Текст книги "Ставка на совесть"
Автор книги: Юрий Пронякин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)
– А где женился?
– В Германии.
– На немке?
– Зачем же… Там было немало наших девушек: работали в частях, в учреждениях военной администрации.
– Кем была твоя жена?
– Машинисткой в штабе полка. А я командовал ротой.
– Она сейчас работает?
– Нет. Не с кем детей оставить.
– Я бы так не смогла… без работы.
– Видимо, у тебя другое положение.
– У нас домашнее хозяйство ведет свекровь. Мы живем в ее квартире.
– У меня нет ни того, ни другого.
– Это же так трудно…
– Разве я один такой?
– Да, правда…
Марина опять о чем-то задумалась. Владимир налил в бокалы вина:
– За тебя, за твое счастье. – И залпом выпил.
Марина пить не стала. Владимир спросил:
– А ты почему?
Не ответив, Марина положила свою ладонь на его руку и проникновенно сказала:
– Володя, ты беспокоишься за раненого? Я вижу… Он будет жить, поверь… Если из-за этого у тебя неприятности, передай Шляхтину – мне муж рассказывал, что это за человек, – все будет хорошо, все…
Непрочный хмель мгновенно покинул Владимира. Он был поражен. И не столько тем, как верно Марина угадала его состояние – хотя он был уверен, что сейчас им владеют лишь чувства, вызванные нежданной встречей с Мариной, – сколько ее искренней участливостью и желанием утешить его. Как ему нужны были в эти трудные дни, полные мучительных раздумий, объяснений с начальством, сердечные слова участия! И он услышал их. От человека, который некогда дал ему короткое счастье и вынудил долго страдать.
Владимир порывисто наклонился и поцеловал Марине руку.
4
В лагерь Владимир возвращался последним рейсовым автобусом. Мощный комфортабельный «икарус-люкс», ревя, мчался по асфальтовому шоссе. Владимир смотрел в окно, но ничего, кроме отражения своего лица в черном стекле, не видел. Лицо было устало-отрешенное.
Впереди Владимира сидели парень с девушкой. Склонив друг к другу головы, они умиротворенно дремали под убаюкивающий гул мотора. Владимир позавидовал их молодости, их любви. Ведь он и его ровесники повзрослели слишком рано, не довелось им изведать в полной мера счастья юности. А многие лишились не только этого – жизни. Война всему виной… Но война сблизила их с Мариной. Оба тогда носили курсантские погоны. И хоть виделись редко, урывками, все равно были счастливы и думали, что так будет всегда. Однако война же и разлучила их. А как повернулась бы их жизнь, встреться они после победы? Ты сожалеешь, что случилось иначе, Владимир? К черту сожаления! Если только вздыхать по прошлому, для чего тогда жить? А у тебя работа, которую ты любишь. У тебя жена и дети. Ты не мыслишь своей жизни без Лиды, без Димки, без Маришки. Они для тебя самые дорогие, они – частица самого тебя. И все-таки тебе почему-то грустно сейчас. Ощущение такое, будто что-то в жизни сделал не так, прошел мимо чего-то, а вернуться, поправить уже нельзя… Может быть, это просто от усталости, от того, что тебе пришлось много пережить за последние дни? Или тебя беспокоит сознание того, что ты не так вел себя, встретившись с Мариной?
Шуршат по асфальту шины, мерно рокочет двигатель. Отбрасывая фарами темноту, автобус несется в ночь. Прохладный ветер врывается в салон и ласково щекочет Владимиру лицо. Владимир закрывает глаза, и кажется ему, что это Марина опять притрагивается к нему своими нежными пальцами.
Марина! Марина!..
VII. ДЕЛО РЯДОВОГО СУТОРМИНА
1
Расследовать чрезвычайное происшествие, случившееся на тактическом учении с боевой стрельбой в Н-ском мотострелковом полку, было поручено следователю гарнизонной военной прокуратуры капитану Ивину. Ознакомившись с поступившими материалами, Ивин на другой день отправился в лагерь. В автобусе он удобно устроился на своем излюбленном месте – у окна и, пока машина ехала по улицам утреннего города, разглядывал пассажиров. По их внешнему виду и манере держаться он пытался представить, кто они, эти люди, какие у них заботы.
