355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Юрий Долгушин » Генератор чудес » Текст книги (страница 25)
Генератор чудес
  • Текст добавлен: 24 сентября 2016, 05:00

Текст книги "Генератор чудес"


Автор книги: Юрий Долгушин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 32 страниц)

– Нет, – сказал он, – я этого не сделаю... Не надо горячиться, Николай Арсентьевич, так толку не будет. Вставайте, и пойдем к нашим девчатам праздновать победу и ужинать. Завтра придумаем что-нибудь менее рискованное. А Симка пусть спит... это не вредно.

Несколько смущенный своим порывом, Николай вслед за Риданом вышел из лаборатории.

* * *

Анна проснулась раньше обычного. Яркое июньское утро врывалось сквозь щели между занавесками, и пламенеющими полосами освещало комнату. Солнечное пламя это и разбудило Анну. Она беспредельно любила солнце, называла себя "солнцепоклонницей" и считала преступлением спать в такие вот яркие, ясные утра, наполнявшие ее какой-то особой бодрой энергией, восприимчивостью; в такие утра вдруг становились проще, доступнее все учебные предметы, нужные клавиши рояля будто сами подскакивали под ее тонкими пальцами, а в старых, давно, казалось, изученных и до конца понятых вещах композиторов вдруг обнаруживались новые оттенки чувств, новые образы, новый смысл.

В такие утра, если позволяло время, Анна запиралась в гостиной и с упоением отдавалась музыке; разучивала новые вещи, отделывала, шлифовала старые, чтобы в ближайший вечер, когда отец потребует "концерта", преподнести ему свои находки. Да и не только ему, конечно...

В последнее время Николай стал проявлять самый неподдельный интерес к ее игре.

После одного из таких "концертов", когда они на минуту оказались одни в комнате, он с плохо скрытым волнением сказал ей: – Спасибо вам, Анна Константиновна. Раньше я просто любил музыку, а вы научили меня понимать ее. Теперь я знаю, что она такое: это – способ выражения тех сложных и тонких эмоций, которые нельзя передать никакими другими средствами. Есть такие... Ведь никакой язык, никакая литература не могут так полно выразить сразу всю сумму чувств, мыслей с их характером, степенью напряженности, глубиной, искренностью, – как музыка... как песня, даже самая простенькая, какой-нибудь напев... Это – язык души. Я начинаю понимать его... А вы, очевидно, прекрасно владеете им.

Анна очень смутилась и не столько от похвалы, сколько от опасения, что Николай действительно понял ее. Она тогда импровизировала на темы из Оффенбаха и любовные терзания Гофмана неудержимо и странно сливались в ее музыкальной фантазии с образом Николая... Неужели он почувствовал это? Но тогда, значит, она в самом деле овладевает "языком души" – самой трудной вершиной искусства!

После этого инцидента работа над своим мастерством приобрела для Анны особый смысл и еще сильнее увлекала ее... Сегодня, в это чудесное утро она поработает! Наташа сладко спала, разметавшись, по обыкновению, на своей кровати и Анна решила не будить ее так рано.

Она быстро оделась, умылась и вышла в столовую. Тетя Паша орудовала около парящего самовара. Это была ее затея. Тетя Паша глубоко презирала электрический чайник, утверждала, что в нем "никакого вкусу нет" и что чай из него – "вредный". Ридан в свое время восторженно поддержал хозяйку и все ее аргументы, для которых, со своим обычным серьезным юмором, чуть не ежедневно за столом изобретал невероятнейшие "научные" обоснования. Самовар "ставился" по всем правилам, освященным веками – углями с лучинками; для него на кухне было сооружено специальное устройство с железной трубой во двор, и только один Мамаша, на которого пали, кроме всего прочего и сношения с органами пожарной охраны, знал, чего стоило осуществить эту чудную стариковскую затею...

