Текст книги "Крушение мировой революции. Брестский мир"

Автор книги: Юрий Фельштинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 63 страниц)

Прошьян мог воспользоваться постановлением ЦК ПЛСР от 24 июня и самолично организовать убийство Мирбаха. Косвенным доказательством этому может служить тот факт, что имя Прошьяна (и никого больше) упоминается в показаниях Блюмкина в связи с письмами Блюмкина к Прошьяну «с требованием объяснения поведения партии после убийства Мирбаха» и «ответными письмами Прошьяна». Что же было в этих письмах, и на каком основании рядовой член левоэсеровской партии предъявлял члену ЦК какие-то требования? «Красная книга ВЧК» на этот вопрос не дает ответа. Этими письмами чекисты тоже «не поинтересовались». Но о требованиях Блюмкина к Прошьяну легко догадаться. Оказывается, таинственный член ЦК ПЛСР, с которым договаривался Блюмкин об убийстве Мирбаха, заверил эсеровского боевика, что в задачу ЦК ПЛСР «входит только убийство германского посла». Блюмкин показал:

«Общего вопроса о последствиях убийства графа Мирбаха во время моей беседы с упомянутым членом ЦК не поднималось, я же лично поставил резко два вопроса, которым придавал огромное значение и на которые требовал исчерпывающего ответа, а именно: 1) угрожает ли, по мнению ЦК, в том случае, если будет убит гр. Мирбах, опасность представителю Советской России в Германии тов. Иоффе и 2) гарантирует ли ЦК, что в его задачу входит только убийство германского посла. Меня заверили, что опасность тов. Иоффе, по мнению ЦК, не угрожает [...]. В ответ на второй вопрос мне было официально и категорически заявлено, что в задачу ЦК входит только убийство германского посла с целью поставить советское правительство перед фактом разрыва Брестского договора».

Если встречавшимся с Блюмкиным членом ЦК был Прошьян, становится понятным требование к нему Блюмкина объяснить поведение партии левых эсеров после убийства Мирбаха. Ведь у Блюмкина, пролежавшего 6 – 7 июля в госпитале, информация о событиях тех дней была лишь из советских газет, где большевики однозначно указывали на восстание, то есть на то, чего, по представлениям Блюмкина, никак не могло быть. Блюмкин показал:

«В сентябре, когда июльские события четко скомпоновались, когда проводились репрессии правительства против партии левых эсеров и все это сделалось событием, знаменующим целую эпоху в русской советской революции – даже тогда я писал к одному члену ЦК, что меня пугает легенда о восстании и мне необходимо выдать себя правительству, чтобы ее разрушить.»

Но «один член ЦК» запретил, и Блюмкин, подчиняясь партийной дисциплине, послушался[15]

[Закрыть]. Только в начале апреля 1919, после скоропостижной смерти Прошьяна в декабре 1918, Блюмкин нарушил запрет покойного и явился в ЧК, чтобы раскрыть «тайну» левоэсеровского заговора[16]

[Закрыть].

Однако это – лишь одна гипотеза, одна из возможных линий покушения. И самый серьезный аргумент против тот, что, согласно показаниям лидера левых эсеров Саблина, Прошьян во втором часу дня находился в здании отряда Попова[17]

[Закрыть], в то время как, согласно показаниям Блюмкина, примерно в это время 6 июля Блюмкин и Андреев находились в «Национале» на квартире у «одного члена ЦК» и получали там бомбы и последние инструкции[18]

[Закрыть]. Правда, Блюмкин не утверждает, что «один член ЦК» был в тот час у себя дома (а Саблин мог ошибиться); но это заставляет искать внутри ПЛСР других заговорщиков. Внешне самые серьезные обвинения падают на Спиридонову, давшую на себя показания на допросе 10 июля[19]

[Закрыть]. Этих показаний могло бы быть достаточно для того, чтобы свалить на Спиридонову всю ответственность за убийство Мирбаха, забыв о Прошьяне. Однако есть основания полагать, что Спиридонова наговаривала на себя лишнее и уж, по крайней мере, не была тем «одним членом ЦК», на которого ссылался Блюмкин. Прежде всего, постановления ЦК ПЛСР об убийстве Мирбаха, на которое ссылается Спиридонова, не существовало. На это указывает историк Л. М. Спирин: «никакого заседания ЦК левых эсеров в ночь на 5 июля 1918 г. не было»[20]

