Текст книги "Генератор чудес"

Автор книги: Юрий Долгушин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 32 страниц)

Всю свою энергию Николай, по обыкновению, устремил в созидание, в работу. Официально ее возглавлял Федор – по праву инициатора, тонко учтенному директором. Основное рабочее ядро "армию Решеткова" составляла небольшая бригада молодежи, отобранная из коллектива фабрики, Анна, в порядке все той же общественной, бескорыстной помощи, взяла на себя документацию, связь с контрагентами, учет работы – словом, все малоинтересные, но необходимые дела, от которых порой зависит успех предприятия.

По молчаливому соглашению участников, исполненных энтузиазма, стройка была начата, как мероприятие чрезвычайное, ударное, штурмовое. На высоких темпах особенно настаивал Храпов. Чувствовалось, что он придаёт им какое-то особенное значение. Впрочем, никто об этом не задумывался – спешка казалась естественной и устраивала всех. Храпов ежедневно навещал "сушилкину бригаду", подбадривал, интересовался не надо ли чем помочь...

Роль главы не превратила Федора в "начальство". Руководящие функции распределение, прием и оценку работы – он выполнял между делом, на ходу. В остальном, нисколько не заботясь о престиже, становился рядовым членом своей веселой бригады: перемазанный металлической пылью и маслом, носился по цехам и кладовым, разыскивая подходящие "внутренние ресурсы" и инструменты, точил, сверлил, паял, сваривал детали – по чертежам и указаниям Тунгусова, а то и брался вместе со всеми за лопату или отбойный молоток. Он прекрасно понимал, что автор концерта, которым он дирижирует, – Тунгусов.

В общем дело шло хорошо, но случались и затруднения, причем всякий раз, когда решение вопроса оказывалось за пределами фабрики. К намеченному сроку был готов котлован к трансформаторной подстанции, а двадцатиметровый кусок кабеля, который должен был отпустить кабельный завод, оказался по ошибке переданным какому-то другому предприятию. К тому же завод вообще отказался дать кабель сверх своего плана, ссылаясь на какие-то "новые" распоряжения свыше.

Главное, чего все ожидали с волнением, – генераторные лампы – были сделаны с небольшим опозданием. Шикарно упакованные, проверенные техническим контролем, снабженные паспортами, они казались безукоризненными. Однако при испытании, которое им учинил Тунгусов, они "дали газ". После долгой канители с заводом и тщательных исследований Николай установил, что причина появления газа крылась в неправильном составе стекла, из которого были сделаны баллоны. Пришлось отослать лампы обратно для смены баллонов.

Всякие осложнения пока что улаживались или своими силами, или с помощью Витковского, который теперь стал необычайно чутким и благожелательным. Поэтому Тунгусов и Храпов не звонили наркому. Но история с лампами встревожила их не на шутку. Уж очень она была похожа на инцидент с профессором Флеровым. Однако и на этот раз решили подождать.

– С этим торопиться не следует, – говорил директор, беседуя с Тунгусовым наедине. – Помнишь, что сказал нарком? "Лампы будут". Значит будут, что бы они тут ни выкомаривали... Или... можно сомневаться?..

Николай понял намек, но не дрогнул, не обиделся, а даже обрадовался ему. Этот чудесный человек Храпов просто поверил в его лампы, ничего в них не понимая. А он имел право сомневаться, он рисковал.

– Не бойтесь, Тимофей Павлович, я уже проверил. Лампы хорошо работали, оправдали мои конструктивные расчеты полностью.

– А газ? – удивился Храпов.

– Газ появился на высоком режиме и не сразу. Расчет тонкий.

– Думаешь, расчет?

– А чёрт его знает... Может и случайно ошиблись, а может – и сознательно. Вот, мол, опять та же история, значит не зря тогда пресекали эту затею... Все закономерно, Тимофей Павлович, единственное новое у нас лампы, вот по ним и бьют.

Храпов задумался, покачал головой.

– И что это всегда: как новое, так и начинается...

