Текст книги "Генератор чудес"

Автор книги: Юрий Долгушин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 32 страниц)

Однажды вечером, когда по строгому декрету Ридана все обитатели верхнего этажа собирались к столу, Анна, внимательно взглянув на Николая, заметила:

– Вы стали плохо выглядеть, Николай Арсентьевич Вы нездоровы?

– Нет, как будто ничего. Плохо спал сегодня. Бессоница.

– А если "как будто", то, товарищ профессор, предлагаю вам обратить серьезное внимание на вашего коллегу. Мне известно, что он еще никогда в жизни не пользовался настоящим длительным отдыхом. Да и кратковременным тоже. Правильно, тетя Паша?

– Все правильно, Анюта, – охотно подтвердила та. – Сколько уж я говорила ему!..

– Между тем, насколько мне также известно, – продолжала Анна – уже больше года Николай Арсентьевич работает исключительно напряженно. Образ жизни ведет неправильный, нездоровый. Спит мало. Вчера лег в три. Неудивительно, что началась бессонница. Если так будет продолжаться, то Николай Арсентьевич свалится и...

Это "и" с выразительным многоточием было адресовано прямо Ридану. Анна замолкла.

Николай улыбаясь ждал, что будет дальше.

Профессор внимательно поглядел на Николая и задумался. Слова Анны испугали его. В самом деле, это могло окончиться плохо. Ему стало страшно от этой мысли. Он сам работал с таким же увлечением, как Николай, так же нетерпеливо ждал наступления каждого следующего дня, но это не был безудержный азарт молодости, какой владел Николаем. Его увлечение держалось в рамках давно и крепко укоренившегося распорядка дня, отдыха и работы. Он привык к этому и не замечал переутомления своего молодого друга. К тому же Николай никогда не болел, никогда ни на что не жаловался; его крепкий организм, казалось, вообще не был способен поддаваться каким бы то ни было недугам.

Как-то, еще зимой, Анна и Виклинг, вернувшись с катка возобновили обычные попытки привлечь Николая к спорту.

– Мне спорт не нужен, – полушутя отбивался Николай. – Я здоров, как бык. Я уже лет двадцать пять ничем не болел. И знаете почему? Меня покойная мать "отучила" болеть. В детстве, когда я заболевал, она укладывала меня на печь, ставила рядом горячий горшок с только что запеченной кашей и накрывала всю эту комбинацию тулупом. Мне и сейчас, при одном воспоминании об этом зверском способе лечения, становится жарко. Я совершенно изнемогал, задыхался, истекал потом. Горшок обжигал меня до пузырей. Не знаю, почему я не умер. Наоборот, это помогало! Но я воспринимал это истязание не как метод лечения, а как страшное наказание за болезнь, а самое заболевание – как тяжкий грех, как какой-то недостойный поступок, которого нельзя допускать. Вот я и перестал болеть...

Все смеялись. Ридан, глядя на дочь, многозначительно поднимал палец.

– Хорошо, – снова наступал Виклинг. – Положим, спорт, как источник здоровья, вам не нужен. Но разве плохо обладать свежестью, физической силой, чувствовать свои мускулы! Неужели вы даже не делаете гимнастики по утрам?

– Нет, не делаю.

Виклинг пристально посмотрел на осунувшееся, бледное лицо Николая.

– Если нет упражнения для мышц, они становятся вялыми слабыми. Я каждое утро...

Николай начинал злиться.

– Значит, у вас плохие мышцы, если их каждое утро нужно... подбадривать...

Виклинг самодовольно улыбнулся.

– Давайте попробуем?

Они сели к углу стола друг против друга и упершись локтями правой руки в стол, соединили кисти, поднятые вверх. Каждый должен был стараться положить руку противника. Окружающие с интересом следили за поединком.

– Погодите, – остановила их Анна, – давайте условимся: если Николай Арсентьевич будет побежден, он завтра же отправляется с нами на каток.

– Идет! – согласился Николай. – А в противном случае?

– В противном случае Альфред завтра лишается этого права. Начинайте.

