Текст книги "Генератор чудес"

Автор книги: Юрий Долгушин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 32 страниц)

На самом деле Николай далеко не был таким уродом, каким он себя представлял, хотя формально его оценка своих черт была почти точной. В конечном счете все зависело от позиции, от подхода: подобно Николаю поступил бы карикатурист, подчеркнув его слабые стороны. Художник-реалист отразил бы в тех же чертах Николая и богатырскую физическую силу, и недюжинную пытливость ума, и презрение к благам земным, и очаровательную мягкость и чистоту его доверчивой к людям души...

Нет, ничего этого не видел, не знал за собой Николай. И мрачной казалась ему судьба той нежной, все нарастающей силы, что уже с великим трудом таил он в себе...

– Да-а... – заговорил снова Ридан, обуздывая, наконец, свои разогнавшиеся мысли. – Не следует обольщаться, Николай Арсентьевич. Наука еще в колыбели, в пеленках. Мы плохо, очень плохо знаем природу. В любой области – будь то наш собственный живой организм, или мир мертвых веществ, или окружающий нас космос – всюду, на любой тропинке познания мы наталкиваемся на неизвестное. Современное человечество представляется мне запоздавшим в своем развитии грудным младенцем, которого мать-природа еще не отняла от своей груди. Разве не так? Ведь это факт, что все, чем мы питаемся – результат таинственной работы зеленого листа растений, что сами мы еще не создали ни грамма пищи для себя за всю историю! Даже не знаем, как это сделать. А хуже всего то, что мы не слишком беспокоимся о том, чтобы это узнать, ибо привыкли жить на иждивении природы и считаем такое положение вполне нормальным. Николай уже с удивлением слушал Ридана.

– Разве следует считать ненормальным, что природа нас кормит? – спросил он.

– Видите ли, пока мы не вышли из младенческого возраста, это нормально, конечно. Но человечество уже начало выходить из этой несколько затянувшейся стадии развития. Да и пора, нам ведь уже около миллиона лет! Первым несомненным признаком и фактором наступающего перелома я считаю наш социализм. Да, Николай Арсентьевич, мы первые начали становиться на собственные ноги, у нас, у первых стали прорезываться зубки! А это и значит, что человечество начало выходить из младенческой стадии. Вот тут-то, – уж как хотите, но молочко матери нас не очень устраивает, хотя мы продолжаем им питаться... Однако .. бросим метафоры. Перейдем к фактам Вы задумывались когда-нибудь о том, во что обходится современному человечеству добывание этой самой "природной", "материнской" пищи? Давайте, посмотрим!

И тут Ридан развернул перед Николаем картину, которая его поразила. Он сыпал цифрами, перечислял обыкновенные человеческие дела, приобретавшие вдруг новый, ошеломляющий смысл. Шестьдесят процентов населения Земли занимаются непосредственно сельским хозяйством. Они производят титаническую работу: приблизительно, с одной шестой части всей суши ежегодно сдирают, как кожуру с апельсина, верхний слой почвы, толщиной около двадцати сантиметров и переворачивают его вверх тормашками. Потом прочесывают всю эту территорию в 25 миллионов квадратных километров – и неоднократно! – боронами, культиваторами, сеялками, удобряют, подкармливают, опыляют и орошают ядами, чтобы спасти урожай от сорняков, болезней и вредителей. Все это делается с помощью машин. Технология такова, что каждая операция должна быть произведена в кратчайший срок, поэтому машин нужно сразу много. Каждая из них работает всего несколько дней в году, остальное время они лежат мертвым грузом. Нигде так невыгодно не используются машины, как в сельском хозяйстве...

