Текст книги "Бедная девушка или Яблоко, курица, Пушкин"

Автор книги: Юля Беломлинская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Что там с ними происходит? И с теми и с другими.

Сначала те – которые не богема, которые НЕ Я, которые "брючки-свитерки:

Во-первых, их образ жизни меняется не очень резко – ну сначала немножко учебы на всяких курсах, а потом – привычная ситуация раннего вставания и тряски в метро.

Там на работе – все другое – работа на износ – нет друзей-подружек, нет задушевных разговоров – в обеденный перерыв нормальное американское общение – обсуждение еды и, увиденного по телеку. А дома – сил хватает только на то, чтобы посмотреть этот телек.

Может быть по этому – от сознания этого, я там, в Америке никаких романов не писала, а только песни или очень короткие притчи – в пару страниц – что-то, что и такая уставшая Бедная девушка сможет воспринять...

Во-вторых, эти Бедные девушки превратились в богатых. И вот я встречаю в кафе "Энивей" такую Ирину-Марину, Аллочку-Беллочку – ну из тех, что стояли в "Сайгоне" с маленьким двойным – НАШУ ДЕВУШКУ – милого Подмальчика с живыми черными глазами, и она говорит:

Мы с мужем наконец съездили в Прагу – это что-то потрясающее!

Ну конешно – ПРАГА! Там – НАШ КАФКА, там НАШ ГАШЕК ... (Кузьминский говорил : "...В одно и то же время, в одном городе жили два человека – Гашек и Кафка – невозможно в это поверить – кажется, что они жили в разное время и в разных местах..."), и там – Пражское Гетто, по которому ходит ОН – НАШ ГОЛЕМ.

– Прага. Здорово! Ну и что там?

Потрясающе! Ты себе не представляешь, как там все дешево!

Я пытаюсь сообразить – Дешево – ЧТО? Голем?

– Дешево – что?

Все! И вкусно! Мы целыми днями, ну просто целыми днями только и делали, что обжирались! Ходили от ресторана к ресторану, от кавярни к кавярне копейки, все – копейки! И это полное вранье, что лучший шоколад брюссельский, глупости, чешский и только чешский!

И дальше она долго рассказывала про шоколад...

Правда, все рекорды побила еврейская девушка, посетившая Польшу. Вот сидит себе Сорокин в Садовом Кольце, и в страшном сне ему сниться туристический маршрут – Дахау. Он страшный сон радостно записывает и получается – очередной модный литературный хит.

Но такое ему, пожалуй, и не присниться: девушка побывала в Освенциме и на вопрос " Что там?" ответила:

Там конешно интересно, но признаться, Я ОЖИДАЛА БОЛЬШЕГО.

Ну, собственно говоря, все честно – туристический маршрут. Люди хотят видеть – ЭТО и испытывать при этом какую-то, (что-то мы такое изучали, кажется у Энгельса) специальную радость – оттого, что это произошло не с нами (там, у Энгельса были бои гладиаторов для примера.) Вместо этого разочарование – какие-то ботиночки... и не очень страшно. Все понятно.... но эта фраза! И ведь не со зла и не с подлости – просто от нежелания больше слышать и понимать русский язык – саму себя в частности.

Нет, современный Выкрест – это не русский еврей, нацепивший на себя крест, это – русский еврей, отцепивший от себя русский язык... Но об этом я напишу позже, когда дойдем до креста.

Да, вот это и есть – Выкрест.

И все же – это не самое плохое, что может случиться с бедной душою Бедной девушки. Сменять БОГА НА ШОКОЛАД?

На этот счет есть разные мнения...

Вот, например, Том Уэйтс что-то прорычал по своему, по-англицки, а Дима Новик, ну, который на должности "Билли", то есть за контрабасом в "Билли,с Бэнд" – научил этого дикого медведя Уэйтса говорить по-русски, и вот что мы услышали:

Я не хожу в церковь по воскресеньям,

Не молюсь там на коленях

И не заучиваю наизусть Библию

У меня свой собственный путь.

Да, я знаю, конешно, Иисус любит меня,

Или, может, даже чуть больше...

А я, КАЖДОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ валюсь на колени...

В кондитерской лавке.

Душа просит Иисуса

ШОКОЛАДНОГО.

