Текст книги "Евгений Чудаков"

Автор книги: Юрий Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

Чудакова поразило положение английских женщин, вернее, даже не само положение, а то, какому количеству правил, зачастую нелепых, обязаны следовать женщины, чтобы пользоваться уважением в обществе. Новые знакомые ввели Евгения в круг лондонской интеллигенции. Особенно часто он стал бывать в доме одного журналиста – мистера Чесэма. Хозяин дома писал на научно-технические темы и сотрудничал в нескольких крупных газетах. Его жена, молодая красивая дама, тоже журналистка, основное внимание уделяла политике. Чета радушно принимала многих незаурядных людей, порядки в доме были весьма демократичные.

Чудакова восхищали ум, осведомленность, эрудированность миссис Чесэм. Она не только поддерживала, но и интересно, компетентно вела разговор о промышленной революции, международной политике, экономике. Так происходило в узком кругу знакомых. Каково же было удивление Чудакова, когда на званом обеде в этом же доме он увидел хозяйку в совсем иной роли. Она занималась лишь столом да пустыми разговорами с женами гостей о модах и о погоде. В завязавшуюся между мужчинами беседу о ближайшем будущем Европы, о грядущих экономических и социальных потрясениях миссис Чесэм не вставила ни слова. «Неприлично леди держаться наравне с джентльменами», – объяснили потом Евгению.

И в то же время на лондонских улицах дамы, сознательно идущие на конфликт с обществом, могли безнаказанно проделывать такое, за что в России или в Германии их немедленно бы отправили в полицию. Выступавшие в Гайд-парке суфражистки были наиболее безобидными.

Всю осень 1916 года погода в Лондоне, словно стараясь опровергнуть вековые представления, стояла ясная. Днем это радовало, но ночью несло лондонцам беды, которых раньше не знал ни один город мира – в светлые осенние ночи германский воздушный флот устраивал регулярные бомбардировки британской столицы.

Бомбы сбрасывались с дирижаблей. Жители вскакивали с постелей, разбуженные воем заводских гудков, предвещающих налет. Обычно в таких случаях Евгений, вместо того чтобы отправиться в укрытие, забирался вместе с кем-нибудь из соседей на крышу пансиона и наблюдал за волнующей, жуткой, фантастической картиной.

В вышине, где раньше плавали лишь облака да птпцы, раздавался шум моторов, зловеще скользили темные тени, на мгновения раздвигаемые слабыми всполохами света – это открывались бомбовые люки. То там, то здесь в городе взрывы вызывали пожары. Навстречу смертоносным теням вспыхивали лучи прожекторов, неслись пули и снаряды.

Время от времени в небесах, словно апокалиптические знамения, загорались гигантские костры – зажигательные снаряды попадали во вражеский дирижабль, и водород, наполнявший его, воспламенялся. Смысл происходящего – молодой инженер хорошо понимал это – выходил далеко за рамки обычного военного сражения. На глазах людей разворачивались фрагменты войны нового типа – тотальной войны машин. Творилось первое грандиозное действо одной из драм двадцатого века.

История дирижаблей… Расцвет и закат технической идеи, осчастливившей некоторых и принесшей несчастье многим. Первые дирижабли появились почти одновременио с самолетами. Одним из создателей дирижабля был отставной немецкий генерал граф Фердинанд фон Цепеллин. Он организовал компанию по строительству дирижаблей, когда ему уже перевалило за шестьдесят, и в 1900 году поднял в воздух свой первый исполинский корабль над: озером Констанца. К 1910 году дирижабли Цепеллина, которые стали называться по имени их создателя, летали уже над всей Европой. Были организованы первые коммерческие воздушные линии. Заплатив каждый по 50 фунтов, двадцать пассажиров, летя со скоростью 80 километров в час, могли наслаждаться отдыхом в комфортабельных салонах цепеллинов и созерцать землю с высоты нескольких сот метров.

К 1914 году дирижабли налетали в общей сложности свыше 250 тысяч километров и перевезли около 10 тысяч пассажиров. А самолеты еще оставались аттракционом, к тому же весьма опасным. Когда началась война, старый Цепеллин пережил настоящую радость. Втайне он задумывал свои корабли именно для военного применения.

Открывалась колоссальная возможность испытать свое детище в боях, войти в историю создания оружия.