– Закон природы, Тимофей Павлович, новое всегда входит в жизнь с трением...

– Теория, Николай Арсентьевич... Какое тут "трение"! Я понимаю, когда есть основания не верить, сомневаться в методе, в расчетах. Но он даже не пытался проверить. Гадит, чтобы поднять свой престиж, выслужиться! Жульничество простое, больше ничего!

– Жульничество, верно. Но не так все просто, Тимофей Павлович. Я знаю эти дела. Витковский тут – пешка, исполнитель. Руководят им другие, более солидные силы из научных сфер, которые, поверьте, давно разобрались в ценности нашего нового. Не любят они, когда что-нибудь дельное появляется не от них – признанных столпов теории, – а помимо них, от каких-то никому неизвестных Тунгусовых... Да и – что сказать, обидно, конечно.

– Вон что! Кто же это?

– А не знаю. И не стоит нам даже интересоваться ими. Хватит с нас Витковского – главного исполнителя.

– Ах, сук-кин сын... А ведь какой хороший стал! Теперь понятно: маскировка... Слушай, Николай Арсентьевич, – Храпов вдруг заулыбался, пожалуй, козыри-то сейчас все у нас. Мы их игру знаем, ну и оставим в дураках, ей-богу! Теперь только надо точно играть. Игра будет такая: мы робкие, наивные; к наркому идти снова не собираемся и Витковскому верим. Они убеждены, что заманежат нас на лампах. И пусть! Тут мы будем играть в поддавки, чтобы они не придумали какого-нибудь нового, неожиданного подвоха, не помешали бы в чем другом. А пока они будут мудрить с лампами, мы спокойненько, но не мешкая, достроим всю машину. Вот тогда и тяпнем – к наркому, покажем ему все каверзы, какие они успеют придумать. Ох, и трахнет же он тогда по этому дяде – мокрого места не останется! И лампы будут в два счета. Ведь будут, он нам поверит!

– К-конечно, поверит, мы же не обманываем, – согласился Николаи посветлев. Перед ним снова простерлась голубая даль.

– Спешить надо с машиной, – заключил директор. – Темпы решают все!

Через несколько дней произошло событие, по-видимому, предрешившее исход борьбы.

Около полудня Храпову позвонил секретарь наркома и попросил немедленно направить к нему инженера Тунгусова, по возможности, со всеми материалами о его генераторных лампах.

Минут через двадцать после этого разговора Николай вошел в приемную. Секретарь тотчас встал, сказал: "идемте", и без доклада открыл перед ним дверь в кабинет. Было ясно, что он действует по заранее полученным инструкциям. Уже это насторожило Николая.

– Пожалуйста, Николай Арсентьевич, – сказал нарком таким нейтральным, будничным тоном, словно приглашал одного из своих постоянных сотрудников, с которым только что виделся.

Николай все это заметил и учел; нарком был не один. Из-за спинки кресла выставлялась голова с круглой, будто циркулем обведенной, лысиной на макушке и узкие обвисшие плечи.

– Вот это и есть тот инженер, о котором я говорил, – сказал нарком голове. – Ламповик. Познакомьтесь, Николай Арсентьевич, это профессор Акулов, слышали, конечно...

– Как же... Читал, знаю труды профессора... – Теперь Николай понял почти все. Человек, поднявшийся с кресла, длинный, весь вытянутый, будто прокатанный под валками блюминга, был известным авторитетом в электронике. Правда, собственных творческих достижений у него не было, но имя его часто мелькало в специальной печати – он деятельно "участвовал", рецензировал, реферировал, выступал, консультировал, компилировал, популяризировал...

– Товарищ Акулов был на ламповом заводе по своим делам, – продолжал нарком, – и случайно познакомился там с одним заказом на генераторные лампы, которые, по его мнению, спроектированы неграмотно. Профессор счел долгом предостеречь меня, поскольку мы встретились по его делу. Вот я и решил вызвать вас... Кстати, профессор, кто там обратил ваше внимание на ошибку? И почему они не опротестовали заказ?

