиллерийским огнем прямой наводкой расстреливались партийные друзья большевиков, вчерашние союзники, поговаривавшие о слиянии с РКП(б), преданные революции левые эсеры. Только этим можно объяснить странный факт приезда Лениным вечером 7 июля в особняк Морозова, где отсиживались левые эсеры[161]

[Закрыть]. Вместе с Н. К. Крупской, единственной свидетельницей столь странного для Ленина поступка, он ходил по комнатам разрушенного дома в Трехсвятительском переулке, дробя подошвами ботинок куски лежавшей на полу обвалившейся штукатурки и разбитого стекла. Он молча думал и скоро попросил увезти его обратно в Кремль[162]

[Закрыть].

10 июля Особая следственная комиссия приступила к расследованию террористического акта и «восстания» левых эсеров. Убийц Мирбаха комиссия найти не пыталась. Об Андрееве все странным образом забыли. В постановлении Пятого съезда Советов, принятом 9 июля по докладу Троцкого, «Об убийстве Мирбаха и вооруженном восстании левых эсеров», упоминался только Блюмкин, тоже не арестованный. По этому поводу германским правительством неоднократно посылались протесты, что «убийство графа Мирбаха не было искуплено соответствующими карами виновников и конспираторов преступления», а террористы «не были задержаны»[163]

[Закрыть].

За неимением убийц Мирбаха Особая следственная комиссия, располагавшая лишь признанием Спиридоновой, пыталась убедить кого-нибудь из руководителей ПЛСР «пожалеть Спиридонову, которая как мученица взяла все на себя» и признаться в заговоре ЦК[164]

[Закрыть]; однако ЦК ПЛСР теперь отказывался принять на себя ответственность за события 6-7 июля и утверждал, что «не руководил этими военными действиями»[165]

[Закрыть]. Не добившись признаний от членов ЦК ПЛСР, комиссия стала допрашивать прочих участников «мятежа» – рядовых левых эсеров и бойцов отряда Попова, которые также отрицали факт «восстания» и намерение свергнуть советскую власть[166]

[Закрыть]. Всего Особая следственная комиссия допросила около 650 человек, но ее выводы полностью разошлись с заявлениями Свердлова, Ленина и Троцкого о «восстании против советской власти». Из показаний членов отряда Попова со всей очевидностью следовала абсурдность обвинений в восстании. Так, Матвей Тайнилайнен показал, что в отряд Попова поступил 25 июня, до этого находился в Красной гвардии в Финляндии, ни о каком «восстании» не знал, после артиллерийского обстрела 7 июля особняка Морозова отступил вместе с остатками отряда Попова, затем добровольно сдался. Иван Овечкин, 20-летний матрос Черноморского флота, заявил, что считает себя большевиком и против советской власти не шел. Степан Куркин, находившийся в отряде с утра 6 июля, сообщил, что в 6-7 часов поставили его в тот день дежурить у пулемета. Никто ему ничего не объяснял. «Никаких приказов не давали. По отряду ходили слухи, что убит посол Мирбах» и «немцы» идут разоружать отряд[167]

[Закрыть]. Поскольку в плен» к левым эсерам еще 6 июля попали несколько человек из германо-австро-венгерского интернационального отряда Бела Куна[168]

[Закрыть], такой довод казался вполне правдоподобным.

Выслушав аналогичные признания сотен участников «восстания», члены комиссии подтвердили их невиновность. Кингисепп писал по этому поводу, что «значительная часть вооруженных сил Трехсвятительского Пьемонта[169]

[Закрыть] находилась в полном неведении и непонимании происходящего даже 7 июля, когда среди них разрывались снаряды. Все финны в составе более двух рот так и были убеждены, что они защищаются против австро-германцев, которые, облачившись в красноармейские мундиры, восстали для свержения советской власти»[170]

[Закрыть].

Если к подобным выводам приходили члены комиссии – большевики, что же оставалось думать левым эсерам. Выступавший от их имени 15 июля на заседании ВЦИК

Светлов был в полной растерянности и недоумении. Он указал на безосновательность обвинений ПЛСР в попытке свержения советской власти и поставил под сомнение причастность партии в целом к убийству Мирбаха, указав, что результаты расследования, произведенного следственной комиссией, еще не обнародованы, и «более спокойная оценка того, что произошло» побуждает «откинуть квалификацию действий» ЦК ПЛСР «как попытку захвата или свержения советской власти». «Здесь совершенно определенно был террористический акт», сказал Светлов, «попытки захвата или свержения советской власти не было»[171]

[Закрыть].