Умение наблюдать Ивин начал вырабатывать в себе с первого курса военно-юридической академии, которую окончил всего два года назад. Со временем это вошло у него в привычку, и куда бы он ни направлялся, если, разумеется, делал это один, всегда присматривался и прислушивался к окружающим.
Было Ивину тридцать лет. Но круглое, без единой морщинки, усеянное веснушками лицо и пухло приподнятая верхняя губа придавали ему почти юношескую моложавость. Эта «особая примета» очень смущала следователя как «не соответствующая его служебному положению». Лишь глубоко сидящие внимательные глаза, пожалуй, выдавали истинный возраст Ивина.
Оглядев пассажиров и не найдя среди них ни одного, кто бы мог чем-то необычным заинтересовать его, Ивин отвернулся к окну. Автобус выехал уже за город. Раннее солнце насквозь просвечивало бегущую вдоль дороги кленовую посадку, весело вспыхивало в окнах хат, белевших среди яркой, влажной от росы зелени садов и огородов. За селом, то взбегая на пригорки, то съезжая в низины, тянулся клин ржи. Сизо-зеленая с лиловатым отсветом, она лениво волновалась под легким утренним ветерком, и по шелковистой поверхности поля проносились пятнистые переливчатые тени.
Автобус нагнал грузовик, в кузове которого впритык друг к другу сидели девчата в белых блузках и белых же косынках, похожие на огромный букет ромашки. Девушки задорно пели, а когда автобус поравнялся с ними, замахали руками и, смеясь, стали что-то кричать. Такие же белые блузки и платки виднелись на обширных темно-зеленых баштанах: сельский рабочий день уже начался.
Во всем, что из окна автобуса видел Ивин, ощущалось упоение жизнью: «Как хорошо, когда светит солнце, синеет небо, плодородит земля; как хорошо, когда люди радостны и не ведают горя!..» И конечно, никто из них – ни пассажиры автобуса, ни звонкоголосые девчата – не подозревает, что неподалеку отсюда случилось горе: один человек выстрелил в другого, размышлял Ивин. В глубине его души шевельнулся червячок тщеславия: как бы посмотрели на него пассажиры, если бы знали, что едущий с ними капитан имеет задание разобраться в столь печальном происшествии. И хотелось ему, чтобы обстоятельства этого происшествия были такими, в расследовании которых Ивин по-настоящему раскрылся бы как специалист. Но откуда пассажирам было знать все это? На лице капитана, кроме веснушек, ничего нет. А читать чужие мысли еще не научились. Быть может, эта проблема вовсе не занимает пассажиров. Наверняка не занимает. Зато она не безразлична Ивину: он следователь, он должен уметь читать чужие мысли.
И пока автобус мчался мимо селений и поселков, мимо садов и баштанов, мимо людей, привычно занимавшихся своими каждодневными делами, Ивин обдумывал уже намеченный план предстоящей работы.
Через час он вышел из автобуса, спустился по хорошо укатанной дороге к реке и взошел на деревянный мост, добротно сделанный саперами. Поглядел на неподвижную прозрачно-зеленую воду и поймал себя на желании искупаться: было уже довольно жарко. Но следователя ожидало дело, и он, вздохнув, медленно прошел по мосту. Остановился у деревянной арки с шлагбаумом, предъявил дежурному по КПП документы и спросил, как пройти в штаб дивизии. Сразу за аркой начинался лес, рассеченный надвое дорогой, и трудно было предположить, что здесь раскинулся лагерь воинского соединения. Дежурный, широколицый добродушный ефрейтор, прежде чем ответить, поинтересовался:
– Не по делу Сутормина, товарищ капитан?
– С чего решили?
Дежурный степенно ответил:
– Да ведь на весь гарнизон прогремели, а то и на округ.
– Да, я по делу Сутормина.
– Что же теперь ему будет? Расстреляют?