А когда солнце жестко жжет, как виски, так,

Что даже в тени пинцет,

Я заворачиваю Его в целлофан,

Тогда Он тает и превращается в мусс,

Вот он, мой Спаситель, в моих ладонях!... МУСС...

поливаешь Им мороженое,

выходит отличное суфле!

Вот видите – Том Уэйтс... В общем, ничего страшного – бывает, что душа требует Шоколадного Иисуса... интересно, слушают ли эти девушки Уэйтса?

А может и слушают. Мамонов вот придумал Шоколадного Пушкина. Раздобревшие от шоколада тела и души этих Бедных девушек... Даже и слово "раздобревший" – оно какое-то шоколадное. Нестрашное слово. Это все не про злобу...

Я видела что-то и похуже – это когда душа начинает высыхать, как колодец. Иссохшая душа, наполненная злобным отчаяньем – вот это ужас. Вот это происходит с такими, как я...

Что происходит с такими, как я.

Лают собаки – в город во мраке

Идет попрошаек стая:

Кто в дранной рогоже,

Кто в рванной одеже,

КТО В БАРХАТЕ И В ГОРНОСТАЕ...

Английская народная песенка.

Такие – чаще всего без мужей, богемные браки сиюминутны и недолговечны – свобода... без мужей, но с детями.

Значит ты должна одна платить рент за двоих – ну за такую хату, где двое помещаются. И район, в котором ребенок может ходить в школу, не опасаясь быть убитым. Социализма там нет. Это значит, что можно сесть на "социалку", но тебе дают на двоих с дитем 700 баксов, а квартира тоже стоит 700. И еще выгоняют на общественные работы! В общем, начинаются отчаянные попытки зацепиться за какого-нибудь мужчину. А они – шарахаются!

Наши. А с чужими, мы не ходим. Мы ж хотим своих – поэтов-художников, чтоб на гитарах и все прочее. А это значит не помощь – а еще одного на шею. Одинокие – ищут, а замужние в это время гонят прочь из дому

Уходи! Ребенка – прокормлю, тебя – нет сил.

И никакой любви им не надо. Такие вот – САМКИ СО ЗДОРОВЫМ ИНСТИНКТОМ САМОСОХРАНЕНИЯ – скидывают с плеч самца – лишь бы сохранить детеныша.

А детеныши проходят нищету, наркоту, панков-готиков, ненависть к родителям...

И кто-то снова выплывает на поверхность – к любви. И женщины выплывают – не буду описывать, чего это обычно стоит – иначе выйдет не роман, а медицинское пособие.

Вся эта бесконечная череда унижений – она ударяет по всем частям тела, включая душу. А уж по ней – молотом!

Это уж настоящий "Принц и Нищий" и нету, нету Майлза Гендона!

Правда иногда становиться ясно, что можно выжить и без Гендона конешно везде и всегда есть "выживатели" – вот, например, Лена Коренева яркий пример выжившей принцессы...

Я собиралась через 13 лет в Россию и все слушала Галича:

Когда я вернусь...

Он-то никогда не вернулся – а я вот еду. И хочется что-то ответить бедному Александру Аркадьичу – из моего времени.

... И ты, как положено, скажешь: "Москва расцвела!"

И сядешь со снобом за столик московского клуба.

И все тебе мило на Родине, все тебе любо,

А ГЛАВНОЕ – ЗУБЫ В ПОРЯДКЕ И ЖОПА ЦЕЛА.

Да, зубы на месте, и жопа, как будто цела...

Когда по старинке за столик присядете оба

Московского клуба, "и челка московского сноба",

"что в сумерки вписана четко"...

И скатерть бела!"

Да, есть слово в сто раз страшнее чем "выкрест" – это "опущенный". Опущенная душа...

И – счастье – вот так вернутся – когда у твоей души и "зубы в порядке, и жопа цела". А все остальное – ясно, что приложится. Вся книжка Лены Кореневой – это сплошное "Морозко":

– Холодно ли тебе, девица?

– Тепло, дедушка!

Вот такой разговор, ну а в конце, как положено – Иван-царевич (он немного лысоват, да и сундук с золотом, не вполне конкретно-реальный, но все же конец почти голливудский.)

Но мы-то тут не для Голливуда собрались, а для НАСТОЯЩЕЙ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ, где, как известно, должна происходить БОРЬБА ПЛОХОГО С ЕЩЕ БОЛЕЕ УЖАСНЫМ.