[Закрыть]. То же самое пишут редакторы нового издания «Красной книги ВЧК»: «Заседания ЦК ПЛСР ночью 4 июля не было»[21]

[Закрыть]. Таким образом, не было именно того заседания, на которое ссылался в разговоре с Блюмкиным «один член ЦК» и о котором, в свою очередь, сообщил Блюмкин. Блюмкин кроме того показал, что именно он сообщил о предстоящем покушении Александровичу[22]

[Закрыть]. Между тем, если постановление об убийстве Мирбаха, как утверждала Спиридонова, действительно было вынесено ЦК ПЛСР до 6 июля, Александрович, как член ЦК, не знать об этом не мог[23]

[Закрыть].

Многочисленные указания на непричастность тех или иных активистов ПЛСР к убийству и событиям 6-7 июля имеются в литературе. Так, по мнению коменданта Кремля П. Д. Малькова, к ним не имели отношения Устинов и Колегаев[24]

[Закрыть]. Академик Минц пишет, что решение о «выступлении» ЦК ПЛСР принял «далеко не в полном составе». Гусев, рассказывая о Третьем съезде ПЛСР, открывшемся через четыре дня после заседания ЦК 24 июня, отмечает, что «в решениях съезда прямо не говорилось об убийстве Мирбаха и вооруженном мятеже»[25]

[Закрыть]. Получается, что ни на заседании ЦК ПЛСР 24 июня, ни на съезде ПЛСР, проходившем с 28 июня по 1 июля, ЦК ПЛСР не указал ни сроков террористического акта, ни будущую жертву его, хотя посла убили через несколько дней после заседания ЦК и закрытия съезда. Ни слова не говорилось в постановлении и о планируемом «восстании» против большевистского правительства. Гусев в связи с этим указывает, что «подготовка к мятежу тщательно скрывалась не только от органов советской власти, но и от рядовых членов левоэсеровской партии»[26]

[Закрыть]. Однако, приняв на себя вину по организации убийства, Спиридонова в показаниях 10 июля наотрез отказалась взять на себя ответственность за «восстание», указав, что в «постановлениях ЦК партии» левых эсеров «свержение большевистского правительства ни разу не намечалось[27]

[Закрыть].

Спирин указывает, что в те дни «состоялось лишь совещание небольшой группы членов ЦК, созданной еще 24 июня 1918 г. с целью организации убийства представителей германского империализма»[28]

[Закрыть]. Он имеет в виду упомянутое в показаниях Спиридоновой и в постановлении ЦК ПЛСР Бюро из трех человек: Спиридонову, Голубовского и Майорова. Но Майоров, связанный с Украиной и работавший именно там, равно как и Голубовский, своего участия в июльских событиях в Москве никак не проявили. Да и Спиридонова показала, что делом убийства Мирбаха ведала она одна, а Майоров с Голубовским никакого отношения к покушению не имели. Тогда по-иному читаются показания Спиридоновой. Если ЦК ПЛСР «сначала выделил очень небольшую группу с диктаторскими полномочиями», если потом из этой группы в три человека двое к событиям отношения не имели, то вся ответственность за организацию убийства Мирбаха действительно падает не на ЦК ПЛСР, повинный лишь в теоретическом одобрении террора в постановлении от 24 июня, а на Спиридонову.

И все-таки есть косвенное указание на то, что не Спиридонова была «одним членом ЦК», с которым встречались Блюмкин и Андреев. Блюмкин упоминает в своих показаниях письмо, написанное им к «одному члену ЦК» в сентябре 1918 г. Но в это время Спиридонова находилась под следствием (и была освобождена только 29 ноября). Поэтому письмо Блюмкина никак не могло быть адресовано ей. А вот в апреле-мае 1919 г., когда давал свои показания явившийся с повинной в киевскую ЧК Блюмкин, Спиридонова находилась на свободе: в ночь на 2 апреля по подложному пропуску она бежала из Кремля, где содержалась под арестом[29]

[Закрыть]. Очевидно, что именно в апреле-мае большевики очень нуждались в свежих обвинениях против Спиридоновой, которую разыскивали по всей стране. И если б «одним членом ЦК» действительно была Спиридонова, большевики, безусловно, заставили бы Блюмкина произнести это имя вслух.