Впрочем и молодежь, вначале скептически встретившая самоверную реформу, со временем стала обнаруживать в ней то одни то другие достоинства. И накрытый стол с самоваром оказался куда более уютным и красивым, и чай был дольше горячим, и пар все же немного увлажнял слишком сухой при центральном отоплении воздух... А главное – воспоминания детства, то и дело вспыхивавшие у них под тихий рокот кипящей под крышкой воды или под ни с чем не сравнимые "разговоры", мелодичное пение, птичий щебет, "колокольцы", "серебряные молоточки" – все те удивительные звуки, что издавал, как живое домашнее существо, медленно остывающий самовар, и для которых у тёти Паши всегда находилось готовое название.

Вот и сейчас он стоял на сверкающем подносе, рокотал обиженно и нетерпеливо, будто сердясь, что люди не идут к столу. Анна улыбнулась ему, хозяйке... В комнате приятно попахивало древним самоварным дымком.

– Доброе утро, тетя Паша!.. Неужели все еще спят?

– Мужчины-то, небось, встали давно... А вот чай пить не идут. Зови-ка... Да и Наталью буди.

Анна позвонила к отцу в лабораторию. Ответа не было. В кабинете его тоже не оказалось.

Увидев его постель, Анна поняла, что он и не ложился. Встревоженная, она позвонила вниз, Николаю.

– Отец у вас, Николай Арсентьевич?

– Нет, я его еще не видел сегодня.

– Он не ложился спать!.. Может быть, он уехал ночью?

– Вы, кажется, волнуетесь, Анна Константиновна? Успокойтесь, сейчас я все выясню и приду.

Спокойный тон удался Николаю, но волнение охватило его мгновенно. Он быстро сунул руку в карман. Так! Вот ключ от лаборатории, который Ридан зачем-то дал ему вчера расставаясь. "На всякий случай, у меня есть другой", – сказал он тогда.

Николай выскочил в коридор и побежал.

Лаборатория профессора была заперта. Он постучал, прислушался; ответа не было, но слух уловил какое-то движение. Он вставил ключ, распахнул дверь и на момент застыл на пороге.

Прямо перед "ГЧ" глубоко в кожаном кресле, очевидно принесенном из кабинета, лежал Ридан. Голова его бессильно склонилась набок, левая рука, посиневшая и набухшая, безжизненно свисала к полу. Немного правее, в клетке, отодвинутой вчера Николаем, стоял Симка, высоко охватив руками прутья решетки, и едва слышно поскуливал

– Папа! – в ужасе крикнула Анна за спиной Николая, бросаясь вперед.

Николай успел схватить ее и удержать.

– Туда нельзя, видите – аппарат работает. И успокойтесь, он спит.

В самом деле, "ГЧ" смотрел на них сбоку большим круглым глазом светящейся шкалы.

Николай все понял сразу: профессор на себе решил проверить "волну сна". И вот...

– Что же делать? – тревожно спросила Анна.

– Сейчас сообразим...

Николай подошел к "ГЧ". На листе бумаги, прикрепленном к аппарату, крупными буквами было написано:

"Осторожно! "ГЧ" включен! Внимание!".

Рядом на столе, куда указывала стрелка, нарисованная внизу листка, лежала записка, написанная ясным почерком Ридана:

"Ник. Арс.!

У меня что-то не вышло. Но не волнуйтесь, я сплю. Будите так:

1. Выключите "ГЧ" и ждите пять минут. Если не проснусь сам, попробуйте растолкать.

2. Если и это не поможет, оставьте ту же настройку (проверьте, должно быть 959,8 – это "легкий сон"), включите снова ток, направьте луч прямо в голову и сведите настройку назад, до 959,6. Тогда уж обязательно проснусь!

К. Рид."

Николай быстро выключил входной рубильник, взглянул на часы и, подойдя к Ридану, осторожно поправил ему голову; поднял и уложил удобно его руку, снял с пальца привязанный к нему обрывок какого-то тонкого шнурка.

Почти в тот же момент профессор вздохнул. По мышцам пробежало движение, тяжело поднялись и снова опустились веки. Потом улыбка шевельнула усы. Потянувшись, он сонно пробурчал, почти не раскрывая губ:

– Ч-черт... рука затекла...

Минуты через две он поднялся. Анна бросилась целовать отца. Глаза ее наполнились слезами. Ридан улыбнулся.

– Ну чего ты, глупырь! Видишь, как все просто?

