Текст книги "Журнал `Юность`, 1973-2"
Автор книги: Юность Журнал
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)
Прошла неделя. Был понедельник, светлый от свежего снега.
Три барабанщика в шинелях и фуражках стояли посреди плаца. Трещали малые барабаны, кругло ухал большой. Под ритмичные звуки этой сухой музыки по всей черной асфальтовой полосе, четырехугольником окружавшей плац, ходили нарочито замедленно, для усвоения строевого шага, солдаты карантинной роты, одинаковые в своих новеньких бушлатах, стянутых в талии ремнем с сияющей пряжкой, в краснозвездных светло-серых ушанках.
Сметанину казалось смешным то, что, к примеру, кисть руки должна подниматься выше пряжки на ширину ладони и непременно именно так, а не иначе.
Но ему нравилось в ответ на отрывистые команды Иванова твердо и звучно впечатывать ногу в асфальт, круто разворачиваться через левое плечо, приготовляясь к тому, чтобы начать движение после поворота с левой ноги. Однако у него это плохо получалось, и он завидовал Ярцеву, который выполнял все точно, красиво и легко, словно танцуя.
С утра сапоги смазывали по ранту дегтярной мазью, ведёрная банка которой стояла в коридоре у умывальников, пропитывая воздух своим жирным запахом.
Сыпал дождь. Ветер шевелил тяжелыми красными флагами. Зима дала сбой.
По глянцевитому асфальту военного городка рота за ротой шли к столовой. Матово светились сапоги, сияли пуговицы и пряжки на темно-зеленых парадных мундирах. Впереди каждой роты шел барабанщик, барабан висел у него через плечо на алой ленте с золотой бахромой. Кленовые легкие палочки пружинисто отлетали от звонкой кожи. Звуки отскакивали от казарменных стен, путались и перебивали друг друга.
– «День Седьмого ноября – красный день календаря», – сказал Расул, усаживаясь рядом со Сметаниным.
В столовой гремела полковая музыка; дребезжали стекла. Праздничный завтрак: котлеты, жареная картошка, какао в чайниках – все стояло на столах. Запахи в зале были домашними. Несколько офицеров в белых куртках поверх парадных мундиров расхаживали по залу.
Старослужащие солдаты уходили в город на праздничную демонстрацию, а карантинные роты должны были идти в цирк.
– Какая закуска пропадает! – сказал Градов.
– Так бы каждый день! – вздохнул Митя Андреев. Ему вспомнились мамины пироги с капустой, с мясом, соленые грузди, компот из черешни. Так вспомнились, что захотелось плакать.
– Разговорчики' – прикрикнул Иванов, – Кто там в цирк не желает идти?
– Напугал, – шепнул Сергей Расулу. – Тащиться по грязи…
– Да, погода сегодня неважная…
Арена пахла мокрыми опилками и зверинцем. Под куполом корабельными снастями висели приспособления для воздушных гимнастов. Было пестро в глазах от одежды детей, зелено от солдатских гимнастерок.
Оркестр грянул марш. Погас свет, прожектор метнул луч к выходу на арену.
Сметанину после ходьбы в строю через весь город хотелось спать. Промелькнули акробаты в шелковых малиновых рубахах, медведи в намордниках…
Униформисты в синих гусарских куртках начали готовить арену для номера с лошадьми. Вышел клоун.
Он швырнул в публику свою измятую шляпу, она бумерангом вернулась к нему, едва не задев лица сержанта Иванова. Иванов, привстав со своего места, захохотал. Рядом с ним на коленях у матери хохотал белобрысый мальчишка.
Сметанин смотрел в их сторону.
«Он похож на этого мальчишку, наш сержант…»
В антракте, хотя это было запрещено, пили из тяжёлых стеклянных кружек холодное свежее пиво, закусывая водянистым мороженым.
Маленькая розовая гимнастка сделала на трапеции, первое «солнце». Сергей вспомнил историю гуттаперчевого мальчика и свои детские слезы о нем.
Замолчал оркестр, предвещая особо опасный трюк.