Ночью 19 января 1915 года отряд дирижаблей-бомбардировщиков, руководимый ближайшим единомышленником Цепеллина капитаном Отто Штрассером, совершил первый налет на Лондон. Было сброшено несколько десятков бомб и убито четыре человека. Все дирижабли вернулись на базу невредимыми. Цепеллин и Штрассер воодушевились и принялись за разработку планов тотальной воздушной войны с противником на его территории.

Но промелькнуло несколько недель, и английское командование пришло в себя. Стали создавать войска, подобных которым не было в истории войн, – войска противовоздушной обороны. В них включили прожектористов, артиллеристов, пулеметчиков. Подготовили самолеты-истребители для ночных боев с дирижаблями. И цепеллины начали гореть.

С каждым налетом потери немцев увеличивались. Судьба предоставила возможность Евгению Чудакову наблюдатъ решающие сцены борьбы англичан с врагом. В 1916 году налеты на Лондон становились все более редкими. В одном из них погиб Штрассер. Из шестидесяти восьми построенных Цепеллином дирижаблей к концу войны осталось только семь. Их еще пытались использовать, пробовали строить и новые, учтя слабые места конструкций, обнаруженные войной. Но, как мамонты, эти грандиозные технические сооружения, не выдержав конкуренции с другими видами техники в жестоких военных условиях, были обречены. В тридцатых годах строительство дирижаблей было прекращено.

Зимой 1916/17 года на смену регулярным воздушным налетам пришли к лондонцам иные военные невзгоды. Стало плохо с продовольствием, с топливом. Скудное питание Евгений переносил легко, студенческая жизнь приучила его к столу более чем скромному. Труднее было смириться с холодом. В насыщенном морской влагой воздухе он пронизывал до костей. Появились и пресловутые туманы, обволакивающие словно холодной мокрой ватой. Близкие к нулю температуры переносились в Лондоне трудней, чем веселые московские морозы. В пансионе, где жил Евгений, верхний этаж не отапливался. По вечерам приходилось залезать в постель, как в снежный сугроб, долго корчиться и вертеться, чтобы согреть на ночь толстую перину.

Утром в кувшинах с водой, которую приносили для умывания, позванивали льдинки.

Весна наступила внезапно. Евгений так был занят работой, так утомлен бытовыми трудностями, что заметил приход весны только в апреле, когда зазеленел мох в щелях мощенных булыжником лондонских мостовых и голуби засуетились под черепичными крышами.

В душе Евгения произошла какая-то перемена. Матери он писал, что с работой справляется вполне, что удалось познакомиться с производством на передовых промышленных предприятиях Англии, что с жильем и одеждой все в порядке. Но чувствовались в строчках письма грусть, тоска, одиночество человека, впервые оказавшегося далеко от родных краев, среди незнакомых людей, чужих обычаев. Он вполне овладел языком, привык к новому образу жизни, у него появились свободные деньги и время, но не было сердечной обстановки, в которой прошла вся его предыдущая жизнь. В Сергиевском ее создавала мать, в Богородицке и в Москве – студенческая компания, в Орле – семья Михаила Михайловича. И вскоре произошло то, что обычно происходит в подобных случаях. Евгений влюбился.

Она училась в женском колледже, расположенном неподалеку от пансиона, где жил Евгений. Он встречался с ней почти ежедневно, отправляясь на работу, но заговорить не мог, так как одна из строгих моральных норм воспрещала приличным англичанкам общаться с мужчиной до тех пор, пока он ей не будет представлен кем-либо из знакомых. На помощь Евгению пришли его соседи англичане, один из которых заметил его увлечение. Сообща они уговорили хозяйку пансиона представить Евгения ее знакомым, жившим рядом. Те через неделю представили его своим знакомым. И так далее, пока через пять-шесть звеньев цепочка не дотянулась до родителей очаровательной англичанки.

Ее звали Мэгги, ей было девятнадцать лет, она знала помимо английского французский и испанский, умела играть в теннис и прекрасно плавала брассом. Таких девушек в России Евгению не доводилось встречать. Мэгги тоже был симпатичен молодой русский, более романтичный и проницательный, чем многие ее поклонники. Особое впечатление произвела на девушку способность нового знакомого рассказывать удивительно интересно о том, что до того казалось ей скучным или малозначащим.