Так что я продолжу свой печальный рассказ...

Одним словом, встречаешь – этих наших девочек из "САЙГОНА" – злобными мегерами, спившимися, со сторчавшимися детьми, с бесконечными обидами на весь мир, который не помог, на Бога, который пайку недовыдал.

А некоторые внешне благополучны – они, с понтом, нашли себя в какой-нибудь хлебной профессии, обрели американского бойфренда или брайтоновского "роскошного" мужчину в тренировочном костюме из сиреневой лайки, дети – посторонние им неведомые существа – плохо понимающие по-русски – вот такой вариант. Эти – благополучные часто пишут мемуары – чтобы там уж раздать всем сестрам по серьгам. И там опять – обида.

И я направлялась куда-то в эту сторону – прямой дорожкой. Злобное отчаянье все усиливалось, а чувство юмора все улетучивалось.

Почти каждый вечер я сидела за баром в "Самоваре"– пьяная, и выслушивала разные гадости, которые говорили мне неудачливые и немолодые богемные красавцы, пришедшие туда кадрить юных девушек, а юные все сидели в "Рюмке" со своими набриолиненными, в испанском стиле кавалерами – зачем им немолодые? Там, в "Самоваре" – на девушку тянула только я (остальные явно были дамы и сидели в глубине за столиками), вот мне и приходилось выслушивать всякую хуйню типа:

– Вот ты сидишь тут и пьешь. А хули ты работу бросила? Английский не учишь? Тут тебе не Питер, твой сраный. Тут Америка! Работать нужно! Да через десять лет, тебе уже будет сорок – и ты будешь сумасшедшая седая старуха, никому на хуй не нужная!

Я резонно возражала, что мне уже 38 и, стало быть, эти "через десять лет..." уже благополучно наступили, но в ответ получала новую порцию гадостей под видом поучений. Бармена Борю уже к тому времени уволили за кражу продуктов из буфета, защитить меня было некому...

Я расстроилась до такой степени, что стала всех, кто мне скажет что-нибудь неприятное – сразу бить бутылкой по голове в ответ. Но это был тупиковый путь – там, в "Самоваре", я все же не осмеливалась так себя вести, а из всех других мест меня быстренько повыводили за локоть, в "Рюмку" например, вообще ходить запретили. И самое обидное было то, что народ и не думал от ударов бутылкой по голове – как-то исправиться – задуматься о душе.... Только моя репутация городской сумасшедшей обогатилась эпитетом "буйная".

В один прекрасный день отсутствие нормальной работы, денег, любви и дружбы, смешалось в моей душе с тремя порциями коктейля "Блек рашн" (жуткая вещь– водка с кофейным ликером!) и привели меня к мысли, что жить на этом свете – у меня более нет сил. Мне уже давно хотелось уснуть и утром не просыпаться – но самой себе я не признавалась – ведь если признаться, что находишься в такой тяжелой депрессии – то вроде надо что-то делать – ну к доктору идти – а он что? Япповские таблетки счастья выпишет! Ничего такого мне было не нужно, и, определив, наконец, свое состояние, как суицидное, я просто стала обдумывать – время, место и способ своего будущего ухода из жизни. Все это я придумала очень быстро и решила посоветоваться с Полей единственным в ту пору другом.

– Я считаю, что самоубийство – самоубийству рознь. Одно дело, когда истеричная дамочка пьет горсть снотворных таблеток или режет себе вены оттого, что ее бросил очередной Гастон. Это грех, конешно. И вообще минутная слабость, которой не стоит доверять. Но если это решение принимает в совершенно спокойном состоянии взрослый человек, просто уставший находится на этом свете и желающий отправиться куда-то в другое место? Вот я, например – я, верю в то, что после смерти мы едем куда-то дальше. И мне, Поля, очень тяжело ТУТ. У меня, в общем-то, почти кончились силы. Я прожила очень чудную, яркую жизнь, от меня останется много чего – и картины и песни, и ты – такая замечательная, но я – устала. И вот что я решила – ЧЕРЕЗ ПЯТЬ ЛЕТ, когда тебе исполниться двадцать один – и ты уже будешь взрослая, я – покончу с собой. Я поеду в Россию, и это уж будет последняя проверка – вдруг я найду там любовь, и мне станет хорошо. Тогда я там и останусь. Но на самом деле это нереально – жилья у меня там нет, все меня забыли и никому я там не нужна, как впрочем, и тут...