– Да, просто!.. А ведь все-таки "что-то не вышло"? Еще хорошо, что так...

– Шнурок подвел? – спросил Николай, догадываясь, какую механику соорудил профессор.

– Да нет, шнурок достаточно крепкий. Это все Симка, каналья! Вот послушайте, как было дело. Я привязал один конец шнурка к рычажку выключателя, а другой – к пальцу. Рассчитал длину так, чтобы можно было сесть в кресло с вытянутой рукой. Как засну, рука опустится, потянет и выключит генератор; я и проснусь. Раз десять репетировал без тока. Симка с интересом следил за мной, я даже обратил внимание на это... Наконец я пустил ток, включил генератор, нацелился в кресло с вытянутой рукой и быстро вскочил в зону луча. В тот же момент я увидел, что Симка решив, очевидно, по моему примеру щелкнуть выключателем, вдруг далеко просунул руку из клетки и на лету перехватил шнурок около самой моей руки. Я по инерции дернул, шнурок оборвался, но Симка выпустил его и уж не мог достать с пола. Я это все сообразил сразу, но уже было поздно. Луч действовал. Плюхнувшись в кресло, я так захотел спать, что не мог не то, что встать, но даже принять надлежащую позу...

Ну, друзья мои, это был сон! Самый настоящий, нормальный, но искусственно вызванный! Я даже видел какие-то сны. Моя прогрессия оказалась правильной, Николай Арсентьевич, как я и думал. Все оказалось правильным! Даже сомнение в надежности моей хитрой механики со шнурком, почему я и написал записку на всякий случай. Вы как будили меня, просто выключили генератор?

– Только выключил. Через минуту вы уже начали двигаться.

– Так, так. Так и должно быть. Это был градус нормального легкого сна... Однако, я здорово голоден. Сколько сейчас времени?

– Да мы только что встали и собрались чай пить. Идем скорей!

– Вот и прекрасно. Я только умоюсь. Этого троглодита тоже покормить надо. Молодец все-таки, он свою миссию выполнил даже с превышением. Пойдем, Симка, чай пить, давай руку! – добавил Ридан, открывая клетку.

Шимпанзе проворно выкатился и, серьезно взглянув на профессора, протянул ему свою волосатую лапу.

За столом Николай так уморительно рассказывал о случившемся Наташе и тете Паше, что все покатывались со смеху. Даже Симка пронзительно пищал и скалил зубы, подражая людям. Но еще громче смеялся Ридан, будто он впервые слышал эту удивительную историю.

К концу завтрака Ридан вдруг замолчал, стал серьезным, как в лаборатории перед опытом. Через несколько минут он встал.

– Теперь слушайте внимательно, друзья мои. Сегодняшний инцидент случайно, вопреки моим намерениям сделал для вас явным то, что должно было оставаться тайным. Надеюсь, вы понимаете, что без очень серьезных оснований мы с Николаем Арсентьевичем не стали бы скрывать что-либо от вас... Итак, запомните хорошенько: ни одна живая душа не должна знать ничего об этом! Ну, вот. А теперь – кто куда, а мы – ко мне...

Пропустив Николая в кабинет, Ридан плотно запер за собой дверь.

– Ну, Николай Арсентьевич, давайте руку. Вот так... Теперь, когда не осталось уже никаких сомнений, мы можем поздравить друг друга. Не будем скромничать, наша с вами победа... Как вы сказали вчера? "Исторического значения"? Может быть это слишком торжественно сказано... но по существу, пожалуй, так и есть. Благодаря вашему удивительному генератору, мы получили, наконец, власть над собственным, человеческим мозгом, а значит и организмом! Над человеком, Николай Арсентьевич!.. А кроме того, мы обрели средство защиты нашей страны от любой военной угрозы.

Ридан сжимал руку инженера, и Николай чувствовал в этом пожатии, плотном, энергичном, нечто большее, чем только удовлетворение учёного победой.