Русский умел целые детективные истории сочинять про изобретения и изобретателей. Просто и занимательно объяснял он, почему работает бензиновый мотор или летает аэроплан. А когда он начинал рассказывать, какие машины появятся через двадцать – тридцать лет, какие возможности они дадут людям, у Мэгги просто дух захватывало. И на отца девушки ее новый приятель произвел хорошее впечатление доскональным знанием известных марок автомобилей, их технических качеств и деятельности британских автомобильных заводов.

Кое-что новое поведала Евгению и Мэгги, когда по прошествии нескольких месяцев их дружба стала более близкой. Оказывается, встречаясь с Чудаковым на улице еще до их знакомства, она принимала его за американского фермера, приехавшего в Лондон сбывать свою продукцию, по тому, как он держался и одевался. Конечно, Евгений уже распрощался с усами и косоворотками, но его цветные пиджаки и яркие галстуки, активная жестикуляция, привычка ходить вприпрыжку, как утверждала Мэгги, вредили его престижу. Евгений поверил ей, как умеет верить специалист в одном деле специалисту в другом. Вскоре его гардероб и манеры значительно изменились. Под влиянием своей подруги он приобрел тот классически джентльменский облик, которому не изменил впоследствии до конца жизни.

На исходе лета Евгений сказал Мэгги, что был бы очень рад, если бы она согласилась пройти с ним рядом всю жизнь.

Мэгги ответила, что должна посоветоваться с родителями. Евгений написал матери, рассказав о своих намерениях.

В ожидании ответов он с головой погрузился в работу. Благо началась осень, в отличие от осени 1916-го, серая и дождливая, летние соблазны исчезли. Теперь, после года работы в Лондоне, Евгений другими глазами смотрел на апглийские автомобили и на всю английскую промышленность. Он видел в них многие недостатки, несовершенства. Взять тот же «роллс-ройс» – неоправданно тяжел, трудно управляем на поворотах. Двигатели «роллс-ройса» – действительно, надежные и бесшумные – могли бы иметь гораздо большую мощность. А отдельные детали, такие, как, например, свечи зажигания, не нуждались бы в страховочном резервировании, если бы были сконструированы на основании серьезных научных исследований, на основе понимания тех процессов, которые происходят в цилиндрах двигателя за тысячные доли секунды.

Именно слабость научной базы была особенностью развития британского автомобилестроения в те годы. На живых примерах Чудаков наблюдал, как без научных исследований не удается добиться серьезного прогресса в развитии конструкции автомобиля, в устранении многих его погрешностей. Даже при такой развитой промышленной базе, как английская. Замечая эти недостатки, молодой инженер стал в свободное время размышлять над тем, как построить исследования, направленные на их устранение. Делал некоторые предварительные расчеты, проводил несложные опыты в скудно оборудованных заводских лабораториях.

Между тем от родителей Мэгги пришло приглашение посетить их для серьезной беседы. Евгений готовился к визиту тщательно, ожидая всякого. Но разговор получился простой. Предложив молодому человеку чай с ромом и домашние кексы, глава семейства, подчеркивая свою демократичность и отсутствие предрассудков, заявил, что он в принципе «не возражает против того, чтобы его малышка Мэгги стала миссис Чудаковой». Однако будущее дочери, заявил отец, весьма заботит его. Поэтому согласие на брак он сможет дать не раньше, чем молодой человек станет зарабатывать столько же, сколько зарабатывал он сам, когда решился сделать предложение своей невесте, теперешней супруге. По папиным подсчетам, эта сумма была вдвое больше жалованья инженера Чудакова.

Вскоре пришло письмо из России. Мать писала: «Ты у меня, Женечка, младшенький, но самый умненький. Я не знаю этих англичанок, но верю в твое благоразумие. Поступай, как считаешь нужным. Твоя мама тебе всегда поможет». А как? Переубедить родителей Мэгги Павла Ивановна не могла. Евгению предстояло в одиночку думать над тем, как выиграть эту партию. Судьба дала ему на это слишком мало времени.

Из России пришло известие об Октябрьской революции. Англичане приняли его по-разному. Одни – восторженно, другие – враждебно. Большинство – настороженно. Когда же правительство молодой Советской республики объявило о выходе из войны, о национализации важнейших отраслей хозяйства, враждебное отношение к русской революции стало господствующим в лондонском обществе. Чего только не писала в то время английская буржуазная печать!