– Мне ты ОЧЕНЬ нужна!

– Так не сейчас же! Сказано – через пять лет. В общем, увидев, что я и там никому не нужна, я поеду на Кавказ, заберусь на какую-нибудь высокую гору и брошусь вниз. Это будет не страшно и не больно. Можно ведь мне так поступить, правда? Ты меня простишь, если я так сделаю?

– Я тебя понимаю, я тебя прощу, а мама?

– Вот насчет родителей, я все тоже продумала. Тебе придется для этого немножко изучить буддизм. Родителям наврем, что я ушла в буддийский монастырь. Как муж Наташи Козловой. И не хочу никого больше видеть. А ты будешь писать нашей маме письма от меня из этого монастыря! Всю жизнь, пока они не умрут от старости. Они никогда не должны узнать правду. Будешь?

– Буду.

– Значит ты согласна, что человек имеет на это право?

– Конешно согласна... слушай я пойду спать, ладно, а то у меня голова что-то разболелась.

Я тоже пошла спать. Это была пятница. Немножко еще успела подумать перед тем как уснуть:

... Какая у меня Поля все же неэмоциональная. "Голова разболелась...". Другая бы сказала: "Мамочка, не надо!". Да она и не зовет меня мамочкой, а только Юлей. Мамой и папой она зовет моих родителей. Моя сестра Лиза старше Поли только на два года – вот и выходит, что они вроде как сестры, а я старшая сестра. Ну, в общем, кажется, все прошло нормально и можно будет через пять лет спокойно умереть. А уж пять-то лет – ерунда – это я вытерплю. Дотяну Полю до колледжа и даже до аспирантуры. А жить-то мне ясно, что больше незачем – я – "лузер" – неудачница во всем, и художник я никакой, и дизайнер хреновый и друзей у меня нет, и любовника нет – и все меня считают сумасшедшей, и мама меня больше не любит... и жить я тут больше не могу! Все – еще пять лет и конец...

Тут я и уснула. А утром выхожу на кухню – там, на столе лежит стольник и записка:

"Юля! Ты вчера что-то взгрустнула. Вот тебе сто долларов – пойди в "Самовар" выпей, развейся. Или пойди, купи себе какой-нибудь подарок. А то у тебя плохое настроение. Поля".

Это была как раз вся ее зарплата за неделю.

И тут я поняла, что я никакой не "лузер" – потому что одну работу в своей жизни я кажется, уже выполнила и кажется, на пятерку. Какой же я после этого "лузер"? И как же я могу помирать – ведь ясно же – чем мне надо заниматься – мне надо растить каких-нибудь детей – надо идти в няньки или в гувернантки. Выращивать еще вот таких Полин. Совсем расхотелось помирать.

Конешно я представляла свою будущую воспитанницу – ангелоподобной русской девочкой, если бы мне кто-нибудь тогда сказал, что это будет японский мальчик – и чудовищный хулиган к тому же, я бы сильно удивилась. Но мальчик свалился на мою голову несколько позже, и в эту книжку он не попадает.

А тогда я первым делом бросила пить. Поскольку от алкоголизма я была еще очень далека – это было сделать нетрудно. Простой трюк – ведь невозможно выпустить стакан из рук – отказаться от этого образа жизни – сидения в кабаке со стаканчиком в руке. Значит надо просто поменять содержимое этого стакана – ну как безникотиновые сигареты. Я перестала вливать в себя водку с апельсиновым соком или с кофейным ликером и стала пить красное вино с водой – две трети воды на одну треть вина. Это просто кислая вода розового цвета и с винным запахом. А все равно – сидишь себе в баре и элегантно тянешь что-то через трубочку.

В общем, в один день мое питье прекратилось, потом еще за недельку мозги прочистились и тут слева от меня все чаще и чаще начал возникать замечательный красавец – мужчина. Звали его Мочалка, и был он – вдовец.

НЕ ЛЕТИТ ЛИ КУРИЦА?

Люди!!!

У меня было видение!!

Иисус сошел ко мне прямо с картинки,

висящей у меня в ванной комнате!

Он сказал: СЫН МОЙ!!!