Он был смущён. Сегодня он уже не разделял так безоговорочно, как вчера, этой уверенности Ридана. Вчера, после эпизода с Симкой, поражённый неожиданной для него идеей профессора о "лучах сна", он весь ушёл в мечты о могуществе этой новой силы, обретённой советским человеком. Он воевал, отражал атаки, переходил в наступление, создавал и совершенствовал новую тактику "боя"; он изобрёл способ насильственной посадки вражеских самолётов. Для этого служит волна "лёгкого сна": Николай ловит попавшийся самолёт в окуляр видоискателя и даёт эту волну на две-три секунды, – столько нужно, чтобы пилот на миг потерял управление машиной. Ручка настройки "ГЧ" поворачивается, пилот овладевает собой, и выравнивает самолёт. Он лишь слегка обескуражен. Но тут снова луч бросает его на несколько секунд в непонятный сон. Пилот убеждается, что он не в состоянии продолжать полёт: это грозит гибелью. И если он не сажает машину ту же, Николай повторяет свой манёвр в третий, в четвёртый раз... А когда он сел, Николай усыпляет его "крепким сном", надолго, до прихода наших... Этот манёвр годен и для целой эскадрильи, даже если место для посадки вне поля зрения! Экипажи идут в плен, машины целёхонькими переходят к нам...

Это все было великолепно!

К ночи, однако, боевая фантазия Николая иссякла. Он уже лежал в постели, когда в мозг его врезалась холодная, как сталь ножа, мысль: а верно ли, что "ГЧ" обладает такими возможностями?.. В эксперименте, в лаборатории это было действительно так. Но тут расстояние – всего каких-нибудь три-четыре метра. Излучение концентрировано. Проверка дала пока лишь качественный результат, определила частоту волны, настройку. Ридан думает, что это – все. Но ведь практика потребует иных расстояний – в километры, в десятки километров. А это уже – Другое. Тут могут сказаться угол луча, рассеяние, эффект Комптона; максимальная мощность излучения "ГЧ" окажется недостаточной и действие волны сна сведется к нулю!.. Странно, однако, что Ридан, вопреки своему обыкновению, считает победу достигнутой, не проведя этого последнего испытания на дальность... Мысль о дифракции луча должна была прийти ему в голову.

Сомнения одолевали Николая и утром, с того момента, как он проснулся. Понемногу они превращались в уверенность в том, что Ридан делает ошибку, что работа над "ГЧ" еще далеко не завершена. Впрочем, Ридан имеет основания радоваться и торжествовать победу: для основных его целей, физиологических, генератор готов вполне. Тут не нужны большие расстояния...

Теперь Николай стоял перед Риданом, держал его руку в своей и мучился, представляя себе, как огорчит он сейчас профессора своими сомнениями, Во-первых, – осторожно начал он, – не называйте "ГЧ" моим аппаратом. Вы хорошо знаете, что это моя ошибка, что я создавал этот генератор для других целей. Только ваша замечательная идея превратила его в то, о чем вы говорите.

– Моя идея осталась бы мертвой, схоластической гипотезой, если бы вы не нашли способа воспроизводить биологические лучи. Не стоит спорить об этом, Николай Арсентьевич. Ваш аппарат и моя теория порознь бесплодны, а соединенные вместе, дают нечто очень ценное. Сойдемся на том, что доли нашего участия в этой победе равны. А что во-вторых?

– Ну, хорошо, – улыбнулся Николай, продолжая все же считать свою долю преувеличенной. – Теперь второе: должен сознаться, Константин Александрович, мне не совсем понятна ваша уверенность в таком высоком совершенстве "ГЧ". Может быть чего-то я опять не понимаю или не знаю. В ваших изысканиях всегда была какая-то доля тайны. Особенно – в последних. Я это чувствовал, но... мог только гадать... и, конечно, ошибаться. Поэтому, до вчерашнего вечера, до того момента, когда вы объяснили мне свою "эврику", я думал, что у вас... несколько иные цели.

– Интересно, – встрепенулся Ридан. – Что же вы думали?

– Что вы ищете... а может быть, это так и было?.. Волну смерти.

Ридан рассердился.

– "Лучи смерти"! – зло сказал он. – Психоз военизированной науки современного капитализма... Вот уж не стал бы заниматься этим бессмысленным делом!

– Как бессмысленным! Почему?