Именами Прошьяна и Спиридоновой не ограничивается список подозреваемых в организации убийства Мирба-ха. Искать их нужно не только среди членов ПЛСР, но и среди левых коммунистов. В этой связи обращает на себя внимание поведение левого коммуниста и председателя ВЧК Дзержинского. Именно в стенах его Комиссии, с ведома и согласия самого Дзержинского, в начале июня сотрудником ВЧК Блюмкиным было заведено дело на «племянника германского посла» – Роберта Мирбаха. Это было первое «дело» Блюмкина, введенного в ЧК в начале июня на должность заведующего «немецким шпионажем» – отдела контрразведки «по наблюдению за охраной посольства и за возможной преступной деятельностью посольства». Как показал впоследствии Лацис, «Блюмкин обнаружил большое стремление к расширению отделения» по борьбе со шпионажем «и не раз подавал в комиссию проекты». Однако «единственное дело», которым Блюмкин действительно занимался, было «дело Мирбаха-австрийского», причем Блюмкин «целиком ушел в это дело» и просиживал «над допросами свидетелей целые ночи»[30]

[Закрыть].

Здесь было где развернуться молодому чекисту. Дело оказалось не банальным прежде всего потому, что Роберт Мирбах, кажется, не был не только племянником германского посла, но и австрийцем. Насколько позволяют судить источники[31]

[Закрыть], мирно жил в революционном Петрограде «исполняющий должность члена Совета по хозяйственной части Смольного института» обрусевший барон Р. Р. Мирбах. Увы, почти никаких сведений не просочилось о нем в историю[32]

[Закрыть]. Знать об обрусевшем бароне мог только В. Д. Бонч-Бруевич, который в то время имел со Смольным постоянный контакт, в том числе и хозяйственного характера. Можно предположить, что от Бонч-Бруевича через Дзержинского пришли к Блюмкину сведения о русском Мирбахе. Исчез обрусевший барон, член Совета по хозяйственной части Смольного института, и появился вместо него племянник германского посла, военнопленный австрийский офицер, дальний родственник графа-посла Мирбаха, с которым, посол никогда не встречался. По данным чекистов, Роберт Мирбах служил в 37-м пехотном полку австрийской армии, был пленен, попал в лагерь, но освободился из заключения после ратификации Брест-Литовского мирного договора. В ожидании отъезда на родину он снял комнату в одной из московских гостиниц, где жил до начала июня, когда остановившаяся в той же гостинице шведская актриса Ландстрем неожиданно наложила на себя руки. Было ли это самоубийство подстроено чекистами или нет, судить трудно. ВЧК тем временем заявила, что Ландстрем покончила с собой в связи с ее контрреволюционной деятельностью, и арестовала всех обитателей гостиницы. Среди них, дескать, оказался и «племянник германского посла» Р. Мирбах.

Дальнейшие действия чекистов, в первую очередь Блюмкина, следует признать находчивыми. Об аресте Роберта Мирбаха ВЧК незамедлительно сообщила датскому консульству, представлявшему в России интересы Австро-Венгрии. 15 июня датское консульство начало с ВЧК переговоры «по делу арестованного офицера австрийской армии графа Мирбаха». Во время этих переговоров чекисты подсказали представителю консульства Евгению Янейке версию о родственности Роберта Мирбаха и германского посла. 17 июня, через день после начала переговоров, датское консульство вручило чекистам документ, которого те так ждали:

«Настоящим Королевское датское генеральное консульство доводит до сведения Всероссийской чрезвычайной комиссии, что арестованный офицер австро-венгерской армии граф Роберт Мирбах, согласно письменному сообщению германского дипломатического представительства в Москве, адресованному на имя датского генерального консульства, в действительности состоит членом семьи, родственной германскому послу графу Мирбаху, поселившейся в Австрии»[33]

[Закрыть].