Урожай собран. Миллиарды тонн пищевого сырья, произведённого природой на полях, плантациях, просто в лесах, должны теперь переселиться в другие места, порой весьма отдаленные. И вот зерно, корнеплоды, всяческие плоды или другие части растений – стебли, листья, цветы, корни – грузятся в автомашины, вагоны, трюмы кораблей, даже в кабины самолетов и текут по грунтовым, шоссейным, железным, водным артериям континентов и между континентами, – к местам переработки – к мельницам и заводам, превращающим это сырье в муку, хлеб, крупу, макароны, сахар, масло, крахмал, спирт, чай, кофе, маслины, и многое, многое другое. К ним присоединяются продукты животноводства и охотничьего промысла. Живой скот и птица, мясо в разных холодильниках, рефрижераторах, молоко, масло, сыры, яйца, дичь... Рыболовные флоты рыщут по морям и океанам и – тоже гонят по этим артериям СБОЮ продукцию в виде рыбы – замороженной, соленой, копченой, сушеной, вяленой, икры, рыбьего жира, продуктов китобойного, тюленьего, дельфиньего промыслов, крабов, устриц... Промысловики везут из лесов "дикие" продукты всевозможные орехи, ягоды, грибы...

Но это – лишь основное ядро "пищевой" деятельности людей. Ведь ее сопровождают машины – всюду, начиная с обработки земли и кончая взвешиванием готового продукта в магазине. Тракторы, сельскохозяйственные орудия, грузовики, вагоны, суда, бесконечное количество машин, действующих в мукомольной, макаронной, крупяной, кондитерской, консервной, колбасной, рыбообрабатывающей, сахарной, крахмало-паточной, спиртовой, пивной, винной, соляной и прочих отраслях промышленности... Все эти машины нужно сделать. Для них добывается руда, плавится металл, строятся заводы, делаются станки, инструменты. А чтобы они работали, добывается топливо – уголь, нефть, торф, производится бензин, строятся электростанции, и для них тоже создаются машины, машины, машины... А промышленность, снабжающая сельское хозяйство минеральными, химическими удобрениями! А производство тары, ведь это миллионы мешков для зерна, муки, сахара, соли, удобрений, бочек для рыбы, вина и пива, солений и маринадов, ящиков для фруктов, макарон, яиц, битой птицы, бакалеи; несметные количества стеклянной посуды – бутылок, банок, и т. д., металлических банок для консервов, молочных бидонов, коробок для чая, кофе, конфет; бумаги, пакетов, шпагата, фольги, целлофана, гвоздей...

– Вот, Николай Арсентьевич, что значит добывать и производить пищу в нашу просвещенную эпоху! Вот что значит жить на иждивении матери-природы! К шестидесяти "сельскохозяйственным" процентам нужно, очевидно, прибавить еще не менее тридцати; итого – около девяноста процентов созидательной человеческой деятельности! Вдумайтесь, Николай Арсентьевич, что это означает. Что люди, в основном, продолжают жить, чтобы жить! Как первобытные! Почти как животные и растения – по закону вида... Не обидно ли? Сколько творческой энергии, талантов и гениев поглощает забота о пище! Какой скачок в прогрессе культуры совершило бы человечество, если бы эта система отпала хотя бы наполовину!

– Но пока что она не может отпасть. Другого способа добывания пищи мы еще не знаем. По-видимому, этот этап необходим именно для того, чтобы дойти до... таблеток, заменяющих пищу.