– Ошибку нашел я сам, случайно, – низко в нос загудел, как из бочки, профессор. – Увидел на столе рабочие чертежи, ну, глаз наметан, заметил сразу... Проконсультировал. Фамилий, к сожалению, не запомнил, люди ведь незнакомые... Кажется, теперь собираются протестовать.

Николаю стало ясно: нарком отдавал ему этого профессора на растерзание. Ладно!

– О каких, собственно, лампах идет речь? – спросил он.

– Генераторные, ультравысокочастотные. Николай вытащил из портфеля синьку, развернул.

– Эти?

– Позвольте... кажется... да, они самые.

– Так. Что же вы тут находите?

– Как! – профессор почти возмущенно воззрился на Николая. – Вы хотите, чтобы мы занялись разбором здесь, сейчас, мешая народному комиссару?! – он вытащил из кармана часы. – Наконец, и я не располагаю...

– Ничего, ничего, – перебил его нарком. – Я прошу вас немного задержаться. Мне очень важно выяснить этот вопрос сейчас.

– Итак, профессор, – спокойно сказал Николай.

– Хорошо-с, – прогудел тот, нервно надевая снова очки. – Я только сформулирую основное. Такая лампа работать не может. А если и будет работать, то лишь при слабом режиме и с ничтожнейшим КПД. Профан, который ее конструировал, допустил элементарную ошибку. Ну вот смотрите. Согласитесь, что при таком расположении электродов, как здесь, – длинные, как сосиски, пальцы обеих рук профессора причудливо сплелись над схемой, изображая электроды, – неизбежно возникновение так называемой паразитной емкости!

– Несомненно, профессор. Вы абсолютно правы! – с утрированным восторгом поддакнул Николай.

– Ну, вот видите! А паразитная емкость – вредное явление, парализующее генерацию. Борьба с ним представляет основную задачу в современной электронике.

– Так... А знаете, профессор, есть такое растение – белена. Очень вредное явление природы; вызывает отравление, галлюцинации, умопомрачение, даже смерть. Или, скажем, плесень. Или ядовитая змея, – чего вреднее! А вот люди изучили, овладели этими вредными явлениями и превратили их в источники могучих средств для лечения болезней. А трение! Ведь борьба с ним "представляет основную задачу" на протяжении всей истории техники. Но не будь трения, мы не имели бы транспорта, да и ножками не смогли бы передвигаться по земле...

Нарком сидел, откинувшись в своем кресле, и с видимым интересом следил за сражением. Профессор Акулов чувствовал, что его бьют, что нарком поощряет это избиение, и земля под ним дрожала. Он мучительно искал способа выйти из игры, в которой собирался сделать всего один, не совсем чистый, но выгодный ход, казавшийся таким простым и безопасным...

– Природа не знает ни вредных, ни полезных явлений, – продолжал Николай. – Вредным мы считаем все то, что мы еще не освоили, не поставили себе на службу, – не так ли, профессор?

– Хорошо, – с трудом делая скучающий вид, возразил, наконец, Акулов, но паразитная емкость потому и названа паразитной, что она существует за счет нормальной работы контура. Не так ли, дорогой мой?

– А я и не называю ее паразитной. У меня она учтена, рассчитана и поставлена на службу процессу генерации, как величина, кратная емкости идеального контура. Больше того, моя лампа только потому и может работать, что...

– Ваша лампа?..

– Да, моя. Я и есть тот самый профан, который ее сконструировал.

– Простите... – профессор деланно засмеялся, внутренне холодея, теперь он понял, что спасения нет... – Я не знал...

– Неважно. – Николай уже видел, что пора кончать. – Скажите, профессор, вы, очевидно, не познакомились с техническим расчетом этой лампы? Вот он. Тут все объяснено. Как видите – математика. На пальцах это трудно изобразить...

– Нет... мне нe показывали...

Нарком вышел из-за стола.