Ивин сдержанно улыбнулся:
– Зачем же? Расстреливают злостных преступников за преднамеренное убийство.
– Может, еще и не виноват, – с надеждой проговорил ефрейтор.
– Следствие установит, – ответил Ивин бесстрастно, однако уходить не спешил. Его заинтересовало, что думает ефрейтор.
– Обоих жаль, сказывают, дружками были.
Ивин насторожился:
– Вам это точно известно?
– Сказывают…
– Мало ли что говорят!
– Так ведь из ничего не возьмут, – не сдавался ефрейтор.
– Возможно. – Профессиональный интерес к дежурному у Ивина сразу пропал.
Штаб полка Ивин нашел под развесистыми дубами, в трех образующих букву П приземистых домиках. Между ними алела пятиконечная звезда цветочной клумбы. Из-за жары двери во многих комнатах штаба были распахнуты. Оттуда доносились деловой говор людей и бойкий треск пишущей машинки. Но дверь кабинета командира полка была закрыта. Ивин постучал. Услыхав отрывистое «да», вошел и представился сидевшему за бумагами грузному полковнику.
– Шляхтин, – назвался полковник, протянул Ивину руку через стол и указал на стул: – Садись, капитан. Поди, упарился, пока нас отыскал?
– Да, найти вас мудрено.
Ивин снял фуражку и обтер платком вспотевшее лицо.
– Замаскировались, как на фронте. И даже людей убиваем. – Шляхтин натужно улыбнулся.
Ивин промолчал, изучая полковника. Лихо подкрученные усы, крупный нос, крыльями вскинутые брови, стального цвета глаза под тяжелыми веками, обильно поседевшие, коротко стриженные волосы, густой, властный голос… В представлении Ивина вырисовался образ сильного, твердо стоящего на земле человека. Таким, наверное, и должен быть настоящий командир полка. Ивину Шляхтин понравился. В его внешности было то, чего так не хватало Ивину. До чего же природа еще несправедлива к некоторым, подумал он о себе.
– Чем могу служить, товарищ капитан? – нетерпеливо прервал Шляхтин размышления гостя, длившиеся всего секунду-две.
Ивин изложил цель своего визита. Шляхтин мрачно заметил:
– Что тут неясного? Забирайте этого Сутормина к ядреной матери, а заодно и взводного. Я считаю: за любое чепе в первую голову следует дать командиру.
– Но мы не можем руководствоваться такой формулой. Наша задача – расследовать все тщательнейшим образом, товарищ полковник, – вежливо, но твердо возразил Ивин. – Законы советского правосудия требуют…
Шляхтин махнул рукой:
– Знаю, что скажешь: справедливость, гуманность и так далее. Согласен. Но мое личное мнение: редко вы у нас появляетесь.
– Это должно вас только радовать, товарищ полковник. – Ивин улыбнулся.
– Так со стороны кажется. А побыли бы на месте командира части, другую песенку затянули. Засуди́те одного, другого, да перед всем личным составом – вот тогда будет порядок.
– Цель нашего правосудия – карая, воспитывать, – назидательно сказал Ивин.
Шляхтин умно, понимающе улыбнулся и покладисто проговорил:
– Ладно, расследуйте, карайте, воспитывайте. С моей стороны… Если понадобится помощь, прошу без всякого стеснения, – и он широким жестом обвел свой небольшой прохладный кабинет, как бы приглашая следователя входить сюда, когда тому будет угодно.
2
«И как они ориентируются в этих джунглях?..» – удивлялся Ивин, бодро шагая вслед за посыльным. Настроение у следователя поднялось: наконец-то все формальности, связанные с хождением по начальству, позади и можно начать работу.
Через лесную чащу посыльный вывел Ивина к длинному ряду палаток, разбитых на открытом месте. Пологи палаток были задраны. От брезента, как от жаровень, поднимался горячий воздух. И хотя вдоль линеек курчавились зеленые шапки молодых липок и берез, тень от них солдатских жилищ не захватывала. Ивин подумал: «Лес рядом, а палатки на солнцепеке. Почему? Для порядка?» На задней линейке Ивин увидел длинное, низкое, со множеством дверей помещение, напоминавшее коммунальный сарай.
