Текст книги "Ставка на совесть"
Автор книги: Юрий Пронякин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)
II. НАЧАЛО
1
Майор Владимир Александрович Хабаров батальоном командовал всего пять месяцев.
Мотострелковый полк, в который Хабаров получил назначение, квартировал на дальней окраине города, вытянувшегося по высокому берегу Днепра. Приехал туда Хабаров в пуржистое январское утро и сразу направился в часть. В груди у него посасывало. То ли от студеной неприветливости нового места, то ли от беспокойства: как встретят? Вопреки предчувствию молодого комбата встретили радушно.
– Рад, весьма рад, – пророкотал командир полка. Его густой, доброжелательный голос несколько смягчил суровость, которой, когда Хабаров докладывал, повеяло от внешности полковника: немигающий жесткий взгляд, орлиный нос, «старшинские» усы, колючий бобрик волос. Пригласив Хабарова сесть, Шляхтин поинтересовался, с кем он приехал, где семья.
– В Загорске у тещи.
– А вещи?
– В камере хранения.
– Где бы вас устроить? Вот проблема… – Шляхтин большим и указательным пальцами провел по своим мохнатым бровям – от висков к переносице. – С жильем у нас еще хреново. Ладно, пока один – поживете в офицерском общежитии. К лету, возможно, отстроят дом. Хозяйственники обещают. Но им верить… Как с семьей думаете?
– Раз ничего нет, придется снять у частников.
– Добро… – Шляхтина такой ответ удовлетворил. Считая, что больше говорить на эту тему не стоит, он грузно повернулся на стуле и нажал кнопку, приделанную к краю тумбочки с телефонами. В коридоре послышался топот ног. В дверь постучали, и влетел дежурный. Он лихо вскинул руку к шапке и замер в ожидании. Шляхтин распорядился:
– Прыщика ко мне!
Дежурный моментально исчез. Заметив удивление на лице новичка, полковник не без самодовольства пояснил:
– Не терплю расхлябанности. Считаю: чем строже командир, тем боеспособнее часть… Кем были до академии?
– Заместителем командира батальона.
– Добро.
Через несколько минут в кабинет осторожно вошел невысокий, плотный подполковник с щеточкой рыжих усов, зажатых между вздернутой верхней губой и оттянутым книзу носом, острым, как у ежа. Шляхтин без тени сожаления бросил вошедшему:
– Замену тебе, Фрол Лукич, прислали. Знакомься: майор Хабаров, из академии.
Старый командир батальона ощупал своего преемника сухо поблескивающими глазами, протянул руку и назвался:
– Подполковник Прыщи́к.
На последнем слоге своей фамилии он так повысил голос, что чуть не сорвал его. Казалось, подполковник хотел подчеркнуть этим, что не потерпит, если кто-нибудь произнесет его фамилию иначе. И в самом деле, как потом узнал Хабаров, Прыщи́к обижался на всякого, кто называл его просто Пры́щик. Только для командира полка он делал исключение…
– Ну, а Москва как? На месте? – спросил Прыщик Хабарова, когда они, выйдя из штаба полка, направились в расположение первого батальона.
– На месте, – подтвердил Хабаров и в душе улыбнулся вопросу.
– Как-нибудь съезжу, погляжу. Воевал там в сорок первом…
Минутой позже Прыщик снова спросил: «Прямо из академии, значит?» Хабаров почувствовал, что этого странного подполковника вовсе не интересует то, о чем он спрашивает, а занимают какие-то свои, неведомые Хабарову мысли.
– А я академии не кончал, – сказал Прыщик с нотками вызова и обиды на кого-то, от кого, как это подчас бывает у военных, видимо, в свое время зависела его судьба. – Да и некогда было, фрицев лупил. Тогда не так, как у вас: пришли на готовенькое…
– Мне тоже пришлось воевать, – заметил Хабаров.
Прыщик недоверчиво покосился на него и, видимо, умышленно не придал значения реплике.
– Вот я и говорю: некогда было, – продолжал он теперь уже брюзжащим голосом. – Еще тогда батальоном командовал и даже полком. Ну, да всему свое время… Как оно говорится: «Молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почет». Уступаю дорогу молодым, а сам – на почет. Двадцать семь лет отбарабанил. Хватит. Пора отдохнуть. Из кадров звякнули: приказ уже подписан. – Подполковник замолчал, прихватив нижней губой верхнюю.