ТЫ ЗНАЕШЬ, ЧТО Я ОЧЕНЬ,

ОЧЕНЬ, ОЧЕНЬ ЗАНЯТОЙ ЧЕЛОВЕК!!!

И исчез!!!

Том Уэйтс в переводе Билли.

Мочалка был добрый и прекрасный. Похож на моего американского мужа, из князей. И оба они смахивали на Керка Дугласа в кинофильме "Спартак". В общем, – настоящая мечта любой Бедной девушки.

Никто и никогда не мог меня лучше Мочалки рассмешить – он умел рассказывать удивительные истории. Кроме того, Мочалка был художником и рисовал очень красивые картины – красно-сине-золотые – огромные! Жил он прямо возле "Самовара" – все в той же "Адовой кухне", на углу Пятидесятой и Десятой в огромном доме в дешевой муниципальной квартире. Поскольку он был вдовец – я сразу взялась жалеть и ухаживать. Я варила борщ и делала салат. Конешно, я сразу возмечтала выйти за Мочалку замуж – и САМОЙ СЕБЕ я казалась – просто идеальной невестой.

Мы с ним по-настоящему подружились – гуляли по городу, слушали джаз. Он привел меня в крошечный подвальчик под названием "Смолс" – там прокатывали свои новые вещи все лучшие джазовые группы Нью-Йорка. Начинали они в одиннадцать вечера и играли чуть ли не до восьми утра. Иногда на сцене было пятнадцать человек, а в зале – трое! Все равно считалось – что там, в "Смолс" – эти трое слушателей – ТАКИЕ, что перед ними незападло играть весь вечер целому оркестру.

Мочалины родственники меня тоже полюбили. Я часто оставалась ночевать в его квартире после "Самовара", но просто как сестра – в другой комнате.

Время шло, но ничего между нами не происходило. Правда, мы целовались на улице, но как только входили в дом, Мочалка мрачнел, прекращал рассказывать истории и начинал молиться. Он был дико верующий! И меня уговаривал креститься. Говорил, что спать с женщиной он может только после женитьбы, а женится ему надо обязательно церковным браком.

Молитвы он читал в моем присутствии, чтобы Бог укрепил его, и он бы как-нибудь нечаянно меня – некрещеную и невенчанную – не трахнул. Сядет, бывало напротив – и молиться. А потом идет спать в свою комнату.

А я не хотела креститься. Замуж за Мочалку – очень хотела. И хотела в церковь ходить, в одну – маленькую. Потому что там был такой веселый батюшка – отец Михаил. Мне иногда приходилось с ним встречаться в гостях – я все думала – на кого же он похож? На батюшку не похож и на раввина – тоже, а похож он на Веселого Фриара Тука из "Робин Гуда" – вот на кого!

Там в Нью-Йорке, в Манхэттене – три русские церкви. Одна Московско-Патриаршья. Туда ходят дипломаты и всякое правительство, если приезжает, и Митьки туда ходят, и Мочалка туда ходил. И сейчас ходит. В общем, – там Совок и Гэбуха.

Вторая – злоебучая Русская зарубежная церковь. Там – казаки, всякие нацистские преступники, "Ди.Пи", вторая волна, дивизия "Галичина" – ну понятно.

Третья – с веселым еврейским батюшкой, учеником отца Александра Меня в просторечии называется просто "жидовская", а на самом деле – очень длинно: Американская русская автокефальная церковь.

Это – церковь первых русских поселенцев на Аляске. Можно сказать церковь ПЕРВОЙ ЗИМЫ. Там, на Аляске – они поставили церковь и отпросили себе у московского патриарха вот эту самую автокефалию. Не знаю что это, но, скорее всего – самоуправление. Служба там на двух языках и вообще очень много экуменизма. Туда ходят крещеные жиды, прощеные воры и все прочие леченые кони, наш брат – богема. Мне давно хотелось туда ходить – но там, в Нью-Йорке – все время конфликт крещеных евреев с некрещеными и мне хотелось от всего этого держаться подальше. Я вот хожу себе в кабак и горя не знаю. Хотя по мере затягивания души злобностью, как грязью, меня все больше и больше тянуло в церковь – как в прачешную.

Там в России я в первый раз пришла в церковь одна в 7 лет – у меня был важный вопрос.