Следственная комиссия, фактически, пришла к аналогичному заключению. Но таких результатов расследования больше всего опасались руководители РКП(б). Поэтому комиссию, только что начавшую работу, спешно распустили. Стучку в начале сентября послали в Берлин. Шейнкмана вернули в Казань (где 8 августа он был расстрелян освободившими город белыми)[172]

[Закрыть]. 13 сентября коллегия наркомата юстиции вынесла постановление о передаче дела в следственную комиссию Ревтрибунала при ВЦИК. Но дальнейшее расследование, по существу, прекратилось, хотя главный обвиняемый – Блюмкин – еще не был выслушан. Показания об июльских событиях он дал только в апреле-мае 1919 года. «Все сознательные работники и такие члены партии», как Спиридонова, искали в те месяцы «объединения» с большевиками, – показал Блюмкин, – и если не нашли его, то не по своей вине». В Трехсвятительском переулке 6 и 7 июля «осуществлялась только самооборона революционеров», «восстания не было», «убийство Мирбаха завершилось совершенно неожиданными политическими последствиями»: «мало того, этот акт был истолкован советской властью как сигнал к восстанию левых эсеров против нее»; «вместо выступления против германского империализма он был превращен в вооруженное столкновение двух советских партий»[173]

[Закрыть].

В 1922 году было впервые опубликовано письмо Спиридоновой, написанное 17 июля 1918 года и тоже отрицающее заговор против советской власти:

«Газеты читаю с отвращением. Сегодня меня взял безумный хохот. Я представила себе – как это они ловко устроили. Сами изобрели «заговор». Сами ведут следствие и допрос. Сами свидетели и сами назначают главных деятелей – и их расстреливают [...]. Ведь хоть бы одного «заговорщика» убили, а то ведь невинных, невинных. [...] Как их убедить, что заговора не было, свержения не было [...]. Я начинаю думать, они убедили сами себя, и если раньше знали, что раздувают и муссируют [слухи], теперь они верят сами, что «заговор» [был ]. Они ведь маньяки. У них ведь правоэсеровские заговоры пеклись как блины»[174]

[Закрыть].

Однако и Блюмкина, и Спиридонова со своими признаниями опоздали. 6 июля началось стремительное падение партии левых эсеров[175]

[Закрыть], от которого она уже не оправилась. Если на Пятом съезде Советов ПЛСР располагала более чем 30% всех мандатов, то на Шестом, состоявшемся всего лишь через четыре месяца, левые эсеры владели лишь одним процентом голосов, 98% депутатских мест принадлежали теперь большевикам[176]

[Закрыть], причем члены левоэсеровской партии винили в июльских событиях самих себя и ЦК собственной партии; комплекс того, что большевики были преданы ими в критический для коммунистической революции момент, не покидал многих левоэсеровских лидеров[177]

[Закрыть], а низы партии, критикуя ЦК ПЛСР[178]

[Закрыть], встали на позиции большевизма[179]

[Закрыть].

бой значительной политической силы. Эту победу большевики одержали благодаря тому, что умело использовали тактику левого блока, постепенно отсекая наиболее правые части его: сначала кадетов и Учредительное собрание, затем – анархистов, эсеров и меньшевиков и, наконец, своих вчерашних союзников – левых эсеров. Последнее стало возможно благодаря безусловному таланту Ленина как тактика, способного в критические минуты, руководствуясь своей интуицией, глубоко веря в правильность своих действий, принимать рискованные решения, всегда побеждая (и тем создавая себе все больший и больший авторитет в ЦК партии).

После захвата власти большевиками угроза личной власти Ленина возникала, по крайней мере, четыре раза. Первый раз – когда условием создания «однородного социалистического правительства» ставилось невключение в состав этого правительства Ленина. Второй раз – когда еще не было ясно соотношение сил сторонников и противников Учредительного собрания в первых числах января 1918 года. И в первом, и во втором случае большевиков спас блок с левыми эсерами – экстремистским крылом эсеровской партии, выделившимся из ПСР для того, чтобы на практике оказать большевикам помощь своими функционерами и своей крестьянской программой и тем самым спасти от неминуемого краха революцию, с которой левые эсеры отождествляли себя и большевиков.