И Владимир понял, что причина некоторой эксцентричности Прыщика в одном: ему трудно расставаться с армией, которой отдал лучшие свои годы. И хотя пенсионная книжка освобождала его от забот о хлебе насущном, она не могла заменить того, чем жил человек, пока был офицером.
Владимиру стало жаль подполковника. Но такова диалектика жизни – на смену старому приходит новое, молодое.
Они шли по расчищенной от снега дорожке, отделенной от плаца невысокими, ровно подстриженными кустами. На плацу молодые солдаты занимались строевой подготовкой – отрабатывали повороты в движении. Хабаров сразу подметил недостатки: одни спешат, другие запаздывают, команды исполняют неумело. А командиры отделений только покрикивают, но не показывают, как нужно делать. «Из какого они батальона?» – заинтересовался Хабаров, но спросить Прыщика посчитал неудобным: «Ему сейчас не до этого». Однако Хабаров ошибся. Подполковник, точно его толкнуло пружиной, свернул с дорожки и раздраженно крикнул:
– Лейтенант Перначев!
На зов Прыщика от загороженной деревьями стены какого-то складского помещения отделился офицер, которого Хабаров сначала не заметил, и с суетливой прытью провинившегося заспешил к ним. Был он чуть выше среднего роста, но почему-то сутулился, как это делают очень высокие люди, длинные руки свисали расслабленно, словно он, лейтенант, увидев начальство, забыл про них.
– Почему не докладываете, чем занимается взвод? – напустился на лейтенанта Прыщик.
– Строевой подготовкой, товарищ подполковник.
На продолговатом, с сильно скошенным подбородком лице Перначева застыло выражение нагловатой вежливости.
– Не успел комбат уйти в запас, как уже распустились! Показал бы я вам… – Прыщик не договорил, лишь огорченно махнул рукой: – Идите.
– Слушаюсь, – бодро отчеканил Перначев, нисколько не смутясь.
Хабарову это не понравилось. Покосившись на отошедшего лейтенанта, он спросил:
– Кто это?
Прыщик нехотя ответил:
– Ни рыба ни мясо. Взводом командует в роте капитана Кавацука. Берут же этаких в армию…
Внешняя опрятность лейтенанта (все на месте, чему положено блестеть – блестит) не вязалась с такой характеристикой, но Хабаров, привыкший не судить о людях по первому впечатлению и по отзывам других, выспрашивать не стал.
Прыщик привел его к длинному двухэтажному зданию, вошел в первый подъезд, поднялся по ступеням и открыл широкую, наполовину застекленную дверь. На Хабарова пахнуло тем особым, исходящим от множества людей, одежды, наваксенных сапог, начищенного оружия и влажных подметенных полов запахом, который бывает только в казармах. Завидев комбата, а с ним незнакомого офицера, дневальный, молоденький розовощекий солдат в необтертой новой гимнастерке, покраснел и испуганным фальцетом крикнул прямо в лицо прибывшим:
– Смирно!
– Фу ты, – вздрогнул Прыщик. Дневальный стушевался и замолчал, не зная, что делать дальше. Хабаров понимал состояние молодого солдата: видимо, впервые заступив в наряд, он с таким напряжением готовился к встрече начальников, что все позабыл, едва увидев их. Прыщик грозно спросил:
– Где дежурный? Как фамилия?
– Не знаю, – пролепетал дневальный.
– Посадил бы вместе с противогазом… – проворчал Прыщик и быстрыми, нервными шагами направился в штаб. Хабаров ободряюще улыбнулся дневальному:
– Подайте команду «Вольно».
В комнате, где размещался штаб первого батальона, обстановка напоминала походную: несколько простых, незастланных столов, шкаф, стулья. Стены были голы, лишь на одной из них, над столом командира, висел большой, в красках, портрет министра обороны. Прыщик бросил на стол ушанку и проговорил:
– Тут твой кабинет. Занимай, располагайся.