– Прежде всего потому, что искать среди функций мозга волну смерти нелепо, ибо ее там не может быть. Вы же знаете мой взгляд на это. Некробиотическое излучение не есть волна, это поток очень многих и разных волн. Чтобы его воспроизвести, понадобилась бы одновременная работа, может быть, тысяч или миллионов генераторов. Кроме того, "лучи смерти", насколько я понимаю, уже выдуманы и могут в любой час оказаться в руках наших врагов. Положим, что и мы вооружимся "лучами смерти". Какие же преимущества даст нам в войне это оружие? Ровнехонько никаких! Нет, дорогой мой, уж если выдумывать что-то новое, так такое, против чего враг мог бы только ручки кверху поднять. Что мы и сделали, к вашему сведению.

Николай понял, что наступил момент, когда он должен предложить Ридану свою горькую пилюлю. Он развел руками.

– Если "ГЧ" окажется сильнее аппаратов Гросса...

– Как? – удивленно перебил Ридан. – Вы еще в этом сомневаетесь?

– Да ведь мы этого еще не знаем! Не знаем, как будет вести себя "ГЧ" в поле, в военной обстановке. Мощность его ничтожна, даже в сравнении с любительским радиопередатчиком. На каком расстоянии будет действовать луч? Насколько быстро?.. – и Николай коротко изложил Ридану все физические подвохи, какие ждут энергию "ГЧ" на сколько-нибудь большем пути ее в земной атмосфере.

Ридан откинулся в кресле, слушал, запустив руку в волосы и изумленно взирая на Николая.

– Так вот что вас смущает! – произнес он, наконец. – Теперь понимаю ваш скепсис, столь вам несвойственный. Вот уж никак не ожидал, что ваше физическое зрение так несовершенно, что вы могли прозевать одно из важнейших свойств наших лучей! Ха-ха, дорогой мой, биология опять берет верх! Я не знаю ваших "эффектов Комптона", но еще задолго до появления "ГЧ", до нашего с вами знакомства, Николай Арсентьевич, и даже до того, как я сам понял природу этого явления, я уже знал, что излучения биологического генератора мозга, способны преодолевать огромные, – да, да, огромные по нашим земным масштабам расстояния, и притом, в обычной, естественной обстановке беспрепятственно! Как я мог знать это заранее, – вы спросите? Очень просто. Я ведь эти лучи не выдумал, Николай Арсентьевич, я их нашел. Было время, когда я, – как вся наша наука еще и сейчас, – даже не подозревал об их существовании. Но я видел факты проявления какой-то таинственной и своеобразной связи между организмами на расстоянии, не допускающем участия известных нам органов чувств. Я стал искать, собирать и изучать эти факты, и, естественно, нащупал некоторые основные свойства моего неизвестного агента. Они-то и привели меня к представлению о лучистой энергии биологического происхождения, и, наконец, к мозгу-генератору. А среди этих свойств была и дальность их действия. Теперь вы подвергаете ее сомнению... Но тогда придется признать, что и вся моя концепция ошибочна, что я ничего не нашел. Никаких излучений мозга не существует, и мы с вами просто спим, Николай Арсентьевич, а все чудеса, которые мы сейчас проделываем над животными перед свинцовым экраном, вся моя "градуировка", вчерашний сон Симки и сегодняшний – мой собственный – все это нам только снится!.. С этим довольно трудно согласиться, не правда ли?..

– Все или ничего, – вставил, наконец, Николай. Это должно было означать, что его удивляет уверенность Ридана. Ошибки, и при том самые неожиданные всегда возможны!.. К счастью, Ридан пропустил мимо ушей это замечание. Он продолжал свою мысль.

– Я понимаю, все это – не аргументы для вас. Других, более солидных, физических, не знаю... Однако, ваши сомнения для меня – неожиданность. Вчера их не было, и я думал, что вы уже как-то обосновали для себя все особенности распространения энергии "ГЧ". Оказывается – нет! Это тем более странно, что вы же сами были одним из редких непосредственных свидетелей действия лучей мозга на довольно большом расстоянии...