Но именно эти союзники большевиков, левые эсеры, дважды спасавшие их от крушения, уже через несколько месяцев стали казаться Ленину реальной угрозой. В результате заключения Брестского мира, главным инициатором которого был сам Ленин, его правительство столкнулось с сильной оппозицией как внутри большевистской партии (левые коммунисты), так и внутри советской коалиции (левые эсеры). Потенциальный блок левых коммунистов и левых эсеров, возможность создания которого обсуждалась заинтересованными сторонами весной 1918 года, не могла не тревожить Ленина и не видеться ему угрозой. Это был третий критический для власти Ленина момент. И, вероятно, именно эта угроза заставила его поспешить с расправой над своими бывшими союзниками во время работы в Москве Пятого Всероссийского съезда Советов. Левые эсеры, со своей стороны, предчувствуя недоброе, пытались сосредоточить в Москве на время работы съезда левоэсеровские военные силы, в частности, расставить в здании, где проходил съезд, свою партийную охрану. Но до 7 июля левоэсеровские отряды так и не прибыли в Москву, а численность большевистской охраны съезда была, по крайней мере, вдвое больше левоэсеровской.

Подготовка большевиками ареста верхушки левоэсеровской партии на съезде Советов, на что имеются только косвенные указания, была, вероятно, ускорена происшедшим 6 июля убийством германского посла графа Мирбаха. Это убийство было совершено экстремистами из левоэсеровской партии с ведома, по крайней мере одного члена ЦК ПЛСР (но не по решению ЦК ПЛСР как такового). Вероятно, о планируемом покушении знали или догадывались и некоторые левые коммунисты, прежде всего Дзержинский. За час-другой до убийства германского посла о планируемом террористическом акте был уведомлен ряд видных левых эсеров (но опять же, не ЦК ПЛСР как таковой). Однако ни левые эсеры, ни Дзержинский не предприняли никаких шагов для усиления охраны германского посольства и предотвращения террористического акта. Мирбах был убит.

Если Ленин и не планировал разгромить ПЛСР именно в эти дни, узнав о покушении, он принял решение о немедленном разгроме левоэсеровской партии. Убийство Мирбаха, ставившее своей целью срыв Брестского мира и не направленное против советской власти или партии большевиков, Ленин объявил восстанием, подготовленным ЦК ПЛСР, безусловно подразумевая под этим мятеж против большевистского правительства, во главе которого стоял он, Ленин. И хотя не было еще никаких признаков восстания и все левоэсеровские учреждения продолжали заниматься своей повседневной работой, Ленин, Троцкий и Свердлов занялись подготовкой разгрома несуществующего мятежа. На следующий день партия левых эсеров как политическая сила прекратила свое существование. Это был завершающий, после октября 1917 года, переворот. И четвертый, последний кризис ленинской власти, вновь завершившийся победой Ленина. Двухпартийной социалистической диктатуре пришел конец. С этого момента партия большевиков уже ни с кем и никогда не делила в центре России политической власти.

Глава шестнадцатая. Разрыв Брестского мира

Пока партия левых эсеров не была подавлена, советское правительство в отношениях с немцами придерживалось выжидательной тактики. 6 июля в 5.15 Ленин телеграфировал об убийстве в Берлин полпреду Иоффе, причем тон его сообщения был очень мягкий и имел целью успокоить германское правительство[1]

[Закрыть]. С этой минуты Иоффе постоянно вызывала к аппарату Москва, и он часами о чем-то беседовал то с Троцким, то с Чичериным. О содержании этих переговоров толком ничего не было известно, но в берлинском полпредстве слухи о них ходили «один нелепей другого»[2]

[Закрыть]. На съезде Чичерин призывал к «политике лавирования» до тех пор, пока «нарастающее повсеместно пролетарское революционное движение не вылилось во взрыв», указывая, что в данный момент можно лишь «с горечью говорить» об «отступлениях, о больших жертвах», на которые пошло советское правительство, «чтобы дать России возможность отдохнуть, собрать силы и ждать момента, когда пролетариат других стран» поможет «завершить начатую в октябре социалистическую революцию»[3]

[Закрыть]. Однако выжидательный тон сторонника ленинской передышки не удовлетворил съезд (и речь наркоминдела Чичерина была исключена из стенографического отчета съезда)[4]

[Закрыть]. 9 июля, лишь только разгромив своего политического противника, съезд Советов, три дня назад высказывавшийся (в лице большевистской партии) за мир любой ценой, указал, что в случае «иноземного нашествия» будет защищать «социалистическое отечество»[5]

[Закрыть]. Это была уже принципиально иная позиция.