Медлительный в своих движениях, неискушенный в тактике состязаний, Николай не успел еще принять надлежащую позу, как Виклинг неожиданным рывком пригнул его руку к столу. Это произошло так быстро, победа казалась такой легкой и несомненной, что все весело рассмеялись.

Николай вспыхнул.

– Я думаю, что мы пробуем физическую силу, а не... проворство рук, зло сказал он.

– Повторить, повторить! Не считается! – вмешалась Анна, видя, что положение обостряется.

Они снова соединили руки.

– Теперь вы готовы? – демонстративно спросил Виклинг. Очевидно, он хорошо знал, что значит в состязании вывести противника из равновесия. И опять стремительным усилием он нажал на руку Николая.

Рука эта чуть качнулась, но осталась на месте. Виклинг не ожидал встретить такое сопротивление. Он еще раз повторил маневр, удвоив нажим. Это было максимальное напряжение его мускулов. Теперь он ясно почувствовал, что с таким же успехом мог бы попытаться сдвинуть с места каменную стену. Мускулы Николая как бы налились свинцом, стали массивными и неподвижными. Он не нападал, только оборонялся, прощупывая силу противника.

Виклинг изменил тактику. Он прекратил атаки и, продолжая нажимать, решил дождаться, когда рука Николая устанет. Но было уже поздно, он сам потратил слишком много сил на свои агрессивные выпады. Он покраснел от напряжения, на лбу его вздулась жила.

– Сдаетесь? – спокойно спросил Николай.

– Вы сначала победите, а потом...

– Потом, собственно, не о чем будет спрашивать. Ну, держитесь, "ИДУ на вы"...

Николаи нажал. Секунды две продолжалось плавное и неотразимое движение вниз, до тех пор, пока рука Виклинга тыльной стороной кисти бессильно легла на скатерть...

Виклинг объяснил свое поражение так: он ошибся в тактике. Он слишком уверен был в слабости противника и растратил силы на первые, неверно рассчитанные нажимы.

– Тогда давайте попробуем еще. Измените вашу тактику, – предложил Николай.

Виклинг вынужден был согласиться.

Теперь они скрестили над столом левые руки.

– Считайте до трех, Анна Константиновна, – сказал Николай. И добавил: с любой скоростью.

И когда Анна сказала "три", рука Виклинга покорно опустилась на стол...

После ухода Виклинга к Ридану пристали Анна и Наташа, которая особенно радовалась победе Николая: втайне она по-прежнему недолюбливала Виклинга; он был для нее все так же сложен и непонятен.

– Как же так? – недоумевали девушки. – Выходит, что спорт не нужен?

– Нет, вы не правы, – заговорил с жаром Ридан, обращаясь к Николаю. Работа мышц нужна организму так же, как пища, как кислород. Без движения человек не может существовать: он погибнет, потому что работа мышц дает энергию тысячам других внутренних функций, необходимых для жизни, для того, что называется здоровьем. Это особенно ярко проявляется у животных. Вспомните, как мечутся из угла в угол волк, лиса – да почти все звери, заключенные в клетку, вспомните белку в колесе. Каждому животному нужно совершать определенное количество движений, чтобы поддерживать организм в порядке. Недостаток движения, как и недостаток пищи, приводит к медленно наступающим серьезным нарушениям в работе всего организма. Мускулы у человека в порядке, но работают они мало. И вот оказывается, что кишечник начинает пошаливать, человек становится раздражительным, появляются головные боли или начинается бессонница. Это уже плохо. Баланс нарушен, восстановить его не так просто. Вот почему человеку, лишенному необходимого количества движения, нужен спорт, нужна гимнастика. Иначе он рано или поздно станет инвалидом. Советую вам подумать об этом, Николай Арсентьевич. А что касается вашей победы над Виклингом, то она свидетельствует только о том, что вы обладаете от природы очень крепкой мускулатурой, а Виклинг, если бы не занимался своими упражнениями, был бы, очевидно, еще слабее...

Теперь, когда Анна обратила внимание отца на состояние здоровья Николая, Ридан всполошился не на шутку. Он учинил Николаю строжайший медицинский осмотр.