Уверенность Ридана повергла Николая в еще большее уныние. Горькую "пилюлю" он проглотил сам. Действительно, аргументы профессора не были убедительны, а последнее замечание его даже напомнило Николаю ехидные характеристики, которыми награждали Ридана его противники – "столпы" биологии: "горячий, опрометчивый, увлекающийся человек"...

В самом деле, как мог ученый основывать свою уверенность, строить столь значительные прогнозы на таких случайных, к тому же экспериментально не проверенных фактах, как этот знаменитый инцидент в Доме ученых!

– Если иметь в виду оборонное применение "ГЧ", – заговорил он, наконец, видя, что Ридан ждет ответа на свой прямой упрек, – то нам нужны, по меньшей мере, десятки километров, Константин Александрович. А не метров! А там было меньше полукилометра.

– Где это "там"?

– Между моей квартирой и Домом ученых.

– Ах, вот вы о чем! – Ридан усмехнулся, покачал головой. – Как люди могут забывать такие вещи... "Там", о котором говорю я, было сто километров! – свирепо закричал он, вскакивая. – Устраивает вас такое расстояние?!

– Но вы сказали, что я был свидетелем... Я не знаю другого...

– Нет, знаете! Должны знать, или я уличу вас во лжи, дорогой мой!.. Проверим. Вы хорошо помните обстоятельства смерти вашего брата... Никифора, если не ошибаюсь?

– А-а-а!.. – сообразил, наконец, Николай. – Конечно, помню! Галлюцинация матери...

– То-то. Вы рассказали этот эпизод, кажется, в первый же день нашего знакомства. И вы утверждали тогда, что эти два момента – смерть брата и "видение" вашей матушки совпали во времени. Так ведь? Вы и сейчас можете это подтвердить? Объективно, без всяких скидок на "красное словцо", столь полезное лишь в начале знакомства...

Николай задумался. Ридан напомнил ему один из самых острых моментов детства, тех, что запоминаются навсегда и в бесчисленных деталях – с их характерными для той поры особенностями ощущений, вкусов, запахов, движений...

Родная изба... Вечерняя заря угасает за Волгой... Полумрак, почти скрывающий волосяную леску в руках, запутавшийся узелок на черном поводке (на черный волос лучше берет рыба)... Резкое движение матери... Страшный вскрик: "Никифор!.."

Потом – пеший путь в Москву, Федор, а уже в Москве – его отец, узнавший все, и принесший недобрую весть. И – дата, обозначенная на каком-то больничном печатном бланке, навсегда оставшемся у Федорова отца: скончался 13-го августа сего года в 8 часов 30 минут вечера... Вспомнилось, что еще в деревне бабы-соседки судачили о тринадцатом "несчастном" числе, – это Николай услышал тогда впервые и потому запомнил.

Так устанавливалось совпадение моментов. Более точных данных, конечно, не было. Но не было и оснований сомневаться в верности регистрации смерти, это обязанность больничного персонала. Не возникли бы и деревенские пересуды, не случись "видение" николкиной матери именно в это число. К середине августа солнце заходит в восемь часов. Значит, в начале девятого в помещении уже наступает тот полумрак, когда трудно даже десятилетним шустрым глазам рассмотреть черный конский волос в далеко не сверкающих белизной пальцах мальчонки-рыболова.

– Итак, можно констатировать совпадение с точностью до... ну, хотя бы до двух часов? – спросил Ридан.

– Пожалуй, даже точнее...

– А мне точнее не нужно. В моей коллекции подобных фактов ваш – один из наиболее удачных по сохранившимся приметам времени. Обычно расхождения больше, в ту или иную сторону, но статистически картина ясна: моменты эти совпадают. А точная регистрация времени затруднительна, никто не смотрит на часы или на календарь, когда ему что-нибудь "покажется", "почувствуется", "привидится", или приснится. Время событий вообще очень плохо запоминается. Через год, если не осталось каких-либо объективных примет, вы едва ли вспомните даже тот месяц, когда вам в голову пришла удачная идея, которую вы, однако, помните отлично!.. Но мы отклонились... Итак, вот мои положения: моменты вспышки излучения и его приема другим мозгом совпадают. Есть все основания считать, что мы имеем дело с энергией электромагнитной, и со скоростью ее распространения, равной скорости света. В случае, которому вы были свидетелем, влияние излучения мозга сказалось на расстоянии около ста двадцати трех километров по прямой, – это я установил посредством циркуля и масштаба, по карте Московской области. В других случаях это расстояние было в десятки раз больше. Кумекайте, как хотите. Частоту колебаний вы знаете лучше меня...

