Текст книги "Луначарский"

Автор книги: Юрий Борев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 25 страниц)

Сегодня с утра он заставил себя встать и одеться. Сел за письменный стол и почему-то стал размышлять о смерти. Думал он о ней философски спокойно, почти отрешенно от своей судьбы. Как странно, что среди многих сотен, а может быть, даже тысяч тем, по которым он выступал с докладами и лекциями, никогда не было темы «Личность и смерть». Он всегда выступал по самым жгучим, самым актуальным вопросам, а эта вечная тема никогда не могла быть злобой дня… Жить – значит умирать. Древние считали, что задачей жизни философа является приготовление к смерти… Смерть бессмертна. Она имеет огромный, накопленный веками опыт и навык трудной и неблагодарной работы. Она не боится врачей. Она боится лишь пациентов. Только субъект ее внимания и может оказать ей сопротивление. Она выжидает того момента, когда он обессилит, потеряет надежду, устанет от тягот жизни, трудностей бытия и борьбы с ней – со смертью. Вот тогда смерть нападает и бьет почти без промаха. Встретив же упорное сопротивление, она отступает с боями, терпя урон и поражение, но готовая к полной и неминуемой грядущей победе, предотвратить которую, и то лишь в сфере духа, могут только немногие из бессмертных. Бессмертна в мире только смерть… Однако нет! Бессмертен и великий дух, воплощенный в мудрые и прекрасные творения. Он написал много книг, спас от голода многих деятелей культуры… Может быть, это уравновесит его ошибки и упущения…

Вспоминается рассказ Короленко: «У нас на Севере, в Вятской губернии и в Полесье, существовал обычай избавляться от зажившихся стариков. Их не кормили или производили целый обряд: со стариками прощались, а потом усаживали в сани и вывозили в лесную глушь и там оставляли на произвол судьбы. Выражение Владимира Мономаха в его наставлении своим сыновьям „сидя уже в санях“ – остаток этого старинного обычая»… У него мелькнула жалость к себе: он «в санях» вывезен во французскую провинциальную глушь, далеко от дома. Он болен и никому не нужен… Человек умирает только тогда, когда ему легче умереть, чем жить. Смерть наступает, когда человек разрешает себе умереть, и никак не раньше. Аргументами в пользу такого разрешения бывают усталость, боль, слабость, безволие, горечь от прожитой жизни и ощущение бесцельности и неправильности прожитого. Или воля перебарывает боль, или боль и усталость перебарывают волю – в зависимости от этого человек продолжает жить или умирает. У меня еще есть воля, несмотря на боль и слабость.

Он с грустью посмотрел на хмурое небо за окном. «Смерть – это выход в любом положении, но положение, из которого выхода нет». Остроумно сказано. Помнится, это Илья Сельвинский.

Он вдруг затосковал, что умрет здесь, на чужбине, вдали от любимой России, от друзей, от близких, с которыми и без того он много лет провел в разлуке, находясь то в эмиграции, то в бесконечной неизбывной работе. Однако та разлука была разлукой борьбы, и многие из друзей были рядом с ним…

Он будет послом в Испании. Он говорил с иностранными коммунистами из Коминтерна, прежде чем поехать в Испанию, и из их суждений складывалась в его уме концепция демократической перспективы социальной жизни Испании. Там должен прочно победить фронт левых и центристских сил. Если их не расколют. Там назревает славная социальная перспектива, которая не может не встретить сопротивление сил реакции… Все это может обернуться в будущем гражданской войной… Впрочем, зачем быть пророком, предсказывающим бедствия, может быть, лучше надеяться на хорошее…