10 июля о возможном разрыве мира докладывал новому созыву ЦИКа Свердлов[6]

[Закрыть]. С возобновлением войны, видимо, смирился в те дни Ленин. 10 июля он вызвал к себе Вацетиса, чтобы в ходе общей беседы задать вопрос, интересовавший Ленина больше всего: «будут ли сражаться латышские стрелки с германскими войсками, если немцы будут наступать на Москву». Вацетис ответил утвердительно, а когда днем 13 июля прибыл к М. Д. Бонч-Бруевичу, вопрос о разрыве передышки был, казалось, советским руководством решен. Бонч-Бруевич сообщил Вацетису, что Россия «вступает снова в мировую войну вместе с Францией и Англией» против Германии: «это дело уже налажено»[7]

[Закрыть].

Предупредительная вежливость советского правительства по отношению к Германии исчезла вовсе. Советское правительство отказалось присутствовать на религиозной церемонии у гроба убитого германского посла, а на траурные проводы тела Мирбаха в Германию явился только Чичерин, и то с опозданием на час, тем самым заставив всю процессию ждать. Чичерин был человеком исключительной пунктуальности, и его поведение немцы рассматривали как вызов. К тому же он появился без головного убора – чтобы не снимать шляпы при проводах гроба посла, в неряшливом виде, и это тоже произвело на немцев, торжественных и мрачных, соответствующее впечатление[8]

[Закрыть].

Германия между тем тянула с ответом на последнее советское заявление. Только 14 июля в 11 часов вечера Рицлер вручил Чичерину текст полученной из Берлина ноты. В ней содержалось требование о вводе в Москву для охраны германского посольства батальона войск германской армии. Но советское правительство не уступило. Можно было бы ожидать, что отказ немцам приведет к разрыву передышки. Но события, казалось, развивались вопреки логике. «Самый факт восстания левых эсеров очень помог нам», – писал В. Д. Бонч-Бруевич, – «призрак почти неизбежной войны стал постепенно отдаляться»[9]

[Закрыть]. «Факт восстания» на языке Бонч-Бруевича значило – убийство Мирбаха, разрыв запутанного узла советско-германских отношений.

На требование о вводе в Москву батальона германских солдат при изменившихся в отношении большевиков планах немцев Ленин не мог смотреть иначе, как на подготовку к свержению Германией ленинского правительства. Для удержания Лениным власти необходимо было теперь отклонение германских условий, и Ленин, видимо, вместе с остальными членами ЦК, высказался против германского ультиматума. Получив германское требование о вводе в Москву войск, Ленин «улыбнулся, даже тихонько засмеялся» и сел за столик писать ответ[10]

[Закрыть].

15 июля написанный Лениным текст обсуждался на заседании ЦК[11]

[Закрыть]. Протокол его числится в «ненайденных»[12]

[Закрыть]. Но в тот же день составленный Лениным ответ был оглашен во ВЦИКе. Сообщив об ультиматуме Рицлера и отклонении его советским правительством, Ленин указал, что на требование немцев о вводе в Москву батальона солдат для охраны посольства советское правительство ответит «усиленной мобилизацией, призывом поголовно всех взрослых рабочих и крестьян к вооруженному сопротивлению и уничтожению, в случае временной необходимости отступления, всех и всяческих, без всяких изъятий, путем сожжения[13]

[Закрыть] складов и в особенности продовольственных продуктов, чтобы они не могли достаться в руки неприятеля». «Война стала бы для нас тогда роковой, но безусловной и безоговорочной необходимостью», – заключил Ленин[14]

[Закрыть] и был поддержан единогласно ВЦИКом[15]

[Закрыть]. «Все вздохнули свободно», – писал В. Д. Бонч-Бруевич; большевики «отчетливо сознавали, что, несмотря ни на что, немцам необходимо дать отпор»[16]