– Как же так, товарищ Акулов, – сказал он, – нехорошо получается... увидели где-то на столе чертежик, с кондачка осудили, не поговорили с автором, даже не ознакомились с материалом, устроили на заводе консультацию, сбили их с толку; теперь они, конечно, прекратят эту работу, опротестуют заказ... А ведь тут принципиально новое техническое решение, как я понимаю.

– Думаю, все же ошибочное. Полагаться на мнение одного автора, мне кажется...

– Я уже получил авторское свидетельство, – совсем тихо, будничным тоном вставил Николай.

Акулов повернулся к нему и застыл. Это был "нокаут". Нарком добродушно рассмеялся.

– Вот видите, – сказал он. – В таких условиях мнение одного оппонента стоит гораздо меньше, чем мнение автора. Давайте лучше действовать по системе товарища Тунгусова: будем превращать вредное явление в полезное. Возьмите с собой этот технический расчет, – можно, Николай Арсентьевич? вот... и хорошенько обмозгуйте его. Уговоримся так: если найдете ошибку, завтра позвоните мне. Если ошибки не окажется – завтра же так или иначе доведите до сведения завода или главка, что вы ошиблись и что заказ должен быть выполнен. Проверку исполнения этой программы беру на себя. Простите, что задержал, но... как видите, вы сами поставили под удар вашу репутацию...

Николаю очень не хотелось подавать руку Акулову, но тот сам направился к нему, попрощавшись с наркомом. Николай мгновенно нашел выход, двинулся навстречу, и с жаром потряс его руку.

– Разрешите, кстати, поблагодарить вас, профессор... Акулов мрачно усмехнулся.

– Не думаю, чтобы я доставил вам... – начал он.

– Нет, я о другом... Я недавно прочитал вашу книгу о будущем современной электроники. Увлекательно написано, такие смелые мысли...

– Ну, что там... особенного... – гудел уже у двери Акулов.

– Нет, замечательно!.. Особенно мне понравились идеи Гарднера... Виланда... Потрясающе!..

Акулов, пятясь, скрылся в щели двери, открытой им не больше, чем на четверть. Дверь захлопнулась.

И тут нарком начал хохотать. Он раскачивался, вытирал плат-ком слёзы, сморкался, снова хохотал...

– Ну, потеха!.. Так отделать человека... Плесень!.. Белена-а!.. Змея-а! Умопомрачение!.. – заливался он вспоминая. – Да и я подбавил – "вредное явление"!.. Ай, напугали бедного... Посмотрите... там.... в кресле – не сыро?.. Ничего... Будет шелковый. Смех наркома, хотя и заразил Николая, но злость еще сидела в нем.

– Не думаю, – сказал он. – Такого могила исправит... Это он пришел к вам бросить тень на лампы?

– Ну, конечно! "Между прочим". Я сразу учуял... Да! Чего это вы взялись хвалить его произведение ни с того ни с сего? Тоже небось, пилюля какая-нибудь?

– Это я решил ему з-закатить еще с другой стороны... – Николай выразительно сжал в кулак левую руку. Он п-понял!.. Ведь что сделал, собака: ни одной собственной мысли, все надрал из иностранной литературы. А подал, как свое, без ссылок на авторов. Плагиат.

– Да... фигура, – нарком покачал головой. – Ладно, будем иметь в виду... Теперь расскажите, как идут дела у вас...

* * *

Вскоре после встречи с Тунгусовым на ридановском горизонте появился новый персонаж. Увлеченный знакомством с Николаем, профессор забыл об обещании Витковского направить к нему какого-то исключительного конструктора. И вот однажды вечером Наташа сообщила, что профессора хочет видеть инженер Виклинг.

В кабинет вошел высокий, несколько неуклюжий человек лет тридцати пяти. Он был хорошо, со вкусом одет, но ни костюм, ни темно-русые волосы, тщательно зачесанные назад, не могли скрыть удивительной небрежности, с какой природа отнеслась к этому своему произведению. Все в нем было утрировано, топорно – и крупные черты лица с большим ртом, и широкие, раздельно сидящие зубы, и длинные, разлапистые руки, и ноги в огромных ботинках. От всей его крепкой фигуры веяло чем-то первобытным, диким, и в то же время, располагающим. В темных внимательных глазах отражались черты сложной, богатой натуры. Инженер говорил по-русски довольно свободно, но с сильным немецким акцентом.