– Вот здесь, товарищ капитан, – произнес посыльный первые за время пути слова. – Разрешите идти?
– Да. Спасибо. Теперь сам найду.
Однако ни комбата, ни его заместителей Ивин в штабе не нашел: все были в поле. Зато ему удалось встретиться с командиром первой роты. Расстегнув ворот гимнастерки, Кавацук сидел за столиком в тесной комнатушке, большая часть которой была занята различным ротным имуществом. Здесь помещались и канцелярия и кладовая. Ивин назвал себя. Кавацук встретил следователя без удивления и пугливого напряжения, какое в подобных случаях появляется у некоторых. Он молча ждал, что скажет пришедший. Тот без приглашения сел на табурет и сказал:
– Ну и жара!
– Еще не то будет, – пообещал Кавацук и отодвинул от себя большой лист бумаги с расписанием занятий.
– По собственному опыту знаете? – дружелюбно спросил Ивин.
– Чужим не пользуюсь.
– Давно здесь?
– Пять лет.
Отвечал Кавацук без видимой охоты. Ивин понял: с таким нужно разговаривать без обиняков.
– Я к вам по делу.
– Какой бы дурак шел сюда в такое время без дела?
«Резонно», – отметил Ивин и попросил рассказать, как произошло ЧП. Выслушав скупое объяснение капитана и задав ему несколько уточняющих вопросов, Ивин пожелал взглянуть на карточку взысканий и поощрений рядового Сутормина.
– Старшина, – бросил Кавацук через плечо, – найди там карточки.
Скрипнула койка, и из-за байкового одеяла, служившего занавесью, выглянул старшина, взлохмаченный, с заспанными глазами, в линялой майке.
– Вот, – он протянул пачку карточек и скрылся за одеялом. Снова скрипнула койка.
Кавацук послюнил большой и указательный пальцы и стал перебирать карточки на манер кассира, считающего деньги. Ивин молча наблюдал за ним. Было тихо. На запыленном окошке нудно зудела муха.
Кавацук нашел карточку Сутормина и подал ее Ивину:
– Тяжелый солдат. Всю роту назад тянет.
Ивин взял карточку. Та сторона, куда должны заноситься поощрения, пустовала, зато для взысканий уже не хватало места.
– Убедились? – проговорил Кавацук и добавил таким тоном, словно следователь не мог не разделять его точки зрения: – Каким пришел он в армию, таким остался… Одна беда с ним. Сейчас его в роте нет – так просто все отдыхаем.
Ивин, ничего не сказав, продолжал изучать взыскания, наложенные на Сутормина за два года службы.
– Неужели как-то иначе нельзя было воздействовать? – недовольно проговорил Ивин.
Кавацук повернулся к нему всем корпусом:
– Вы когда-нибудь командовали ротой?
– Нет.
– То-то… Со стороны оно всегда…
Тон реплики уязвил Ивина. Он резко сказал:
– А вы пытались подобрать ключи к этому человеку?
– А… – вырвалось у Кавацука.
Ивин хотел было объяснить, что вскрывать причины нарушения законности, предупреждать эти нарушения – обязанность военных следственных органов. Но колючая неприветливость командира роты удержала его, и он стал задавать вопросы о Сутормине: какой у того характер, как себя вел Сутормин, с кем дружил. Кавацук отвечал, не вдаваясь в подробности.
– В каких отношениях Сутормин был с Ващенко?
– В нормальных.
– Они не ссорились?
– Кто их знает…
– О таком человеке следовало бы знать.
– У меня их целая рота.
Чрезмерно лаконичные и не всегда вежливые ответы капитана Кавацука стали раздражать Ивина. «Как так, командир роты, к тому же немолодой, и ничего толком о своих подчиненных не говорит!» Ивин решил прекратить беседу и спросил, где можно увидеть непосредственных начальников Сутормина.
– Лейтенант Перначев на гауптвахте…
– За что? – удивился Ивин.