«…Большевики топят в крови ростки цивилизации, только начавшие появляться на бескрайних снежных просторах России…»

«…Господин Ленин и группа его сподвижников, людей весьма сомнительной репутации, приняли меры, ведущие к полному развалу экономики империи…»

«…Наш корреспондент сообщил из древнего русского города Саратова, что богослужения в церквах запрещены. Помещения храмов используются как пункты обобществления крупного рогатого скота, домашней птицы и женщин…»

Решение Чудакова немедленно возвратиться в Россию было воспринято его знакомыми англичанами с удивлением, переходящим в ужас. В Земском союзе, куда он явился за расчетом, его пытались отговорить и соотечественники. Советовали переждать несколько месяцев, издалека присмотреться к событиям, происходящим на родине. Но Евгений словно не слышал их доводов. «До-мой, до-мой, ско-рей, ско-рей», – выстукивало сердце. Всем своим существом он чувствовал потребность вернуться туда, где вырос и выучился, где были его родные и друзья и где происходили сейчас удивительные, грозные, многообещающие события.

Рассчитавшись в Земском союзе, Чудаков поспешил в русское посольство, чтобы получить необходимые для возвращения документы. Но здесь его ждал неприятный сюрприз. Посольство Временного правительства перестало существовать. Только не имеющий никаких полномочий делопроизводитель продолжал приходить ежедневно в посольское здание. Он бродил по пустым комнатам, хотя никто уже не платил ему жалованья. Ничего толкового посоветовать Чудакову этот странный человек не мог. Скрепя сердце Евгений был вынужден остаться в Лондоне в ожидании перемен к лучшему.

Это время он попытался использовать для того, чтобы добиться решающих сдвигов в своих отношениях с Мэгги. Целые вечера он проводил с ней, рассказывая о России, о Пугачеве и Герцене, о Пушкине и Островском. Отталкиваясь от тех немногих доброжелательных отзывов о русской революции, которые ему удавалось отыскать в газетах, он рисовал перед девушкой картину великих социальных перемен, открывающих дорогу к счастью всему человечеству.

Евгений предложил молодой англичанке ехать в Россию вместе с ним. Тех нескольких сот фунтов, которые ему удалось скопить за последние месяцы, должно было хватить на билеты и на первое время жизни на родине. Мэгги колебалась. С одной стороны, симпатия к русскому и кровь предков – мореплавателей-авантюристов подталкивали девушку на осуществление рискованной затеи. С другой – трезвый рационализм буржуазки, зависимость от родителей удерживали на месте.

Родителям Мэгги не было известно о планах молодых людей. Мистеру Чесэму хватило для возмущений решения Евгения о немедленном возвращении, которое глава семейства считал «в высшей степени неосмотрительным». Гораздо разумнее, говорил он, поработать еще несколько лет в Англии. Испытывая искренние симпатии к сдержанному, энергичному русскому инженеру, он предлагал помощь в устройстве на работу, «достойную образования и квалификации мистера Чудакова».

Так продолжалось несколько месяцев, пока вдруг однажды, подойдя, как обычно, на всякий случай к пустому зданию русского посольства, Евгений не увидал на дверях небольшое, напечатанное на русском и английском языках объявление. В нем сообщалось, что в Лондоне открыто представительство Российской Советской Республики и приводился адрес. Окрыленный, Чудаков поспешил по указанному адресу. Его приняли. Узнав, что отличник Московского технического училища инженер-автомобилист горит желанием вернуться на родину, обещали оформить документы, как можно скорее.

Через две недели в кармане у Евгения лежал дипломатический паспорт, предусмотрительно выданный ему сотрудниками представительства, дабы оградить от возможных осложнений по пути в Россию. За два часа были уложены чемоданы. Оставалось только решить вопрос с Мэгги.

Евгений подкараулил ее по дороге из колледжа, показал паспорт и сказал, что ждать дольше невозможно. Что он любит ее и зовет туда, где сейчас решаются судьбы человечества. Несколько ошарашенная столь крутым ускорением событий, Мэгги, однако, приняла неожиданное известие с самообладанием теннисистки, берущей резко закрученный мяч. Молодые люди договорились, что девушка тайно разузнает через своих знакомых, на каком пароходе лучше ехать, а Евгений, взяв заранее билеты, будет ждать ее прямо у трапа, чтобы она смогла выскользнуть из дома незаметно.