В операционной были приведены в действие сложные ридановские аппараты. Они обвили своими гибкими щупальцами обнаженное тело, мягко прильнули к груди, к спине. Впервые в жизни Николай услышал биение собственного сердца и шум легких. Во много раз усиленные знакомыми ему приборами, эти таинственные звуки наполняли всю комнату, казались чужими и страшными. Ридан стоял неподвижно и слушал. Он понимал этот язык человеческого тела. Каждый отзвук, каждый шорох и тон говорили ему, как работает самый сложный в природе аппарат.

Потом какие-то оптические трубки уставились в глаза Николая. Они заглядывали внутрь глазного яблока, скользили по сетчатке. Ридан ощупывал, сжимал тело Николая, находил какие-то нервные узлы, щекотал его, ударял, царапал.

Профессор то восхищался, то озабоченно покачивал головой. Диагноз был в общем неутешителен.

– Ну и конституция! Я еще не встречал такого могучего организма, такой прочности конструкции. Но нервы крайне истощены. Переработали головой, Николай Арсентьевич, баланс нарушен. Голова требует отдыха, а тело движения.

– Может быть заняться спортом? – иронически спросил Николай.

– Можно и спортом, но работу надо оставить, хотя бы на время. Иначе вам придется прекратить ее независимо от вашей воли.

Несколько минут длилось молчание. Ридан искал компромисса, понимая, что сейчас немыслимо заставить инженера бросить работу, и внутренне соглашаясь с ним.

– Вот что, – нашел он, наконец, – вам надо разгрузиться. Давайте поставим кого-нибудь из ваших техников на облучение. В конце концов, не так уж необходимо именно вам торчать целыми днями у генераторов.

– Нет, нет! – Николай как будто испугался. – Сейчас это невозможно, никак невозможно... У меня другое предложение: дайте мне еще три дня. Ничего не случится, я чувствую себя достаточно хорошо. А за это время у меня окончательно выяснится методика дальнейшего исследования.

Профессор нехотя согласился.

Николай был доволен собой, он удачно вывернулся из опасного положения. А главное, он не проговорился! Отдых... Ха!.. Интересно, как бы Ридан решился настаивать на передышке, если бы он знал, как обстоит дело...

Николай улизнул в свой кабинет, плотно запер за собой дверь и нетерпеливо склонился над большой чертежной доской. Еще вчера он нашел, наконец, этот "шаг волн". Сложные волнообразные кривые уже подчинялись закону: три математические формулы определяли их спады и взлеты на пятнистом от бесконечных стираний резинкой поле миллиметровки. Теперь оставалось проверить в последний раз.

Пользуясь найденными формулами, он прочертил еще несколько взмахов этих кривых, обозначающих колебания степени распада ткани, в зависимости от изменения волны, экспозиции, мощности. Так! Довольно. На этой вертикали указаны условия, при которых он облучал мясо два дня назад. По чертежу степень распада тут должна быть 68,53 процента. Сегодня анализы готовы, вот результаты. Он раскрыл книгу ридановских записей и сразу привычным взглядом скользнул по последней графе, быстро закрыв от самого себя пальцами низ страницы. 68,50... 68,57... 68,55... Верно. Верно! Потом раскрыл конец записи. Там косым ридановским почерком была выведена средняя из всей серии: 68,53 процента.

Сердце усиленно билось. Он закурил, зажмурил глаза, откинулся в кресле. Всё это были акты насилия над собой, может быть, продиктованные слабостью, каким-то враждебным началом, незаметно и хитро поселившимся в нем. Хотелось другого: вскочить, двигаться, говорить. Черт возьми, ведь, собственно говоря, решена сложнейшая проблема, найден закон! Да, эти формулы кривых определяют закон... сохранения ткани. Профессор утверждает, что ткань, которая еще не начала разлагаться, может жить. Значит, закон сохранения жизни?! Есть закон сохранения энергии, сохранения материи. Закона сохранения жизни до сих пор не было...

Усилием воли Николай сдержал расходившиеся мысли. Ладно, это не его дело. Его задача скромнее: нужно консервировать мясо. И никакого "закона" пока еще нет, простая закономерность: при таких-то условиях облучения мясо через двое суток разлагается до такой-то степени. Вот и все. Нет, не все, черт возьми! Ведь теперь можно решить такую задачу: а при каких условиях степень распада будет равна нулю, то есть мясо вовсе не разложится?