– Таблетки – чушь! Голая фантазия. Организм не может питаться готовыми веществами, он должен сам извлекать их из пищи. Иначе он начнет переваривать свои собственные внутренности... Нет... Я вижу, вы не представляете себе будущего... А ведь оно так очевидно! Скоро мы овладеем атомной энергией, вы это знаете. Без нее синтез белка, жиров и углеводов практически неосуществим, она заменит нам неверную солнечную энергию, ничтожные крохи которой – всего около двух процентов – мы сейчас с великим трудом улавливаем растениями. Она-то и произведет этот грандиозный переворот... Мы перестанем уродовать землю плугами, разводить животных. Откажемся от сельского хозяйства! Вместо него создадим пищевые заводы, – предельно автоматизированные предприятия, где пища будет производиться из тех самых материалов, из которых ее создают растения – из воздуха, воды, солей, причем не раз в год, летом, как сейчас, а непрерывно, ежеминутно, зиму и лето, независимо от погоды, от климата, широты и долготы... Синтетическая пища, Николай Арсентьевич! Не нужно бояться этого слова, хотя звучит оно сейчас для нас... не очень привлекательно... Конечно, она будет хороша, разнообразна, вкусна, – иной мы не станем ее делать – а главное то, что впервые в своей истории человек получит пищу, которая действительно нужна его организму. Ведь наша теперешняя "природная" пища содержит не только полезные, нужные нам вещества, но и немало вредных и просто лишних. Организм вынужден постоянно затрачивать какую-то энергию на борьбу с ними, болеет, портится, стареет. Синтетическая пища принципиально не может обладать этим недостатком, она будет содержать только то, что организму действительно необходимо, и, конечно, сделает человека более сильным, здоровым, долговечным... Видите, как это важно...

Обычно Ридан во время беседы ходил, жестикулировал; сейчас он был как-то по-особому сосредоточен, собран, скуп на движения.

– Но самое главное, конечно, – диалектический скачок, переход в новое качественное состояние, которым разрешится этот миллионолетний этап нашего младенчества, этап накопления знаний, – говорил он. – Скачок уже начался – в семнадцатом году. Что говорить, без социализма это все – химеры, праздные мечты... К сожалению, мы склонны ко всему привыкать. Теряем перспективу, забываем о своем месте в истории. А ведь мы, благодаря социализму, уже оторвались от прошлого, летим стремительно, набираем высоту! Дело идет к тому, что страна наша неудержимо превращается в государство сплошной интеллигенции, и это, несмотря на то, что сельское хозяйство и вся "пищевая" деятельность народа оставляют по существу ничтожное место для науки, культуры. То ли будет, когда мы завершим скачок и освободим, развяжем процентов тридцать-сорок человеческой созидательной энергии! Но еще многое нужно сделать... Много тайн природы раскрыть – и в живом организме, и вне его... Эта задача лежит на нас, Николай Арсентьевич, на нашей совести. Ведь мы, люди науки, принадлежим к числу тех немногих, кто освобожден от всяких "пищевых" забот и освобожден именно для этого... Не знаю, как вы, но я всегда ощущаю эту ответственность перед теми, кто кормит нас, и, признаться, редко бываю доволен собой. И уж, конечно, я чувствовал бы себя самым настоящим преступником, если бы всерьез занялся поисками "лучей смерти". Стремление обладать ими есть, по существу, признак слабости, ничтожества физического и морального. Победа принадлежит не тому, кто сеет смерть и разрушение, а тому, кто создает и утверждает жизнь. Не следует об этом забывать.

Ридан умолк, задумался; тишина, наступившая в кабинете сразу наполнилась приглушенными, легкими звуками рояля, едва доносившимися из гостиной. Простые арпеджио, преодолевая стены и плотно закрытые двери, тут чудесно преображались в неясный, многоголосый клич птичьих стай, одна за другой взлетающих все выше, выше...

На минуту оба слились в едином слухе, отдаваясь этим влекущим, покоряющим звукам, пока не растаяла серебристая мелодия где-то далеко в вышине.

Ридан вдруг резко обернулся, как бы чего-то испугавшись, и спросил:

– А вы не сердитесь на меня, Николай Арсентьевич?

– Что вы, почему?

– Кажется... я злоупотребляю нравоучениями в последнее время. Не всегда это бывает приятно... и нужно.

Немного слов, как всегда медленных, но точных и искренних, а теперь даже взволнованных, пришлось подыскать Николаю, чтобы убедить профессора в неосновательности его опасения. Наоборот, Николаю так нужны его уроки! Какая там обида, он чувствует только огромную благодарность, ведь это помогает ему совершенствоваться, выйти из состояния "полуинтеллигента", которое так верно определил в нем Ридан. Конечно, ему, Николаю, не подняться до уровня Ридана – поздно, да и... закваска не та... Но в каждой беседе Ридан умеет дать ему что-нибудь такое важное, что помогает подняться на ступеньку выше...