Сергей, прищурясь, смотрел, как работает гимнастка. Вот она поплыла над зрителями, посылая воздушные поцелуи. Сметанину привиделось, когда гимнастка мелькнула над ним, что она улыбнулась именно ему.
«Если сейчас не пойти со всеми строиться, а остаться, подождать её и дождаться… И подойти к чей и познакомиться… И сказать… Что сказать? Ах, это неважно. Глупо… Но ведь она так посмотрела на меня!..»
У выхода, когда солдаты смешались с толпой, Сметанин услышал, как девочка с белыми бантиками спросила:
– Мама, почему эти люди такие одинаковые?
– Это солдаты, Мариночка.
III
1Сергею провели по губам горячим; он проснулся, но не открыл глаз.
«Кто-то из старослужащих куражится…» – Он приготовился к отпору. Днем карантинную роту перетасовали с подразделениями старослужащих. Из одноэтажного желтого здания молодых солдат перевели в кирпичную, похожую на школу трехэтажную казарму.
Здесь было просторнее – кровати стояли в один ярусю Слухи, которые ходили среди новобранцев об отношениях между старослужащими и молодыми солдатами, были мрачными:
«Новые шапки и ремни сразу отберут; обменяют на свои старые…»
«В наряды только нас и будут посылать…»
«Шкодничают над молодыми…»
Сергей понимал, что старослужащим солдатам всё в армии не внове, и они могут наилучшим образом выполнять то, что требуется по службе; но он не хотел терпеть унижения.
«Почему, кроме командиров, я должен подчиняться ещё кому-то? Бояться старослужащих?.. Кто они такие? Откуда же у них право отбирать то, что мне положено?..»
– Чего тебе, чего? – услышал Сметанин голос Градова и открыл глаза.
Между коек ходил приземистый солдат в шапке, с ножом у пояса. Он держал в руке оладушку и проводил ею по губам спящих. В свете казарменного ночника его лицо, с мягко очерченными скулами и тяжелым подбородком, было бледным.
– Подъем, гвардия, подъем!.. Оладьи горячие, почти что блины… Подъем, салаги, – масленица полуночная…
«Наши старослужащие сегодня в наряде по кухне, – вспомнил Сметанин, – А это Золотое, ефрейтор Зелотов; он дневалит…»
Сергей сел в кровати.
– Ананьич, выдай горяченькую, – сказал Золотов.
Худенький солдат в застиранном до белесости обмундировании без ремня – так было принято работать в кухонном наряде – подошел к Сметанину и протянул ему большую миску, в которой лежали душистые оладьи.
– Давай мни!.. Видишь, сёмая рота в карауле, так нас на кухню запрягли. Ничего, занятия начнутся, нас, связистов, особо трогать не будут… Тебя как зовут?
А то я вас, молодняк, все путаю… Не запомнишь сразу…
– Сметанин… У тебя отчество Ананьевич?
– Фамилия Ананьев; все: Ананьич да Ананьич…—
Он улыбнулся. – Как жратва?
– Сочные…
– Много не ешь: на комбижире жарили, изжога замучит…
– Ананьич, сыпь в этот край, – сказал Золотое, – здесь тоже голодающие объявились!..
«А они ничего ребята… Симпатичные… Даже приятно: оладушки раздают…»
Сметанин сунул ноги в сапоги, накинул на плечи байковое одеяло и подошел к койке Градова, стоящей у самого окна, где уже сидели, укутавшись в одеяла, Андреев, Ярцев, Расул, и молча и шумно ели.
– Вот бы салаг подбросить на кухню, враз бы управились!.. – сказал Золотов.
– Успеют еще. – Ананьев сел на подоконник,
– Успеют, говоришь? Они, небось, и не знают, чего им успевать здесь придется… – Цыганские, чуть раскосые глаза Золотова, казалось, смеялись.
– Марьину рощу на понт не возьмешь, – сказал
Градов, хотя он никогда не жил в Марьиной роще и даже не бывал в этом районе Москвы.
– Дядя Федя из отпуска приедет, покажет тебе Марьину рощу!
– Какой ещё дядя Федя?
– Комбат наш. Да вы его должны были приметить, он старшим в Москву за молодежью ездил…
– Здоровый такой, с усами?