[Закрыть]. Ленин примкнул к большинству. Его партия снова обрела единство. А у Германии не оказалось сил настаивать на своих требованиях[17]

[Закрыть]. 15 июля Чичерин передал Рицлеру две ноты, категорически отклонявшие ультиматум о вводе в Москву батальона германских войск[18]

[Закрыть]. Ультиматум был повторно отклонен 19 июля. Столкнувшись со столь жесткой позицией советского правительства, Германия отказалась от своих притязаний, но распространила слух о том, что германский ультиматум советским правительством принят[19]

[Закрыть]. Кроме того, немцы опубликовали сообщение о том, что члены ЦК ПЛСР Спиридонова и Камков, объявленные организаторами убийства Мирбаха и арестованные в Москве, будут расстреляны. А когда НКИД дал заметку с опровержением, германское правительство о том умолчало, пойдя на очеввдный обман общественного мнения Германии. Автором советского опровержения был Радек[20]

[Закрыть].

Советское правительство отказывалось покарать Андреева на том основании, что убийца «скрывается где-то на Украине»[21]

[Закрыть]. Опальные лидеры левых эсеров под тем или иным предлогом освобождались из заключения[22]

[Закрыть] и даже получали старые посты (например, в ЧК). Из газет и собраний, как и прежде, допускались только большевистские и левоэсеровские. И все, что получили немцы, в конце концов, в ответ на требования о компенсациях, это список из более чем «ста человек, расстрелянных за участие якобы в покушении», однако в этом списке не было ни покушавшихся, ни лидеров партии левых эсеров, ни руководителей ВЧК[23]

[Закрыть].

26 июля, через несколько дней после назначения, из Берлина в Москву отбыл новый германский дипломатический представитель Карл Гельферих. У военной границы, на вокзале в Орше, его ожидал уже представитель НКИД с отрядом латышей и экстренным поездом. Были приняты все меры предосторожности. Во избежание прибытия посла на вокзал, Гельфериха высадили в Кунцево в поджидавший его автомобиль, где уже были Рицлер и Радек. Вечером 28 июля посол прибыл в особняк в Денежном переулке. Предупредив о необходимости заботиться о безопасности посольства, Радек уехал.

Прибытие Гельфериха ознаменовалось новой кампанией революционеров против Брестского мира. 29 июля на публичном собрании партийного и советского актива Москвы была принята резолюция, одобрявшая убийство графа Мирбаха и призывавшая следовать примеру Блюмкина и Андреева. На следующий день эта резолюция была опубликована в органе ПЛСР «Знамя борьбы». Утром 31 июля в Москве было получено известие об убийстве в Киеве генерал-фельдмаршала фон Эйхгорна. Арестованный на месте преступления убийца заявил, что принадлежит к левым эсерам и совершил покушение по приказу ЦК ПЛСР. Когда Гельферих в тот же день явился к Чичерину с протестом по поводу безнаказанности левых эсеров, тот развел руками и ответил, что в Россия – революционное государство, в котором существует свобода слова, печати и собраний и что у него, Чичерина, способов повлиять на левых эсеров нет.

31 июля Гельферих посетил своего турецкого коллегу и обещал провести у него вечер. Но к вечеру Гельфериха предупредили, что по дороге на него будет произведено покушение. Тот остался дома. Но покушение все равно произошло. В 11 часов вечера раздались ружейные выстрелы: была совершена попытка нападения на латышского стрелка, охранявшего здание посольства. Час спустя повторилась та же сцена. Затем было произведено несколько револьверных выстрелов по особняку посольства. Пули угодили в освещенное окно кабинета, где обычно работал Гельферих, однако посол не пострадал[24]

[Закрыть].

Сообщения о готовящихся на посла покушениях стали поступать в посольство почти ежедневно. Гельферих вынужден был отсиживаться в особняке Берга, практически не выезжая в город. Даже для вручения верительных грамот Свердлову он не рискнул покинуть свое убежище и отправиться в Кремль. Советское правительство, со своей стороны, отказалось гарантировать послу безопасность по дороге в Кремль и обратно. Положение становилось невыносимым. Большевики, конечно же, провоцировали немецкое посольство на оставление Москвы. И когда Гельферих сообщил Чичерину о планах перевести посольство в Петроград, где находились все посланники и представители нейтральных стран, Чичерин ответил согласием.

