Текст книги "Мыльная опера для олигарха"

Автор книги: Юлия Волкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

3. ЧП районного масштаба

Две недели в Санкт-Петербурге пролетели незаметно. В первой половине дня они обычно ходили в какой-нибудь музей, а во второй – садились на велосипеды, которые Бьерн купил сразу же по прибытии в город, считая, что многие достопримечательности Питера стоит осматривать, крутя педали, а не ходя пешком или выглядывая из окна комфортабельного автобуса. Потому что в пешей прогулке многого не увидишь, а из автобуса любоваться городом – все равно что телевизор смотреть. Уже на третий день Фанни перестала возмущаться мусором на тротуарах, пьяными людьми у ларьков и нищими в подземных переходах. А на седьмой слово «ужасно» почти исчезло из ее лексикона. Зато словарь ее пополнился многими выразительными словами и оборотами. В основном, звучавшими по утрам из уст соседа на кухне. Лишь с двумя вещами не смогла смириться девушка – с грязью на лестничной площадке и информационными программами по телевидению. С первым она справилась достаточно простым способом – каждое утро брала ведро, тряпку и швабру, но Бьерн выхватывал все это у нее и сам мыл лестницу. Со второй проблемой справиться было труднее – телевизионщики по-прежнему выдавали негативную информацию с большим удовольствием и даже сладострастием, нежели позитивную.

– А зачем ты вообще все это смотришь? – удивлялся Бьерн, когда Фанни с каким-то маниакальным упорством каждый вечер садилась рядом с дедушкой и бабушкой перед экраном старенького телевизора.

– Я не понимаю, как можно жить без информации, – отвечала его подруга. – Но, к сожалению, русское телевидение отбирает и освещает события своеобразно. Вот посмотри: сегодня в вечерних петербургских новостях почти три минуты говорили о том, что у какого-то чиновника украли машину. Ты говорил, что в России автомобильные кражи – достаточно распространенное явление. В чем же тут новость? А вот про то, что в твой любимый городок Новоладожск скоро должна приехать комиссия из нашей экологической ассоциации, потому что там что-то не в порядке с химическим комбинатом, не сообщают. А ведь если там что-то не в порядке, значит, и здоровье петербуржцев под угрозой. И они должны об этом знать, требовать ответа от руководителей производства. Сегодня мы были на прекрасном концерте русской народной музыки в Михайловском саду. Но об этом в передаче не сказано почему-то ни слова. Зато слишком много говорят об артистке, которая уже давно не выступает: где нынче отдыхает, с кем встречается. Откуда такое внимание к частным лицам? Я не понимаю.

– И не поймешь, – усмехался Бьерн. – У нас умные люди вообще телевизор не смотрят.

– У вас? – улыбнулась Фанни.

Бьерн хлопнул себя по лбу.

– Стоит мне приехать в Россию, как я начинаю считать себя ее гражданином. Наверное, русский ген более силен, чем шведский, – засмеялся он.

В один из вечеров за просмотром передач он удивленно воззрился на Фанни и увеличил громкость телевизора.

– Все-таки телевизионщики услышали твои пожелания! – воскликнул он. – Вот тебе и про новоладожский комбинат, и про комиссию, и про чертовщину какую-то… Интересно, они про синие лица сами для пущего ужаса придумали или все-таки это правда?

– Разве в таких программах можно придумывать? – наивным тоном произнесла Фанни.

– Тебе известна русская поговорка: «Ради красного словца не пожалеют и отца»? – вместо ответа спросил Бьерн.

– У меня по русским поговоркам не лучший балл, – нахмурилась Фанни. – Может быть, потому, что здесь требуется хорошее знание русской психологии. А в ней я пока слабо разбираюсь. Но вот в чем я уверена точно: мы должны срочно ехать в этот городок.

– Почему срочно? – удивился Бьерн. – Мы еще в Царском Селе не были, и в Павловске тоже.

– Это подождет, – безапелляционно заявила Фанни. – А вот комиссия ждать не будет.

– Соскучилась по коллегам? – рассмеялся он не без ревнивых ноток.