Поскольку первый документ датского консульства датирован 15 июня, а второй – 17-м, правильно предположить, что письменный ответ германского посольства на запрос датчан был дан 16 июня, сразу после получения датского запроса, и преследовал гуманные цели: в германском посольстве решили посчитать неведомого графа Роберта Мирбаха родственником германского посла в надежде, что это облегчит участь несчастного австрийского офицера и он будет немедленно освобожден, тем более, что выдвинутые против него обвинения казались Рицлеру несерьезными. Причастность же германского посла к делу «племянника» ограничилась, видимо, данным им разрешением зачислить Роберта Мирбаха в родственники.

В германском посольстве о деле уже забыли. В датском – ожидали освобождения Роберта Мирбаха из ВЧК. Но прошло больше недели, а Роберта Мирбаха не освобождали. Тогда 26 июня генеральный консул Дании Гакстгаузен обратился в ВЧК с официальной просьбой «освободить из-под ареста австрийского военнопленного графа Мирбаха при условии гарантии со стороны консульства о том, что упомянутый граф Мирбах по первому требованию впредь до окончания следствия [по делу Ландстрем] явится в Чрезвычайную Комиссию»[34]

[Закрыть].

Однако просьба Гакстгаузена удовлетворена не была. И не случайно: дело «племянника посла» легло в основу досье против германского посольства и лично посла. Основной уликой в руках Блюмкина стал документ, подписанный (добровольно или по принуждению) Робертом Мирба-хом: «Я, нижеподписавшийся, германский подданный, военнопленный офицер австрийской армии Роберт Мирбах, обязуюсь добровольно, по личному желанию» сообщить ВЧК «секретные сведения о Германии и германском посольстве в России»[35]

[Закрыть].

Правда, ни австрийский офицер, ни хозяйственник Смольного не мог считаться «германским подданным» и сообщить чекистам «секретной информации о Германии и германском посольстве в России». Речь шла о явной фабрикации, и это заставило заволноваться немцев. Германский посол отрицал теперь родственную связь с Робертом Мир-бахом, а в фабрикации «дела» усматривал провокацию. О суете чекистов вокруг германского посольства и о заведенном деле теперь знали даже в Берлине. И вскоре после убийства Мирбаха в советском полпредстве в Германии стало известно, «что германское правительство не сомневается, что граф Мирбах убит самими большевиками»[36]

[Закрыть]. «Покушение готовилось заранее, – сообщило тогда же в Берлин германское посольство в Москве. – Дело об австрийском офицере Роберте Мирбахе было только предлогом для работников ВЧК проникнуть к послу кайзера»[37]

[Закрыть]. Сам Блюмкин, однако, отрицал это, утверждая, что «вся организация акта над Мирбахом была исключительно поспешная и отняла всего два дня, промежуток времени между вечером 4-го и полднем 6 июля». Блюмкин привел косвенные тому доказательства: утром 4 июля он передал заведующему отделом по борьбе с контрреволюцией Лацису дело арестованного в середине июня Роберта Мирбаха. «Таким образом, вне всякого сомнения, – продолжал Блюмкин, – что за два дня до акта я не имел о нем» представления. Кроме того, как утверждал Блюмкин, его «работа в ВЧК по борьбе с немецким шпионажем, очевидно в силу своего значения, проходила под непосредственным наблюдением» Дзержинского и Лациса, а обо «всех своих мероприятиях, как, например, внутренняя разведка» в посольстве, Блюмкин, по его словам, «постоянно советовался» с президиумом ВЧК, с заместителем наркома иностранных дел Караханом и с председателем Пленбежа Уншлихтом»[38]

[Закрыть].

Однако противоречия в германском донесении и показаниях Блюмкина нет. Вечером 4 июля в заговор вовлекли Блюмкина, но подготовка всего мероприятия могла начаться раньше, в первых числах июня, когда Блюмкину поручили заняться фабрикацией «дела» против германского посольства, отстранив его по инициативе большевиков, прежде всего Лациса, от всей остальной работы. О том, что в планы стоящих за спиной Блюмкина противников Брестского мира входило убийство, Блюмкин мог не знать до вечера 4 июля, причем его заявление о том, что он работал под непосредственным наблюдением Дзержинского и Лациса, при консультациях с Караханом и Уншлихтом, лишний раз убеждает, что к убийству Мирбаха мог быть причастен кто-то из большевиков.

