Текст книги "Бедная девушка или Яблоко, курица, Пушкин"
Автор книги: Юля Беломлинская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)
Да, девочка эта не так популярна, как Павич. Писатель, пророк, интеллигент, который ноет и скулит, что народ его обижают, которому, не стыдно за свой народ – какое счастье, что у нас – ТАКИХ пророков не бывает. Наши, слава Богу, только и делают, что СВОИХ обличают – начал Протопоп Аввакум, и пошло– поехало...
А кич... Вот классный пример кича – и как раз возвращаемся к победившей эротике:
В 1989-м году в Питер приехал
ТЕАТР СТРИПТИЗА ОТ ЦЕКА ВЛКСМ!
Вот это я понимаю!
Кажется, эта статья "Техника мягкого ввода" и была напечатана где– то в "Комсомолке", и правильно – газета– то молодежная.
Мы-то – артистические девицы всегда про нее знали – про технику эту бывало вынешь возлюбленного из лужи, дотащишь до дому – ну хоть как, (знаменитая фраза, сказанная Кузьминскому, Эммочкой при первом знакомстве:
Держись за столб. Так – дойдешь до дому).
И ... лежит он конешно на кровати – и мало уж может. А техника мягкого ввода на что? И никто нас не учил.... И в газетах не писали... просто мы любили этих охламонов своих – художников, поэтов, барабанщиков. От блядства нашего и природной распущенности, расцветал – там внутри уж этот увядший бутон, и все получалось. А простую женщину – кто научит? Кто, если не "Комсомолка"?
В общем, все тогда смеялись над этой газеткой. Там еще снизу была вторая статья.
"Женские оргазмы и что мы должны о них знать?"
Ну вот, приехала я значит в Россию – прошлым летом, лежу рядом с женихом – Захар Михалычем. Вокруг белая ночь – за окном двор– колодец с лавочкой, ( на лавочке – алкоголики). Вдруг со двора доноситься дикий женский вопль. Я не удивилась – всю жизнь жила во дворе – колодце и всегда там по ночам орали бабы – от мордобою.
Вот, думаю, ничего то тут не изменилось – плохо народ живет и ведет себя соответственно...
Но следующего вопля – не раздается, а это для мордобоя странно. И потом алкоголики начинают как – то этот вопль комментировать, да и я вдруг понимаю, что вопль то – не такой. А такой – какой и из нашего с Захар Михалычем окна – можно сказать только сто доносился – вот какой!
Получается вот такая картинка, как из учебника: ВЧЕРА И СЕГОДНЯ.
ВЧЕРА:
ОН приходит на бровях. Видит ЕЕ – толстую, к тридцати, уж как пить дать. В бесформенном халате. И с "шестимесячной". Смотреть противно. И вообще плохо. Конешно, он ничего не может. Она ему говорит:
"Опять надрался, сволочь, неудачник, импотент..." где-то на середине между "неудачником" и "импотентом" – ОНА уже получает в глаз и это только зачин. Дальше он ее пиздит, вместо того чтобы выебать. Дальше – ночь. Сон. Утром до некоторой степени, наступает ее звездный час – она ему не дает ни пожрать, ни опохмелиться, и, наслаждаясь его муками, едет в автобусе на свою фабрику. Он – злой как черт, тоже едет на свой завод – там он еле-еле работает (нету от такой работы никакого прироста валового продукта), потом, после работы старается надраться еще больше, чем вчера – чтоб только не видеть ее рожу, потом идет домой и... крути кино сначала.
Она – Нетоптаная Курочка – успевает за это время – поругаться в трамвае, в магазине, не хуже его хуево поработать на производстве, наорать на ребенка от чего он становится "запушенным" и поругаться с соседкой. Так, дети мои, жил простой народ до революции, принесшей нам не только ВЕЛИКУЮ ИДЕЮ, совместного со всем остальным Цивилизованным Миром, упаковывания всего, чего только можно, в пластмассовые коробочки, но и – ЕЕ – ТЕХНИКУ МЯГКОГО ВВОДА.
И вот оно – счастливое
СЕГОДНЯ:
Первая часть не меняется – НА БРОВЯХ.