Николай погрузился в вычисления. Это была сложная математическая работа, в которой приходилось оперировать отвлеченными величинами, не выражающими ни координат кривых, ни степени распада. То, что раньше предполагалось искать практической работой на генераторах, теперь Николай определял математикой. Он искал диапазон, в котором должны заключаться нужные условия.

Наконец вычисления были закончены. Николай укрепил на доске свежий лист миллиметровки и стал чертить...

...За дверью, в столовой, еще слышалось движение, изредка раздавались голоса. Это Анна и Наташа, как всегда в это время года, готовились к экзаменам. Николай поймал себя на том, что он, как школьник, старается работать тихо, чтобы не выдать своего бодрствования. Он усмехнулся, громко чиркнул спичкой, закуривая, потом встал, небрежно сдвинув кресло, со стуком распахнул окно.

Густые, темные уже и высокие побеги липы теперь напоминали лес, дремучий и сказочный, осыпанный мерцающими блестками росы.

В дверь осторожно постучали, и Николай открыл.

– Опять! – укоризненно произнесла Анна.

– Опять... – бессмысленно повторил Николай, думая о том что теперь он уже не в состоянии молчать о своей победе. – Бросьте, Анна Константиновна, заботиться обо мне. Идите сюда. Наташа тоже. – Он тихо прикрыл за ними дверь. – Ну, товарищи, победа! Я сейчас решил нашу задачу. Смотрите... Вот это – кривая распада в зависимости от изменения волны. Эта – от экспозиции. Третья – от мощности. Тут, смотрите, все три кривые пересекаются в одной точке. Она лежит на линии нулевого распада. Это узел таких условий облучения, при которых мясо не будет разлагаться! Завтра я настраиваю генератор по этим данным, а еще через два дня профессор получит пробирки из термостата с совершенно свежим мясом. Представляете, что будет, когда лаборанты перестанут находить распад? Никаких процентов! Ноль!

– А сейчас у вас сколько?

– Шестьдесят восемь с половиной.

– Значит, отец и не подозревает об этом?

– Нет конечно!

Они составили план действий. Профессор ничего не должен знать. Сюрприз будет неожиданным.

С этого дня события стали нарастать, нагромождаться одно на другое. Каждый день приносил что-нибудь новое. Тихий с виду ридановский особняк, всегда кипевший внутри напряженной жизнью, теперь был похож на котел, готовый взорваться от клокочущих в нем событий.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

КЛАДЫ ВЫСОКОЙ ЧАСТОТЫ

На другой день Николай с утра настроил один из генераторов на "узел условий". Пробирки пошли в термостат. Через день они будут взяты в лабораторию на анализ, и тогда... Вот тогда-то и произойдет взрыв!

Половину серии – обычную порцию пробирок для одного генератора – он облучил сам. Чтобы не возбуждать подозрений Ридана, нужно было пропустить еще такую же, потому что другой генератор уже был выключен. Николай поручил эту работу Ныркину, а сам перешел в свою электротехническую лабораторию, где монтировался большой "консерватор". Пока пробирки с сюрпризом будут выдерживаться в термостате, он решил закончить монтаж, чтобы потом, после окончательной проверки "узла условий", сразу приступить к облучению более крупных проб мяса и целых туш.

Чем удачнее шло дело, тем увлеченнее работал Николай. Создавая сушилку, он впервые стал организовывать работу других, руководить людьми, и теперь ему казалось, что нет предела количеству дел, которые можно совершить в любой срок... Он не замечал, что обилие людей, помогавших ему, не уменьшало забот: он продолжал сам проверять все, что делалось. Заботы все более густой паутиной оплетали его. Уходить от них он еще не умел.