Узнав, с кем он имеет дело, вспомнив рекомендацию Витковского, Ридан несколько растерялся. Он оставил инженера в кабинете и бросился к Анне посоветоваться. Черт возьми, он совсем забыл об этой истории! Ему не нужен никакой Виклинг, после того, как он условился о работе с Тунгусовым. Но и отказаться теперь неудобно, раз он не предупредил Витковского вовремя. Неужели снова объяснять свои идеи, рассказывать?

Анна иначе взглянула на дело. Кто знает, может быть, этот иностранец окажется действительно ценным человеком. Объяснять все совсем необязательно. Надо поставить перед ним конкретную физическую задачу – создать этот самый генератор микроволн, поговорить, – может быть, он уже имеет что-нибудь. А если он заинтересуется сам, пусть действует. Все-таки не стоит возлагать все надежды на одного Тунгусова. Анна решила, что, во всяком случае, Виклинг отвлечет внимание отца от Тунгусова, пока тот занят сушилкой.

Так и случилось. Беседа с Виклингом оказалась интересной и содержательной. Он сразу понял суть задачи и, избегая расспросов о целях профессора, восхитил его своей способностью понятно излагать сложные проблемы, рассказав о некоторых малоизвестных попытках ученых за границей применить новые принципы генерации ультравысоких частот.

– Я уверен, – закончил он, – что можно найти правильное решение. Я даже пытался использовать некоторые новые методы... К сожалению, обстановка, сложившаяся сейчас в Германии, особенно в кругах технической интеллигенции... никак не располагает к серьезной творческой работе. Теперь вы понимаете, что заставило меня покинуть родину... до лучших времен.

Грусть, прозвучавшая в этих словах, тронула Ридана. Посетитель сразу превратился в гостя. Уже в столовой, за чаем, он рассказал много интересного о жизни в фашистской Германии, о судьбе ряда видных ученых, с которыми он встречался и имена которых были знакомы Ридану.

Альфред Виклинг ушел рано. Его настойчиво приглашали заходить, независимо от дел, связанных с заданием профессора.

А дела решались так: Виклинг приступает немедленно к разработке одного из новых методов генерации микроволн. В его распоряжении есть достаточно оборудованная лаборатория, та, в которой он выполнял последнюю свою работу, к сожалению, не подлежащую обсуждению. Условия и договор он оформит сам в главке.

* * *

Обычно, придя на фабрику, Николай прежде всего шел в "сушилкину бригаду", говорил с Федором, вместе с ним налаживал работу; затем у него находилось какое-нибудь дело к Анне и он направлялся к ней.

А если дела не было и Николай не появлялся, почти всегда возникал неотложный вопрос у Анны, и она либо приходила в цех, либо звонила ему, прося зайти в комитет комсомола, где она пристроилась.

Свидания эти были коротки и деловиты, тем не менее оба уже не могли без них обойтись.

На этот раз Николай прямо с улицы утром влетел к Анне.

– Есть новости, – сказал он, как бы извиняясь за раннее посещение.

– И у меня новости, – приветливо ответила она.

Николай насторожился.

– Вы говорили с профессором? – с надеждой спросил он.

– О шифре? Да, говорила. Но новости не в этом. Тут ничего не вышло. Он заинтересовался вашей таинственной связью с немцем и очень внимательно разбирал буквы. Но ничего придумать не мог, к сожалению. Очень странно все это. Сам писал их тогда на доске, а теперь, как будто впервые их видит. Очевидно, в тот момент он действительно был в бессознательном состоянии. Меня это все больше волнует.

Николай задумался.