Положение в Москве самих большевиков немецкими дипломатами оценивалось как критическое. Даже латышские части, являвшиеся опорой советского правительства, готовы были изменить ему, и некоторые командиры латышских частей, охранявших в числе прочего и германское посольство, выражали готовность вместе с войсками перейти в распоряжение Германии, если последняя, со своей стороны, гарантирует скорое возвращение дивизии в оккупированную немцами Латвию. На случай контрреволюционного восстания вокруг Кремля в большинстве квартир были очищены верхние этажи, где установили пулеметы. Днем и ночью производились облавы и обыски, а на 7 августа была назначена общая регистрация офицеров (и несколько тысяч явившихся на регистрацию были арестованы). Царил голод. Все продукты конфисковывались для армии. Даже германское посольство не в состоянии было купить в Москве хлеб (и его доставляли катером из Ковно).

Факт прибытия германского посла несколько успокоил Ленина. Гельферих по требованию своего правительства немедленно приступил к переговорам о заключении новых советско-германских соглашений. Речь, в частности, шла о компенсации потерь, понесенных германскими подданными в результате проведенных советским правительством национализации. Это дало повод для новой критики противниками брестской передышки позиции Ленина. Последний в речи во ВЦИК 29 июля указал, что дело не в том, сколько миллиардов золотых рублей Германия хочет взять по Брестскому миру, а в том, что она признала объявленные декретом от 28 июня национализации[25]

[Закрыть]. Но выплачиваемые миллиарды были еще и платой за добрые политические отношения: Ленин пытался склонить немцев к поддержке возглавляемого им правительства.

Именно поэтому вечером 1 августа Чичерин по поручению Ленина предложил Гельфериху пойти на заключение неформального военного соглашения о параллельных советско-германских действиях против Антанты и белых. Германия должна была помочь советскому правительству предотвратить продвижение англичан из района Мурманска и Архангельска[26]

[Закрыть] на Петроград, отказаться от поддержки на Дону Краснова и обещать не занимать Петрограда. СНК в ответ должен был сконцентрировать все силы на борьбе с Антантой и поддерживаемым ею генералом В. М. Алексеевым, создающим добровольческую Белую армию. Видимо, немцы потребовали как предварительного условия для переговоров полного разрыва с союзниками. В ночь на 5 августа советское правительство разослало по районным отделам НКВД сообщение о разрыве отношений с Англией, Францией и Японией. Утром в Москве был произведен ряд обысков и арестов среди подданных союзных стран. Некоторое время держали под арестом британского представителя в России Локкарта. Поиски французской военной миссии, обвинявшейся в организации заговора с целью свержения Совнаркома, не увенчались успехом. Члены миссии скрылись[27]

[Закрыть].

Продемонстрировав готовность порвать с союзниками, вечером того же дня Чичерин подтвердил свое предложение от 1 августа, указав, что советское правительство перебрасывает все имеющиеся в Петрозаводске войска в Вологду, где объявлено военное положение. Из-за этого, указывал Чичерин, дорога на Петроград открыта, и если Германия не вмешается, этим могут воспользоваться англичане. На юго-востоке страны положение советской власти не лучше. СНК поэтому не настаивает более перед немцами на оставлении германскими войсками Ростова и Таганрога, но просит предоставить советскому правительству право пользования железнодорожными линиями на условии, что они будут «освобождены от Краснова и Алексеева». «Активное вмешательство против Алексеева, никакой больше помощи Краснову», – закончил Чичерин[28]

[Закрыть].

Просьба Чичерина о военной помощи со стороны Германии для немцев была наилучшим доказательством того, что советское правительство находится в совершенно безвыходном положении. Общее мнение германских дипломатов сводилось, однако, к тому, что даже при самом искреннем желании жить в мире с Германией советское правительство вряд ли способно будет обеспечить добрые отношения, поскольку на всех уровнях брестская политика Ленина саботируется[29]

[Закрыть]. Германское правительство поэтому указало на невыгодное и угрожающее для Германии положение на внутреннем русском фронте и потребовало от СНК принятия самых решительных мер для подавления восстания чехословацкого корпуса и вытеснения англичан из Мурманска. В случае отказа советского правительства выполнить эти требования, Германия грозила предъявить ультиматум о пропуске своих войск в глубь русской территории для борьбы против англичан и чехословаков. Чичерин ответил, что борьба с чехословаками и англичанами будет успешной лишь в том случае, если германское правительство обещает сохранить в неприкосновенности демаркационную линию и не допустить перехода этой линии Красновым[30]

[Закрыть].