Фашисты в Германии рвутся к власти. Это может иметь ужасающие последствия. Европа страшится коммунистов, вместо того чтобы опасаться черносотенцев и чернорубашечников. Какие силы будут складываться в равнодействующую, которая определит движение истории в грядущее? Огромную роль будет играть Россия, поднятая Октябрем на гребень мировой истории и становящаяся мировой державой, участвующей в определении исторических судеб всех народов. И в этом всемирно-историческом значении России есть его, Луначарского, доля участия, крупица его труда… Россия находится в великом поиске – она ищет пути для развития всего человечества. Еще Достоевский говорил о всесветном, всечеловеческом предназначении России. Октябрь по-своему воплотил в жизнь это пророчество. И он, Луначарский, был первым наркомом просвещения новой России, несущей свет миру… Нет, все это слишком возвышенно и напыщенно… Так думать о себе, о своей жизни не в его характере. Его мысль куда-то заносит, поток сознания мчится почти неуправляемо. У него, наверное, температура… Хочется пить… Все гораздо проще: он участвовал в поиске путей для человечества и мира… Участвовал в великом, трудном, страшном, порой кровавом историческом эксперименте. А в эксперименте даже отрицательный результат имеет высокую научную и историческую ценность. К тому же эксперимент еще не окончен и окончательный результат не известен. «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые…» В его поиске, в наших поисках были и ошибки. Человечество сумеет извлечь уроки и из наших достижений, и из наших ошибок. И если подводить предварительные итоги, его жизнь прошла удачно и он счастливый человек. Его профессией были революция, искусство и эстетика. Искусство доставляет человеку высшее наслаждение. Вся жизнь его была полна высших наслаждений – борьбы и искусства. Его жизнь равна его личности… Он самоосуществлял себя органично, не изменяя себе и тому, что он считал своим долгом. И поэтому его трудная, а сейчас и горькая жизнь была счастливой, и теперь он тоже счастлив…

В этот момент лучи закатного солнца прорвались сквозь тяжелое белое облако у горизонта и ударили в лицо Луначарскому. Глаза его были уже навеки закрыты, и он не увидел, но почувствовал яркий свет солнца. И упал навстречу солнцу.

На следующий день газеты Франции сообщили: «23 декабря 1933 года во Франции в городе Ментоне скончался русский посол в Испании, бывший нарком просвещения в правительстве Ленина – Анатолий Васильевич Луначарский».

Луначарский говорил, и сказанное относится и к нему самому: «Умирающие на посту в нашей партии не умирают целиком, в самой лучшей своей части, в той, которая при жизни им была дороже всего, – они остаются бессмертными». Деятельность, посвященная культуре и осуществлению высоких идеалов, не перечеркивается временем.

В Ментоне Луначарскому воздвигнут памятник. В извещении о смерти Луначарского ЦК ВКП(б) характеризовал его как «старого заслуженного революционера-большевика, одного из видных строителей советской социалистической культуры». Урна с прахом Луначарского была захоронена в Кремлевской стене. В его честь названы астероид, две улицы в Перми, улица в Калуге и улица в Петрозаводске. Пензенскому драматическому театру присвоено имя А. В. Луначарского.

ЭПИЛОГ

Луначарский был незаурядным человеком, и именно вследствие незаурядности, многогранности, противоречивости даже современникам, тем более что не все из них смотрели на него доброжелательными глазами, трудно было дать ему объективную оценку. Поэтому справедливо будет выслушать и отрицательную характеристику этого человека. Так, например, Леонид Андреев писал: «…большевизм съел огромное количество образованных людей, умертвил их физически, уничтожил морально своей системой подкупов, прикармливания. В этом смысле Луначарский со своим лисьим хвостом страшнее и хуже всех других Дьяволов из этой свирепой своры. Он трус и чистюля, ему хочется сохранить приличный вид и как можно больше запутать людей, зная, что каждое новое „имя“, каждый профессор, ученый интеллигент или просто порядочный человек соответственно уменьшает его личную ответственность. Если даже Нерона многие одобряют за любовь к искусству, то как же ему, Луначарскому, не создать некоего „золотого века“, рая художников и режиссеров, рая, который так приятно контрастирует с черной чрезвычайкой и придает Л[уначарскому] вид исключительного джентльменства. Светлый луч в темном царстве – так, вероятно, он сам мыслит про себя, ибо кроме всего он человек пошлый и недалекий». В этой мажущей портрет наркома просвещения черным дегтем «живописи» были свои реальные черты. Люди, творившие революцию, как и сама революция, были неоднозначны, и их нельзя воспринимать только в розовом свете. Реальной историческая личность становится тогда, когда ее отрицательные характеристики оказываются сопоставленными с положительными. Старейший деятель культуры, почетный академик А. Л. Кони, повидавший не одного министра, утверждал, что Анатолий Васильевич – лучший министр просвещения в истории России. В. В. Маяковский вторил ему: «Ни одна страна в мире не имеет такого министра народного просвещения». А. С. Бубнов, сменивший Луначарского в 1929 году на посту наркома просвещения, называл своего предшественника – в духе фразеологии тех лет – «приводным ремнем от партии к художественной интеллигенции».