После убийства Мирбаха Дзержинский попробовал снять с ВЧК ответственность за смерть германского посла. Он утверждал, что в самом начале июля (непонятно, когда именно) Блюмкин был отстранен от ведения дела Роберта Мирбаха. Основанием для отстранения Блюмкина Дзержинский назвал жалобу на произвол Блюмкина, с которой пришли к Дзержинскому за несколько дней до убийства посла поэт О. Э. Мандельштам и Л. М. Рейснер (жена Раскольникова). Впрочем, эту часть показаний Дзержинский начал с неточности. Для придания веса разговору о произволе Блюмкина Дзержинский представил все так, будто с жалобой приходил сам нарком Раскольников, а не его жена. Между тем, Раскольников только устраивал встречу Мандельштама и Рейсер[39]

[Закрыть].

Дзержинский показал, что примерно за неделю до покушения им от Раскольникова и Мандельштама были получены сведения о злоупотреблении Блюмкиным властью – возможностью подписывать смертные приговоры. Когда услышавший об этом Мандельштам «запротестовал, Блюмкин стал ему угрожать». Сразу же после разговора с Мандельштамом и Рейснер Дзержинский на собрании в ВЧК предложил, дескать, отдел контрразведки распустить, а «Блюмкина пока оставить без должности», до получения объяснений от ЦК ПЛСР[40]

[Закрыть].

На снятие Блюмкина с работы указывал также Лацис, подчеркивавший (правда уже после убийства Мирбаха), что «особенно недолюбливал» Блюмкина «и после первых жалоб на него со стороны сотрудников решил его от работы удалить». За неделю до 6 июля, показывал Лацис, Блюмкин в отделе уже не числился, «ибо отделение было расформировано по постановлению Комиссии, а Блюмкин оставлен без определенных занятий», причем в протоколах заседаний президиума ВЧК должна была быть о том соответствующая запись[41]

[Закрыть]. Тем не менее в показаниях Лациса Блюмкин назван «заведующим секретным отделом», а не «бывшим заведующим». Выписки из протоколов об исключении Блюмкина «Красная книга ВЧК» не опубликовала, а, наоборот, взяла Блюмкина под свою защиту: убрала из книги компрометирующий лично Блюмкина материал. В заметке «От редактора» указывалось, что показания Зайцева «вовсе не поместили» ввиду того, что «свидетель говорит исключительно о личности Якова Блюмкина, причем факты, компрометирующие личность Блюмкина, проверке не поддаются», а «несколько строк из показаний Ф. Э. Дзержинского» опущены, так как передают «рассказы третьих лиц о том же Блюмкине, также не поддающиеся проверке»[42]

[Закрыть]. Большевикам важно было представить Блюмкина (с 1920 года – коммуниста) не анархистом-авантюристом, а дисциплинированным членом левоэсеровской партии, совершившим террористический акт по постановлению ЦК ПЛСР.

Расформирование за несколько дней до убийства Мирбаха отдела «немецкого шпионажа» не может казаться случайным. Похоже, что речь шла о простой формальности: Блюмкин выполнял ту же работу, что и раньше. 6 июля в 11 часов утра он получил у Лациса из сейфа дело Роберта Мирбаха[43]

[Закрыть], чего, конечно же, никак не могло бы произойти, если бы Блюмкин был отстранен от работы. Скорее права Н. Я. Мандельштам, вспоминающая, что жалоба Мандельштама «на террористические замашки Блюмкина» была оставлена без внимания. «Если бы тогда Блюмкиным заинтересовались, – продолжает она, – знаменитое убийство германского посла могло бы сорваться, но этого не случилось: Блюмкин осуществил свои планы без малейшей помехи»[44]

[Закрыть].