– Во-во, с усами… Как, Ананьич, с усами?
– Ну тебя… Лучше про Москву поинтересоваться, раз не спим…
Сметанин посмотрел в окно; отсюда, со второго этажа, был виден слабо освещенный луной заснеженный двор перед казармой, забор, коттеджи военного городка с темными окнами, редкие фонари.
Где-то далеко в городе, на перекрестке одной из городских улиц, поднимающихся по холму вверх, мигал жёлтым светофор…
– Холодно в казарме что-то, – пожаловался Расул. – Топить лучше надо…
– Привыкнешь, – сказал Золотое. – Мы для тебя у Иванова второе одеяло попросим… Он даст…
– А у меня в Москве, – дожевывая оладушку, сказал Градов, – считай, всю осень баба была…
– Ишь ты какой! – Золотое покачал головой. – Неужто баба?
– Баба! – Градов оглядел солдат с гордостью. – И такая, я вам…
– Это жарче, чем в казарме, – перебил его Золотое.
– Кончай базар, связь! – хрипло крикнули из расположения роты.
2Короткими перебежками «справа по одному» бежали от сосновой рощи по неглубокому снегу пустыря к высокой железнодорожной насыпи.
У Сметанина в руках был новенький автомат, больше похожий на игрушку – мальчишечью мечту, чем на оружие, которым можно убивать. Сергей не хотел, неумело волоча автомат, ползти по снегу, поэтому все движения, показанные в начале занятий Ивановым, он выполнял старательно.
На первом перекуре Иванов сказал:
– Похвалы заслуживают действия рядового Сметанина… С него должны брать пример солдаты первого года службы…
Сергей переглянулся с Ярцевым и пожал плечами.
Иванов посмотрел на свои часы, купленные недавно на деньги, сэкономленные с сержантской получки. До обеда оставался час, надо было заканчивать занятия, чтобы солдаты успели почистить автоматы.
– Завязывать пора! – закричал Золотов, который все занятия шел позади взвода шагом.
Если от батальона нужно было выставить на соревнования в части бегуна, или автоматчика, или радиотелеграфиста, то посылали Золотова. Он почти всегда побеждал и не только потому, что хорошо бегал, работал на телеграфном ключе и был отличным стрелком (обычно на ночных стрельбах он первой очередью разбивал лампочку светящейся мишени), но ещё и потому, что чувствовал в себе неутолимую жажду побед.
Он хотел, чтобы и взвод, в котором он служил и где командиром был Марат Углов, его товарищ по детскому дому, стал лучшим в части. Кроме того, Андрей Золотов слышал однажды, как Нина Васильевна уговаривала Марата подавать документы для поступления в военную академию, а в академию из части отпускали только командиров отличных подразделений. Андрею казалось, что Иванов не тем и не так занимается с молодыми солдатами и что с таким сержантом взвод никогда не будет отличным.
Иванов подошел к Золотову.
Каждый раз, когда надо было приказывать Золотову, Иванов чувствовал, что не может заставить себя приказывать так, как положено. Ему приходилось продумывать про себя всё то, что он хотел сказать, но почти каждый раз произносились не властные, решительные – командирские – слова, а другие: вялые, заискивающие. В ответ Золотов обычно усмехался.
– Ты молодежь не отвращай, – тихо сказал Иванов.
– Глупостями занимаемся…
– У нас по плану тактика.
– Тактика, тактика! Ты соображай, что со связистов на учениях требуют, – связь! А мы салаг как стрелков натаскиваем. Тактика!..
– Планы не нами составлены…
– Солдат-связист нужен, а не план!.. Я и взводному сегодня скажу… А то раскиснут… Раскиснут, говорю, на учениях салаги!
Из-за поворота, от сосновой редкой рощи послышался надрывный гудок паровоза. Дым сливался с низкими серыми облаками. Перед собой паровоз толкал платформу с красным гробом, усыпанным еловыми ветками. На платформе стояли железнодорожники в форме, без шапок, женщины в чёрном.
Сметанин опустил голову.
«Для чего же все это? Для чего я родился и живу?.. Для чего эти роща, небо, паровоз?.. Все кончается…»
– Курить есть? – подтолкнул Сергея Панкратов, солдат второго года службы.