Церковь была близко от дома – я пришла и сказала бабкам, что мне надо поговорить с батюшкой. И настаивала на этом, пока они куда-то за батюшкой не сбегали. Я уже бывала в церкви до этого – с папой, он меня водил показывать иконы. И про Бога я знала, что он есть – дома у нас было огромное Евангелие – то самое из "Тома Сойера" – с рисунками Гюстава Доре. Я его часто разглядывала и всю эту историю хорошо к семи годам уже хорошо знала, в отличие от многих своих сверстников, впервые узнавших, как дело было, из оперы "Чизус Крайст– Супер стар". И еще от дедушки я знала, что молиться надо Святому Николе – он за нас, за моряков.

Батюшка вышел – лицо у него было прекрасное, это я помню. Я ему сразу объяснила, что не крещусь – потому что некрещеная, а некрещеная потому что мы – евреи и нам этого нельзя. А еще я знаю, что Бог есть. Нам евреям вообще-то полагается ходить в синагогу – вот и бабушке каждый раз кричат в магазине: "Шла бы ты в свою синагогу!" – она потом смеется – потому что она – армянка и ей-то как раз надо в церковь ходить. Но она в Бога не очень верит. А я – верю очень. Я бы пошла в синагогу, но она далеко, а церковь рядом, и я думаю, что Бог везде одинаковый. У меня вот – важный вопрос:

– Я прочла поэму Веры Инбер – про Блокаду, и там описано как у маленького шестилетнего мальчика бомбой оторвало руки, и больше он не мог играть в мяч, а только смотрел, как другие дети играют. Когда дети умирают это понятно – Бог просто берет их к себе, и они там, на небе гуляют по саду – им хорошо и весело. А тут что? Ведь этому мальчику очень плохо! Он же долго еще маленький. Разве Бог может быть такой злой? Вы знаете, зачем он так поступил?

– Нет, не знаю. Я тоже все время спрашиваю, и жду, что Он мне ответит, а Он не отвечает. Самое главное – это то, что ты пришла сюда. И не важно крещенная ты или нет. Приходи сюда сколько хочешь.

– Они меня ругают, что я некрещеная, старушки эти ваши! Я им говорю, что нам нельзя, а они ругают еще больше.

– Не бойся, я им всем скажу, больше не заругают. Если всю жизнь спрашивать Его – рано или поздно Он ответит... главное, не переставай спрашивать...

– Ладно. Ой, еще покажите мне, пожалуйста, Святого Николу – дедушка сказал, что Никола МОРСКОЙ внучку русского матроса никогда не бросит в беде. Мне надо обязательно молиться Святому Николе. Христу, Богородице и Николе Морскому. А я не узнаю – который тут Никола. Они все бородатые...

– Дедушка твой русский, крещеный?

– Дедушка–РУССКИЙ МАТРОС. Царского торгового флота. Он убежал из Парголова в тринадцать лет. Спрятался в трюме, в море его нашли – а что делать – поздно было. Пришлось его в юнги взять!

(Это я уже вдохновенно вру и во дворе всем вру – про трюм, на самом деле просто приписал себе лишний год – (в четырнадцать уже брали в юнги ) и записался во флот вполне официально.

– В общем, он – русский матрос, но все равно еврей, как и я. У нас все евреи – кроме бабушки. В Библии тоже ведь – все евреи. И Христос... поэтому мы можем не креститься, а просто ходить в церковь сколько захотим, да? А кто не еврей – тому креститься надо, да?

Батюшка засмеялся. Я сейчас понимаю, что он был тоже – питерский ЮНОША – лет ему было – около сорока.

– Не совсем так... Ты главное приходи сюда почаще... и скажи родителям и дедушке своему, что они молодцы...

Я потом уже выросла и узнала, что это была знаменитая в то время церковь, к батюшке этому ездили со всего Питера – он был свой интеллигентский. А я так туда и ходила иногда, пока мы не переехали в центр. И спрашивать я не перестаю...

Потом религия окончательно вошла в моду – и модные еврейские мальчики начали креститься – ни к чему этому мне присоединяться не хотелось. Это все был тот самый кундеровский "кич" – какие то черные носатые люди, непонятно по какой причине, раздвигают сердитых церковных бабок и в первых рядах исступленно бьются лбами об пол – несерьезно все это выглядело. Особенно в ТЕ годы, когда по Москве уже в открытую ходили увешанные крадеными крестами-иконами сытые люди, вовсю разъясняющие народу, кто же тут во всем виноват, и было уже ясно – что все это – можно.