Но что видит он? А видит– то он уже некоторые проблески того, что не станем мы грубо и впрямую называть "пизда", а назовем уклончиво и таинственно "женщина". ( Это ведь нынче самые что ни на есть простонародные слова: "Мужчина" – вы здесь не стояли! И: "Женщина" – передайте мелочь!). Она уже не такая толстая в свои тридцать, а просто "с формами", она читает дешевые женские журналы и уже как-то приоделась – сверху на ней что-то розовое в цветочек, а внизу – зеленое в клеточку и все это, представьте себе, в блестках! Может где-нибудь в Париже или в "Борее" предпочитают женщин в черном, но не во дворе колодце – угол Кузнечного и Колокольной, там неискушенные и непресышенные покамест мужчины, радуются при виде блесток, понимая:
ЭТО – ЕМУ!
ЭТО – БРАЧНЫЙ ТАНЕЦ ФАЗАНИХИ!
И на голове у нее – модные "мелированые" перышки – блестящие – даже и от шампуня "Ворожея" – а не тусклая пакля. Посреди форм – талия. И все ЕМУ. Он конешно польщен и признателен. Но он, конешно, ничего не может. На бровях – оно и есть на бровях. И после 8-и часов за станком трудно требовать чего-то другого.
Он ничего не может – но ХОЧЕТ! И уж тут-то наша героиня, вооруженная техникой мягкого ввода – кладет его милого на постелю и не хуже какой художницы-поэтессы... А дальше все понятно – бутон расцвел, с оргазмами без оргазмов – это все не важно, на самом деле, ебля, она есть ебля ЛЮБОВНЫЙ обмен энергией между двумя индивидуумами, за что и боролись! А насчет оргазмов все уж тоже образовались и стараются в этом направлении. Но во всех случаях, вместо мордобоя происходит пиздоеб, (это новое слово и является антонимом слову мордобой!).
Утром счастливая – любимая она – дает ему похмелиться и поесть. Все довольные едут на работу. Там получше, насколько это вообще возможно, работают, привал годового продукта... ребенок.... Соседка ... словом – ясно, что
ТАК – ПОБЕДИМ!
...Между тем, в "Пандоре", неблизкой моему русскому сердцу, разрешался только один вид ввода – резиновая чурбашка (иногда с моторчиком, иногда без) в жопу клиента. Все остальное запрещено.
Для меня это было ужасной неожиданностью – я, собственно говоря, устроилась туда, чтобы трахаться и одновременно зарабатывать – мне хотелось таким образом объегорить изрядно надоевших Мелких бесов. Но, конешно, такое местечко будет скорее играть в их команде, чем в моей.
"YOU SHOUD KNOW – ITS NOTHING ABOUT SEX HERE!"
ТАК Наташа отвечает каждому звонящему по телефону, каждому входящему, и эта же строгая фраза была произнесена мне. Никакого на хрен секса – под угрозой увольнения!
А между тем было совершенно ясно – что СВОИ – это дело потихоньку практикуют.
Опять СВОИ!
И ОПЯТЬ Я ГОРЕСТНО ДУМАЮ – ПОЧЕМУ ВО ВСЕЙ ЗЕМЛЕ. НА ВСЕМ СВЕТЕ – у меня никогда нет никаких своих, кроме родителей, дочки и сестры. Но такие свои они есть у каждого – таких, иметь неинтересно. У большинства людей есть еще какие-то – "НАШИ".
Какое-то, какое никакое – "МЫ".
А У МЕНЯ – НИКОГДА!
И мне все кажется, что вот будет любовь, мужчина, и мы с ним станем "МЫ", будем друг другу НАШИ и СВОИ.
Ничего из этого не выходит. Ни мужья, ни любовники, ни бойфренды – этим не становятся. Я – отдельно, они – отдельно.
Я уж привыкла к этому, привыкла к одиночеству. Самый нелюбимый день в году для меня – Новый год, потому что надо быть в веселой компании СВОИХ. Со мной в Новый год всегда какая-нибудь беда, всегда слезы. В остальные дни легче терпеть, свою ко всему, непричастность. Книги – это, конешно, мои СВОИ. ВСЕ ЭТИ, даже не всегда умершие – иногда живые. Но никогда не надо пытаться материализовать – любимого писателя или поэта.