В 1920 году Анатолий Васильевич выступал перед делегацией конгресса Коминтерна на английском, французском, итальянском и испанском языках. Он также говорил и читал на немецком и на латыни. Он был человеком с огромным объемом памяти, энциклопедических знаний и огромной энергии. За 22 года литературно-публицистической деятельности Луначарский опубликовал 833 работы (в среднем три-четыре работы в месяц). В 1918 году вышли 203 работы наркома. Это помимо основной организационно-созидательной деятельности на посту наркома просвещения. Анатолий Васильевич был блестящим оратором, часто произносил свои речи экспромтом, но любил повторять: «Я к этому готовился всю жизнь». Он работал по 17–18 часов в сутки.

Луначарский сам о себе говорил: «Большевик среди интеллигентов, интеллигент среди большевиков». Многие историки XXI века считают его трагикомической фигурой, временами даже фарсовой. И все-таки он личность типологически ценная особенно теперь, когда отношения интеллигенции с властной элитой вновь складываются напряженно, драматично и непредсказуемо, когда время от времени обсуждается вопрос: не закрыть ли Российскую академию наук и не возложить ли ее основные функции на университетские и институтские кафедры, как это существует в США (это при том, что академической традиции в России лишь немногим меньше лет, чем государственности в Америке!)?

Луначарский актуален сегодня, так как ориентировался на приоритет общечеловеческих ценностей. Он писал в 1904 году: «Только высшая точка зрения, точка зрения требований полноты жизни, наибольшего могущества и красоты всего рода человеческого, жажды того будущего, в котором справедливость станет само собою разумеющимся базисом красоты, дает нам руководящую нить: все, что ведет к росту сил в человечестве, к повышению жизни, есть красота и добро неразрывные, единые; все, что ослабляет человечество, есть зло и безобразие».

Кончались 1960-е, начинались 1970-е годы. Мой сын Владимир, узнав о моем интересе к личности Луначарского, высказал свое мнение, которое оказалось весьма неожиданным.

– На психологическом факультете МГУ читал лекции Лев Гумилев, этнограф. Очень оригинальная у него концепция.

– И что же, эта концепция как-то пересекается с идеями Луначарского?

– Нет, никак не пересекается. Однако позволяет классифицировать тип того исторического этноса, к которому Луначарский принадлежал, и тип его личности.

– Каково же основание этой классификации?

– Время. Отношение к нему. Есть четыре типа этноса и, соответственно, четыре типа деятелей. Первый тип этноса и тип деятеля ориентированы на прошлое, на традицию, на культуру. Суть деятельности состоит в культурном накоплении, в приращении к культуре еще одной ценности, еще одной книги, открытия, картины и так далее.

– Луначарский относился к этому типу?

– Нет, или в самой незначительной степени – периферией своей деятельности. Луначарский не кабинетный ученый, и потому он, даже создавая свои литературные и научные произведения, имеет в виду не приращение культуры, а актуальные задачи настоящего момента и будущее. Второй тип деятельности ориентирован на настоящее. При этом культурные ценности не столько приращиваются, сколько «расходуются», «пускаются в дело», в обращение. Отчасти Луначарский был человеком, который жил настоящим, но в еще большей степени – будущим. Третий тип деятеля ориентирован именно на будущее.

– Это же хорошо, ориентироваться на будущее! Значит, Луначарский очень ценный тип исторического деятеля!

– Гумилев, характеризуя этот тип этноса и его деятелей, приводит пример средневекового Китая эпохи борьбы даосизма и конфуцианства. Этнос той эпохи жил будущим и боролся за него. Если в начале этого периода в Китае насчитывалось пятьдесят миллионов жителей, то в конце борьбы за будущее их было лишь семь с половиной миллионов.

– Получается, что общество, которое борется за будущее, – плохое и деятель революционного типа – лишь разрушитель и изничтожитель.