Политика Германии в тот период была на удивление непоследовательной. В Прибалтике, Финляндии, на Украине, на Дону и на Кавказе немецкие войска, по существу, противостояли советским, в то время как на территории России поддерживали у власти большевистское правительство. Однако, как и прежде, все упиралось в то, что переориентация германской политики и ставка на небольшевистские силы должна была привести к изменению условий Брест-Литовского соглашения в смысле их смягчения, например, отказа от отделения от России Эстляндии, Лифляндии и Украины. Гельферих поэтому запросил согласие Берлина на передачу ему полномочий для ведения переговоров с рядом небольшевистских политических групп, в том числе с латышами и представителями сибирских политических групп. Готовясь к возможному разрыву с большевиками[31]

[Закрыть], Гельферих запросил кроме того разрешения МИДа перевести посольство из Москвы в оккупированный немцами Псков. На перевод посольства Берлин дал удовлетворительный ответ. Но попытки Гельфериха заручиться согласием германского правительства на улучшения для России условий Брестского договора в случае начала переговоров с антибольшевистскими политическими партиями или группами вызвала недовольство МИДа. Особенно резко выступал статс-секретарь по иностранным делам адмирал Гинце, считавший новое советское предложение неприемлемым по политическим и военно-практическим соображениям[32]

[Закрыть]. К мнению его прислушивались, так как раньше он возглавлял военную миссию в Петрограде, и считалось, что он знает Россию. И поскольку в ответ на предложение советского правительства Германия промолчала, в Москве поползли слухи о предстоящей отставке Чичерина в связи с провалом его политики по умиротворению немцев[33]

[Закрыть]. Оснований для слухов было более чем достаточно еще и потому, что 5 августа Гельферих был отозван в Берлин для устного доклада[34]

[Закрыть]. В его отсутствие дела должны были вести остающийся в Москве германский генеральный консул Г. Гаушильд и Рицлер[35]

[Закрыть].

9 августа в Петроград из Москвы прибыла германская миссия в составе 178 человек, отправившаяся вскоре в Псков[36]

[Закрыть]. Вслед за германским послом Москву покинули также турецкий посол Кемали-бей и болгарский посол Чапрашников[37]

[Закрыть]. Консулы союзных держав также покинули столицу (защита их интересов была передана консульствам нейтральных стран, и над зданием американского генерального консульства был поднят шведский флаг)[38]

[Закрыть]. В те же дни советский посол Иоффе отбыл в Москву для консультаций (а когда отправился было в Берлин обратно, не был пропущен германскими военными властями в Орше; та же участь постигла Радека)[39]

[Закрыть].

Положение самой Германии не было легким. Под впечатлением длительных тяжелых боев лета 1918 года в армию и тыл проникало разложение[40]

[Закрыть]. В июле была сломлена наступательная сила, а в августе – сила сопротивления германской западной армии. Попытки воссоздать ее путем сокращения фронта закончились неудачей[41]

[Закрыть]. Германская армия утратила те преимущества, которые получила в результате весенних наступлений, и начала неудержимо откатываться назад. И хотя на Востоке немцы вели еще военные действия и в августе оккупировали Донбасс[42]

[Закрыть], советская пресса давала знать, что уловила изменения на Западном фронте. 12 августа «Красная газета» опубликовала заметку «В оккупированной Белоруссии»[43]

[Закрыть]. Широкую практику в августе получил саботаж отсылки в Германию продовольственных грузов. Советское правительство безуспешно делало вид, что речь идет не более как об отсылке продуктовых посылок родственников томящимся в германских лагерях русским военнопленным. Но в посылки пленным, отправляемые из голодной России в Германию, никто не верил, и та настойчивость, с которой советской правительство, не слишком щепетильное в отношении русских солдат и офицеров, настаивало на отправке поездов с грузами в Германию, лишний раз давала повод для подозрений в том, что поезда были платой за Брестский мир[44]

[Закрыть]. Протесты и подозрения были столь велики, что 11 августа Петросовет принял решение о задержании всех поездов «с посылками» и распределении их среди населения Петрограда[45]

[Закрыть].