Блюмкиным не заинтересовались, так как это было не в интересах Дзержинского. Последний, видимо, знал о готовившемся покушении на Мирбаха уже потому, что дважды об этом извещало его германское посольство. Так, примерно в середине июня представители германского посольства сообщили Карахану и через него Дзержинскому «о готовящемся покушении на жизнь членов германского посольства». Дело было передано для расследования Я. X. Петерсу и Лацису. «Я был уверен, – показал позднее Дзержинский, – что членам германского посольства кто-то умышленно дает ложные сведения для шантажирования их или для других более сложных целей». 28 июня Карахан передал Дзержинскому «новый материал, полученный им от германского посольства, о готовящихся заговорах». Дзержинского, однако, заинтересовали не заговорщики, а имена информаторов германского посольства; и председатель ВЧК сказал германским дипломатам, что, не зная имен информаторов, не сможет помочь посольству в разоблачении готовящихся заговоров. Рицлер после этого стал считать, что Дзержинский смотрит «сквозь пальцы на заговоры, направленные непосредственно против безопасности членов германского посольства». Но поскольку Дзержинскому было важно узнать «об источнике сведений о готовящихся покушениях» (т. е. об источнике утечки информации), он через Карахана договорился о личной встрече с Рицлером и Мюллером. Во время состоявшегося разговора Рицлер указал Дзержинскому, что «денег дающие ему сведения лица от него не получают» и информаторам своим он поэтому доверяет. Дзержинский возразил, что «могут быть политические мотивы» и что «здесь какая-то интрига», имеющая целью помешать ему найти «настоящих заговорщиков, о существовании которых, на основании всех имеющихся» данных он не сомневался. «Я опасался покушений на жизнь гр. Мирбаха», показал Дзержинский, но «недоверие ко мне со стороны дающих мне материал связывало мне руки».

Поддавшись на уговоры Дзержинского, Рицлер назвал имя одного из осведомителей и устроил Дзержинскому встречу с другим. Первым информатором была «некая Бендерская». Вторым – В. И.. Гинч, с которым Дзержинский встретился в «Метрополе» в присутствии Рицлера и Мюллера примерно за два дня до покушения. Гинч где-то в начале июня (т. е. тогда, когда началось «дело Роберта Мирбаха») сообщил заведующему канцелярией германского посольства Вухерфенику, что на Мирбаха партией «Союз союзов» готовится покушение. Несколько раз затем он приходил в ВЧК, чтобы сообщить об этом, был даже в отряде Попова, «но его не хотели выслушивать». Рицлер, со своей стороны, получив от Гинча сведения о планируемом террористическом акте, сообщил об этом в НКИД, откуда информация была передана в ВЧК, где предупреждению опять не придали значения. Тогда Гинч вторично предупредил посольство, причем примерно за десять дней до покушения назвал конкретную дату террористического акта – между 5 и 6 июля, а во время встречи с Дзержинским в «Метрополе» открыто сказал ему, что в деле замешаны некоторые сотрудники ВЧК.

Дзержинский объявил все это провокацией и, покинув «Метрополь», через Карахана затребовал разрешения германского посольства на арест Бендерской и Гинча[45]

[Закрыть]. Немцы на это ничего не ответили, но в первой половине дня 6 июля, незадолго до убийства Мирбаха, Рицлер поехал в НКИД и просил Карахана предпринять что-нибудь, поскольку со всех сторон в посольство приходят слухи о предстоящем покушении на Мирбаха. Карахан указал, что сообщит обо всем в ВЧК.

Ряд косвенных улик говорит за то, что Дзержинский знал об акте, намеченном на 6 июля. Так, согласно показаниям Лациса, когда в 3.30 6 июля он, находясь в НКВД, услышал о покушении на посла и отправился в ВЧК, там уже знали, что Дзержинский «подозревает в убийстве Мирбаха Блюмкина». Дзержинского в ВЧК не было, он «отправился на место преступления», откуда Лациса вскоре запросили, закончено ли «дело Мирбаха, племянника посла, и у кого оно находится, ибо оно обнаружено на месте преступления». Только тут Лацис понял, что «покушение на Мирбаха произведено действительно Блюмкиным»[46]

[Закрыть]. Но Дзержинский каким-то образом знал об этом еще до поездки в посольство.

Из всего этого можно заключить, что Мирбах не был убит по постановлению ЦК ПЛСР. Вероятнее всего, имел место заговор, организованный теми или иными представителями левых партий (но не партиями, как таковыми). Если так, то очевидно участие в таком заговоре левых эсеров – Прошьяна и, может быть, Спиридоновой, и левых коммунистов – Дзержинского, позволившего состояться акту, или Бухарина, не отрицавшего участия в «заговоре против Ленина» на процессе 1938 года[47]

[Закрыть], хотя никаких конкретных доказательств участия Бухарина в подготовке покушения нет.