Шапка была сбита у него на затылок, некрасивое крупное лицо возбуждено.
Сметанин протянул ему сигарету.
– Должно быть, машинист был, – кивая на платформу, быстро заговорил Панкратов. – Это уж точно!.. Я знаю… У нас в депо тоже машинистов так хоронят. – Он выпятил толстые губы и прогудел: – Уууу… Батю в тот год хоронили, – сказал он тихо. – У него на перегоне под самой Казанью… сердце разорвалось… Я хоронить ездил… Отпуск дали…
Панкратов тоскливым взглядом проводил паровоз, отвернулся от дороги и зажал ладонями уши, чтобы не слышать непрекращающийся гудок.
Сметанин почувствовал жалость к этому полузнакомому парню, он хотел ему сказать что-то, но не знал, что… Сергей зажег спичку, поднес к сигарете, которую Панкратов крепко держал в зубах. Панкратов глубоко затянулся горьким дымом дешёвой сигареты. И вместе с его вздохом и взглядом, которым он посмотрел на Сметанина, Сергей перестал ощущать тоску от мысли, что все в мире кончается.
3Оружие чистили без гимнастерок. В белых нательных рубахах, засучив рукава, стояли у длинных столов с бортами, в которых были прорези для автоматов. Около каждого лежали принадлежности для чистки и ветошь.
Работа шла неспешно. После нескольких часов на зимнем воздухе, после обеда, в тепле клонило ко сну.
Рядом со Сметаниным чистил автомат Маков, одногодок Золотова. Все части разобранного автомата аккуратно лежали перед ним на белой тряпочке.
Сверх масленок, протирки и ершика, отвертки с выколоткой, которые были у каждого, у него имелись всяческие деревянные инструменты для удобства чистки.
– Автомат ухода требует, вроде скотины… – медленно поучал Маков Сметанина. – Тут главное – не запускать. Запустил – хана, не дочистишься!.. Увидел на металле пятнышко, сейчас бери резинку – почисть, не сделаешь – после ржа… Ты как из магазина пружину вытаскиваешь?.. Гляди, глаз кому вышибешь… Дай-ка…
Сметанин смотрел, как Маков взял в свои короткие пальцы плоский рожок автоматного магазина, тихонько нажал на кнопку, продвинул крышку. Пружина медленно выползла ему на ладонь.
Это была простая работа, внимание к деталям которой давало возможность не задумываться о прошлом, о будущем…
Усвоение нехитрых навыков обращения с автоматом, само прикосновение к его деталям, запах промасленной ветоши, поучающий голос Макова – всё успокаивало, делало жизнь прочной.
Рядом у Ярцева от неправильного движения пружина вырзалась, дзвинькнула, отлетая в сторону.
– Гляди, что делаешь! – Золотов отошел в сторону. – Москвичи называются!..
Ярцев покраснел.
Сметанин посмотрел на Золотова.
«Маков тоже служит третий год, но ведь не орёт на каждого… А этот Ноздрев какой-то…»
– Чего уставился? Чисть, чисть оружие…
«Ноздрев…»
Ярцев нагнулся за пружиной, вправил её в рожок, закрыл его, затем проделал все сначала; пружина вылезла наружу с той же покорностью, что и у Макова.
4– Класс взвода был небольшой, светлый и о теплый. Около двери прибита гладкооструганная доска с крючками вешалок; на них, заправленные аккуратно, будто одно целое, серые шинели, поверх шинелей светло-зеленые бушлаты. От дверей по низу стены в обе стороны – закрытые стеллажи, в них рации, телефоны, телефонные катушки с туго намотанными проводами, инструменты и прочее оборудование связистов, нужное и ненужное. Примерно раз в три месяца над «прочим оборудованием» нависала угроза: сам комбат, подполковник Мишин, производил ревизию стеллажам, выбрасывая все, что ему казалось лишним. После этого происходил новый этап накопления, который кончался так же плачевно.