И не только "консерватор" поглощал его мысли. Чувствуя, что работа подходит к концу, он все чаще вспоминал о своем "генераторе чудес" единственной идее, которую он не довел до конца. Пусть его расчеты оказались ошибочными, но разве это значит, что можно бросить идею, забыть о ней! Нет, он искал ошибку. Как только в мыслях об очередных делах появлялся просвет, поиски эти возобновлялись. А в отдельной комнате, примыкающей к электротехнической лаборатории, на столе уже возвышался остов "ГЧ", вынутый из ящика, и некоторые детали были укреплены на своих местах. Скоро можно будет окончательно восстановить аппарат, и тогда профессор получит, наконец, то, что ему нужно.

Еще одна неспокойная мысль то и дело вспыхивала в голове Николая. Прошло уже больше полугода с того момента, когда он получил шифрованное сообщение от немецкого "ома". За это время многое могло произойти в Мюнхене. Что с аппаратом Гросса? Николай представлял себе жизнь немецкого народа, и воображение рисовало ему самые печальные картины судьбы неизвестного друга... Да, конечно, это был друг. Продолжительное молчание только подтверждало это... Николай продолжал со свойственной ему пунктуальностью через каждые два дня в 21.10 по московскому времени внимательно прослушивать весь "любительский эфир".

Анна знала расписание радиоработы Николая и всякий раз, когда он после своих путешествий по эфиру выходил из кабинета в столовую, устремляла на него тревожный вопросительный взгляд. В ответ он молча пожимал плечами.

На этот раз они оказались одни в столовой.

– Что же это значит, Николай Арсентьевич? – тихо спросила Анна. Неужели там... все кончено?

– Кто знает? В лучшем случае молчание может означать, что фашистские инженеры еще не разгадали тайну машины Гросса. И наш друг ждет. Сообщать нечего. Возможно, он слышит меня, но сам не выходит в эфир, чтобы не попасться.

– Хоть бы так! – с надеждой произнесла Анна.

И вот однажды в исключительно оживленном стрекотании любительских сигналов Николай вдруг услышал знакомый призывный клич. "Он... он!" взволнованно вслушивался Николай, ожидая конца вызова.

Да, это был он.

– Новая антенна выполнена точно по вашей схеме. Ждем продолжения, сразу передал Николай, ответив на вызов.

– Хорошо. Принимайте.

Последовали цифры. Николай записывал весь превратившись в слух, боясь шевельнуться, чтобы не пропустить какую-нибудь точку. Так прошло минут десять.

Вдруг где-то совсем рядом в эфире возникли другие сигналы. Это были обычные сигналы настройки, ничего не выражавши: повторялась одна буква "ж": три точки – тире, три точки – тире и так далее. Они слышались где-то "близко" от цифр немца, потому что их волна на какую-то долю метра отличалась от волны, на которой принимал Николай. Потом они, крадучись, подскочили ближе, еще... еще...

Кто-то настраивал свой передатчик на ту же волну. Николай понял. Отчаянным напряжением слуха он успел выловить еще три-четыре цифры из беспорядочной тарабарщины спутавшихся точек и тире.

Хищник эфира, точно нацелившись на свою жертву, прибавил мощность, и сигналы "ома" потонули в хриплом реве.

Николай быстро встал и рванул дверь. Анна и Наташа вздрогнули, повернулись к нему.

– Скорей сюда! – и Николай метнулся было назад, к передатчику, как вдруг из-за двери появился Виклинг.

– Что случилось? – встревоженно спросил он.

Николай опешил. Черт возьми, из-за наушников он не слышал, что пришел Виклинг.

– Ничего особенного... Анна Константиновна, идите сюда на минутку.

Она вошла, и Николай довольно недвусмысленно запер за ней дверь. Они переглянулись, молча оценив получившуюся неловкость. Николай махнул рукой: ладно, мол, обойдется, и снова вскинул наушники. Рев еще продолжался.

Одного взгляда на ряды только что записанных цифр в приемном журнале было достаточно, чтобы Анна поняла все.

Продолжая слушать, Николай вынул листок с шифром.

– Надо быстро расшифровать, – шепотом сказал он. – Связь прервана, но еще может возобновиться.

– А может быть, лучше сделать это потом? – Анна кивнула в сторону столовой.

Внезапно рев прекратился. Океан эфира покойно и неумолчно шумел своим ровным прибоем. Николай ждал. Эфир был спокоен.