Помню, в Париже рядом с ЖИВЫМ любимейшим Хвостом, я уходила из его мастерской, всегда полной людьми – уходила от нестерпимого одиночества,
К СЕБЕ, в крошечную келью на улице Пигаль (но не там, где она – ВЕСЕЛАЯ ПИГАЛЬ, а просто в начале – Пигаль 11 – там напротив супермаркет, а в окно кельи вина верхушка Эйфелевой башни), и читала, лежа на узкой постели, книжки Шинкарева. Читала и думала
– Вот он – единственный мой друг!
А потом вернулась в Нью-Йорк, встретила живого Шинкарева, и все влюбились, я в его книги и картины, он в мои песни... Он даже прожил в хвостовской спаленке несколько месяцев .... Но никакой дружбы между нами не вышло – каждый живет в своем одиночестве, но у него все же есть Митьки и Алина, а у меня – никогда, никого – одна я – Бедная девушка, вот и приходиться мне быть – только с ... ну с кем-то, кого не стану я называть пусть каждый догадается – как ему положено.. Да и не назвать – слишком много имен.
Да и еще один за мной ходит... у него тоже много имен. Обаятельный – но он мне не нравиться – у него запаха нет. А – ходит!
"...Слева кудри токаря, справа – кузнеца..."
Но, если честно, мне отношений с этими двумя хватает полностью, и они так много сил отбирают, что на остальных – вроде и не остается – отсюда и одиночество – это мое собственное нежелание никаких глубоких связей с людьми.
В общем,, что можно было сестрам испанкам – мне, или дурище Джованне было явно запрещено.
А между тем, один клиент мне приглянулся – и вовсе не тот развязный красавец – дружок испанок, а наоборот – постоянный клиент Эдны – канадец. Звали его Дэйвид, это был огромный блондин с мужественным лицом и манерами застенчивой девочки – его блондинская кожа давала ему замечательную возможность краснеть каждые две минуты.
Я с ним встречалась прежде – Наташа вечно заставляла меня смотреть "сессии" Эдны – для повышения квалификации. Своих отдельных клиентов мне доверяли очень редко – даже если клиент выбирал меня – приходилось делить его и заработок с какой-нибудь опытной садисткой – но я не обижалась – шли первые три месяца – мой стажерский срок. Все равно, стоило мне остаться с клиентом наедине хоть на минуту – я немедленно начинала его ласкать потихонечку и (что еще более страшное преступление) – смешить. Что поделаешь – есть у меня талант клоуна, и нету у меня таланта садистки.
Дэйвид боялся всех, кроме Эдны, но меня он знал, и я ему почему-то очень нравилась. Он всегда радовался моим приходам на "сессию". Улыбался так трогательно.
Выбирал он всегда один сценарий "медсестра". У Эдны был потрясающий костюм – белый пластиковый мини-халатик на кнопочках и пластиковая шапочка с красным крестом.
Медсестра делает уколы, защемляет всякими зажимами, ставит клизму и не разрешает идти в туалет, а не выдержал – мой пол языком!
В тот день Наташа что-то напутала с расписанием, и когда Дэйвид явился, Эдна вовсю обслуживала другого клиента – очень важного – знаменитого нью-йоркского адвоката – большого друга и покровителя "Пандоры". Началась некоторая паника и суматоха, и тут Эдна предложила Наташе послать меня.
– Саша ему нравиться. И она отлично знает весь мой сценарий.
– Я не знаю, можно ли ее выпускать одну...
– Но рано или поздно, ее все равно придется одну выпустить! Давай, я в нее верю.
Все мы – артистические женщины симпатизировали друг другу, общались в перерывах. Наташа дружила с Этной и со мной, мы с Этной тоже находили общий язык – в общем,, это была некая дружественная, по отношению ко мне, группировка. В общем,, Эдна уговорила Наташу рискнуть, меня втиснули в крошечный халатик (Эдна – маленькая блондиночка), и выпустили на манеж – в медицинскую комнату.
Дэвид обрадовался моему приходу, и мы начали игру. Я велела ему раздеться и лечь на огромный операционный стол. Сама я приготовила шприцы и пинцеты, и уселась на него верхом. Дальше он должен был бояться и умолять не делать БОЛЬНЫЙ укол, а я – непреклонная злодейка – должна была его не слушать и вонзать иглу в его трепещущую плоть... Вместо всего этого, я начала тихо гладить его живот и говорить:
Бедный маленький заинька, не бойся, никто тут тебе больно не сделает, сейчас добрая сестра Саша будит тебя жалеть...