– Нет. Люди твоего поколения склонны к моральным оценкам истории, однако это антиисторично: утверждать, что такой-то период истории – плох, такой-то хорош. Так, например, все Средневековье моралистами было названо черным и рассматривалось как глухая ночь истории, а Бахтин показал, например, что при всех сложностях Средневековья человек той эпохи четверть жизни жил на карнавале: карнавал длился в общей сложности три месяца в году.

– Ну, хорошо. Закончи свою мысль.

– Четвертый тип этноса: жизнь вне времени. Человек этого типа, как Пастернак, может проснуться и воскликнуть: «Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?» Это деятельность, направленная на человечество в целом… Истории нужны все четыре типа деятельности. Если бы не было деятелей, ориентированных на прошлое, не развивалась бы культура, не углублялась бы традиция. Если бы не было ориентации на настоящее, актуальность страдала бы и люди не вкушали бы плода своей истории – культуры. Если бы не было деятельности, ориентированной на будущее, то не было бы и движения истории, социального прогресса, преобразований. Если бы не существовало деятелей вне времени, то в деятельности не представлены были бы общечеловеческие, общеисторические интересы…

– Значит, Луначарский – деятель, ориентированный на настоящее и главным образом на будущее…

– Как всякий революционер…

– И в этом его соответствие революционной эпохе конца девятнадцатого – первой трети двадцатого века. Историческая же значимость деятеля определяется не только масштабами его личности, но и особенно степенью соответствия его деятельности потребностям эпохи.

Луначарский после Октября был организатором строительства социалистической культуры. Он ценил отечественное и мировое художественное наследие классиков, хотя и допускал некоторые ошибки в оценках художественных тенденций развития искусства, в оценках Пролеткульта, в художественных суждениях, в частности при осуществлении плана монументальной пропаганды. В сферу активной деятельности Анатолия Васильевича органично входит его работа как историка литературы и критика литературного, театрального, музыкального. Он пишет значимые для развития советской культуры работы о русской и западноевропейской классике, поддерживает многие произведения советских писателей.

Луначарский выступает как эстетик и теоретик литературы и искусства. Его эстетические концепции, опиравшиеся в дооктябрьский период творчества на позитивизм, позже опираются на идеи марксизма. Он пишет книги «Классовая борьба в искусстве» (1929), «Ленин и литературоведение» (1932). Порой, к сожалению, он впадает в вульгарный социологизм, однако все же ориентация на особую ценность реализма, на отечественную и мировую классику спасает его от примитивизма в теоретических постулатах и часто от дурновкусия в художественно-эстетических суждениях.

Взгляды и ценностные ориентации Луначарского основывались на марксизме, однако его мировоззрение было лишено цельности и страдало от конъюнктурных изменений. И все же Луначарский вошел в русскую культуру как человек энциклопедических знаний, как защитник реализма в искусстве, как пропагандист социалистических идей.

В число культурно-исторических деяний Луначарского входит его участие в актуальных для своего времени акциях, а также теоретических и критических разработках. Это и культурная революция, и руководство развитием художественной культуры (конец 1910-х – 1920-е годы), осмысление задач художественной критики и их воплощение в жизнь, разработка принципов социалистического реализма, связь советского искусства с классическим наследием, борьба за ориентацию на высокие идеалы и реализм в искусстве. Он поддерживал также и левые эксперименты в искусстве, и формальные поиски, игравшие роль в художественном процессе XX века. Многое в этих деяниях сохраняет не только историческое, но и живое значение для современности.

…И спросил я моего отца, Бориса Семеновича Борева, уже прикованного к постели и отмерявшего последние недели своей жизни:

– Что ты думаешь о Луначарском? Ты ведь, кажется, знал его?

– Немного знал. Слышал о нем году в девятнадцатом, когда был солдатом в Красной армии. Потом во второй половине двадцатых годов встречался с Анатолием Васильевичем на совещаниях, когда был профессором и заведовал кафедрой философии в Харьковском университете и когда был главным редактором Партиздата Украины. Луначарский был блестящий человек. Его образ встает передо мною не только и не столько из личных встреч с ним (их было немного, и они были незначительны), сколько из всей атмосферы эпохи: из его книг и статей, из дискуссий, из мнений моих товарищей, из борьбы разных тенденций в нашей культуре.