– Да, странно... А я, признаться, очень рассчитывал на вашу беседу. Теперь не знаю, что делать... А что-то делать надо: вчера я получил новую радиограмму от немца. Там что-то происходит... по-видимому, очень серьезное. Может быть трагическое. Вот, смотрите.

Он вынул из записной книжки листок бумаги. Анна прочитала:

"Основные помехи устранены. Ускорьте проверку по переданной ранее схеме расположения диполей. Тогда сообщу новую схему. Антенна сорвана ветром".

– Антенна сорвана ветром, – повторила вслух Анна. – Хорошо сказано. Сильно... И что же, никаких новых указаний он не дал?

– Никаких. Да нет, я понимаю, что он и не может их дать, не рискуя провалить весь этот замысел. Того, что он сказал раньше – достаточно. Это какое-то затмение на нас нашло! Вы знаете, я долго не сплю по ночам, все думаю. Чувствую, что не хватает какого-то маленького скачка мысли куда-то в сторону от тех направлений, по которым мы все ищем этот смысл. И я не сомневаюсь, что скачок будет сделан. Но когда?.. Будем думать. А какие у вас новости, Анна Константиновна?

– Погодите, Николай Арсентьевич... – Анна задумалась, молча сделала несколько шагов по комнате, потом стала прямо перед Николаем.

– А что, если это провокация? Если вас хотят втянуть в какое-нибудь грязное шпионское дело? Вы думали об этом?

– Признаться, не приходило в голову... А что они могут сделать?! Ну, предложат мне что-нибудь такое, пошлю их ко всем чертям – и все.

Анна снова прошлась, подумала

– Нет. Не так это просто. Я читала кое-что о таких делах. Это – область особых, очень тонких методов и приемов. Вас могут опутать так, что вы этого даже не заметите. Стоит ли рисковать? Не лучше ли сообщить обо всем куда следует, там люди опытные, свяжутся сами с вашим немцем, все выяснят. Да и шифр они разберут, конечно, гораздо скорее, чем мы с вами.

– К тому же я и обязан это сделать, – согласился Николай. – В самом деле, с того момента, как я понял, что наши разговоры вышли за пределы обычной любительской радиотехники, я должен был по существующим законам прервать эту связь. Но теперь просто прервать – нельзя, я чувствую, что это друг, а не враг. Он действует в нашу пользу, причем в трудных, опасных условиях подполья... Да, сообщить об этом действительно нужно. Иначе меня могут привлечь к ответственности за нарушение правил любительской связи и запретить пользоваться передатчиком. Спасибо, Анна Константиновна, что надоумили. Я сделаю это, как только закончим сушилку; сейчас некогда.

Анна согласилась нехотя. Все это ей казалось гораздо серьезнее. Она боялась за судьбу Николая и, если бы не сушилка, конечно, настояла бы, чтобы Николай сделал это немедленно, сегодня же...

Теперь она рассказала о появлении Виклинга, о том, как Ридан, очарованный Николаем, чуть было не отказался от опытного конструктора и как, по ее совету, принял его.

– Ну, вот и прекрасно! – заключил Тунгусов. – Так и надо было поступить. Теперь профессор не потеряет времени зря, ожидая, когда я смогу ему помочь.

* * *

Время шло. Приближался намеченный срок пуска новой сушилки.

Срок этот, несмотря на всякие задержки, решили выдержать точно во что бы то ни стало: оправдать доверие и помощь наркома каждый считал своим непреложным долгом.

Понемногу "сушилкина бригада" стала центром внимания всего коллектива фабрики. От нее зависела дальнейшая участь предприятия. Комсомольцы это хорошо понимали и работали с огоньком, стремясь перещеголять друг друга. Увлеченные Тунгусовым, они старались во всем подражать ему и перенимали не только его деловитость и целеустремленность, но и его спокойствие, внешнюю медлительность, за которыми скрывались молниеносные движения мысли и точность работы.

Анна хорошо видела, каким влиянием пользуется Тунгусов, и тоже все больше поддавалась этому влиянию.

Монтаж сушилки между тем подходил к концу. В светлом высоком помещении уже вырисовывались контуры оригинального сооружения.