– Успею, – сдержанно ответил Хабаров. Ему хотелось поговорить с Прыщиком о положении дел в батальоне, тем более что полковник Шляхтин охарактеризовал их весьма своеобразно: «Командир там – вчерашний день армии. Отсюда следует… В общем, сам разберешься: для чего академию кончил?»
Вот почему мнение о батальоне Хабарову хотелось услышать из уст самого Прыщика. Пока новый комбат прохаживался по комнате, словно присматриваясь к ней, а на самом деле обдумывая, как, чтобы не обидеть человека, начать деловой разговор, в дверь робко постучали.
– Да! – резко ответил Прыщик. – Кого там еще несет?
Вошел плечистый широколицый солдат с черными короткими волосами. На его груди эмалью поблескивал знак отличника, от лоснящихся сапог густо пахло гуталином. В левой руке он держал исписанный лист бумаги и распечатанное письмо. Сделав два шага, громко назвал себя:
– Рядовой первого взвода первой роты Кадралиев. Разрешите обратиться?
– В чем дело? – недовольно бросил Прыщик, опершись обеими руками о край стола и хмуря нависшие над колючими глазками брови.
– Товарищ подполковник, письмо… Мать пишет… – несколько смутившись, начал солдат.
– Ну и что? Всем матери пишут, у кого они есть, – осадил Прыщик.
Уравновешенность, с какою Кадралиев вошел в штабную комнату, изменила ему. Он заговорил скороговоркой, сбивчиво:
– Дома плохо, крыша течет, дров нет. Мать старая, больная, а директор новый. Говорит: «Ничего не знаю». А я там работал…
– Ну и что я должен делать? Крышу чинить? – начал раздражаться Прыщик.
– Зачем вы? Сам сделаю. Разрешите домой съездить, товарищ подполковник.
Кадралиев протянул комбату рапорт.
– Чего захотел! Ну и люди! Так и норовят в отпуск. А про то, кто за них службу нести будет, не думают. – Прыщик вдруг хлопнул ладонью по столу: – Кто вам разрешил обращаться непосредственно к комбату?
– Командир роты не пускает, – глухо ответил солдат.
– Правильно делает! Ишь какую моду взяли: сегодня жалуются на командира, завтра будут критиковать…
Солдат сжал зубы так, что на скулах взбугрились желваки, и с достоинством, за которым уже угадывалось отчаяние, произнес:
– Разрешите идти?
Прыщик вдруг обмяк и скорбно сказал:
– Обращайтесь к новому командиру батальона. Как он посмотрит…
Хабаров не стал дожидаться обращения, спросил:
– Что, больше некому помочь матери?
– Некому. Отец погиб, когда Киев освобождали. Сестра есть, – он показал рукой, какая у него сестра: едва доросла до его плеча. – Что сестра? Ремонт надо, дрова надо… Работать много надо. Что сестра?..
– Где они живут?
– В Кагане.
Хабаров знал этот городок близ Бухары. Район безлесья, летней жары и сырой ветреной зимы. Хабаров поверил солдату, потому что не раз на деле убеждался: в большинстве своем те люди, чьи отцы сложили голову на войне, это прилежные, честные воины. Они рано увидели нужду, рано начали трудиться и обрели самостоятельность, меньше других жалуются на тяготы солдатской службы. И если такого человека что-то вынуждает обращаться к командиру за помощью, значит, причина основательна. Хабаров взял у Кадралиева рапорт и велел зайти через три дня.
– Так, так, хотите сразу показать, что старый комбат никудышный человек… – пробрюзжал Прыщик.
Хабаров только пожал плечами: вступать сейчас в спор было неуместно, да и бесполезно. Прыщик тоже, видно, не пожелал обострять отношения и стал сосредоточенно перебирать какие-то бумаги. Казалось, это занятие целиком поглотило его. На самом же деле подполковник думал о батальоне, с которым расставался. Он чувствовал, что новый командир уже заметил кое-какие неполадки, которые Прыщик видел и сам, только руки не доходили до них. А может быть, и дошли бы, скинь с него сейчас лет десяток. Поэтому, чтобы как-то оградить себя от упреков – пусть даже он никогда не услышит их, – Прыщик оторвался от бумаг и миролюбиво сказал:
– Ну вот, освобожу тебе стол – и садись за него, командуй. Что тебе еще сказать? Батальон в общем ничего. Не на последнем месте. Мог бы на первом быть. Вот только командиры у меня – горе. Да ты и сам видел. Лейтенант Перначев хотя бы. Комбат идет, а он ворон считает. Не цацкайся с ними. Это такой народ… На шею сядут. Я им доверяю. По долгу службы, понятно. Только не верю ни одному. И тебе советую…
«В этом, видимо, и беда, – хотел было сказать Хабаров, но промолчал. – Пусть уходит так. Если он и поймет сейчас, что в чем-то был глубоко не прав, исправить своей ошибки уже не сможет».