Вся его жизнь была нескончаемым диалогом с людьми, золотой цепью интеллектуальных бесед. Он сам всякий раз искал истину, уточнял ее для себя, а затем убеждал в ней своих собеседников и оттачивал под напором их аргументов свои мысли. Одновременно его жизнь была цепью поступков и деяний.

В бушующем океане революции, где сметались культурные ценности, сам Луначарский ощущал себя кораблем, идущим сквозь ураган и знающим цель и курс движения. Однако и он подвергался жестким нападкам и обвинялся в либерализме пролеткультовскими революционными деятелями. Все левоориентированные ниспровергатели «устаревшей» культуры прошлого получили отпор от Луначарского, отстаивавшего классическое наследие. Он защищал Большой театр даже от Ленина, который считал его пережитком дворянско-буржуазной культуры и сомневался, следует ли в условиях гражданской войны и разрухи тратить деньги на его содержание. Его обвиняли в излишней жестокости революции. Да, Октябрьская революция была жестокой. Однако кто может вспомнить в истории не жестокую революцию? «Бархатной» может быть только контрреволюция, когда революция не умеет себя защищать. Впрочем, нет! Теоретически и революция может быть бархатной, когда ее силы многократно превосходят силы сопротивления. Однако в России было не так.

Он спасал деятелей культуры, попавших в жернова революции за реальные или мнимые прегрешения и за поступки, не сообразовывавшиеся с суровостью эпохи. Он спасал художников и деятелей культуры от голода и холода, от суровостей революционного быта, к которому менее всех оказалась приспособлена именно интеллигенция. Он спасал красоту и само право на нее для современников и потомков.

В 1929 году Анатолий Васильевич говорил о красоте. Это звучало почти как ниспровержение основ новой государственности, как неслыханная смелость. Он писал: «Пролетарий и тот новый человек вообще, который вырабатывается в процессе социалистического строительства, не чужд ничему, что существует в природе и в жизни. Пролетарий вовсе не отрекается от красоты природы, а стало быть, от пейзажей, от цветов, животных, от красоты человека – мужчины, женщины, ребенка…»

Луначарский спасал прошлое от забвения и безразличия и своими, часто художественно слабыми, пьесами из жизни прошлых эпох, и своими лекциями о культуре, и заступничеством за ценности.

Он спасал будущее от упрощения, от казарменной его схематизации, от его организации на базе представлений людей с сильно заниженным общекультурным фондом, обретших власть в процессе революционных перемен… Он строил новую жизнь и новое искусство, вдохновляясь великими идеалами.

Мыслил он диалектично, хотя иногда эта диалектика обретала софистическую гибкость и податливость, способную примирить тезис с антитезисом или вместить их в единое пространство не вполне определенного суждения. Он говорил: «Искусство должно вести борьбу против всего, что мешает нашему движению вперед. Нужна сатира – средство социальной дезинфекции. Смех – социальный санитар. Нужна острая критика пороков и недостатков нашей действительности. Для сатиры важно увеличительное стекло. Однако нельзя преувеличивать, не следует преувеличивать отрицательные стороны нашей жизни. Легко, стараясь быть правдивым, впасть во вредную для нашего времени критику, граничащую с пасквилем».

Вспоминается мне спор Луначарского с Богдановым. Однажды Богданов сказал Луначарскому:

– Вы, Анатолий Васильевич, великолепный эквилибрист мысли. И все же у вас порою получается слишком гибкая формула: «Нельзя не согласиться, но и нельзя не признать…»

– Просто жизнь, – возразил Луначарский, – не укладывается в одностороннее и однозначное суждение. Диалектика помогает это суждение сделать объемным…

– … и всеядным, всевместительным…

– Нет, просто своей сложностью соответствующим сложности бытия. А вы что же, за плоскую метафизику?

– Нет. Я просто против софистики за определенность, против релятивности суждений.

– Неопределенна лишь Кратилова диалектика, в которой гибкость и движение абсолютизированы… Гераклит утверждал, что нельзя дважды вступить в одну и ту же воду. Кратил же считал, что все настолько меняется, что нельзя и один раз вступить в одну и ту же воду. Наш же метод, как вы знаете, идет не от Кратила, а от Гераклита к Гегелю и от него к Марксу.