Однако кто бы ни стоял за заговором с целью убийства Мирбаха, террористический акт не был сигналом к «антисоветскому мятежу» и не был осуществлен с целью свержения большевистского правительства. Вероятнее всего, заговор не был направлен и лично против Ленина (хотя, по крайней мере, один историк выдвинул именно такую гипотезу)[48]

[Закрыть]. Выстрелы в германского посла были выстрелами в правительство германской империи. И, как показали дальнейшие события, Совнарком от убийства Мирбаха только выиграл: после 6 июля германское влияние на советскую политику безусловно ослабло.

В самом большом выигрыше от убийства Мирбаха оказался Ленин. О готовившемся акте он, скорее всего, не знал. Никаких, даже косвенных, указаний на его причастность к покушению нет[49]

[Закрыть]. Но удивительно, что большевики оказались куда лучше подготовлены к этому неожиданному происшествию, чем сами левые эсеры, которые, по заявлению большевиков, этот террористический акт готовили. Так или иначе, с момента первого сообщения о покушении на Мирбаха роль Ленина в разгроме ПЛСР была однозначна: он решил использовать убийство Мирбаха и покончить с партией левых эсеров. Сотрудник советского полпредства в Берлине Соломон рассказывает по этому поводу, как вернувшийся в Германию из Москвы вскоре после июльских событий Л. Б. Красин «с глубоким отвращением» сообщил ему, что «такого глубокого и жестокого цинизма» он в Ленине «не подозревал». 6 июля, рассказывая Красину о том, как он предполагает выкрутиться из кризиса, созданного убийством Мирбаха, Ленин «с улыбочкой, заметьте, с улыбочкой» прибавил: «Мы произведем среди товарищей [левых ] эсеров внутренний заем [...] и таким образом и невинность соблюдем, и капитал приобретем». Соломон пишет далее, что «в этот свой приезд Красин неоднократно в разговорах» с ним, «точно не имея сил отделаться от тяжелого кошмарного впечатления, возвращался к этому вопросу и несколько раз повторял» ему «слова Ленина». К этой теме Красин в беседах с Соломоном возвращался и позже[50]

[Закрыть].

Как справедливо указывает историк Д. Кармайкл, «внутренним займом» было «обвинение простодушных левых эсеров в убийстве Мирбаха»[51]

[Закрыть]. Но свидетельство Соломона отнюдь не единственное. Вот что пишет в своих воспоминаниях Айно Куусинен (жена Отто Куусинена):

«На самом деле [левые ] эсеры не были виновны. Когда я однажды вернулась домой, Отто был у себя в кабинете с высоким бородатым молодым человеком, который был представлен мне как товарищ Сафир. После того, как он ушел, Отто сообщил мне, что я только что видела убийцу графа Мирбаха, настоящее имя которого – Блюмкин. Он был сотрудником ЧК и вот-вот собирался ехать за границу с важным поручением от Коминтерна. Когда я заметила, что Мирбах был убит [левыми] эсерами, Отто разразился громким смехом. Несомненно, убийство было только поводом для того, чтобы убрать [левых] эсеров с пути, поскольку они были самыми серьезными оппонентами Ленина»[52]

[Закрыть]. Помимо подготовки убийства Мирбаха, кто бы за ним ни стоял, в Москве в начале июля, видимо, готовилась еще одна конфронтация: партия большевиков намеревалась столкнуться на предстоящем съезде Советов с конкурирующей партией левых эсеров и разгромить ее. О подготовке большевиками разрыва с левыми эсерами и о планируемом разгроме в мемуарной и исторической литературе писалось довольно часто, иногда с оговоркой, что речь шла не о превентивном ударе по ПЛСР, а о подготовке к подавлению антиправительственного восстания, которое готовилось кем-то в Москве в те дни. Так, командующий московским военным округом Муралов, в распоряжении которого находился левоэсеровский «отряд особого назначения», некое подобие большевистской Красной гвардии, во второй половине июня получил от Ленина указание внимательно следить за отрядом. Вот как описывает Муралов свой диалог с Лениным:

– Что это у вас какой-то отряд левых эсеров, вы ему доверяете? Да, этот отряд хорош [...]