В общем,, я уверенно ступила на путь ДОЛЖНОСТНОГО ПРЕСТУПЛЕНИЯ.
Я стала гладить его грудь и живот, сама от этого завелась и задышала сильней, чем обычно. Тут же лопнули кнопки на моем халатике... он тоже задышал... В общем,, дело полным ходом пошло прочь от садо-мазы к обыкновенным плотским утехам.
Дэйвид совершенно не возражал (может он думал, что это новый метод – ну как в сталинских допросах – добрый следователь – злой следователь?) Потом я нагнулась и поцеловала его и была уже готова насадить свое лоно на его восставшую плоть – вот она моя победа над Мелкими Бесами....
Ну и ясное дело, в эту минуту дверь распахнулась, и в медицинскую комнату ворвалась Рейвин в сопровождении Анны, Кейт и Наташи.
Рейвин стала дико орать на меня, что я уволена. В промежутках между ором, она извинялась перед Дэйвидом и обещала, что Эдна освободиться через десять минут и обслужит его – по-хорошему. Наташа повторяла за ней:
– Какое безобразие... мы тебе доверили...
Дальше мне велено было забирать свои шмотки и выметаться. Рейвин, наоравшись, ушла, а Наташа, не стесняясь Кейт и Анны, перешла на русский.
– Что ты наделала? Зачем?
– Мне хотелось приласкать его немного...
– Клиента? Зачем? ТЕБЕ ЧТО ПРИЛАСКАТЬ НЕКОГО?
– Некого...
Наташа не понимает. У нее на шее муж – Вася Арбатов и четверо детей.
– Юля, это – работа! Деньги! Ты уж была почти готова к самостоятельным заработкам!
– Откуда она вообще узнала, что я там делаю в этой комнате?
– Да за тобой, оказывается – давно уже следят! У нас ведь охрана – как в супермаркете специальная комната с телевизором, и все помещения просматриваются.
– Следят за всеми девушками?
– Для их же безопасности – мало ли какой-нибудь маньяк попадется. Ну, обычно просто охранник сидит там себе и вяло поглядывает иногда, у них даже и любопытства больше нет – столько они тут всего навидались. У нас же не вуайеристы работают, а обыкновенные охранники. И им по хую, кто там, чем занимается – лишь бы жизнь девиц не подвергалась опасности. Но на тебя, оказывается эти бляди – давно уже доносы пишут!
– А ты не знала?
– Нет, конешно! Они и на меня пишут. Эту лапландскую пизду я все-таки отсюда выживу, а с немкой вообще сложно – она кучу денег приносит заведению, эсэсовка ебаная... В общем,, как только я тебя отправила, Рейвин пошла в эту комнату с телеком, а я и не думала, что там у тебя может происходить что-то ТАКОЕ. Да ладно – что говорить – ты сама во всем виновата. Ну, хочешь, я позвоню в "Наткракер"? Они там Рейвин все ненавидят. Пойдешь, поработаешь у них. Но только репутация доминиктрисы у тебя уже навеки испорчена, Нью-Йорк – город маленький. Я могу тебя пристроить только в жертвы.
В жертвы мне уж совсем не хотелось. Да и в садистки – тоже. Ясно было, что дело это не по мне. Я поблагодарила добрую Наташу, связала свои пожитки в узелок и отнесла их домой, (на радость Поле, которой вся эта амуниция немедленно и досталось).
Почти вся – самый дорогой предмет – кожаные сапоги на шнуровке – до самых бедер, Наташа помогла мне продать за 200 баксов, я ведь к этому времени осталась уже окончательно без денег. Оставшись окончательно без денег, (а также без работы и, по-прежнему, без хоть какого – любовника), я решила, что самое время – ЗАПИТЬ.
РАШН БЛЭК И "БЛЭК РАШН"
... Я пойду через дорогу
До знакомого шинка.
Выпью водки, понемногу,
Отойдет моя тоска.
В "Самоваре" всякой твари
Много больше, чем по паре.
Поэтесса с длинным носом,
Пимп с коришневым засосом,
"Мамка" в розовом Версаччи,
Дон-Жуан – владелец дачи,
Бизнесмены при блядях
(Показаться на людях).
Одним словом – "хьюмен бинс"
(Фасоль человечья),
Время ходит вверх и вниз,
А кабак стоит навечно...