Первый этап приключения осуществился по плану. Мэгги сообщила Евгению название небольшого полугрузового парохода, который шел не в Россию, а в нейтральную теперь Финляндию, следовательно, давал возможность надеяться на большую безопасность плавания. Кроме того, она, несмотря на возражения Евгения, вручила ему все свои сбережения – на покупку билетов и дорожные расходы.

В назначенный день и час, незадолго до отплытия парохода, Евгений, предусмотрительно погрузив багаж, ожидал приезда Мэгги. Прошло пятнадцать, тридцать минут после намеченного срока, но девушка не появлялась. Раздался гудок парохода, матросы начали поднимать трап. Евгений едва успел взбежать на борт. Он стоял на корме, словно не замечая снежной шрапнели, хлеставшей его в промозглых февральских сумерках. Прошло еще полчаса, пока в липкой мгле не растаял последний фонарь на пристани. Мэгги не появилась. Что произошло в тот печальный вечер, так и осталось загадкой для Евгения.

Вскоре пароходик вошел в Балтийское море, особенно бурное в это время. Посудину нещадно кидало с волны на волну. Пассажиры впали в уныние и один за другим, словно солдаты, пораженные газовой атакой, слегли на койки в приступе морской болезни. Через сутки, когда до берега оставалось несколько часов пути и, казалось, качка вывернула пассажиров наизнанку, пароходик вдруг остановился и бросил якорь. Швырять с волны на волну его стало еще сильнее.

Выяснилось, что капитану сообщили о появлении по курсу следования немецких подводных лодок. Не желая испытывать судьбу, он предпочел остановиться и переждать, пока лодки уйдут, соблазнившись более жирной добычей. Но испытание стоянкой в бушующем море показалось пассажирам более страшным. Они снарядили в капитанскую рубку делегацию, которая, добравшись до цели ползком, умоляла идти к берегу, несмотря ни на что.

Когда качка и страдания пассажиров достигли апогея, Чудаков позвонил стюарду из своей каюты, где одиноко располагался на двух местах. Евгений был бледен – то ли от качки, то ли оттого, что сутки почти ничего не ел. В эти часы он неотступно думал о Мэгги, изобретал один другого невероятнее планы встречи с ней. По-видимому, психический стресс послужил своеобразным иммунитетом к морской болезни. Евгений даже забыл, что такая болезнь существует. Он и не подозревал, что все остальные пассажиры корчатся в судорогах на своих койках.

– Принесите, пожалуйста, горячей воды, – сказал он появившемуся в дверях стюарду.

– Джентльмену плохо? – спросил тот, удивляясь, что горячей водой можно лечить морскую болезнь.

– Да, очень, – ответил Евгений, поднявшись и твердо ступая по танцевавшему под ним полу. – Тем не менее я должен побриться.

Стюард бросил на Чудакова восхищенный взгляд, выполнил просьбу и распространил среди команды известие о том, что у них на борту русский морской офицер, который с тайным заданием адмиралтейства возвращается в Россию. Евгений узнал об этом уже на берегу, когда капитан, прощаясь с ним подчеркнуто уважительно, назвал его «господин лейтенант». Очевидно, шведская гимнастика и английские манеры сообщили облику молодого русского инженера некий офицерский лоск в лучшем смысле этого понятия.

В Финляндии Евгению не пришлось долго горевать об утраченной любви. Проблемы жестокие, как январские морозы, и неотвратимые, как снежная лавина, навалились на него со всех сторон. Железнодорожное сообщение с Россией было нарушено. Добираться домой предстояло в санях. Драповое пальто, шляпа и элегантные полуботинки Евгения, вполне соответствующие лондонским стандартам хорошего тона, выглядели совершенно нелепо в снежных просторах Севера и совсем не защищали от морозов. А тулуп, валенки и теплую шапку отыскать в напуганной войной и революцией Финляндии было совсем не просто. К тому же экономическая неразбериха разрушила систему цен, и тех денег, которые были у Евгения, могло не хватить даже до границы.