Можно и модно.

А тут – все наоборот. И я никуда не ходила – меня пугала вся эта разборка.

Но от этих Мочалкиных молитв, я сама впала в полную экзальтацию, и у меня произошли две встречи, которые указали мне дорогу к дальнейшему Светлому Будущему.

Первая встреча была с котом. У Мочалки жил огромный толстый черный кот с дико-желтыми глазами. Я боялась его как огня – он еще и царапался к тому же. А мне – С КОТАМИ НЕЛЬЗЯ! У меня на них аллергия. Это – ужасно, потому что почти все хорошие люди на свете – имеют котов. Кот – удобный объект любви – лучше собаки, потому что с ним гулять не нужно. И все способные к любви люди – если нет сил, или возможностей на ребенка и собаку, заводят котов – чтоб любить. Да и у меня конешно сто раз был бы кот, если бы не жуткая аллергия. Мочалка кота на ночь запирал в ванной, но иногда он вырывался.

И вот просыпаюсь я однажды утром, Мочалка уже на работу ушел, а у меня прямо на спинке дивана сидит этот его котище – страшный – сил нет! Скалиться и глазами сверкает. А я понимаю, что если его не унести в ванную и не запереть, то начнется чихание, кашель и весь этот ужас. Надо его как-то прогнать и в ванну загнать. А я – боюсь – потому что если его схватить – он будет царапаться. Лежу, смотрю на него. И он на меня смотрит. И вдруг в моем экзальтированном мозгу рождается страшная догадка

– НИКАКОЙ ЭТО НЕ КОТ. А..... ЯСНО КТО.

И вот как только я так подумала, то сразу его бояться перестала, ну то есть, я так испугалась, что немедленно вскочила, схватила его в охапку, отнесла в ванную и заперла там. Потому что я подумала:

Знаешь что? Это если ты – кот, то я боюсь, что ты начнешь царапаться, а если ты... вот тут уж мне совершенно все равно – поцарапаешь ты меня или нет, потому что тебя надо победить – ну хотя бы из страха.

Вторая встреча – не знаю можно ли назвать ее встречей... эта очень неприличная история, я даже не уверена – если вы, например, читаете эту книгу детям перед сном – не лучше ли эту историю пропустить. У детей могут возникнуть разные странные идеи. Говорят, что когда-то негласным распоряжением "есть мнение..." – во всех детских садах сняли портреты маленького Ильича – потому что некоторые дети считали, что, революцию сделал вот этот мальчик их возраста, и это могло привести к возникновению у них разных странных идей. В данном случае – дети тоже могут что-нибудь неверно понять. Не говоря уж о бабушках. Мне много раз говорили "Не рассказывай это никогда и никому!". Нет, расскажу.

Мочалка молился все больше и больше, но дух его слабел – я все-таки очень ему нравилась. Трезвый он еще как-то держался, а в пьяном виде – ему было совсем трудно. Тут нужно опять лирически отступить и пересказать самую чудесную из всех Мочалкиных историй – про смерть председателя.

Смерть председателя.

Там было про каких-то важных шишек из Москвы, у которых было такое развлечение – они ездили к одному своему знакомому на конзавод. Он кем-то работал на конзаводе. Конюхом, наверное – нет, вспомнила – КОНОВОДОМ! В общем, они приезжали к нему и садились там, прямо на конзаводе, бухать. И вот однажды им захотелось поглядеть, как ебутся кони – это ведь здорово, когда кони ебутся. А с ними пил председатель – Тихон Петрович. Вот привели коней, а конь – породистый и он сам в кобылу залазить не может. Тогда эти ответственные работники и говорят:

– Ну-ка, Тихон Петрович, помоги ему.

Председатель встает. Все они пьяные уже в стельку, и одет он в исподнее – штаны и длинную рубаху. На груди у него (даром, что председатель коммунист) – нательный крест на гайтане – это такой кожаный шнурок. И вот берет он коня и начинает вставлять его в кобылу, вставляет и случайно конский хуй продевает сквозь этот самый гайтан, и в тот момент, когда конь вошел и – пошла у них ебля коромыслом, люди видят – Тихон Петрович задергался, как сумасшедший на своем шнурке, как на удавке и через несколько секунд – помер. Удушился. Никто ничего сделать и не успел.