Мне – бесплатно наливают,
Потому – меня тут знают.
Бармен ходит в мой отель,
У него там есть кобель.
Хоть и черный, а хороший
И берет недорого...
Всюду деньги, всюду гроши,
Тугрики и доллары.
Не волнуюсь я одна
Стала жизнь песнею,
Мне Америка-страна
Выправила пенсию!
Доктор стукнул молоточком,
Написал про "драз-абьюз",
Дали пенсию – и точка!
А теперь я водку пью...
Из поэмы "Сердце моряка"
Запить мне всю жизнь не удается по причине слабого здоровья, но на этот раз я уж постаралась, да и обстоятельства складывались в мою пользу.
Для начала я снова сдалась в текстиль – в одно захудалое местечко, которое держал бывший хиппи Майкл Попов.
Родители Майкла – западные украинцы "Ди.пи." попали в Америку уже из Аргентины, и отец его был, вероятно, настоящий нацистский преступник – он умер от пьянства, и Майкл говорил, что за всю жизнь не встречал человека страшнее своего отца. Сам-то Майкл был невиннейший нью-йоркский заяц, играл на гитаре в собственной рок-группе в стиле "сикстис" и никогда бы мухи не обидел. Ни на каких языках, кроме английского, он не говорил, но по-украински, кажется, мог понимать немного.
Правой рукой Майкла был пожилой еврей-гомосексуалист – Джерри, они работали вместе уже лет пятнадцать, видимо Джерри был когда-то влюблен в юного натурала Майкла. Постоянных работников в студии не было, так как, дела шли совсем плохо, (оба они, и Майкл, и Джерри, курили траву с утра до ночи, слушали старый рок и ненавидели всех этих сучек, заправляющих в нашем бизнесе, пожалуй, даже больше, чем я). Майкл был классический пример Хиппи, пытаюшегося стать Яппи, и невеста у него была, конешно, кореянка, хотя тайно он мечтал о русской девушке.
В результате, он все же завел двух постоянных работниц, русских девушек: меня и Верку, казачку из Ставрополя, тоже "мухинку", и тоже, в тот момент одинокую мамашу, со своим мужем она разошлась по причине его сурового нрава. У Верки были еще всякие сложные работы, на стороне, а у меня ничего, я как-то совсем растерялась от всего происходящего, и мне все время казалось, что я внутри у какой-то чужой пьесы, не для меня написанной – мне хотелось выйти из этих костюмов и декораций. Но выйти было некуда, оставалось только пойти после работы через дорогу до знакомого шинка самого дорогого и знаменитого в Нью-Йорке русского ресторана с оригинальным названием "РУССКИЙ САМОВАР".
"Самовар" и его легендарный хозяин Рома Каплан описаны уже множество раз, и в стихах и в прозе, но, тем не менее, тема "Самовара" неисчерпаема, и когда-нибудь я соберусь с силами и напишу об этом удивительном месте отдельную книгу – оно того заслуживает. Но в этой книге, посвященной судьбе Бедной девушки, занесенной на чужбину, "Самовар" будет лишь одним из многочисленных эпизодических героев. Хотя понятие "эпизодический" отлично подходит ко всем мужчинам, которые уже описаны мною на этих страницах, или еще будут описаны, но никак не к "Самовару" – этот "эпизод" начался примерно на третий день после моего появления в городе Нью-Йорке и кончится в моей жизни не раньше, чем сам "Самовар" закроется.
Стоит это благословенное место на углу Восьмой и Пятьдесят второй, то есть прямо возле "Адовой кухни" и Гармент-дистрикта. Напротив "Самовара" находится "Рюмка" – то есть "Рашн водка-рум", а почти за углом "Дядя Ваня" вот такой бермудский треугольник, дающий желающему запить-загулять безграничные возможности.
"Рюмку" открыл – сбежавший из "Самовара" официант Дима – ослепительной красоты пьяница, кончивший востфак питерского университета и женатый на поповне – дочери батюшки из Русской Зарубежной Церкви. Каплан был страшно зол на предателя Диму, и первые пару лет, друзья "Самовара" должны были ходить в "Рюмку" тайно, но потом все это как-то утряслось и роли разделились – в "Рюмке" стала преобладать бруклинская молодежная тусовка, а "Самовар" так и остался неким уникальным Ноевым ковчегом, собирающем в свое чрево представителей множества разных социальных групп русского Нью-Йорка.