2
В воскресенье Владимир проснулся по привычке рано. Встал, поправил одеяла на детях, спавших на раскладушках, и снова лег на тесную, под стать комнате, кровать. Поворачиваясь, он нечаянно разбудил жену. Лида маленькой теплой ладонью прижала его голову к подушке:
– Спи, сегодня выходной.
– Уже не могу.
– Ненормальный…
Сонный голос жены прозвучал скорее нежно, чем сердито.
Владимир стал глядеть на медленно сереющее окно, единственное в десятиметровой комнатушке, в которой они жили всей семьею вот уже целых три дня. Лида тоже пробудилась и незлобиво проворчала:
– И чего тебе не спится… К новому месту никак не привыкнешь?
– Не знаю…
– Только о службе и думаешь. Когда ты учился в академии, мы тебя почти не видели. И здесь то же самое будет?
– Не знаю, – опять сказал Владимир.
– Затвердил: не знаю, не знаю. Но о сегодняшнем дне можешь сказать вразумительно? Воскресенье же.
– Схожу в батальон…
Владимир привлек ее к своей груди, как бы оправдываясь, сказал:
– Пойми, Лидусь, это не моя прихоть. Так нужно. Хочу побывать среди солдат в такое время, неслужебное.
Лида на это ничего не сказала. Она вообще никогда не расспрашивала Владимира о делах, знала: что можно, он расскажет сам.
– Что ж, иди, – покорно произнесла она через некоторое время и подчеркнула: – Раз нужно.
Владимир поцеловал Лиду и ласково шепнул:
– Я ненадолго.
Обширную территорию военного городка от глаз любопытных укрывал высокий деревянный забор, почерневший от времени и непогоды.
За контрольно-пропускным пунктом – маленьким белым домиком, примыкавшим к голубым решетчатым воротам с красными звездами на створках – начиналась прямая аллея. Она вела к полковому плацу. От аллеи в обе стороны отходили дорожки к двухэтажным каменным зданиям – казармам и служебным помещениям.
Во дворе было людно: солдаты счищали снег. Слышались гомон и смех, в воздухе мелькали снежки. Возле штаба полка два здоровяка, навалясь на ножки опрокинутой на бок скамейки, с гиканьем толкали ее перед собой.
От веселой суеты у Владимира зачесались ладони: толкнуть бы кого в сугроб или снежком запустить. Остро вспомнилось: как-то в один из зимних дней он и Лида пошли в лес. Под деревьями бугрились сугробы, молоденькие, оплывшие снегом елочки словно присели под тяжестью белой ноши. Возле причудливого снежного наноса, мягким шарфом опоясавшего комель березы, Лида толкнула Владимира. Он плюхнулся в сугроб и увлек за собой девушку. Потом они стряхивали снег друг с друга и смеялись. Владимир, выбирая из Лидиных волос снежные пушинки, сжал ладонями ее прохладные розовые щеки и прерывающимся голосом сказал:
– Я люблю тебя…
Кажется, не так давно это было. Не так давно… Тогда он только что получил третью звездочку на погоны. И каждый вечер, после службы, спешил к Лиде и с трудом расставался с нею, когда наступал срок. А сегодня не мог усидеть дома…
Встречный солдат, резко повернув голову, поднял руку к виску. Владимир от неожиданности вздрогнул.
В расположении первой роты было тихо. Чтобы не нарушать воскресного покоя, комбат жестом остановил выбежавшего навстречу дежурного, готового отдать рапорт. Только спросил:
– Чем занимаются люди?
– По распорядку дня.
– Точнее?