– Да, лучше отложим, – ответил, наконец, Николай, не снимая наушников. – Идите туда и выпутывайтесь. Но помните... – он приложил палец к губам.

Анна вышла.

– Ну, решено, начинаю заниматься радио, – сказала она Виклингу. Действительно, это увлекательная вещь. Теперь я понимаю, почему Николай Арсентьевич просиживает ночи за передатчиком. Знаете, Альфред, сейчас я слышала голос какого-то любителя из Нью-Фаундленда! С той стороны земного шара! Настоящий голос, не какие-нибудь точки-тире. Замечательно!

Виклинг сделал вид, что поверил Анне, и в то же время дал понять, что на самом деле он только помогает ей выйти из неловкого положения. Скоро он ушел, оставив в душе Анны гнетущее чувство незаслуженно нанесенной ему обиды.

Девушки поспешили к Николаю. Текст радиограммы уже был расшифрован. Анна быстро перевела его:

– "Имею достоверные сведения подготовке военного нападения. Сообщите ЦК партии. Группа военных инженеров, работавших над машиной Гросса уничтожена, машина тоже. Гросс и его помощник Мюленберг погибли. Захваченные документы, очевидно, сохранились. Возможно восстановление. Передаю описание принципа воздушного кабеля, специально составленное погибшим соавтором Гросса. Ионизация достигается путем поляризации воздуха одновременным воздействиям двух смежных направленных лучевых полей сантиметрового диапазона с отношением частот..."

Друзья молчали. Угроза, звучавшая в первом сообщении немецкого друга, теперь шагнула ближе, стала явственней и страшнее. Еще более встревожились девушки, когда Николай объяснил, почему текст прерван.

– Значит, за вашими разговорами в эфире следят!

– Да, – ответил Николай, – теперь это ясно. Опасения Феди подтверждаются. Может быть следят и за нами здесь... Нужно уничтожить все лишнее... а то еще выкрадут, чего доброго...

Он собрал все листки, относившиеся к расшифровке радиограмм, с усилием заставил себя вырвать из своего "вахтенного журнала" две страницы с записями приема... Эти две страницы и листок с шифром он сложил вместе и спрятал их под тяжелую раму письменного стола. Только что принятый расшифрованный текст положил в карман пиджака. Все остальное скомкал, унес в кухню и там сжег.

Вернувшись, он решительно поднял телефонную трубку.

– Удобно ли? – заметила Анна. – Уже двенадцатый час.

– Я в наркомат... Если он еще там, значит можно...

Через несколько минут Николай вышел "погулять". От Ридана, который сидел у себя в кабинете, приходилось пока скрывать немецкие дела и это тяготило Николая... "Ничего, – подумал он, – теперь уже скоро он будет знать все..."

* * *

Наступил последний из трех дней, которые Николай выторговал у Ридана "для нормальной работы", как он говорил.

В десять часов утра, когда во всем особняке Ридана уже шел хорошо налаженный рабочий день, произошло нечто необычайное, Анна и Наташа оставили книги, спустились вниз на волейбольную площадку около дома и начали расставлять на ней дужки крокета. Через минуту к ним вышли Мамаша и Виклинг. Николай погасил лампы своих генераторов и появился с черного хода, от "зверинца". С улицы пришел Федор Решетков и, положив какой-то сверток на скамью у площадки, присоединился к компании. В двадцать минут одиннадцатого в лабораторию Ридана позвонил лаборант-бригадир, который руководил анализом проб мяса. Он просил профессора зайти в "анализаторскую" лабораторию, чтобы выяснить какие-то недоразумения. Профессор поспешил туда.

– В чем дело? – спросил он входя.

– Какая-то ерунда, Константин Александрович. Похоже, что пробирки идут прямо с генераторов, а не из термостата.

– Почему вы так думаете?

– Да потому, что мясо совсем свежее. Вот смотрите, – он показал книгу записей. – Вчера последняя партия дала, в среднем, шестьдесят девять и одну десятую процента распада – почти норму, а сегодня следующая дает ноль.

Ридан схватил книгу и впился в нее глазами.