Из небольшого отверстия в стене вползал ребристой змеей узкий желобок конвейерной ленты. Сначала он шел по свободному пространству длинного помещения на высоте около метра от кафельного пола, огражденный только изящными перильцами, напоминающими палубные перила корабля

Потом эта ограда сразу расширялась в обе стороны, охватывая уже не только конвейер, но и сигнальные устройства автоматики, расположенные по обе стороны. Тут лента вдруг круто опускалась вниз, захваченная с боков направляющими пазами и, описав полукруг снова поднималась на прежний уровень и уже до конца – до выходного отверстия в противоположной стене – шла горизонтально.

Здесь, над этими провалом ленты, и должно было происходить самое главное: пачка досок, брус, даже бревно, которые нес конвейер, повисали тут в пространстве, наполненном невидимыми, пронизывающими его насквозь вихрями мощных сил высокочастотного поля.

Две алюминиевые пластины – лапы огромного конденсатора, будто нацелились с двух сторон, чтобы схватить древесину, которая начнет переползать через провал и окажется как раз между ними. И тогда они будут дрожать, словно от нетерпения, эти хищные лапы.

Мало кто знал, чего стоило Тунгусову добиться этого дрожания. Оно было нужно: от положения пластин зависело поле высокой частоты, возникающее между ними. Он хорошо знал, как прихотливо это поле. Не один конструктор потерпел поражение, борясь с его капризами. Пусть оно точно рассчитано, пусть по приборам тщательно настроен генератор, отрегулированы накал катодов, напряжение на анодах, частота. Но если вдруг в промежутке между пластинами конденсатора тело, подвергающееся воздействию поля, изменило объем, положение, – в тот же момент меняется емкость, срывается налаженный режим... и снова нужно настраивать всю систему.

Где уж тут успеть подстраивать и налаживать, когда сквозь это поле безостановочно движется толстое, неровное, грубо очищенное от коры бревно!

И вот Тунгусов окружил все пространство поля сложной системой тонких, невидимых лучиков Они скользили по поверхности дерева, ощупывая его меняющиеся очертания, а фотоэлементы улавливали их сигналы и, в зависимости от формы и объема вступающего в рабочее пространство материала, меняли настройку, меняли положение конденсаторных ламп, заставляя их "дрожать", расходиться или сближаться, чтобы сохранить нужный для сушки режим поля Даже скорость движения ленты менялась в зависимости от объема древесины, входящей в рабочее пространство.

Бревно само управляло генератором!

Все было предельно автоматизировано в этой замечательной установке. Тунгусов утверждал, что только в первое время нужен будет человек, чтобы окончательно проверить правильность монтажа, а потом помещение можно будет закрыть на замок, сырой материал будет сам себя обслуживать, проходя на конвейере из одного отверстия в другое и высушиваясь на ходу. С каждым днём сооружение становилось законченнее, строже, изящнее. Отдельные части его изготовлялись тут же, в другой половине помещения, превращенной в слесарную мастерскую. Вначале они занимали много места, люди теснили друг друга. Теперь, отделанные до конца, отшлифованные, блестящие, эти части занимали свои места, как бы арифметически складывались, входили одна в другую, превращались в нечто новое, целое, – в сумму.

Становилось просторно. Мастерская понемногу исчезала.

Конвейер был уже проверен. Несколько десятков бревен проползли сквозь цех, перешагнув полукруг провала.

Николай ориентировал все сооружение именно на бревна – наиболее рискованный объект сушки. Все остальные формы древесины не представили бы тогда никаких затруднений. Он, как и Федор, смотрел в более широкое будущее этой установки.

Наконец, привезли лампы. Все, что зависело от "внешних сношений" было уже получено, проверено, заприходовано.