– Кто чем, товарищ майор, – бойко ответил дежурный. – Одни в увольнении, другие на работе, а вон у тех, – дежурный кивнул на группу солдат в глубине казармы, у окна, – заседание ассамблеи.
Хабаров отпустил дежурного, а сам направился к солдатам, проводившим таинственное собрание.
– Чудной ты, Сутормин… Ну, що теперь о нашем отделении скажут, подумал? А ще сержантом був… – Голос говорившего звучал осуждающе.
– До Сутормина у нас не было нарушений. А как он пришел – так и началось, так и началось… – перебил кто-то задорным голосом.
– Ты, моська… Шасть в подворотню, – огрызнулся, видимо, тот, кому адресовались упреки.
– Сутормин! – одернули его. – Товарищи вправе с вас требовать – вы не в вакууме живете.
Хабаров сделал несколько шагов, чтобы подойти поближе, но под ногами предательски скрипнула половица. Кто-то испуганно шепнул: «Комбат!» Тотчас прозвучало властное «Встать! Смирно!» и по узкому проходу между койками к Хабарову шагнул высокий худощавый сержант. Нисколько не стушевавшись от неожиданного появления начальства, он доложил, что третье отделение первого взвода обсуждает внутренние дела, и представился: «Командир отделения сержант Бригинец».
Хабаров пристально посмотрел на него. На лобастом продолговатом лице с необычно белой для солдата кожей, с большими светлыми глазами, прикрытыми широкими веками, застыло выражение почтительного ожидания. Хабаров хотел было спросить, что произошло в отделении, но решив, что своим приходом, наверное, помешал солдатам, сказал:
– Продолжайте собрание.
– Мы уже кончили, товарищ майор, – ответил Бригинец.
Хабаров усмехнулся:
– В самом деле или потому, что комбат пришел?
– В самом деле.
– Коли так, значит, не помешаю.
Хабаров сел на табурет, медленно повел глазами вокруг и вдруг встретился взглядом со стриженым остролицым парнишкой. Полуоткрыв рот, тот уставился на командира батальона, как мальчишка на экран телевизора. Нос у солдата был задорно остренький, с розовым кончиком, а уши круглые, оттопыренные – на него трудно было смотреть, сохраняя серьезность, и Хабаров весело спросил:
– Где вы свой нос поджарили?
Солдат звонкой скороговоркой объяснил:
– На солнце, товарищ майор.
– А я решил: от мороза это.
– Никак нет, на мороз не жалуемся.
– А на что другое?
– Солдату на трудности жаловаться не положено.
Вокруг заулыбались:
– Вот дает Мурашкин!
– Действительно! – согласился Хабаров.
Уголки губ Мурашкина дрогнули в лукавой ухмылке, сощуренные зеленоватые глаза скосились в сторону. «А ведь это тот самый, что выговаривал своему товарищу. Хитер. С виду простоват, а хитер». Хабаров сказал:
– Мне почему-то вспомнился один анекдот…
Солдаты удивленно переглянулись: командир батальона хочет рассказать анекдот! Владимир сделал вид, будто ничего не заметил, выждал немного и стал рассказывать:
– В павловские времена упекли одну роту за какие-то провинности в Сибирь. И забыли. Прошло много лет, и вдруг обнаружилось: в армии недостает одной роты. Стали искать. Выяснилось: в Сибири она. А как живет, чем занимается, никто не знает. И послали туда инспектирующих. Хоть радио и не было, но слух об этом до роты дошел. Командир всполошился: как быть? Все его подчиненные обросли бородой, одичали, боевой подготовкой, говоря по-нашему, совсем не занимаются. Тут фельдфебель к ротному: вы, говорит, ваше благородие, когда эти самые приедут, занимайтесь с солдатами на плацу, а за порядок я буду ответ держать. Так и порешили. Фельдфебель взялся за солдат, однако всех привести в надлежащий вид не успел: утром нагрянули высокопоставленные гости. Тогда фельдфебель оставшихся бородачей запер на чердаке. Инспектирующие, увидев марширующих на плацу солдат, удивились. А кругом чистота, порядок. Похвалили роту и собрались было укатить назад, как вдруг один из гостей заметил в чердачном окне какие-то волосатые физиономии.