– Сколько проб вы уже проверили?

– Шестьдесят две.

– И все дают ноль?

– Все до одной!

– Да-а, странно... Сомнительно! Вы говорили с Тунгусовым?

– Нет еще. Решил сначала вам сказать.

– Так... Идемте к нему выяснять.

Открыв дверь в генераторную, Ридан в изумлении остановился на пороге. В комнате никого не было, конвейеры работали вхолостую, лампы генераторов были темны.

– Так и есть... что-то неладно.

Уверенный, что с Тунгусовым что-то случилось, он выскочил в коридор и огромными стремительными шагами помчался к комнатам инженера, как вдруг остановился так внезапно, что бригадир лаборантов, спешивший вслед за ним, чуть не сбил его с ног.

В открытое окно снизу, из сада, доносились голоса, среди которых Ридан явственно расслышал фразу, сказанную Тунгусовым:

– Нет, Анна Константиновна, к сожалению, я в мышеловке. Профессор высунулся в окно. Несколько секунд он молча смотрел на играющих в крокет, как бы стараясь понять, что происходит.

– Э, друзья мои, что это с вами случилось? – крикнул он, наконец.

Странно: никто не услышал его. Он крикнул еще что-то, но среди играющих вдруг возник такой оживленный спор по поводу какого-то неверного удара, что профессор махнул рукой, отпрянул от окна и, бормоча: "Черт знает что такое!", понесся по лестнице вниз. Уже у самой площадки его, наконец, увидели.

– Товарищи! Что это вы? Николай Арсентьевич... О, и Федор Иванович здесь! Здравствуйте!

Тунгусов спокойно нацелился, ударил шар молотком и ответил:

– Да вот видите... Решил заняться спортом.

И он деловито направился за шаром, удачно прокатившимся через дужку. Все, казалось, были целиком поглощены этим шаром и даже не глядели на профессора. Ридан недоумевал.

– ...Но позвольте, Николай Арсентьевич, у вас там с конвейером что-то не в порядке. На анализ поступают пробирки со свежим мясом... Генераторы не работают...

– Ну что же, – Николай снова ударил молотком, – так и должно быть, Константин Александрович. А генераторы я выключил.

– Как "должно быть"? Почему выключили? Ничего не понимаю! – Ридан вспылил, наконец, по-настоящему.

Николай подошел к профессору. Все окружили их.

– А какой у нас сегодня процент распада? – невинно спросил Николай, обращаясь к бригадиру.

– Никакого! – вне себя крикнул Ридан. – Ноль!

– Ну вот видите, как прекрасно! Пробирки пролежали в термостате сорок восемь часов, как полагается. В анализе ноль распада. Вот я и выключил генераторы.

Ридан недоуменно оглядел задорно улыбающиеся лица. – Вы хотите сказать...

– Я хочу сказать, что наши поиски закончены, Константин Александрович. Задача решена. – Он протянул руку Ридану, широко улыбаясь.

– Ура-а-а! – грянуло вокруг них, и окна института заполнились фигурами сотрудников, удивленно созерцавших совершенно непонятную сцену. Ридан душил в объятиях инженера, вокруг них пять человек, потрясая крокетными молотками, что есть мочи кричали "ура", а рядом с огромной книгой в руках стоял бригадир лаборантов.

Наконец Анна пригласила всех наверх. По пути Николай вкратце рассказал Ридану, как ему удалось найти сложные формулы кривых и графически определить "нулевую" комбинацию условии, при которой облучались сегодняшние пробирки.

Профессор был в восторге.

– Теперь остается выяснить, сколько времени будет действовать облучение, надолго ли сохранится мясо. Вам ведь это важно, не так ли?

– Конечно, – ответил Николай. – Два месяца – вот условие, которое я обещал наркому выполнить. Но предварительно надо добиться таких же результатов с большими объектами с целыми тушами. "Консерватор" почти готов, наладить его можно дня в два.

– Значит, анализы пока прекратим?

– Да, конечно.

Они отправились в большую "анализаторскую" лабораторию. Ридан объявил лаборантам, что первый этап работы успешно закончен и что они могут четыре дня отдыхать, после чего анализы будут продолжаться...