Свершался великий исторический эксперимент поиска путей выхода из тупика истории, в который капитализм вверг человечество. Ведь именно как тупик воспринимали люди культуры в XIX веке капитализм с его безумной погоней за деньгами и собственностью, с его приоритетом материальных ценностей и благ над духовными богатствами. И это было мнение не только Маркса и Энгельса, но и Бальзака, и Флобера, и Гофмана, и Диккенса, и Пушкина, и Толстого, и Достоевского, и Чехова…

Россия шла по новому, неизвестному пути, совершала подвиг первопроходцев, вела жестокую войну со всем, что сопротивлялось этому движению… А как говаривал Василий Теркин: «На войне, оно бывает, попадает по своим».

Даже если окажется, что исторический эксперимент, проведенный Россией с Октября 1917 года, в котором участвовал и Луначарский, окажется нерезультативным, он все равно будет бесценным для истории и для человеческого познания. Ведь для познания и преобразования мира даже отрицательный результат эксперимента важен.

В броуновском движении мнений, в метаниях из стороны в сторону выражалось отсутствие готовых практических решений и их ежечасные поиски в повседневной работе. Поиски, их сопровождающие повороты и перемены мнений, суждений, точек отсчета выражали общую нестабильность духовной жизни эпохи, которую до самого дна всколыхнула революция. В мое время был такой анекдот:

«На партсобрании во время чистки спрашивают партийца:

– Колебались ли вы в проведении линии партии?

– Нет. Я колебался вместе с линией партии».

Равнодействующая теоретических и критических суждений и практических действий Луначарского была четко ориентирована на грядущее. Он всю жизнь отдал делу построения социалистической культуры, продолжающей традиции классической мировой культуры, гуманистической, эмоциональной и мыслительно богатой. Как бы ни развивались дальше исторические события в нашей стране и в мире, вклад советской культуры в мировую, высокие идеалы, утверждаемые ею, имеют всемирно-историческое значение.

Луначарский считал, что необходимо «придать миру смысл» и следование этой формуле в своей деятельности.

Михаил Бахтин говорил: «Ничего окончательного в мире еще не произошло, последнее слово мира и о мире еще не сказано, мир открыт и свободен, еще все впереди и всегда будет впереди».

Полагая, что Октябрьская революция имела всемирно-историческое значение и гуманистическую миссию, Ленин говорил: «Раньше весь человеческий ум, весь его гений творили только для того, чтобы дать одним все блага техники и культуры, а других лишить самого необходимого – просвещения и развития. Теперь же все чудеса техники, все завоевания культуры станут общенародным достоянием, и отныне никогда человеческий ум и гений не будут обращены в средство насилия, в средство эксплуатации. Мы это знаем, – и разве во имя этой величайшей исторической задачи не стоит работать, не стоит отдавать всех сил?»

Сейчас и в журналистике, и в исторической науке высказываются самые разные мнения об Октябре 1917 года. Одни по советской традиции говорят, что это была Великая Октябрьская социалистическая революция. Другие утверждают, что ничего в ней не было социалистическогои что никакая это не революция —переворот, вооруженный захват, свержение слабой власти, которая сама готова была пасть. Так чему же служил герой этой книги Луначарский? Если его жизнь была отдана ничтожной и никчемной цели, стоит ли его имя оставлять в истории?

Однако после Октября всё – что-то сразу, что-то постепенно, что-то поэтапно, что-то с откатами, что-то в перспективе – меняется кореннымобразом. И это коренное изменение охватывает внешнюю и внутреннюю политику России (в том числе и в отношении к войне), и экономику (в том числе и в отношении к собственности на орудия и средства производства), и культуру и идеологию (в том числе и в отношении к религии, и в понимании ценностных приоритетов, смыслов и целей бытия человека и человечества). Поняв это, можно любить или ненавидеть Октябрь, считать его панацеей или проклятием, но невозможно сомневаться в том, что это была революция. Ведь революция – это качественное изменение общества.

Нужна ли была эта революция и каковы ее результаты? Чему отдал свою не очень долгую, но очень насыщенную событиями жизнь Луначарский?