Разговор становился все более тягостным и Николай уже сожалел, что затеял его. Позиция сомневающегося в успехе, столь необычная в их совместной работе, вносила какой-то неприятный душок разлада, казалась предвзятой; Николай чувствовал это и все же не мог выставить против логических доводов Ридана ничего, кроме своих "физических законов", которые профессор сейчас престо игнорировал. Да и не стоило спорить, ведь все равно предстояло испытывать "ГЧ" прежде, чем выпускать его в свет.

Одно сомнительное местечко в своей позиции – сперва, как лазейку для выхода из спора, – Николай все же нашел. Его надоумили слова Ридана о частоте колебаний. Частота... В самом деле, какими свойствами обладает эта сумасшедшая частота, что изливается из объектива "ГЧ"? Ведь когда он создавал свой генератор, он знал, что берется за тот маленький участок спектра лучистой энергии, который далеко еще не исследован. И это понятно, для него не существовало сколько-нибудь устойчивого генератора. Эти волны нельзя было получить обычными средствами элементарной радиотехники, как нельзя создать, пользуясь только ими, генератор инфракрасных лучей или просто лучей света. Для каждого диапазона частот – свой принцип генерации. Вот почему, чтобы получить "волны вещества", Николаю пришлось строить свой прибор на новых принципах, и в качестве начальных излучателей использовать просто чистые химические элементы. Радиотехника понадобилась лишь для того, чтобы собрать, сконцентрировать, обуздать их излучения, о существовании которых можно было только догадываться.

Это он сделал. "ГЧ" дает устойчивое, хорошо регулируемое излучение. Что оно такое? Каковы свойства, как действует, как распространяется? Теперь, наконец, можно изучать его! Ридан нашел основное: это – лучи мозга. А он, Николай, конечно, смалодушничал, потерпев неудачу со своей алхимической идеей и занявшись сушилкой, вместо того, чтобы искать физические законы, которым эти волны подчиняются...

Почему не может случиться, что лучи "ГЧ" распространяются так, как утверждает Ридан, на основании своих биологических соображений?! Ведь было же подобное, и совсем недавно, с короткими радиоволнами, хотя генерация их тогда уже не представляла никаких трудностей. Их "отдали" любителям, так как законы радиологии утверждали, что короткие волны негодны для дальней связи, ибо распространяются лишь в пределах видимого горизонта. А любители открыли, что на коротких волнах проще, чем на длинных и средних, достигается самая дальняя межконтинентальная связь. Только тогда, объясняя это открытие любителей, наука в свою очередь открыла свойство коротких волн отражаться от ионизированных слоев атмосферы и от поверхности земли...

– Ну вот видите! – рассмеялся Ридан, когда Николай, наконец, сдаваясь, выложил ему эти новые соображения. – Никогда не надо слепо верить законам, для ученого это – гибель. Ими можно руководствоваться, но в истинности их необходимо всегда сомневаться! Непременно сомневаться! – горячо добавил он, размахивая в воздухе своим длинным указательным пальцем.

Николай поднялся с кресла, полагая, что тема исчерпана. Но нет, Ридан "разговорился", как это нередко с ним случалось.