– Даем точку! – Иванов встал из-за преподавательского стола. – Еще раз глянули на плакат; кисть руки должна быть свободной… Рядовой Андреев, не напрягай… не напрягайте руку… Развод ключей у всех нормальный? Начали… И, раз… и раз… и раз… Правая рука Сметанина держала телеграфный ключ; по команде Иванова он резко встряхивал кистью.
«Кажется, я никогда не выучусь… Превращать человеческие слова в туканье… Язык дятлов…»
Он вспомнил, как ещё в детском саду летом услышал на опушке леса дятла и подкрался к сосне, которую тот долбил. Птицы не было видно; он приложил щеку и ухо к теплой смолянистой коре ствола; внутри словно стучало сердце: «Тук, тук, тук…» И он тогда подумал, что дятел сидит внутри дерева.
– Рядовой Сметанин, вы что даёте?
– Я! – Сметанин встал.
– Все дают точку… Вам что, медведь на ухо наступил?
– Никак нет… Но абсолютного слуха не имею…
– Ваньку валять нечего. Не хотите во взводе связи служить, хотите в роту, так и скажите: хочу-де в роту…
– Буду служить, где прикажут!
– Садитесь!
– Товарищ сержант, разрешите вопрос? – поднял руку Расул.
– Пожалуйста.
– Почему ротой пугаете? Почему рота плохо?
Всюду служба…
– Гордость должна быть, раз ты связист… Нету гордости, связист разгильдяем будет… Нам разгильдяев не надо… Садитесь. Продолжаем…
5Сергей Сметанин давал мало клятв в своей жизни, и только раз – на людях, когда его в третьем классе принимали в пионеры. От этого события осталось чувство неловкости; на торжественной линейке надо было подойти к знамени, затем произнести слоаа пионерской клятвы и после этого встать на одно колено и поцеловать знамя. Выйдя по скользкому паркету в пустоту середины актового зала, он быстро отговорил текст, стараясь не смотреть на два ряда мальчиков в белых рубашках. Перед вишнёвым полотнищем знамени с золотом букв и светлыми яркими портретами Ленина и Сталина он растерялся; забыв, на какое колено надо опускаться, на левое или на правое, опустился на оба и услышал смех ребят и смех пионера, который держал знамя. От этого сдержанного смеха он почувствовал себя навек несчастным, даже повзрослев, вспоминал об этом, краснея…
Сперва думали принимать присягу молодых солдат всем полком на плацу. Неожиданно установились такие морозы, что темными утрами бегали по визжащему снегу на зарядку в бушлатах и шапках. Было приказано присягать в казарме по подразделениям.
День присяги был объявлен выходным днем. Готовясь к нему с вечера, подшивали на полученные со склада мундиры полотняные подворотнички, купленные на первые солдатские деньги.
Иголка попалась Сметанину тупая и толстая, туго входила в плотный материал мундира. Пришить надо было таким образом, чтобы подворотничок высовывался над воротником на два миллиметра. Сергей исколол пальцы, но тонкий лоскут полотна то шёл волнами, то кособочился.
– Посмотри… Нет, ты посмотри, Сережа, какой у меня мундир! – приговаривал Расул, весело глядясь черными глазами в треугольный осколок зеркала, прислоненный на подоконнике к темному стеклу.
– Чёрт с ними, с мундирами!..
– Ты не в духе? Почему?
– Расул, ты слишком затянулся, отпусти ремень,—
Ярцев уже стоял в парадной форме; пуговицы, пряжка ремня, надраенные асидолом, сияли золотом в электрическом свете; лишь тонкие его ноги, противореча щёгольству мундира, болтались в голенищах кирзовых лапог. – Кончай психовать, Серега; подшивайся быстрее, пойдем на пару Иванову докладывать…
– Иди, – сказал Сметанин.
– Ну, что, салаги, с кем в шахматишки? – спросил Золотов, входя в класс. – Не сдюжишь никак?
Расставляй фигуры, я тебе подошью. – Он потянул мундир из рук Сметанина.
Золотова вводило в азарт то обстоятельство, что каждый раз, играя со Сметаниным в шахматы, он проигрывал; Сметанин делал ходы, почти не задумываясь, небрежно двигал пешку или бросал по диагонали слона… И говорил-то он в конце игры уже не «мат», а «опять» и улыбался.