Ответы на эти вопросы, подведение исторических итогов развернувшейся на глобальной сцене XX века всемирно-исторической трагедии зависят не только от осознания самоочевидного факта краха СССР.

Ныне образовались новые неприкасаемые. Сегодня можно вытирать ноги о Маркса и Ленина, но по неписаным правилам общественного мнения нельзя даже сомневаться в Николае II. Разрешается поносить советскую действительность, но нельзя критиковать Россию, которую мы потеряли. В вину интеллигенции ставят (не щадят при этом даже самых великих!) ее критическое отношение к недостаткам своего отечества. Ведь, судя по «Медному всаднику» или «Дубровскому» Пушкина, «Шинели» или «Мертвым душам» Гоголя, «После бала» или «Воскресению» Толстого, «Униженным и оскорбленным» или «Преступлению и наказанию» Достоевского, «Спать хочется» Чехова, «Очеркам бурсы» Помяловского, «Муму» Тургенева – не все было благополучно в царской России. Но разве классики золотого века были не правы? Иначе с чего бы многомиллионная царская Россия в одночасье рухнула под ударами «кучки» большевиков?

В XIX и начале XX века не только Маркс и Энгельс, но и вся мировая культура, все лучшие умы человечества (Бальзак, Стендаль, Флобер, Диккенс, Байрон, Уэллс, Шиллер, Гейне, Марк Твен, Джек Лондон, Пушкин, Толстой, Достоевский) не только поставили под сомнение, но и осудили, и отвергли капитализм как строй, не дающий обещанные свободу, равенство и братство, как строй антигуманный, противный высшим духовным интересам человека. Конечно, за последний век-полтора капитализм сильно изменился и усовершенствовался. Однако его суть осталась неизменной.

Октябрь был ответом на вызовы социального бытия. В России XX века была предпринята попытка изменения социальной действительности путем революции. Это был эксперимент-поиск не столько большевиков, сколько самой истории, исполнить который выпало на долю большевиков. В свое время Марат, Робеспьер, Дантон, Наполеон, якобинцы, жирондисты, монтаньяры были инструментами французской и мировой истории. Конечно, у них были своя воля, своя инициатива и никто не руководил их действиями. Но они действовали внутри определенного историей коридора и их разнонаправленные действия складывались в вектор, определенный историей. Точно так же действия большевиков были своевольны, многовалентны, разнонаправлены, но составляли единый пучок силовых линий, в конечном счете составлявший вектор исторического развития. Поэтому представлять себе историю в духе некоторых современных историков и журналистов – мол, кучка алчных и некультурных бандитов захватила власть – это несерьезно. По количеству языков, которые знали члены первого советского правительства, по количеству книг и статей, написанных ими, университетов и учебных заведений, в которых они учились, не было в Европе ничего равного. Большевики были люди, служившие философско-исторической идее, высказанной Марксом. Эта идея аргументированно обещала выход из бедствий и противоречий, в которых запуталось человечество и в данный исторический момент убивавшее себе подобных из пулеметов и пушек, травившее своих современников газами. Эта идея, не проверенная историей, могла быть научной и верной, а могла быть утопической или даже грубо ошибочной. Однако как узнать качество, как проверить истинность этой идеи, если не попытаться осуществить ее? И Октябрь, и вся последующая тяжелейшая и кровавая история России, включающая строительство социализма и образование так называемого социалистического лагеря, были попыткой осуществления идеи нового общества. Это был великий всемирно-исторический эксперимент, вектор которого был предопределен, но на ход которого наложили свою печать люди, участвовавшие в нем и особенно – руководившие процессом.

Говорят, что социализм и коммунизм – утопическая идея. Не более утопическая, чем свобода, равенство и братство – идея французской буржуазной революции. Однако и та и другая идеи двинули исторический процесс вперед, хотя за это движение человечеству пришлось заплатить высокую цену.

Тема этой книги требует от автора доказательств того, что его герой не зря прожил жизнь и не зря работал на идею социализма, которой руководствовалась страна. Собственно, речь идет не только о Луначарском, но одновременно и о жизни двух-трех поколений, которые жили под сенью этой идеи и отдали свою жизнь за ее осуществление.