Вот такая история и странным образом она переплетается с той, которая случилась со мной. С появлением в моей жизни Мочалки, мелкие бесы невероятно активизировались – ведь им не с кем так весело не играется, как вот с такими, которые исступленно молятся – вспомните, "Вий" например. Мочалка был для них – настоящий праздник.

И вот однажды, выпив лишнего, он полностью не выдержал и поплыл. В мою сторону. Начал меня обнимать, целовать... ну опять дело было на мази – и я даже с интересом ждала – чего ж в этот то раз случится... но ТАКОГО – уж никак не предполагала.

Мочалка решил меня, как следует приласкать, наклонился над моими чреслами... а на груди у него все на том же гайтане висел крест. Он, шатаясь от пьянства, наклонился надо мной совсем низко, раздвинул мои колени ... и вдруг я почувствовала, что внутри у меня что-то твердое и острое! Я испугалась и захлопнула колени, и тут голова Мочалки дернулась... ужас какой! Я поняла, что это захлопнулось у меня внутри. В общем, тут уж я совсем расстроилась, заплакала и велела ему уходить немедленно в другую комнату.

Он довольно быстро уснул, да и вообще по пьяной лавочке не придал этому событию особого значения, а я все лежала и думала:

К чему бы это? Коты на диванах... кресты в ... что все это значит?

У меня никогда не бывает долгого стояния в раздумье перед камнем "Налево пойдешь... Направо пойдешь..." – если внимательно поглядеть на эти дорожки – всегда заметишь, что на одной из них валяется, ну, например твой детский ботиночек или что-нибудь в таком духе и ясно, что идти надо туда и только туда.

В общем, я решила креститься, но только, как-нибудь минуя именно ту церковь и того батюшку, которые были так милы моему сердцу. Там нужно было заниматься Православием, и все крещеные русские евреи страдали повышенной экзальтацией. Они полностью ощущали себя теми – первыми христианами, которых вот сейчас схватят и выпустят на манеж с дикими зверями, или начнут колесовать. А их вместо этого всего лишь отлучали от повышенной пайки делов-то! Кроме того, многие из них произносили с надрывом:

"Я, как христианин!..." – а это звучит, таким уж кундеровским кичем ну, невозможно себе представить, Иисуса, который так говорит. А зато легко себе представить Великого Инквизитора – он завинчивает испанский сапожок и повторяет: "Я как христианин, обязан...".

Поэтому я пошла в Русскую зарубежную церковь, где меня никто не знал. По блату. Блат был Жорка-Конокрад – молодой расстрига (тоже наследство Кузьминского), выгнанный из семинарии за соблазнение казенных сирот. Это был мой крестный отец. Он сильно прилепился к Русской Зарубежной и устроил мне там по дружбе – чтоб можно было не заниматься. Крестную мать я выбрала по красоте – высокую украинскую девушку Олю, лицом она была вылитая старинная икона. При этом она была некрещеная и дико агрессивная – пошла однажды со мной в мою церковь на исповедь и потом долго возмущалась, что батюшка не велел ей жить с чужим мужем – утверждая, что это грех.

– Наглость, какая! Сам бы попробовал жить один как перст в этой подлой Америке!

Батюшка был очень старый дедушка – отец Дмитрий. Он выдал мне длинную белую рубаху и велел лечь в ванну – настоящую, большую старую ванну, которая стояла в крестильной комнате. Прямо в рубахе. Потом он окунул меня туда с головой – на секунду. И читал всякие молитвы. Еще водил моих крестных родителей вокруг ванны кругами. Там в этой Русской зарубежной все было очень капитально и вообще как положено. Но зато бабки отличались такой злобностью, что однажды мне даже пришлось сказать одной из них строгим голосом, что я, собственно говоря, пришла в гости вовсе не к ней. Все равно я иногда туда заходила – только там была наша главная питерская Бедная девушка – Ксения Блаженная. В Московскую церковь я тоже приходила – на Рождество – там был огромный зал и пел настоящий хор, и все-все наши разбойники, блудницы и мытари собирались в этот день – торжественные и нарядные. Работницы топлессов надевали белые платочки, а бандюги – черные рубашечки. И все мирились – ну кто-кого недострелял. Но стоять там среди этих Бедных девушек было так хорошо. Вообще – в любой церкви хорошо.