– И вот сейчас – тоже? – перебил профессор.

– Конечно!

– Интересно. Что же вы вынесли из этой беседы?

– Я всегда думал, что высокая принципиальность, это – свойство натуры, так сказать, дар природы, талант. Сейчас, когда вы показали мне на конкретном примере истоки одной из ваших принципиальных позиций, я понял, что это мое представление нужно перевернуть с головы на ноги... Наша марксистская принципиальность прежде всего средство достижения цели, инструмент успеха в любой творческой работе. Тактическая основа ее. И она доступна каждому, кто поймет это... И второе. Меня и раньше поражала широта ваших мыслей, размах... Теперь я вижу, что это... тоже "инструмент", и сильнейший. Всякое явление настоящего вы представляете себе в движении, в его развитии от прошлого, к мыслимому будущему. И потому правильно оцениваете его... Не знаю, можно ли этому научиться... нужны обширнейшие знания. Но это – метод... и, пожалуй, даже при любых знаниях о нем нельзя забывать.

Ридан был восхищен анализом Николая. Он совсем не стремился вложить в свои слова и мысли столь глубокий поучительный смысл. И едва ли кто-нибудь, кроме Николая, мог бы так ухватить этот смысл – это уж его специфическая и очень ценная способность. Правда, Ридан давно уже подметил ее, но сейчас он понял, что она развилась, окрепла. Тут тоже есть чему поучиться!

Встреча эта, так смутно начавшаяся для Николая, еще больше сблизила их. Конец ее был "деловым".

– А что касается наших лучей сна, – сказал Ридан, – то вы, конечно, правы: испытывать надо, и немедленно. Надеюсь, вы не упрекнете меня в непоследовательности: в необходимости испытания я никогда не сомневался... Но вот как испытывать – ума не приложу. Нужно – в полевых условиях, на значительном расстоянии и, конечно, на людях, причем на достаточно большом количестве людей. Словом, должна быть обстановка, близкая к настоящей военной. Но людей нам никто не даст, как бы я не уверял, что это не причинит им вреда. Экспериментировать на людях не полагается. Между тем, без такого испытания, – с участием представителей армии, конечно, – наши лучи не могут превратиться в средство обороны...

Николай слушал, видел, что Ридан по-настоящему растерялся, и едва сдерживал улыбку: вот ведь, как может заблуждаться мудрейший человек! Выход из положения был ему давно ясен: конечно, они не могут устроить такое испытание, да и не их это дело; пусть об этом позаботятся те, кто будет пользоваться оружием, которое они создали. Сейчас нужно только сообщить об этом кому следует.

– Правильно! Через наркома! – обрадовался Ридан. – Отправляйтесь-ка к нему сегодня же. Расскажите все, изложите наши требования. Но смотрите... будьте осторожны. Беседа должна быть – один на один!.. Интересно, что он придумает.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

НА СЕВЕРНОЙ ГРАНИЦЕ

В темную безлунную ночь, весной или осенью, когда на Балтике гуляют свирепые штормы, и туманы плотной тягучей массой ползут по морю и по берегу, проскочить на советскую землю ничего не стоит. Встреча с "морским охотником" в таких условиях. – чистая случайность, да и локатор предупредит о ней вовремя: катер успеет уйти за пограничную зону, а шлюпку скроют волны. Дальше – холодная ванна у линии прибоя – с ног до головы, короткая борьба с отливной водой, скользкие, шевелящиеся под ударами "девятых валов" гранитные валуны, неизбежные падения, ушибы... Это – пустяки, конечно. Затем узкая метров двадцать-тридцать – твердая песчаная полоска, за ней небольшой уступ и – лес! Таких мест на эстонском побережье много.