– Мне кажется, что лишние руки, ноги и глаза сейчас там не помешают, – сказала она. – Если все так серьезно, как собирают в новостях, того количества наблюдателей, которое было послано в Новоладожск, явно не хватит. Я сейчас же позвоню Марку.

– Какому еще Марку? – возмутился Бьерн.

– Президенту ассоциации, руководителю комиссии. Кстати, очень милый молодой человек, – добавила она ехидно, заметив беспокойство своего друга.

– Я вообще не понимаю, чем мы можем помочь, – проворчал Бьерн. – Тебе не хватает приключений в России?

– Никаких приключений я не хочу! – рассердилась Фанни. – А помочь есть чем. Возможно, потребуется организовать пикет местной организации «зеленых». Наверняка понадобится произвести анализ воды и почвы, замеры радиоактивности на большой территории. Впятером они будут год возиться.

– Так им и дали замерять радиационный фон, – вздохнул Бьерн. – А организации «зеленых» в Новоладожске, насколько мне известно, нет. Вот «синие», я имею в виду «синелицых», кажется, скоро организуются…

Фанни поднялась.

– Что бы там ни было, а я пошла собирать вещи, – твердо произнесла она. – И тебе советую сделать то же.

В эту минуту дедушка Бьерна, переключавший каналы в попытке уйти от навязчивой рекламы, крякнул.

– Смотрите-ка, ребята! – проговорил он. – Тут тоже про Новоладожск вещают. Только все наоборот. Кто из них брешет-то?

Программу с опровержениями материала Александры они просмотрели в ошеломленном молчании. А затем Фанни тряхнула рыжими кудряшками.

– Я пока еще не очень разбираюсь в российской жизни, – сказала она и сморщила веснушчатый носик. – Но мне кажется, что дело здесь нечисто. Теперь я уверена, что ехать нам нужно обязательно.

Новоладожск встретил молодых шведов бог весть откуда взявшимся холодным ветром и первым за пару недель дождем.

– Наконец-то родная погода! – воскликнул Бьерн, вылезая из «маршрутки» и подавая руку Фанни. Кстати, к жесту этому ему пришлось девушку приучать – она была уверена, что помогать таким образом выйти из машины, автобуса или другого средства передвижения мужчина должен либо пожилым дамам, либо всем, но только если он привратник. «Слава Богу, что ваш европейский феминизм не докатился до России, – говорил на это Бьерн. – Воспитанные русские джентльмены еще и пальто дамам подают, как гардеробщики». Фанни ужасалась. Бьерн смеялся над ее реакцией. От предложения пожить в прабабушкином доме девушка отказалась категорически. Ее можно было понять – после смерти прабабки Бьерн наведывался в наследные владения редко, а жилище без хозяина быстро приходит в запустение. На одну только генеральную уборку потребовалось бы дня два, не говоря уже о починке покосившейся двери и прохудившейся крыши.

– Ладно, поехали в гостиницу, – вздохнул он, с тоскою оглядывая когда-то теплый и уютный дом.

– Что-то я не вижу никакой гостиницы, – заметила Фанни, оглядывая большую площадь. – Или я ошибаюсь, и это здание с российским флагом – отель?

– Это здание с флагом, судя по всему, – мэрия, – усмехнулся Бьерн. – А гостиница – вот, с табличкой.

Фанни оторопело уставилась на трехэтажное здание квадратной формы безо всяких архитектурных излишеств.

– Это? – воскликнула она. – Но у ее хозяина наверняка нет клиентов. Какое убожество!

– Это единственная гостиница в Новоладожске, – возразил Бьерн. – Поэтому клиенты здесь иногда появляются. Например, члены европейской экологической комиссии.

Фанни приоткрыла рот, а белесые брови ее поползли вверх.

– О, нет!.. – простонала она. – Ты думаешь, они поселились здесь? Если она такая снаружи, то что же творится внутри?

– Там может твориться все, что угодно, – весело проговорил Бьерн. – Но, надеюсь, что до тараканов дело не дойдет. И воду, наверное, к нашему приезду все-таки пустили.

– Какую воду? – было видно, что девушке вот-вот станет дурно.

– Возможно, даже горячую, – серьезно сказал Бьерн. – Но вот за это я не ручаюсь. Обычно в это время года по всей России горячую воду отключают.