Николай немедленно поставил лампы на стенд, сооруженный тут же, и начал "гонять" их в разных условиях, на разных режимах. Испытание продолжалось целый день и в этот день не только вся бригада, но и Храпов, и Вольский, и Анна почти не выходили из цеха. Николай, как всегда в таких случаях, действовал молча, никого не обнадеживая. Общее тревожное волнение нарастало, и вечером, достигнув максимума, внезапно упало до нуля, сменившись ликованием, – Николай сказал свое обычное: "все в порядке". Никакой каверзы на этот раз не оказалось. По-видимому, нарком сделал соответствующие выводы и из информации Тунгусова, и из красноречивого инцидента с профессором Акуловым.

И вот генератор, окутанный густыми металлическими сетками для защиты людей от его опасных излучений, обрел, наконец, свое высокочастотное сердце. Оно еще не билось. Оно еще не было даже теплым. Но уже испытывало на себе журчащий душ водяного охлаждения.

Утром, приходя в этот новый цех фабрики, Николай уже не устремлялся, как прежде, к очередной детали сооружения, которая в этот момент рождалась из металла в гуле станков. Он отходил в угол к высокому шкафу трансформатора и оттуда глядел на все сооружение внимательно и с волнением, как художник смотрит на свою картину, в которой не хватает еще нескольких мазков. Получается или нет?

Да, получалось то, чего хотел Тунгусов. Это будет не только машина, которая станет работать, нет, это будет его овеществленная мысль, свидетельство победы человека над непокорными силами природы. И всеми своими внешними формами, движениями, даже звуками она должна отображать это изящное могущество человеческой мысли!..

Узорный кафель пола около машины уже освободился от густого налета металлической пыли, масла, грязи. Светлое пространство занимало все большую территорию. Комсомольцы перестали курить у конвейера. В углах появились урны.

Тунгусов прекрасно знал, что через три дня все будет готово, и тогда можно испытывать машину. Но он молчал. И никто не спрашивал об этом. Какое-то молчаливое соглашение заставляло бригаду не говорить о конце, об испытании. Только директор, который заходил теперь каждый день "полюбоваться" сооружением, тревожно спрашивал Тунгусова, почему-то отводя его в сторону:

– Ну как со сроком? Управитесь?

– Управимся, – лаконически отвечал Тунгусов. – Когда же думаете?.. Ведь испытать надо заранее, а то мало ли что...

– Ничего не будет, Тимофей Павлович. И испытаем вовремя, и пустим в срок.

* * *

Это случилось неожиданно для всех. Однажды днем, когда бригада сдавала Решеткову только что законченный монтаж вентиляционной системы, Тунгусов подошел к ним, взял Федора за плечо и сказал просто:

– Ну, что ж, ребята, давайте попробуем!

Все поняли его сразу и затихли. Одно из заготовленных заранее бревен было положено на лоток конвейера вне помещения.

Тунгусов и Решетков в последний раз внимательно просмотрели всю установку.

– Надо позвонить Ане, – тихо полуспросил Федор.

– Конечно, позвони, – быстро ответил Николай: он как раз в этот момент думал об Анне и почему-то не решался сам вызвать ее.

Войдя в цех, она сразу поняла все по торжественному виду бригадников, растянувшихся группой вдоль установки, и по позе Тунгусова, стоявшего у пульта генератора по другую сторону конвейера.

– Хотим попробовать, что у нас получилось, – как-то смущенно произнес Тунгусов и включил рубильник.

Все остальное произошло само собой. Постепенно стали набухать огнем лампы, спрятанные за решетками экранов; загудели, как ульи, трансформаторы, зашелестела вода; внизу, в провале, над самой лентой конвейера зажужжал пропеллер вентилятора.

Николай, засунув руки в карманы, следил за стрелками приборов, на которых красными черточками были указаны заранее определенные режимы работы генератора. Стрелки одновременно подошли к заданным пределам.

В тот же момент, тихо журча роликами, двинулся конвейер. Дверца, закрывшая входное отверстие в стене, отскочила вверх и из-за нее быстро выплыл комель бревна. Но, подойдя к провалу, бревно, как бы испугавшись, почти остановилось и стало медленно, с опаской входить в пространство между трепетавшими пластинами конденсатора.