Так, по крайней мере, утверждали все преподаватели в школе.

Юханнес Риккерт досконально изучил всю эту обстановку, технику высадки и многое другое по специальной секретной литературе, и по рассказам опытных разведчиков. Он явно обладал острым деловым воображением, и на занятиях так искусно решал любые оперативные варианты, что руководителям самим не терпелось поскорее выпустить его в настоящее дело. Тем более, что такого "дела", солидного и непременно удачного, настоятельно требовали обстоятельства: престиж школы был сильно поколеблен несколькими провалами ее воспитанников, а престиж и деньги, которые текли из "центра" и оседали в карманах руководителей этой таинственной организации, было одно и то же.

Да, "Юхо" несомненно подавал надежды. Великолепный, готовый радист и радиотехник – этому его не пришлось обучать, наоборот, он сам вел практические занятия в школе с другими воспитанниками. Злой на советскую власть, разорившую его тетку, у которой он воспитывался после смерти матери в течение нескольких лет в ее прекрасном имении у озера Выртс-Ярви, недалеко от Тарту. Вот после этого отец-немец и забрал своего Ганса обратно на родину в Германию. А тетка – эстонка, лишившись своего имения, стала жить в уединенном лесном хуторке, около Рынгу, который теперь можно использовать, как базу: тетка очень привязана к своему племяннику Юханнесу. Ко всему этому – свободное владение эстонским языком. Правда, "Юхо" не блещет физическим развитием, он худоват, бледен, в гимнастике уступает многим другим. По-настоящему его следовало бы выдержать на санаторном режиме еще месяца два-три. Но сейчас это немыслимо, конечно. Да и не так уж это необходимо – ловкость, сообразительность, быстрота реакций, куда важнее физической силы.

Когда на школьных уроках преподаватели подробно расписывали, как легко им удавалось преодолевать морскую границу Советского государства, Юханнес внутренне улыбался. Он действительно понимал настоящую цену и этой науки, и этих специалистов. Если не считать таких "дисциплин", как радио, стрельба из пистолетов разных систем, шифрование донесений, способы избавления от служебных собак, новейшие приемы "джиу-джитсу" и кое-что другое, все остальное, касавшееся поведения, тактики было липой. Никакой "науки разведчика", по крайней мере здесь, в этой школе не было.

Да, действительно, в темную туманную ночь в случае удачи – если не напороться сразу на сторожевой катер или патруль на берегу, можно сравнительно просто и быстро оказаться в лесу. Но что дальше?

Дальше преподаватели сразу прерывали рассказ о конкретных случаях и начинали теоретизировать. Можно поступить так, можно этак. Так ориентироваться, так сообщить о себе "резиденту", так менять места, потом выйти в заранее намеченный пункт.

Все – чепуха. Юханнес прекрасно представлял себе: именно тут, в этом, будто бы спасительном лесу, и начинается самое опасное, самое страшное. И не зря с этого момента рассказы о действительных событиях превращались в "теорию": тут-то, очевидно, большинство разведчиков находили свой конец.

Это и понятно, достаточно "войти" в обстановку. Ночь, туман. Куда именно занесло ветром и морским течением шлюпку или резиновую лодку неизвестно. Подробная карта побережья бесполезна, тем более, что ничего не видно, никаких ориентиров нет. Как слепой кутенок, человек почти ощупью устремляется к лесу... При этом нужно не оставить следов на береговой полосе. Почти невыполнимая задача!.. Каждый валун на берегу, каждый куст кажутся, – и могут оказаться – пограничником. Где уж тут "заметать следы"!.. А через какой-нибудь час по берегу пройдет дозор с собакой... Наконец, лес.