Но отступать было некуда, ждать в Хельсинки нечего. С отвагой отчаяния Евгений устремился в путь. Дорога от финской столицы до границы с Россией поездом в нормальной обстановке занимала полдня. Зимой 1918 года на преодоление этого расстояния у Чудакова ушло три недели. При всем том он опередил многих своих попутчиков и в каждом остановочном пункте на два-три дня опережал собственный багаж, который все же, благодаря легендарной финской аккуратности, регулярно нагонял его и на границу прибыл в полной сохранности.

Сам «мистер Чудаков» оказался на границе в несколько преображенном по сравнению с отбытием из Лондона виде. На нем были огромные валенки, в которые он забрался вместе с ботинками, и тесненький, очевидно, детский, тулупчик, выменянный в дороге по случаю. Не это, однако, поразило встретивших его на границе соотечественников. Гораздо более они удивились тому, что молодой человек, одетый в такой клоунский наряд, был идеально выбрит, и ногти на его руках были аккуратно подстрижены. Чуть было не приняли за шпиона, переодевшегося скоморохом, но выручил дипломатический паспорт.

Наконец все формальности закончены, и Чудаков после полуторагодового отсутствия снова в России. Проблема передвижения упрощается, хотя транспортные средства не становятся более комфортабельными. В нетопленом вагоне с выбитыми стеклами, плотно набитом людьми самого разного обличия, Евгений добирается до Москвы. И всего-то с двумя пересадками, лишившись одного из чемоданов, украденного где-то под Тверью, к счастью, не того, который набит технической литературой и заметками, сделанными в Англии!

Москва встречает путешественника неласково. Дома не отапливаются, трамваи не ходят, хлеб выдается по карточкам – двести граммов в день. Но тепла человеческого общения, которого так не хватало в Лондоне, здесь в избытке.

Прежде всего Евгений едет к старшей сестре Маше. Мать писала ему в Англию, что Маша в Москве, работает врачом железнодорожной больницы в Басманном переулке. Сестра рада Евгению безмерно, везет его к себе, целый вечер без устали рассказывает о доме, о последних событиях в стране. Сокрушается, замечая, как он похудел, но отдает должное усвоенному им английскому стилю.

На следующий день Чудаков навещает свою старую хозяйку, предполагая, что она, по-видимому, забыла бывшего студента-квартиранта. Но, оказывается, она его прекрасно помнит, и воспоминания эти добрые. Ему снова – и совсем недорого – предлагают прежнюю комнату в Токмаковом переулке.

Следующий визит в Техническое училище. Он вызывает особое волнение в душе. Ведь английские газеты писали, будто новые власти закрыли в России все высшие учебные заведения, студентов мобилизовали в армию, а профессоров – на принудительные работы. Вот и училище. В его широко распахнутые двери входят люди. Только вывеска изменилась. Слово «императорское» исчезло из названия и добавилось слово «высшее» – Московское высшее техническое училище (МВТУ).

С трепетом поднимается Чудаков по лестнице альма матер. Студенты уступают ему дорогу, принимая за иностранца. На третьем этаже, там же, где и раньше, – кафедра «Двигатели внутреннего сгорания». Евгений распахивает двери и попадает в крепкие дружеские объятия. Заведующим кафедрой назначен молодой преподаватель, давний знакомый Николай Романович Брилинг. Здесь же старый приятель Владимир Кленов. В училище по-прежнему преподает Жуковский. Почти все активисты авиационного кружка – Туполев, Стечкин, Архангельский, Микулин – тоже работают тут. Значит, врали английские газеты. Новая власть, судя по всему, поддерживает науку и заботится о высшей школе. Жизнь продолжается!

Вскоре Чудаков получил место преподавателя на кафедре Брилинга и сразу же включился в работу. Но через некоторое время он почувствовал, что она не удовлетворяет его. Кругом такое творилось! Перекраивались вековые границы, рушился старый экономический уклад, трещали традиционные социальные отношения. Требовало коренного переустройства и российское машиностроение. Наконец-то, через десятки лет после начала мировой промышленной революции, благоприятные условия для этого появились и в России.

Вместе с ММ-младшим, теперь Михаилом Михайловичем Хрущевым, который под влиянием отца из машиностроителя широкого профиля превратился все-таки в автомобилестроителя, Чудаков стал размышлять, как можно применить в решении актуальных хозяйственных задач молодой Советской Республики знания и опыт, полученные в Англии? Как осуществить давно вынашиваемые планы научной разработки основных вопросов автостроения?