Прежде во взводе Золотов обыгрывал всех.
– У самого руки есть, – сказал Сметанин.
– Расставляй… расставляй… Смотри, как я сварганю.
Золотов достал из ящика своего стола жилку проводника, пассатижи, откусил ими нужную длину жилки; выставив крепкие белые зубы, зажал ими проволоку и вытащил её из жилки. Он взял из рук Сметанина мундир, оторвал подворотничок, обернул материал вокруг жилки и начал подшивать.
– Игла у тебя дрянь… Расставил?
– Какими играть будешь?
– Загадывай.
Сметанин заложил в кулаки белую и чёрную пешки.
– Изладил, – бросая на стол мундир, сказал Золотев. – Левую, – указал он на руку Сергея.
Сметанин разжал ладонь.
– Ба, опять чёрные… Судьба такая.
– Ты ему мундир отлично заделал, – сказал Градов. – Дай жилки, товарищ ефрейтор…
– Возьми в ящике. Да не всю хватай.
– Достанем ещё, товарищ ефрейтор…
– Играй белыми, мне все равно. – Сметанин повернул доску белыми фигурами к Золотову.
– Нашелся Ботвинник! – Золотое вернул доску в прежнее положение.
– Рядовой Сметанин, – приоткрыв дверь и не заходя в класс, сказал Иванов, – у вас как койка заправлена?
– Была нормально.
– Идите посмотрите и переделайте…
– Я не виноват, если на ней кто-то валялся…
– Не пререкайтесь, а выполняйте!
– Солодя, чего ты к нему цепляешься?.. Видишь, мы в шахматы наладились. Какие койки, когда через двадцать минут отбой? – Золотое сидел на стуле в расстёгнутой гимнастерке и рассматривал фигуры на доске. – Ходи, – бросил он Сметанину.
– Вас не спрашиваю, не встревайте, не разлагайте молодых солдат…
– Опять конем походил… Так… – Золотов двинул пешку и повернулся к Иванову. – Ты чего покраснел?.. Не лопни, смотри…
– Встать! – вдруг крикнул Иванов.
Золотов медленно встал и тяжёло посмотрел на сержанта.
– Объявляю вам два наряда вне очереди! – сказал Иванов.
– Замучаешься, друг мой… Скучный ты человек… – Золотое нарочито зевнул.
Сметанин быстро встал.
– Товарищ сержант, я сейчас все сделаю! – Боком мимо Иванова Сергей вышел из класса.
«Не хватало только, чтобы люди из-за меня ругались…»
Кровать была действительно слегка примята. Сметанин сдернул одеяло, простыни, разбил руками неровности матраца, натянул одну простыню, а вторую сложил так, что по краям образовались маленькие валики. Эту хитрость он подсмотрел у старослужащих в роте; теперь, когда он накрыл всё одеялом и туго заправил его под матрац, постель гляделась ровно, как кирпичик.
«И мы не лыком шиты…»
– Тозарищ сержант, ваше приказание выполнено! – подошел Сметанин к Иванову.
Сержант кивнул.
– Разрешите вопрос, товарищ сержант…
– Пожалуйста…
– Товарищ сержант, можно мне сегодня не ложиться спать?
– Это как понимать-думать?
– Жалко постель мять.
– Спать положено каждую ночь, – серьезно и убеждающе сказал Иванов. – А койки положено заправлять каждое утро… Жизнь и всякое дело состоят из мелочей… Сегодня койку не заправил, завтра… Ясно?
«Я пошутил», – хотел сказать Сметанин, но, взглянув на Иванова, который смотрел на него внимательно и грустно, сказал:
– Так точно, товарищ сержант, ясно!..
Утром в казарме, освещенной сквозь замерзшие окна холодным светом солнечного дня, рядовой Сметанин, стоя во второй шеренге строя связистов, услышал свою фамилию, слегка хлопнул левой рукой по плечу впереди стоящего и, когда тот, шагнув вперёд и вправо, пропустил его, сделал несколько шагов на середину перед строем, чётко развернулся лицом к товарищам, взял из рук старшего лейтенанта Углова текст присяги и начал читать слова, которые давно знал наизусть:
– Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик…