– За то самое… Не обеспечил безопасность. А командир отделения сержант Бригинец на занятиях.
– Когда освободится?
Кавацук поглядел на часы:
– Через тридцать пять минут.
– Не скоро. – Ивин забарабанил пальцами по столу. – Нельзя ли его вызвать?
– Можно. У нас все можно.
Кавацук нехотя поднялся, вышел, распорядился разыскать Бригинца и вернулся в канцелярию.
Некоторое время оба молчали. Кавацук, считая, что гостя надо чем-то занять, сказал:
– Таких, как Сутормин, я бы к армии на пушечный выстрел не подпускал. Какая от них польза? Мало сказать, сколько крови он всем перепортил, так теперь человека чуть не угробил. И какого человека!.. – Кавацук сокрушенно умолк и невидяще посмотрел в окно. Ивин почувствовал, что командир роты, показавшийся ему вначале равнодушным и даже черствым, на самом деле глубоко переживает случившееся.
– Товарищ капитан, – обратился он к Кавацуку, – когда придет командир отделения, мне необходимо будет побеседовать с ним наедине. Где я смогу это сделать?
– Можете здесь. Мне все равно сейчас на занятия, – с неожиданным великодушием сказал Кавацук (он был доволен, что разговор окончен), повернулся к занавеске и распорядился: – Старшина, пойди в какую-нибудь палатку, а когда капитан уйдет, закроешь тут…
– Ваш старшина, видимо, не прочь поспать, – не без ехидства заметил Ивин, когда старшина покинул тенистую каптерку.
– Как всякий солдат… Он нынче всю ночь работал. Баржу разгружали…
Ивину стало неловко.
– Зачем же вы его потревожили?
– Ничего, выспится. Найдет, где и когда.
Кавацук стал собираться на занятия. В это время в дверях возникла высокая фигура сержанта Бригинца. Он четко доложил о прибытии. Кавацук кивнул на Ивина:
– Тут вот товарищ капитан, следователь, насчет Сутормина с тобой хочет… Не стесняйся, выкладывай все.
Кавацук нахлобучил фуражку, взял сумку и вышел.
Ивин пригласил Бригинца сесть и некоторое время разглядывал его. Так уж у Ивина вошло в привычку: разговор с незнакомым человеком он начинал с изучения его внешности. Да и в ходе допроса или беседы с людьми, которые как-то могли помочь расследованию, он наблюдал за мимикой говорившего. Это иногда позволяло лучше уяснить состояние свидетеля и оценить его показания.
Лицо сержанта Бригинца – узкое, с высоким лбом, заостренным подбородком и прямым, не рыскающим по сторонам взглядом, – это открытое, спокойное лицо Ивину понравилось.
– Который год служите? – поинтересовался он.
– Второй, товарищ капитан.
– В отпуске были?
– Нет. Да теперь и не съездишь. После такого чепе.
– Как же оно случилось?
Бригинец вздохнул и стал рассказывать. Не торопясь, обстоятельно, словно держал в руках экзаменационный билет. По рассказу сержанта Ивин представил дело так. Перед самым выходом на учение разразилась гроза. Земля намокла. Когда взвод разворачивался для отражения контратаки, Ващенко вырвался немного вперед. В этот момент Сутормин поскользнулся и, падая, дернул за спусковой крючок автомата. Раздался выстрел.
– Кто-нибудь еще в то время вел огонь?
– Нет.
– Почему?
– Мы совершали маневр на новый рубеж открытия огня.
– Меры безопасности были приняты?
– А как же, мы поставили оружие на предохранитель.
– Выходит, автомат Сутормина на предохранителе не был?
– Наверное…
– А вы, как командир, сделали солдатам напоминание?
– Да, я подал команду.
– И все ее выполнили?
– В темноте не видно было. Но обязаны были все. Перед выходом мы изучали инструкцию по мерам безопасности. Каждый должен был знать ее!
– Сутормин знал?
– Да.
– Почему же он не выполнил требование инструкции?
– Не знаю, – растерянно ответил Бригинец. Но видя, что такой ответ не удовлетворил следователя, добавил: – Характер у Сутормина такой… Как бы вам сказать?..