"Самовар" – место недешевое и, собственно говоря, бедную богему приучила ходить туда именно я, с помощью нескольких нехитрых правил, о которых – позже.
Помещение, занимаемое "Самоваром" – длинное и вытянутое кишкой, сразу за входом начинается длинный бар и возле него несколько столиков – это курительная часть, потом, за белым роялем, начинаются столики самого ресторана. Среди клиентов "Самовара" – очень много приличных пожилых американцев, которые заходят сюда поесть перед бродвейским шоу, или выпить чего-нибудь – после. "Самовар" находится в самом центре района Бродвейских театров. И конешно молодые бродвейские актеры, певцы и балетные ребята тоже заглядывают сюда после своих спектаклей. Все, кто победнее, кучкуются вокруг бара.
В то душное и печальное для меня лето, я каждый день выходила с работы – из студии Майкла Попова, (она была на углу Восьмой и Сороковой), часов в 9 вечера, шла десять минут по Восьмой и оказывалась в уютном, прохладном "Самоваре" – это был почти настоящий Рай – красноватый свет, тихие звуки рояля, столики, покрытые павлово-посадскими платками, и знакомые физиономии других завсегдатаев этого бара – так же как я, вышедших с работы около девяти – ювелиров, дизайнеров, ребят из туристических агентств и прочих представителей ненормированного рабочего дня.
За стойкой в "Самоваре" перебывало множество необыкновенных персонажей, но в то лето, там стоял БАРМЕН БОРЯ – именно благодаря ему, мне почти удалось спиться.
Бармен Боря был толстый человек с внешностью Карлсона – на голове он носил русый парик.
Боря был пидар и патологический врун. Но как все пидары, он был человек артистический и с некоторой долей фантазии. Меня он обожал. И также нежно относился к Оле – жене Володи Брука – грустной женщине с красивыми синими глазами и долгим носом. Мы приходили уставшие, замученные – в общем,, две носатые мымры, садились за бар, Боря наливал нам по первой "отвертке" и начинал:
– Удивляюсь я вам, девушки. Такие красивые. А живете – скушно. Ну что этот "Самовар"? Ну, "Самовар"... рояль... но надо же как-то жить, видеть мир... для чего мы сюда приехали? Вот у меня, например, вчера был выходной. Мы с Виталиком поехали в Касткильские горы. Взяли двух коней. Едем, выезжаем к горному озеру, у меня – черный конь, у Виталика белый... Остановились, коней расседлали, кругом природа – удивительная, воздух горный – аж звенит, эдельвейсы цветут вокруг... разделись, взял я Виталика и понес на руках в озеро – обнаженного. Зашел по пояс, раскрываю ему попочку, как бутон, а там ... РОЗЫ!
Вот так примерно выглядели Борины рассказы. Мальчики в них менялись, но все они были провинциальные малоудачливые русские балеруны, или сбежавшие морячки, и все они обычно сидели тут же за баром вокруг нас.
Мы с Олей слушали эти рассказы, как завороженные – у нас в жизни ничего такого не было, а была лишь ненавистная работа и тревога за детей. У меня еще – иваново-вознесенское женское одиночество, а у Оли, разлюбивший ее Брук, что пожалуй, еще хуже. При этом понять, что в Бориных рассказах пиздеж, а что нет – было невозможно, и мы, на всякий случай безоговорочно верили всему. В общем, Боря раскрывал перед нами ВОЛШЕБНЫЙ МИР АМЕРИКАНСКОЙ МЕЧТЫ.
И ПРИ ЭТОМ НАЛИВАЛ И НАЛИВАЛ. Первые пару дринков мы оплачивали сами,
( с кредитных карточек – денег у нас не было, а карточки – были), а потом уж он объявлял "хаус", и "хаус" этот для нас не кончался никогда. Ночью мы брали одно такси на двоих и ехали домой в Квинс. Там мы шли к Оле и еще немного добавляли вместе с Володей Бруком. Я думаю, что такой режим длился в моей жизни месяца четыре.
Полю, предоставленную самой себе, за это время успели выгнать из школы.