– Как у снежного человека! – не удержался Мурашкин.
– Именно, – подтвердил Хабаров и продолжал: – Спрашивают: «А это кто у вас?» Тут фельдфебель – два шага вперед, руку к козырьку: «Ланцепупы, ваша светлость». Сановнику неудобно было показать свое невежество, и он в докладной на имя императора написал, что оная рота не токмо в полной боевой готовности пребывает, но еще и ланцепупов в тайге ловит.
Солдаты дружно засмеялись. Переждав смех, Хабаров подмигнул Мурашкину:
– А вы ланцепупов не ловите?
– Одного поймали, – со смешком ответил Мурашкин и стрельнул глазами в Сутормина. Тот наклонил голову.
– Значит, у вас все в порядке, – весело заключил командир батальона.
Мурашкин кивнул.
Вдруг сидевший напротив Хабарова хмурый солдат с черной порослью по уголкам поджатых губ повернулся к Мурашкину:
– Ну що ты языком, як ветряк крылами… – Затем не спеша, солидно поднялся, одернул гимнастерку, назвал себя: – Рядовой Ващенко. – И выложил: – Не так у нас все ладно, як вам размалювалы, товарищ майор. Мы вот зараз рядового Сутормина пробирали. А Мурашкин: «Порядок»…
Высказавшись, Ващенко остался стоять – плотный, угловатый, с большими рабочими руками. Хабаров кивнул ему: «Садитесь», – и обратился к сержанту Бригинцу за разъяснением.
– Видите ли, – сержант смущенно покраснел, – вчера дежурный по роте младший сержант Карапетян попросил рядового Сутормина помочь отнести в склад старое обмундирование. Сутормин заартачился: он, мол, из другого взвода и Карапетяну не подчиняется. Вот мы и собрались…
Хабаров перевел взгляд на Сутормина.
– Что же вы…
– А чего этот Карапетян… – избегая взгляда командира, начал Сутормин запальчиво, но тут же пробормотал: – Виноват, товарищ майор.
Трудно было понять: раскаивался он или дипломатично прикидывался кающимся.
– Говорить «виноват» – дело немудреное. Не к этому вас дисциплина обязывает, – заметил Хабаров. Он намеренно не стал при всех выяснять взаимоотношения рядового Сутормина с младшим сержантом Карапетяном. Порасспросив солдат о житье-бытье, Хабаров разрешил им перекурить, а сержанта придержал за локоть:
– Расскажите подробнее о Сутормине.
– Раньше Сутормин был в автороте. За выпивку его разжаловали и перевели к нам. Вот мы его и воспитываем.
– Ну и как?
– Хвастаться еще рано. Человек он сложный: нет-нет да и прорвутся у него уличные замашки – то вступит в пререкание, то поругается с товарищами, то еще что-нибудь… Но у Сутормина есть хорошая черта: компанейский он парень. И если всем взяться за него… – Бригинец сделал короткую паузу и доверительным тоном продолжал: – Видите ли, товарищ майор, мне кажется: мы, сержанты, еще недооцениваем силу коллективного воздействия. Когда нам не хватает дисциплинарных прав, бежим к командиру взвода или роты. А что получается в итоге? Демонстрируем свою немощность, и только.
Хабарову рассуждения Бригинца понравились.
– А почему бы вам, сержантам, не собраться и не поговорить о своей работе? – сказал он.
– Видите ли, мне кажется, это – компетенция командира роты. А он… Может быть, я неверно понимаю, да и не имею права вмешиваться в дела старших… Но мне кажется, капитан Кавацук недостаточно обращает на нас внимания. Почти совсем не советуется, только отдает распоряжения да приказывает… Помню, когда я до армии учительствовал в сельской школе, как горячо обсуждали мы нашу работу, какие интересные возникали споры! А разве мы, сержанты, не можем в какой-то мере назвать себя учителями? Разве нам не о чем по-хорошему поспорить?
Бригинец замолчал и открыто посмотрел командиру в глаза: «Видите, как я разоткровенничался. Теперь думайте обо мне что хотите». Хабаров ответил:
– Конечно, есть о чем поговорить и поспорить. И надо поспорить. Обязательно.