– Упрямый, наперекор всем? – подсказал Ивин.
– Не совсем так. Сутормин какой-то неорганизованный, невнимательный, неспокойный. В нем еще много мальчишеской беспечности.
– Следовательно, выстрел – результат преступной небрежности Сутормина. Так?
– Выходит, так, – после паузы согласился Бригинец.
– А не было ли здесь умысла?
– Что вы, товарищ капитан? – Бригинец удивился. – С какой целью?
– С целью мести, например.
Бригинец оторопел. Вопросы следователя, быстрые и конкретные, держали его в изнуряющем напряжении. Яков сидел, как изваяние, под пристальным, проникающим в самую душу взглядом молодого, но дотошного следователя. Уже один факт, что между ними велась не обычная беседа офицера с сержантом, а допрос, заставлял Якова почувствовать огромную ответственность за каждое произнесенное им слово. Если сначала сержант отвечал следователю с уравновешенной обстоятельностью, хотя и не был вполне спокоен, то с последним вопросом самообладание изменило ему. Сколько ни раздумывал он о происшествии, у него ни разу не возникало подозрения, что Сутормин мог умышленно стрелять в Ващенко. Но теперь, после того как своим рассказом он подвел следователя к выводу о преступной небрежности Сутормина, он заколебался.
Видя растерянность Бригинца, Ивин задал наводящий вопрос:
– Вспомните, не было ли между ними каких-нибудь стычек, ссор?
И Бригинец вспомнил. Да, были. Однажды в отделении обсуждали поведение Сутормина. Он отказался выполнить приказание младшего сержанта Карапетяна. И Ващенко, этот честный, прямой парень, первым осудил своего товарища. Да и потом нередко одергивал Сутормина, если тот забывался. Сутормину это не нравилось, он обижался на Ващенко, но быстро отходил. А незадолго до тактического учения с боевой стрельбой они опять повздорили. Случилось это так. В субботу Сутормин и Ващенко патрулировали в селе. («Это за рекой. Вы, наверное, проходили, когда к нам ехали», – сказал Бригинец. Ивин кивнул.) Там Сутормин потянул Ващенко в чайную. Ващенко отказался и стал отговаривать товарища. Тот не послушался. «Все равно, Сенька, жизнь поцарапана. Разжаловать меня уже некуда», – заявил Сутормин: на него иногда находила этакая ухарская бесшабашность. Разумеется, в чайную он пошел не за тем, чтобы попить чаю.
Ващенко не скрыл проступка Сутормина, между товарищами произошла очередная размолвка, и довольно острая.
– Какого числа это было? Примерно, – спросил Ивин.
– Числа восьмого-девятого, – подумав, ответил Бригинец.
– А учения состоялись шестнадцатого?
– Да.
– Скажите, в этот отрезок времени вы не замечали каких-либо угроз со стороны Сутормина в адрес Ващенко?
– Нет, не замечал. – Ответ прозвучал не слишком твердо.
У Ивина возникло предположение, что дело, которое он расследует, гораздо сложнее, чем представлялось ему вначале. Он вдруг ощутил в себе волнующую напряженность, предваряющую важное открытие, хотя всегда в таких случаях старался быть рассудительным и объективным. Не в силах сразу подавить в себе возникшее чувство, даже боясь, как бы желаемое не оказалось фикцией, Ивин многозначительно сказал Бригинцу:
– Значит, не замечали? Однако между Суторминым и Ващенко существовали натянутые, а возможно, и враждебные отношения. Так я вас понял?
– Нет, этого я не говорил, – после некоторого раздумья, уже более твердо сказал Бригинец и добавил: – Сутормин и Ващенко дружили.
Ивину показалось, будто сержант пытается выгородить виновного.
– Вы противоречите сами себе. Приведенные вами факты свидетельствуют о неприязненном отношении Сутормина к Ващенко. Вы же утверждаете обратное. Как вас понимать?