Полина школа – "Ля Гвардия" тоже уникальное место. Там собраны со всего Нью-Йорка талантливые дети – художники, актеры, танцоры, певцы и музыканты от классических до рокеров и джазистов. Учатся там от 14 до 18 лет, но некоторым приходиться учиться гораздо дольше. Дело в том, что в Америке никаких троек никому не натягивают. А просто, не выдают аттестат зрелости, пока ты не сдашь все, что положено, но зато и посещать школу не возбраняется лет до двадцати двух, кажется.
"Ля Гвардия" – бесплатная городская школа, но в нее нужно сдавать экзамен – по искусству. Каждый сдает по тому профилю, на который поступает. Там учатся дети многих нью-йоркских "артист", и дети почти всех русских художников. Ну, кто не жалеет своих крошек – те сдают их в "Стайвессон" школа такого же типа, но не по искусству, а по науке и экзамен там сложнейший.
В "Стайвессон" – очень тяжелая программа и наркотики там в моде тяжелые и дорогие – кокаин, например, а у нас, в "Ля Гвардии" все больше курят траву – по бедности. Но моя Поля как-то быстро, лет уж в 15 докурилась до галлюцинаций, слезла с моей помощью ( я чуть с ума не сошла от ужаса, но описывать это неинтересно), и к тому времени – в 16 лет она была уже убежденный и стойкий враг наркотиков и даже к спиртному на всякий случай не прикасалась.
В школу ходить она любила, но категорически отказывалась посещать почти все занятия, кроме пения (на вокальном факультете она как раз и училась) и английского языка. У них там была чудная компания – утром они встречались и шли себе в Централ– парк на Земляничные Поляны – сидеть там и балдеть. Это летом, а зимой – в там же стоящий, "Данкен донатс" – это значит "Дунканова пышечная".
В общем, меня вызвали в школу, потому что со мной возмечтали побеседовать учителя физкультуры и математики.
Первым был учитель физкультуры – вид его, меня поразил. Сама-то я отказалась ходить на физкультуру еще в первом классе и проявила в этом отказничестве стойкость, не уступающему какому-нибудь вору в законе, в результате, мне сначала достали фальшивую справку, что я – чем-то больна, а потом, в восемь лет, я и вправду тяжело заболела, и вопрос о физкультуре был снят раз и навсегда. Но учителей физкультуры я помню хорошо – это были или здоровые дядьки – бугаи, или красавицы-спортсменки, ну такие женщины по имени "Светка" – эти были обычно веселые и добрые, в бугаи (такой мне и попался в первом классе) – злые.
Полин учитель физкультуры был очень худой, маленький нью-йоркский еврей – очкарик, с огромным носом и каплей, свисающей с этого носа. Кроме того, он явно был истерик – сразу начал истерически взвизгивая, орать тонким голосом, о том как это ужасно, что дочь моя не ходит на физкультуру, физкультура укрепляет здоровье, вот он, например, с детства был очень больным ребенком, но превозмог себя, укрепил свое тело с помощью физкультуры и стал могучим богатырем, а теперь он преподает физкультуру, чтобы помочь другим.
Капля от этого крика упала с его красного носа и на нем немедленно стала скапливаться другая. Поля – очень высокая крупная девочка, похожая на греческую статую, стояла рядом со мной и мрачно глядела на него.
– И при этом, он все время трогает всех девочек руками. А мне противно!
– Понятно. Ну, теперь показывай математика. Вот этому бы математику преподавать...
– Математик – индеец. Он никогда на уроках не говорит ни о какой математике – а только целыми днями о том, как Большой Белый Брат обидел его маленький народ. Я-то тут причем? И вообще рассказывает все время, что индейцы лучше белых, чище и все такое.
В это время мы уже дошли до кабинета математики, и я увидела огромного индейского детину, как из "Полета над гнездом кукушки" – такому бы преподавать физкультуру.
С ним я решила не разговаривать. Мы с Полей пошли сразу к директору, где нам любезно объяснили, что во всех случаях жизни, даже если Поля завтра исправится – ей придется посещать эту школу лет эдак до двадцати одного, чтобы сдать все хвосты, которые она накопила. И они советуют ей уйти на "Джи И Ди Программ" – это такие полугодовые заочные курсы – эквивалент школьной программы. Они сказали, что дадут ей хорошую характеристику и потом при поступлении в колледж – тоже.