В столовой гремели веселые голоса. Готовился торжественный завтрак. Мамаша с Виклингом раздвигали стол, девушки готовили посуду. Федор из своего таинственного свертка вынимал тяжелые бутылки шампанского. Тетя Паша на кухне орудовала блестящей аппаратурой.

* * *

Успех Николая воодушевил всех обитателей ридановского особняка. Профессор готовился к новой серии исследований, составлял план работы, намечал препараты, готовил образцы таблиц для записей. Если для Николая его победа могла оказаться только первым, хотя и решающим шагом всей работы, то Ридан был уже удовлетворен вполне: для его целей достаточно было сорокавосьмичасового сохранения ткани.

– Выйдет у вас или не выйдет более продолжительный срок, – говорил он, – моя задача уже решена. Мои "консервы" пока не требуют слишком продолжительного хранения.

Николай внутренне вздрагивал от таких намеков, всякий раз вспоминая посещение страшной ридановской лаборатории.

– Какие же ткани или органы вам нужно будет сохранять живыми?

– Все! Разные! Всякие! Любые! Ах, Николай Арсентьевич, какое замечательное достижение! И ведь неожиданно! Разве я мог мечтать о такой возможности? А теперь... Ваши консервы – чепуха, детская забава в сравнении с тем, что я сделаю. Вот увидите! А если вы решите, наконец, проблему генератора мозговых лучей, тогда... – Тут Ридану не хватило слов, чтобы выразить те изумительные перспективы, которые открывались в связи с этим перед наукой.

"Сказать или не сказать?" подумал Николай, вспомнив о тайне, которую он и Анна до сих пор тщательно скрывали от Ридана. В конце концов, нет оснований дольше скрывать: работа над "консерватором" кончится на днях, и тогда ничего не сможет помешать Николаю взяться за восстановление "ГЧ". А перед этим следовало бы поговорить с профессором, выяснить более подробно его надежды.

Он посоветовался с Анной.

– Можно, – решили они.

Вечером Николай пришел к Ридану в кабинет. Тот сидел в своем кресле у стола и что-то писал.

– Ну, я, кажется, кончил подготовку, – оживленно встретил он инженера. – Завтра начинаю сам облучать. Утром попрошу вас только проэкзаменовать меня по технике облучения. Программа у меня довольно сложная и обширная, но дьявольски интересная! Вы представьте, ведь что произошло: мы победили распад белка, главную основу смерти всего живого! Открываются перспективы, которые я просто не в состоянии охватить умом... Растерялся, мечусь... Черт его знает, что вы со мной сделали... Думаете, сколько мне лет сейчас? Двадцать, от силы! Мечтать начал. Врываются всякие идеи, обдают, как холодными брызгами, увлекают, тянут в будущее... А мне надо понять настоящее... Разве то, что у нас сейчас получается с мясом, это что-то небывалое? Ничего подобного. А мощи? Они понятны на юге, в жарком климате. Понятны северные мамонты в мерзлоте... Но ведь это же бывает и в умеренном климате! Никто толком не разобрался, что это за штука. А Рубинштейн! Помните?

– Какой Рубинштейн? – Николай совсем оторопел под натиском "двадцатилетнего" профессора.

– Ну как же! Николай Рубинштейн, брат знаменитого Антона, тоже музыкант, основатель Московской консерватории... Он умер в 1881 году в Москве. А вот несколько лет назад вскрыли его склеп и гроб – через 53 года после смерти! – и оказалось: лежит свеженький, как будто только что умер. Никакого бальзамирования не было. Сохранилось все – одежда, даже розы на груди... А знаете, в чем дело! Свинцовый запаянный гроб! Это работа свинца, Николай Арсеньтевич, я уверен. Я знаю несколько таких случаев, связанных со свинцом... Ну? Разве не увлекательно? Нужен простейший опыт для начала серьезного исследования: взять свинцовый футляр, вложить туда мышь или крысу, только что убитую или даже живую, запаять, и через месяц вскрыть... Потом еще мёд... Тело Александра Македонского сохранили от разложения в меду...