– Видите ли, в чем дело: Сутормин вспыльчив, но не злопамятен, веселый, не прочь поозорничать. Он и Ващенко действительно дружили, Ващенко умел влиять на него. Да и мы всем отделением старались. И Сутормин большей частью вел себя как надо. Правда, случались срывы. Но… я уверен: он стал бы хорошим солдатом, если бы не это. Нет, не мог он умышленно стрелять в Ващенко, – заявил Бригинец.
– Что ж, у меня к вам больше вопросов нет, – с сожалением, как показалось Бригинцу, сказал следователь.
В тот же день Ивин встретился с командиром батальона, вернувшимся вместе с подразделениями с поля. Хабаров не снимал вины с Сутормина, но умысла в действиях солдата не усматривал.
– Вы подчеркиваете: воспитывался в детдоме. Детдом приучил Сутормина уважать коллектив, – убежденно сказал Ивину Хабаров. – Вступить в пререкание с командиром – Сутормин это мог. Случалось, и на взыскания не реагировал. Но уж если все говорили «нет», он смирялся. А Ващенко был одним из самых уважаемых людей в отделении. К его слову прислушивались. Сутормин – тоже.
– Однако они перед этим поругались, – напомнил Ивин.
– У людей с разными характерами такое случается нередко, – возразил Хабаров. – Не знаю, что вам о Сутормине говорили другие, но, поймите мне небезразлична судьба этого человека. Мы его обучали, воспитывали, верили в него… Конечно, он должен предстать перед судом. Но нельзя допустить, чтобы наказание убило в нем то хорошее, что в нем есть.
Сопоставив, что говорили о происшествии разные люди, Ивин увидел: одни усматривали в Сутормине злоумышленника, другие – жертву случайных обстоятельств. Какая из сторон права, выяснится после тщательного расследования. Не примыкая еще ни к одной из них, Ивин подметил, что те, кто за массой солдат, внешне как будто одинаковых, не утруждал себя разглядеть каждого человека с его собственной судьбой, кто, привыкнув к определенным армейским рамкам, расценивал все сколько-нибудь нарушающее их целостность и гармонию как злокачественную опухоль, такие люди склонялись к тому, чтобы Сутормина по возможности скорее упекли куда следует и на этом поставили точку. А Хабаров задумался над тем, что станет с Суторминым.
«Не поймите меня так, будто я его выгораживаю, – вспомнились Ивину слова Хабарова, – чтобы представить свой батальон в лучшем свете. Нет. И люди в нем разные, и недостатков еще тьма. Но меня всегда заботит одно: как бы та энергия, которую мы все затрачиваем на обучение и воспитание людей, не тратилась впустую; чтобы о каждом, кто служит сейчас в моем батальоне, и потом, когда он снимет погоны, говорили: это настоящий человек. Я хочу, чтобы о Сутормине, когда он перестанет быть заключенным, сказали то же самое». – «Может быть, этот майор и прав. Пусть он немного рисуется. Зато в нем, кажется, нет самого страшного для постоянно имеющих дело с людьми – равнодушия. Чувствуется, он любит свою работу, любит солдат», – размышлял Ивин, вновь обретя необходимую в его положении трезвость.
Он лежал на койке в комнате для приезжих. Кроме него, никого здесь больше не было, поэтому света Ивин ее зажигал. Ему нравилось думать в темноте: ничто не отвлекает.
Окно было открыто, и в комнату вместе с бередящим душу запахом цветущих лип вливалась музыка. Играли в лагерном Доме офицеров. Там на дощатой танцплощадке перед началом киносеанса танцевала молодежь. А в это время на госпитальной койке ефрейтор Ващенко, быть может, борется со смертью, его товарищ Григорий Сутормин, томясь под стражей, ждет своей участи, а он, военный следователь капитан Ивин, обдумывает показания свидетелей. Цветение лип и музыка мешают ему сосредоточиться, напоминают, что он еще молод и полон сил и грешно такой вечер убивать на койке. Но Ивин подавляет в себе неосознанное желание: он занят делом, ему нельзя отвлекаться. Напряженность беспокойного дня вскоре одерживает верх, и капитан засыпает глубоким сном здорового человека.