Потом выяснилось, что при поступлении в колледж, все дети с этой "Джи И Ди" автоматически приравниваются к двоешникам, и надо было не выпендриваться, а идти по стопам моей сестры Лизочки, которая училась в той же школе, двумя классами старше – на художницу, и невозмутимо, не теряя чувства собственного достоинства, посещала какие-то отдельные классы как раз до двадцати одного года.
В общем,, Поля, что называется, попала, и когда через год дело дошло до колледжа, выяснилось, что ни в один приличный ее не берут и денег на учебу нигде давать не хотят. Она посылала свои документы в одно место за другим и всюду отказы. Наконец она пришла ко мне радостная, размахивая бумажкой:
– Вот, эти меня взяли! Я была уверена, что возьмут. Они прислали анкету на специальную программу "Возможность" – это для детей, у которых были трудности со школой. Им надо было послать эссе на тему "Почему я бросила школу", я им ТАКОЕ написала, что ясно было, что они меня возьмут.
– Ты мне об этом ничего не рассказывала. Интересно, обычно ты мне все рассказываешь и показываешь...
– Ну, знаешь, я не хотела тебе показывать, боялась, что ты немножко обидишься...
– Я?
– Ну, начало там такое: (Поля начала декламировать с выражением):
"Когда мне исполнилось 16 лет, моя мать – хроническая алкоголичка спилась окончательно и выгнала меня из дома. До школы ли мне было? Пришлось с шестнадцати лет тяжелейшим трудом зарабатывать себе на хлеб..." ну и дальше в таком же духе.
– Как тебе не стыдно! Кто алкоголичка? Это мои пару дринков в "Самоваре"? Ты же знаешь – мне было так тяжело...
– Да при чем тут это! Юля! Я же знаю, что ты никакая не алкоголичка. Но мне же нужно было, чтоб меня взяли туда. И, в конце концов, я же поступаю на писательский программу. Могла я проявить фантазию? Я посмотрела, как пишут всякие знаменитые актрисы и рокеры, про свое детство, в журналах, и написала!
– А если я приеду тебя навестить?
– Зачем? Зачем тебе ездить в эту Аи Тейт Нью-Йорк Онианту? Я буду приезжать каждые каникулы. Ну, в крайнем случае, скажем, что ты поступила в Анонимных Алкоголиков и вылечилась. Приняли! И деньги дадут. Потому что в графе "Расовое происхождение" я написала "Рашн блэк"!
– Чего?
– Рашн блэк". Там есть три варианта: "вайт", "блэк" и "хиспаник". Ты же знаешь, "блэк и хиспаник" идут совершенно по другой линии – по "Аферматив экшн", там всякие привилегии в поступлении и в деньгах. Вот я и подумала, если есть "рашн джувс", то почему ж не быть "рашн блэк"? ТЕМ БОЛЕЕ ВОЛОСЫ У МЕНЯ, ПО ЧЕСТНОМУ, НЕГРИТЯНСКИЕ...
– А если они тебя спросят, где живут эти русские негры?
– Это я еще не придумала.
– Отвечай, что "рашн блэк" живут в Абздекии. Запомни – "АБЗДЕКИЯ". Это маленькая горная республика на Северном Кавказе. Там живут абздэки – это и есть русские негры.
– А есть такая республика?
Я даже не пытаюсь ее пристыдить – в Америке географию отменили раз и навсегда, интересно – ЧТО ОНА ИМ СДЕЛАЛА?
Потом Поля поехала в эту Онианту в специальную летнюю школу перед колледжем. В этой программе "Возможность" она оказалась не только единственной белой девочкой, но и единственной, кто умеет нормально читать, писать и даже говорить по-английски. Там были собраны всякие трудные дети из плохих семей, но с проблесками таланта и мозгов. В этой летней подготовительной школе их заново учили учиться. Поля говорила, что это напоминает детский сад. Потом она опять позвонила страшно довольная собой:
– Знаешь, я очень не хочу иметь руммейта. Но думаю, мне и не дадут. Сегодня мы должны были заполнить специальные анкеты – у кого какое хобби. В общем, я написала, что изучаю "Викку" – ну ведьмовство, и любимое мое хобби – это по вечерам после занятий вываривать у себя в комнате, в кастрюльке, трупы некрупных животных – например лягушек, белок или крыс... Они там определяют кому с кем жить – по тому, у кого какое хобби. Думаю, что я буду жить одна.