Советская охрана, конечно, прекрасно знает этот "гениальный" способ высадки и соответственно строит систему наблюдения. Какова эта система? Какую полосу леса нужно пройти, чтобы оказаться за пределами регулярного обхода с собаками? И куда, собственно, идти? Компас, как известно, не помощник, если не знаешь точно по карте, откуда начал путь. Светящаяся стрелка укажет, конечно, "на юг", в глубь страны, потому что высадка произойдет на северном побережье, далеко за Таллином, где уже мало островов-часовых, зорко охраняющих советское побережье Балтики. Но там, как зубья старой пилы, торчат кривые полуострова, большие и малые, и если попасть на один из них, что весьма вероятно, то можно, идя на юг, угодить в самую опасную береговую зону и даже выйти опять к морю.

Но пусть удалось случайно угадать направление и "благополучно" провести остаток ночи, затаившись в лесу, под неизбежным в это избранное время дождем. Настало утро. Измученный, мокрый, вконец продрогший, грязный человек должен выйти из леса, оказаться среди людей, превратиться в ни чем не примечательного местного жителя. Нельзя ни помыться, ни развести костра... Ориентироваться можно по звукам: гудкам пароходов, заводов, автомобилей, шуму поездов. Если их нет, до них надо дойти, сохраняя наиболее вероятное направление. В сочетании с картой и компасом это может дать кое-какие указания. Их надо осторожно проверить, уточнить, каждую минуту рискуя быть обнаруженным. Перед тем, как выходить к людям, нужно найти место для тайника, подготовить его, наладить антенну, передатчик, в определенный час связаться с резидентом, закопать передатчик и все компрометирующее имущество и быстро уйти от этого места, ибо его, возможно, уже запеленговали сторожевые радионаблюдатели... Может быть даже, это место уже оцеплено пограничниками...

Нет... Все это очень наивна и примитивно. Остроумием классиков разведки таких, например, как Томас Лоуренс, тут и не пахнет!

Юханнес внимательно слушает "преподавателей" и понемногу улавливает главное: никто из них сам не верит в этот "легкий" способ перехода границы. Если они и побывали в настоящем деле то уцелели лишь благодаря счастливой и редчайшей случайности. Это прямо вытекает из их рассказов, если хорошенько вдуматься.

А самое ценное наблюдение состоит в том, что вся эта организация – и школа, и совсем уже таинственный "центр" – ждут, жаждут, чтобы кто-нибудь нашел иной, новый, более верный и надежный способ.

У Юханнеса есть свои сокровенные цели и задачи. Ему во что бы то ни стало нужно выдвинуться в школе, чтобы по окончании ее сразу получить крупное "дело". В этом он уже преуспел, он – один из "первых учеников". Нужно стать первым.

И вот он начинает втайне творить свой новый, оригинальный проект. Основная идея ему давно ясна: "школьный" план порочен в самой основе, потому что относительная надежность его первой части – высадки под покровом ночи, тумана, бури, предопределяет неизбежные и почти непреодолимые, на следующем "лесном" этапе препятствия, связанные с трудностью ориентировки в этих условиях. Ведь задача разведчика – оказаться среди людей, не вызывая с их стороны никаких подозрений. Зачем же создавать этот лишний и такой рискованный этап. Нет, пусть будет достаточно сложным, трудным и, может быть дорогим первый этап, но зато он должен сразу, без особенного риска и этого дурацкого леса, приводить человека к людям днем, когда все видно вокруг и так легко понять, как вести себя дальше, куда направиться.

Как это сделать?

А вот как...

Проект был готов после нескольких дней напряженной работы мысли.

За три недели до окончания курса, когда должны были состояться выпускные испытания, – появился инспектор из "центра" для очередной, теперь уже последней проверки работы школы. Это был своего рода экзамен для ее руководителей.

Юханнес Риккерт учел ситуацию и, улучив момент, вскользь сообщил одному из преподавателей, что у него есть кое-какие новые мысли о тактике разведывательной работы. Как он и ожидал, последствия сказались почти мгновенно и с заметным эффектом. В тот же день Юханнес был вызван в кабинет директора, где собралась вся верхушка школы, во главе с представителем "центра".

...План Риккерта был признан оригинальным, смелым и заслуживающим немедленной практической проверки.

– Очевидно вам, как автору проекта, было бы желательно и осуществить первую такую операцию? – не то спросил, не то предложил инспектор.

– Буду рад оправдать ваше доверие, господин инспектор, – почтительно ответил Юханнес, стараясь скрыть охватившее его ликование. Теперь он видел, что его сокровенная цель приблизилась.

С этого же дня Риккерт был освобожден от занятии в школе и зачислен в штат агентов "центра" с соответствующим окладом. Его проект зачли, как выпускной экзамен. Теперь он должен был в кратчайший срок подготовить подробный, абсолютно конкретный план операции и обеспечить изготовление некоторых, необходимых для нее технических средств, им же самим предложенных.

* * *

Балтика – страна дождей, ветров и туманов. В Финском заливе порой выпадает до тысячи миллиметров осадков в год, – так утверждают метеорологические сводки. А туманных дней в среднем насчитывается около шестидесяти.

Правда, большая часть этих тоскливых, гнетущих для непривычного человека дней, приходится на зиму, весну и осень, но и в разгар короткого северного лета – в июле-августе, когда ночи пробегают над Балтикой, как тени от большой тучи, гонимой ветром, и морская вода, нагретая долго не заходящим солнцем до 17-18 градусов зовет к себе купальщиков и пловцов, – даже в это блаженное время то и дело врываются и дождливые дни, и туманные, вот уж действительно белые, как молоко, ночи.

В одну из таких ночей рыболовная шхуна неизвестной принадлежности, по-видимому из тех, что обычно бороздят воды Финского залива в поисках стад салаки, приблизилась к самой границе территориальных вод советской Эстонии значительно восточнее Таллина. Границу эту шхуна не пересекла, но, уменьшив скорость хода до самой тихой, развернулась и направилась вдоль береговой зоны дальше на восток, искусно следуя всем изгибам и поворотам невидимого берега. Через час шхуна легла в дрейф, двигатели были остановлены. Свежий северо-западный ветер стал относить ее к берегу; вот уже она оказалась во внутренних водах... Еще минут десять продолжался этот дрейф, затем вдруг заработали винты, шхуна сделала резкий поворот и на самом быстром ходу исчезла в нейтральных водах моря.

То, что произошло в самом начале, когда судно впервые приблизилось к двенадцатимильной полосе территориальных вод, не могло быть замечено никем и ничем. С кормы на воду был спущен человек в одежде, отдаленно напоминавшей скафандр водолаза. Он плашмя лег на воду спиной вверх и так и остался лежать на поверхности. Человек держал перед собой, ухватившись за две рукоятки, какой-то странный предмет сигарообразной формы длиной около полуметра и похожий на торпеду. Впереди эта торпеда заканчивалась небольшим гребным винтом.

Шхуна ушла, чтобы проделать свои отвлекающие эволюции, а человек с торпедой некоторое время продолжал лежать неподвижно.

Туман, все более освещаемый восходящим солнцем, становился белее и, казалось, гуще. Наконец человек сделал какое-то движение руками и ногами, и на момент встал в воде вертикально, как поплавок. Это дало ему возможность поднять голову над гребнями волн и определить пределы видимости. Да, туман начинал редеть. Теперь в его распоряжении не больше полутора часов. А до берега, как известно, двенадцать морских миль, то есть двадцать два с лишним километра. Пора.

Он нажал стартер и "торпеда" рванулась вперед. За ней, крепко сжимая поручни вытянутыми руками, мчался человек, пронизывая волны.

...Приблизительно, в километре от берега он выключил двигатель и стал наблюдать. Уже хорошо был виден пляж, сверкающий белым песком, освещенным солнцем, с редкими в этот утренний час, фигурками людей.

Юханнес знал все, что ему полагалось знать. Часа через три этот, известный не только в Эстонии, пляж станет сплошь пестрым от загорающих на нем людей. Вот тогда по его плану и следовало действовать дальше, выждав здесь положенное время.

Но ему уже надоело играть. Да и "план" этот, пожалуй, отслужил свое. Теперь можно было переходить на другой план, настоящий, без ковычек.

"Торпеда" плавала тут же, рядом. Затекшие, окоченевшие от напряжения пальцы уже отошли и двигались нормально в свободных, непромокаемых перчатках.

Он сделал несколько сложных движений руками, потянул за какие-то шарики, выступавшие у запястий, у плеч, на шее. Холодная вода потекла струями внутрь комбинезона, обжигая руки, грудь, живот, а теплый воздух, свистя и булькая около шеи, стал выходить наружу. Тело его медленно погружалось в воду.

Юханнес взялся за ручки "торпеды" и пустил ее в ход. Передняя часть комбинезона под напором воды вдруг раскрылась, как пасть кашалота и "торпеда" вытащила из нее голого человека; на нем были только плавки, как у заправского спортсмена-пловца; за ним на шнуре тянулся полупогруженный в воду вздувшийся сверху пузырем мешок-рюкзак с каким-то имуществом.

"Скафандр"-комбинезон пошел ко дну.

Через несколько минут Юханнес снова остановил своего послушного морского коня, и перевел рычажок около рукоятки. Быстро погружаясь и пуская струйками пузыри, "торпеда" тоже исчезла в желтовато-зеленой глубине. Юханнес с сожалением проследил за ней и поплыл к берегу, с трудом таща за собой мешок.

Занятый всеми этими манипуляциями, он только теперь увидел приближавшуюся к нему моторную лодку с красным флажком на носу. Один из двоих ее пассажиров, стоя, рассматривал его в бинокль.

"Вот и все!" – улыбаясь подумал Юханнес.

– Разве вы не знаете, гражданин, что у нас запрещено заплывать так далеко? – сказал по-эстонски человек в лодке, когда пловец оказался у борта. – Линия ограждения ясно обозначена буйками. Пожалуйте-ка сюда!

Юханнес послушно ухватился за борт.

Через минуту он вытащил из своего мешка полотенце, белье костюм, молча вытерся и оделся.

Лодка шла куда-то в сторону от пляжа.

"Вот и все! – мысленно, ликуя, повторял Юханнес, – Задача облегчается!"

* * *

Допрос подходил к концу.

Да, это был необыкновенный случай, "ЧП" – чрезвычайное происшествие даже для органов государственной безопасности.

Фашистский разведчик, захваченный береговой охраной, не только не оказал сопротивления, но начал с того, что сам попросил доставить его "куда следует". По его поведению, да и просто по выражению лица, едва заметной улыбке, упорно приподнимавшей уголки губ, блеску спокойных, глубоко сидящих глаз, было видно, что он испытывает счастье, выполнив, наконец, свою трудную миссию, о которой только что рассказал, оказавшись в Советском Союзе. Далеко не так выглядели шпионы и диверсанты, уже побывавшие раньше в этой комнате, сидевшие на этом же стуле.

Допрашивавшие – майор и два капитана государственной безопасности с интересом выслушали его длинный, подробный рассказ. Это была целая эпопея сложной и очень опасной борьбы за выполнение порученного ему задания. Он говорил сухо, лаконично о фактах и событиях, а из них складывался образ смелого, самоотверженного антифашиста-подпольщика. Все, что он рассказывал, представлялось, по меньшей мере, правдоподобным. Некоторые факты секретного характера были известны офицерам, другие – могли быть проверены. Но основную цель разведчика – передать сведения об изобретении, имеющем важное оборонное значение, можно было оценить лишь после длительной проверки и изучения специалистами доставленных им данных.

Верить или не верить?.. Разве не может все это оказаться новым, талантливо разыгранным трюком?