[...] На всякий случай следите 3 ним зорко.

И Муралов понял, что, возможно, «дело дойдет до вооруженного столкновения» с ПЛСР и «на всякий случай решил часто проверять» отряд «и постепенно заменять комсостав»[53]

[Закрыть].

С середины июня подготовка к разгрому ПЛСР под предлогом опасений контрреволюционного выступления велась фактически открыто. «Латышские полки были приведены в боевую готовность»; Вацетис 18 июня приказал «командиру 2-го полка держать полк в боевой готовности, а один батальон с пулеметами выделить в распоряжение военного комиссариата Москвы»[54]

[Закрыть]. Несколько позже в Москву с юга страны был переброшен 3-й полк латышской дивизии. «Знал ли кто-нибудь, что в Москве готовится восстание, и имелись ли об этом конкретные сведения?» – спрашивает в мемуарах Вацетис и отвечает: «Могу ответить совершенно утвердительно», что «о готовящемся восстании знали и имели об этом конкретные указания». Вацетис самолично доносил о том, «что в Москве готовится что-то неладное» комиссару латышской стрелковой дивизии К. А. Петерсону. Тот отнесся к сообщению Вацетиса «с некоторым недоверием, но через два дня (числа 3 или 4 июля)» сказал ему, что «ВЧК напала на след готовящегося восстания», но подробностей Вацетису не сообщил[55]

[Закрыть].

Об ожидаемом столкновении с левыми эсерами открыто говорил Зиновьев. Перед самым убийством Мирбаха на областном съезде большевиков и левых эсеров он предложил ввести левых эсеров в Совнарком и, в частности, назначить левого эсера Лапиера комиссаром путей сообщения. Когда в перерыве кто-то из большевиков подошел к Зиновьеву и с удивлением спросил, действительно ли тот намерен вводить в Совнарком левых эсеров, «хитро улыбаясь, Зиновьев увел спрашивающих в свой кабинет, сообщив под величайшим секретом, что у него имеются все сведения о готовящемся восстании левых эсеров, но что меры им уже приняты и он хочет только своим предложением усыпить бдительность левых эсеров»[56]

[Закрыть].

Даже до Блюмкина 4 июля дошли слухи о чем-то «неладном». В разговоре с «одним членом ЦК» он спросил, не готовит ли ЦК ПЛСР «акта партийной оппозиции», так как, по его словам, «вокруг подготовки убийства создалась непроницаемая обстановка», усугублявшаяся столкновениями между большевиками и эсерами на Пятом съезде Советов. Блюмкин, видимо, имел в виду резкую речь Троцкого, повергшую левых эсеров в панику. По воспоминаниям Саблина, во время перерыва, устроенного после внеочередного заявления Троцкого, Камков сообщил ему «о возможности ареста ЦК ПЛСР и даже фракции в связи с возможным обострением отношений с большевиками на этом вечернем заседании»[57]

[Закрыть]. Таким образом, уже 5 июля ЦК левых эсеров начал сознавать, что большевики расправятся с активом их партии во время Съезда.

О накале отношений между двумя партиями много пишет Свердлова, утверждая, однако, что о предстоящем «восстании» большевики не догадывались и «не имели достоверных фактов о преступных замыслах левых эсеров, ничего не знали о готовящейся авантюре». Но чем ближе к Пятому съезду, продолжает Свердлова, «тем больше усиливалась у Ленина, Свердлова, Дзержинского и других большевиков настороженность в отношении левых эсеров, тем пристальней они наблюдали за их подозрительными действиями». Правда, Свердлова приводит лишь один пример таких «подозрительных» действий. Оказывается, ПЛСР «пыталась выставить в Большом театре на время съезда свою охрану», и та настойчивость, с которой они этого требовали, насторожила Свердлова, «руководившего практической подготовкой съезда». Свердлов «согласился предоставить им возможность участвовать в охране Большого театра, но одновременно дал указание» большевистской охране съезда «принять необходимые меры предосторожности»[58]

[Закрыть].