– И еще одну ошибку вашу я хотел бы подчеркнуть, Николай Арсентьевич. Ну как это вы могли подумать, что целью моей многолетней работы были "лучи смерти"! Говоря откровенно, этим подозрением вы... могли бы обидеть меня, если бы я не знал вас, и не был уверен, что это именно ошибка, хотя и очень... досадная. Принципиальное заблуждение, к сожалению, весьма распространенное в наше время! Мы не имеем морального права поддаваться этому психозу и подчинять нашу науку идеям уничтожения и разрушения. "Лучи жизни" – в самом широком смысле этого термина как символа созидания и прогресса науки – вот что нам нужно искать, чтобы быть сильными и непобедимыми в любой схватке! Это кажется парадоксом, но рассудите сами... Мы изучаем атом, выводим новые сорта растений и породы животных, исследуем причины полярных сияний и солнечных пятен – все это не для уничтожения, а для созидания, для процветания человечества. Но все может служить и целям войны. И чем больше мы изучаем и знаем, то есть чем сильнее наша наука, тем крепче наша военная мощь. Пример так недалек! Мы с вами создавали "ГЧ" совсем не для военных целей. Вы решали важную физическую проблему, я – не менее назревшую биологическую. В результате мы получили аппарат, наполненный самыми созидательными, самыми жизнетворными перспективами. С помощью "ГЧ" мы победим смерть, по крайней мере в тех случаях, когда она преждевременно врывается в организм, еще способный жить, уничтожим опасность болезней, будем устранять природные дефекты организма, сделаем человека более долговечным... И это только немногое из того, что уже сейчас не подлежит для меня сомнению. Когда я думаю о перспективах, немного более отдаленных, у меня голова кружится, Николай Арсентьевич... А вот сейчас, – смотрите, что произошло! – нам срочно понадобился хороший козырь против сильной карты врага. Что ж, долго ли мы искали его? Он оказался у нас в руках! Нужно было только выбрать его среди других карт. И так будет всегда, если мы не станем отвлекаться от наших прямых задач, от нашего долга – овладевать природой, познавать ее законы, ее язык, ее так называемые "тайны", о которых она сама напоминает нам на каждом шагу... Их так много!..

С минуту Ридан молчал, устремив взгляд куда-то далеко, поверх Николая, очевидно, в окно, в небо Москвы, сверкающее ослепительной голубоватой дымкой. Как-то светлее и ярче стали его серые глаза, отороченные узкой каемкой черных ресниц, белее – сильный лоб, будто излучающий мысль...

Только сейчас Николай понял, что в обаянии Ридана немалую роль играла его внешность, он был чертовски красив, – всем: лицом, фигурой, движениями, той удивительной гармонией, с какой эти внешние черты отражали его богатый внутренний мир, его живую, экспансивную натуру мыслителя и творца. Николай впервые увидел и понял это, и впервые, не будучи в состоянии оторвать взгляда, откровенно любовался им; своеобразная скромность обычно не позволяла ему рассматривать своего собеседника, он отводил взгляд...

Ридан продолжал думать, отблески мыслей трепетали на его лице, видно не успевая отливаться в слова.

А перед Николаем уже реяло другое лицо... Тоже серые глаза, только больше, мягче, доверчивее, с золотыми крапинками у самого края зрачка. Такой же тонкий, но не остро отточенным карандашом, а прозрачной акварельной тенью, слегка намеченный контур профиля, чуть припухлой верхней губы, чуть длинноватого вздернутого носика... Лицо это как бы плавало в тумане и Николай никак не мог ухватить, собрать воедино все знакомые черты, представить себе его сразу все, целиком. Оно будто играло, пряталось от взгляда Николая и звало к себе...

Как странно... Уже который раз Николай делал эту попытку – мысленно воспроизвести образ Анны перед собой, совсем близко, так, чтобы можно было рассмотреть любую черточку, улыбку, блеск глаз... Он легко "вызывал" так всех хорошо известных ему людей. Самый близкий, самый желанный образ – не удавался... А может ли она вот так же увидеть его самого?.. Но тут перед Николаем возникло третье – его собственное лицо, и на душе его стало мрачно. Грубое, скуластое, по-плотницки вырубленное топором; прямоугольный, с какими-то шишками по бокам лоб, зеленоватые небольшие глазки, пуговчатый, всегда почему-то красноватый носик, прямые, белесые, как у пастушонка, волосы... Разве мог кто-нибудь всерьез заинтересоваться таким "ликом"?!. Николай был очень невысокого мнения о своей наружности. Он стеснялся ее и избегал привлекать к себе внимание чужих глаз даже собственным взглядом. В этом сказывалась его болезненная самокритичность, свойственная всем истинно-скромным людям.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю