Текст книги "Луначарский"

Автор книги: Юрий Борев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

Глава двенадцатая
НЕСОСТОЯВШАЯСЯ ОТСТАВКА

Не прошло и десяти дней с момента назначения Луначарского наркомом просвещения, а 2 ноября 1917 года он подал в СНК заявление о выходе из правительства. Как сенсацию эту новость поспешила сообщить меньшевистская газета «Новая жизнь». Свое решение Луначарский объяснил тем, что не может работать под гнетом таких фактов, как разрушение Кремля, уничтожение соборов Успенского, Василия Блаженного и других исторических памятников. Об этих фактах появились сообщения в газетах. Вскоре, однако, выяснилась частичная ложность этой информации. 3 ноября 1917 года Луначарский опубликовал обращение «Ко всем гражданам России!», в котором призывал беречь народное достояние. Он писал: «Непередаваемо страшно быть комиссаром просвещения в дни свирепой, беспощадной, уничтожающей войны и стихийного разрушения… Нельзя оставаться на посту, где ты бессилен. Поэтому я подал в отставку. Но мои товарищи, народные комиссары, считают отставку недопустимой. Я остаюсь на посту. Но я умоляю вас, товарищи, поддержите меня, помогите мне. Храните для себя и потомства красы нашей земли. Будьте стражами народного достояния». В этом документе он сообщал, что его отставка не принята и что он остается на посту, «пока ваша воля не найдет более достойного заместителя». Нарком забрал свое заявление об отставке назад. Немалую роль в нормализации ситуации сыграло то, что Ленин немедленно провел беседу с Луначарским, доказывая ему, что панические слухи не могут оправдать такой серьезный политический акт, как отставка члена революционного правительства. «Весьма серьезная „обработка“ со стороны великого вождя», по признанию Луначарского, убедила его в необоснованности и ошибочности его решения.

Анатолий Васильевич выступил в «Известиях» (7 ноября 1917 года) со статьей «В трудный час», в которой признал свою ошибку. Он пишет: «Каковы бы ни были наши разногласия, мы не смеем дезорганизовывать тот центральный государственный аппарат, количественно и так слабый, которым вынужден пока пользоваться трудовой народ в своей первой самостоятельной борьбе».

Он продолжает активно выполнять обязанности наркома просвещения и 8 ноября 1917 года докладывает ВЦИКу о первых мероприятиях Наркомпроса, а 9 ноября проводит через эту высшую инстанцию декрет об учреждении Государственной комиссии по просвещению.

В конце октября во время революционных боев с юнкерами в Москве была применена артиллерия. Распространился слух, что от перестрелки пострадали ценные архитектурные памятники города. Луначарский поверил этим слухам, был возмущен разрушениями, которые якобы затронули храм Василия Блаженного и колокольню Ивана Великого, впал в депрессию. Он написал на имя председателя Совета народных комиссаров официальное заявление об отставке и пошел к Ленину.

Когда Анатолий Васильевич вошел в кабинет, Ленин заканчивал беседу со Свердловым и Бонч-Бруевичем. Поздоровавшись с Луначарским и пригласив его сесть, Ленин вновь вернулся к тому делу, которым был занят. После обмена репликами со Свердловым Ленин подписал бумагу, поданную Бонч-Бруевичем, и обратился к Луначарскому:

– Очень хорошо, что зашли, Анатолий Васильевич. Я хотел поговорить с вами об архиважном деле. Вы должны понять, что необходимейшей задачей дня стало привлечение к созидательной работе буржуазной интеллигенции. Именно эта задача является сегодня краеугольным камнем деятельности вашего наркомата… Однако вы бледны и не слушаете меня… Что с вами? Вы нездоровы?

– В известном смысле нездоров, Владимир Ильич, – ответил Луначарский. – Я не могу нести ответственность за культуру, не могу строить культуру, если в это время ее от имени советской власти варварски разрушают.

– Да о чем это вы? – удивился Ленин.

– Я слышал, что во время боев в Москве с войсками Временного правительства была применена артиллерия, что вызвало разрушение ценнейших памятников культуры. Я вынужден в этих условиях сложить с себя полномочия руководителя культуры. Я написал заявление об отставке и решил выйти из правительства.

С этими словами Луначарский протянул Ленину заявление. Ленин, не прочитав бумагу, нахмурился, а потом энергично сказал:

– Как вы, Анатолий Васильевич, можете придавать такое значение тому или иному старому зданию, как бы оно ни было хорошо, когда речь идет о создании общественного строя, который способен творить красоту, безмерно превосходящую все, о чем только могли мечтать в прошлом?

– Владимир Ильич, для меня храм Василия Блаженного – это не просто хорошее старое здание…

Ленин, казалось, думал о чем-то стороннем. Вдруг он расхохотался, приведя Луначарского в замешательство и недоумение. «Что его так рассмешило?» – подумал он, выжидательно глядя на Ленина, который, переворачивая карандаш, тихонько ударял то заточенным, то тупым концом по столу. Помолчав, Ленин, улыбаясь, сказал:

– А знаете, Анатолий Васильевич, это замечательно, что вы так остро переживаете всякий урон, наносимый нашей культуре. Это значит, что вы – на своем месте. Вам возглавлять Наркомпрос, вам бороться за сохранение и приумножение культурных ценностей. Лучшего наркома просвещения нам не найти! А то, что вы не упиваетесь властью и готовы от нее отказаться, это тоже хорошо. Знаете, как говорят французы: власть можно доверить человеку, который ею немного тяготится.

Затем уже совершенно серьезно продолжил:

– Нашли, батенька, повод и время для отставки. Культурные ценности не берегут, видите ли! В Москве шел бой. Понимаете, бой! И не в храм стреляли московские большевики, а во врагов революции. Вы – нарком, вы наделены широчайшими полномочиями. И в следующий раз я с вас первого спрошу, что предпринял наркомат для спасения культурных ценностей, в том числе и во время ведения боевых действий.

Тут рассмеялся Луначарский от неожиданного поворота в разговоре.

А Ленин продолжал:

– Вот что, Анатолий Васильевич, пусть эта бумага полежит у меня. Я посоветуюсь с товарищами и дам вам окончательный ответ. Сердит я на вас, очень сердит. Огорчили вы меня: отставка в такое время!

За кулисами жанра: факты, слухи, ассоциации

В апреле 1918 года Совнарком принял декрет «О снятии памятников, воздвигнутых в честь царей и их слуг, и выработке проектов памятников Российской социалистической революции». Этот декрет должен был выполнять Луначарский и его наркомат. Однако к назначенному сроку – 1 мая 1918 года – приговоренные памятники все еще оставались на своих местах.

В Кремле перед началом первомайской демонстрации под лозунгом «Да здравствует красное знамя свободного труда» собрались члены и сотрудники ВЦИКа и Совнаркома во главе с Лениным. Комендант Кремля, бывший балтийский матрос Мальков, доложил:

– На Троицкой башне заместо тусклой иконы по моему указанию нарисовали красноармейца.

– А что же вы, батенька, вот это безобразие не убрали? – Ленин указал на памятный крест, созданный Васнецовым на месте убийства великого князя Сергея Александровича.

Мальков повинился:

– Рабочих рук не хватило.

– А это разве не руки? – кивнул Ильич на Свердлова, Бонч-Бруевича, Аванесова, Смидовича. – А ну, тащите веревки!

Мальков принес веревки. Ленин ловко сделал петлю, накинул ее на верхушку креста и стал тянуть за веревку. Его примеру последовали другие.

– Эй, ухнем! – скомандовал Ленин.

Все дружно потянули за веревки. Крест покачнулся и рухнул.

– На свалку! – распорядился Ильич.

И, высекая искры из булыжной мостовой, большевики поволокли крест, на котором было отчеканено: «Отче, отпусти им – не ведают бо, что творят».

* * *

На месте памятника великому князю Сергею Александровичу было решено поставить памятник его убийце Каляеву. Однако из-за межведомственной неразберихи этот пункт ленинского плана монументальной пропаганды остался невыполненным – Россия не стала родиной первого в истории искусства памятника террористу.

Глава тринадцатая
РАБОЧИЙ ДЕНЬ В ЗИМНЕМ ДВОРЦЕ

Сразу после Октябрьской революции Луначарский оказался на ответственном посту народного комиссара просвещения. В деятельности наркома развернулись способности Луначарского: его организаторский талант, редкая эрудиция, острое чувство нового.

Луначарский был мягким и гибким человеком. Это были свойства его характера, основанные на глубоком уважении к личности человека. Однако в проведении главных социальных целей своей жизни он был тверд и бескомпромиссен, неколебим и принципиален. Луначарский руководил демократично, и его стиль руководства особенно актуален сегодня.

С утра до вечера Луначарский работал в огромном здании бывшего Министерства народного просвещения у Чернышева моста, а с вечера до глубокой ночи – в Совнаркоме.

Рабочий день народного комиссара просвещения на всю жизнь стал тесным от дел и событий. Луначарский работал самозабвенно, решая множество вопросов очередных и срочных, неожиданных и не терпящих отлагательства, небывалых и парадоксальных, бытовых и обыденных, мелких и масштабных, всероссийских и общемировых, частных и общих.

У Анатолия Васильевича в Петрограде образовались две официальные рабочие резиденции: кабинет в детской половине Зимнего дворца, где он принимал посетителей главным образом по делам искусств, и в Наркомпросе, где решались вопросы по делам народного просвещения и науки. Однако позже появилось и третье место, где Луначарский проводил многие вечерние и ночные часы, – Совнарком.

В один из первых послеоктябрьских дней Анатолий Васильевич приехал в Зимний дворец и решил заняться оприходованием и учетом художественных ценностей, ставших теперь народным достоянием. Помощником Луначарского по ведомству дворцов и музеев стал молодой и энергичный Юрий Николаевич Флаксерман. В 10 утра он доложил наркому, что пришли важные посетители – президент Российской академии наук Александр Петрович Карпинский, исполняющий обязанности вице-президента Владимир Андреевич Стеклов и непременный секретарь Сергей Федорович Ольденбург.

Луначарский сразу понял огромное значение визита этих людей, был подчеркнуто любезен и проявил теплое расположение к гостям. И тем не менее начало беседы было напряженно-выжидательным, не совсем ясны были исходные позиции сторон.

Говорил в основном президент, а сопровождавшие его два руководителя Российской академии одобрительно слушали и всем видом своим выражали полное единодушие с ним. Александр Петрович подчеркнул значение Российской академии в судьбе России, в ее экономическом и духовном развитии, обратил внимание наркома на то, что ни царское, ни Временное правительства не уделяли достаточного внимания академии, из-за чего ряд крупных научных замыслов не мог осуществиться. Президент высказал готовность сотрудничать с новой властью и выразил надежду, что последняя поймет необходимость такого сотрудничества, а также упомянул о своей личной ответственности за судьбу академии и ее членов.

Луначарский любезно ответил:

– Уважаемый Александр Петрович! Я понимаю вашу высокую миссию: по положению вам надлежит заботиться о науке и ее творцах. Еще Ломоносов в проекте устава академии писал: «Президент Академии Наук не токмо главный правитель и начальник, но и оберегатель от посторонних приключений и наветов». Я сегодня же доложу Ленину о вашем посещении и о выраженной вами готовности сотрудничать с советской властью. Я уверен в плодотворности этого сотрудничества и во взаимной глубокой заинтересованности в нем.

Карпинский счел нужным подчеркнуть:

– При всех предоставленных мне полномочиях мои действия нуждаются в одобрении академиков. Не следует заблуждаться по поводу того, какие трудности могут возникнуть в академической среде. Разность мнений может затруднить принятие быстрых и далекоидущих решений. Необходимы большое терпение и выдержка со стороны новой власти. Вместе с тем академики способны внять голосу разума и способны увидеть реальные возможности науки, если таковые откроются.

Луначарский пообещал, что советская власть проявит необходимое терпение, проведет широкую разъяснительную работу и откроет возможности для развития науки. От президента и его коллег потребуется сначала предварительная смета, учитывающая нужды академии, а затем подробный обоснованный запрос с указанием направлений, в которых будет развиваться наука, и конкретных расходов, которые для этого потребуются.

Академики заговорщически переглянулись, и Александр Петрович Карпинский вытащил из объемистого портфеля предварительную заявку на основные расходы академии.

Луначарский просмотрел поданную бумагу и рассмеялся:

– Да, академия, я вижу, в надежных руках!

Вежливо посмеялись и академики. Напряжение спало, и собравшиеся спокойно продолжили беседу.

– Минеральные богатства, – повел разговор Карпинский, – образуются в эволюционном процессе осадконакопления. Социальная революция не должна прерывать «осадконакопление» культурного пласта. Для меня как для геолога особо важно понятие культурной преемственности. Если революция не разрушает культурный пласт и не прерывает осадконакопление в нем – тогда я принимаю революцию. В противном случае я ее отвергаю.

Луначарский с радостным возбуждением ответил:

– Уважаемый Александр Петрович, вы говорите абсолютно то же, что говорит по этому поводу Ленин. Он, как и вы, за сохранение культурного наследия прошлого. Он как-то сказал мне: «Ученый придет к признанию коммунизма не так, как пришел подпольщик-пропагандист или литератор, а через данные своей науки. По-своему придет к коммунизму инженер, по-своему – агроном, по-своему – лесовод». Вот и вы, геолог, только что по-своему пришли к абсолютно марксистским суждениям и прекрасно их сформулировали.

– Боюсь, что наши академики, узнав, что я абсолютный марксист, даже при полной лояльности к новой власти не оставят меня в президентах.

Все рассмеялись, и пуще всех – Луначарский.

Ученые и нарком расстались дружески. Было решено в ближайшее время провести общее собрание Академии наук, а затем вновь встретиться.

Провожая академиков, Луначарский вышел в приемную и увидел там невысокого человека на костылях. Это был почетный академик, бывший сенатор, действительный тайный советник, член Государственного совета, кавалер самых высоких орденов Российской империи, знаменитый юрист Анатолий Федорович Кони. После обмена приветствиями Луначарский, пригласив гостя в кабинет, прямо спросил:

– Ваше бывшее превосходительство, а ныне гражданин Кони, согласны ли вы служить народу и революции?

– Мне, оппортунисту, который всегда соизмерял свои шаги соответственно духу медлительной эпохи, в которую я жил, ваши цели кажутся головокружительными.

– Могу ли я понимать, Анатолий Федорович, что вы приняли революцию? Ведь царская власть была несправедлива и к народу, и к личности.

– Это верно, Анатолий Васильевич, однако были и исключения. Помню, как монарх однажды восстановил справедливость. Дело обстояло так: за бедной француженкой, приехавшей в Петербург, стал волочиться молодой повеса. Юная француженка объяснила ему, что признает любовные отношения, лишь осененные законным браком. Повеса повел француженку в церковь. Здесь он заказал молебен во здравие царя. Юная иностранка приняла эту церемонию за русский свадебный обряд и посчитала себя законной женой. «Медовый месяц» прошел счастливо. Затем «жена» узнала, что она обманута. В момент прогулки самодержца француженка бросилась ему в ноги и рассказала свою историю. Нарушая церковный устав во имя восстановления справедливости, император приказал: «Считать молебен бракосочетанием!»

Луначарскому не понравился рассказ Кони.

– Анатолий Федорович, обычно в суде вы были прокурором, а как судить царя – вы адвокат! На совести русского самодержавия столько крови и несправедливости, что даже вы с вашим красноречием его не оправдаете.

– Что теперь судить? – вздохнул Кони. – Народ осудил самодержца. Царь отрекся от престола… Это я так… вспомнил…

И Кони, не без ностальгии о прошлом, согласился служить революции. Это была маленькая победа народного комиссара в деле привлечения интеллигенции на сторону новой власти.

Попрощавшись с Кони, Луначарский углубился в работу.

Ровно в полдень, к крайнему удивлению Анатолия Васильевича, в его кабинете появился парадно одетый дворцовый лакей. Особым чутьем, которое дано только хорошо вышколенной челяди, он угадал в Луначарском высшее лицо новой администрации, расположившейся в Зимнем дворце. Он обошел все залы и кабинеты, в которых работали наркомпросовцы, приглашая «уважаемых господ» на «фриштык». Лакей особенно торжественно пригласил «фриштыковать» Луначарского. Нарком не понял, о чем речь, и переспросил:

– Куда вы нас приглашаете?

Слуга с любезным величием поклонился и почти торжественно сказал, видимо заранее осведомившись и об именах и отчествах, и о субординации:

– Анатолий Васильевич, Юрий Николаевич, вместе с другими уважаемыми господами пожалуйте фриштыкать.

Видя, что его не поняли, лакей пояснил:

– Завтракать приглашаем, кушать подано.

Теперь не понять было уже трудно, а отказаться – еще труднее. Полуголодные наркомпросовцы были приятно удивлены и обрадованы таким неожиданным приглашением. Луначарский тоже заметно оживился. В Смольном в эти дни в лучшем случае можно было получить чай с черным хлебом и как особый деликатес чечевичный суп и селедку.

И вот Луначарский с Флаксерманом и еще пятью наркомпросовцами, возглавляемые лакеем, двинулись по длинному коридору на другую половину дворца. Слуга привел всех в большую комнату, которая, как потом выяснилось, была царской столовой. Здесь по традиции, которой было, по-видимому, не менее полутора веков, стоял стол под белоснежной скатертью, накрытый на восемнадцать кувертов. Серебряные вилки, ножи и ложки, императорского фарфорового завода тарелки и супницы, хрустальные рюмки и бокалы – все было осенено эмблемой власти – двуглавым орлом. Около каждого прибора стояла белоснежная накрахмаленная салфетка. Молчаливо и строго, величественно и услужливо, бесшумно и ловко ходили вышколенные лакеи и обносили гостей телячьими отбивными, а желающим предлагали ильменского сига под винным соусом, от которого ни у кого не хватило решимости отказаться.

После обеда Луначарский сел за письменный стол, попросил его не отвлекать и стал писать воззвание к учительству.

В конце рабочего дня, ровно в 6 часов вечера, появился тот же лакей и пригласил коллектив сотрудников, к этому времени уже по меньшей мере утроившийся, отобедать. На этот раз за великолепно сервированным столом было тесно от голодной наркомпросовской братии и даже на девятнадцатую персону пришлось ставить еще один прибор, что было проделано не только без всяких возражений, но и расторопно, совершенно бесшумно и несуетно.

На обед были поданы бульон с пирожками, «царская» рыба ряпушка, мясо, дичь, красное и белое вино, на десерт – персиковый компот.

Все эти яства были очень быстро уничтожены. Медленнее всех ел Юрий Николаевич, и, когда все уже были готовы встать из-за стола, он еще задумчиво доедал десерт. Наконец, не выдержав соревнования совести и желудка, он спросил:

– Что все это значит?

– Не знаю, – смущенно ответил Луначарский, будто это он организовал все это роскошество. – Позовем метрдотеля и наведем справки.

Пришел представительный человек с еще более церемонными манерами, чем у лакеев. Понимая, что лишь чрезвычайные обстоятельства могли заставить вызвать его, он взволнованно осведомился, нет ли каких-либо претензий у «уважаемых господ».

– Откуда у вас все это? – спросил Луначарский, обведя широким жестом стол.

– Из гофмаршальской части, Анатолий Васильевич, – учтиво ответил метрдотель, вновь поражая всех тем, что точно знал, кто есть кто.

– Что это за гофмаршальская часть?

– Гофмаршальская часть – обслуживание царской семьи, – охотно объяснил метрдотель. – Все повара и лакеи, стационарные и передвижные, числятся за гофмаршальской частью.

– Что за передвижные повара и лакеи?

– Если их величество царь куда-либо уезжать изволили, то с ними отправлялись передвижные повара и лакеи.

– Царь вот уже восемь месяцев как низложен. И что же, эти порядки существуют до сих пор?

– Порядку сему, почитай, два века. Так что все на своем месте и ныне. Господин Керенский весь порядок царского двора сохранили. Передвижных лакеев также не изволили уволить. Сегодня гофмаршальская часть снабжает служащих ведомства дворца, а также семью низложенного монарха, содержащуюся в Царском Селе.

– Сколько же человек в гофмаршальской части?

– Почитай, без малого пятьсот душ.

Луначарскому, видимо, картина уже была ясна, и он прекратил расспросы, но Юрий Николаевич, все еще не вполне понимая происходящее, спросил:

– Откуда же гофмаршальская часть достает продукты? Ведь кругом голод!

Метрдотель удивился столь странному вопросу:

– Как откуда? Доставляют поставщики его величества соответственно договору, заключенному на весь 1917 год. Деньги вперед уплачены.

Тут Юрий Николаевич Флаксерман вскипел и высказал возмущение по поводу все еще не отмененных вековых порядков:

– Анатолий Васильевич! Пятьсот лакеев! Гофмаршальская часть! Царские обеды! С ума можно сойти! Завтра же я все это ликвидирую!

– Не жаль? – спросил Луначарский то ли грустно, то ли лукаво и строго добавил: – Ликвидируйте немедленно!

За кулисами жанра: факты, слухи, ассоциации

Леонтьев говорил: «России не миновать социализма, а вот как она выходить будет? Многие десятилетия!»

* * *

Шла национализация смычковых инструментов. Члены комиссии приехали в особняк к графу Зубову и предъявили полномочия. Седой и дряхлый граф спросил: а кто и где на этих инструментах будет играть? Ему ответили: инструменты будут храниться в государственном фонде и ими будут пользоваться лучшие музыканты России для выступлений перед народом. Граф удалился в глубь особняка и долго не возвращался. Члены комиссии решили было, что он больше не вернется. Однако двери неожиданно распахнулись, и граф предстал перед ними в парадном мундире со всеми орденами и медалями. На руках, как святыню, он нес скрипку Страдивари, а придворные несли две другие скрипки.

У членов комиссии на глазах выступили слезы. Граф Зубов передал государству скрипку Гварнери, изготовленную в 1600 году, Амати – 1629 года и Страдивари – 1707 года.