– Что значит отключают? – не поняла Фанни. – Как можно отключить водогреи?

– Водогреи нельзя, – кивнул юноша. – В старых петербургских квартирах, как у бабушки с дедушкой, горячая вода есть всегда, потому что там как раз водогреи. В России они называются колонками. А вот в современных домах с этим проблемы.

– В старых – есть, в новых – нет… – как сквозь сон, пробормотала Фанни. – Не понимаю.

– Не бойся, ты со мной, – бодро произнес Бьерн, видя, что Фанни перепугана всерьез. – Если тебе не понравится гостиница, купим палатку и будем жить в ней на берегу речки. А хочешь, я построю шалаш?

Фанни сделала глотательное движение, словно новая информация стала ей поперек горла. К такой романтике она готова не была.

* * *

Брыкин провел выходные великолепно. Никогда он так не отдыхал душой и телом. Мариночка оказалась идеальной женщиной в понимании Аркаши. Она была прекрасным кулинаром и ни разу за все время брыкинского пребывания у нее не повторилась в меню. Она предупреждала каждое его желание: стоило ему подумать о том, что неплохо бы сейчас выпить холодного пива, а Мариночка уже вскакивала с дивана и приносила ему запотевший бокал с янтарным напитком. Она была внимательной слушательницей: какой бы бред ни нес Аркадий, Мариночка внимала ему, словно он открывал ей божественные истины. И конечно, самым главным было то, что она хороша в постели. Правда, это обнаружилось не сразу, а по мере того, как Аркадий добрел и начинал говорить красивые слова, порожденные, в свою очередь, Мариночкиными заботами. Но когда это удалось, Брыкин почувствовал себя на вершине блаженства и подумал, что вся предыдущая его личная жизнь была, в сущности, сплошной неудачей. Почему он раньше не понял, что именно Мариночка – женщина его мечты?

В перерывах между любовными утехами и обильными трапезами они изучали документы, переданные Брыкину Иваном Ивановичем Аржанухиным. И надо сказать, что дело это оказалось сродни разгадыванию непростых кроссвордов и увлекло их не меньше, чем прочие занятия. Иногда они так погружались в бумаги, что забывали пообедать или приласкать друг друга. Брыкин и не подозревал, что прежде чем он сможет опубликовать где-нибудь эти материалы, придется над ними изрядно попотеть. Чего греха таить, задал им Иван Иванович задачку.

Сначала им пришлось рассортировать все материалы по трем кучкам. В первую они отложили официальные документы, представлявшие какие-то специальные сметы, в которых разобраться не было никакой возможности. Самым понятным в них были суммы. А вот чему эти суммы соответствовали, мог догадаться лишь человек посвященный. Ну и в самом деле, что может означать код «Х-П-23-ТД»? Прибор? Вещество? Или какую-то услугу? Эти документы Брыкин с Мариночкой отложили, после того как помучились над ними часа четыре. Вторую группу составили разрозненные листки, исписанные неразборчивым почерком, по-видимому, как и говорил Аржанухин, его дневник. Листки не были пронумерованы, фразы и слова обрывались в конце страницы, и чтобы составить связное произведение, нужно было потрудиться. Это напоминало игру в пазлы. Тексты были странными и наводили на мысль о том, что их писал человек с неустойчивой психикой. Чего стоили, например, такие пассажи: «Каждый хоть раз в жизни должен совершить поступок. Это не так просто, как кажется на первый взгляд. Я прожил пятьдесят шесть лет и не совершил до сих пор ни одного поступка. Это странно? Быть может. Но до сих пор я не вставал перед этой необходимостью. Все происходило само собой. Не нужно было принимать решений, потому что все решалось само собой. Не нужно было отказываться от чего-либо, потому что ничего не было. Нам нечего терять, кроме цепей?.. Да! Да! Да! Вот он, поступок! Разорвать цепи. Как на каком-то плакате. Негр, разрывающий цепи. Негр разорвал! А я не могу?»

Когда они прочитали этот кусок, Мариночка покачала головой и с недоумением произнесла:

– При чем тут негр? Все-таки его заносит.

– Свободная цепь ассоциаций, – сказал Аркадий. – Ты еще молодая, а я этот плакат хорошо помню. «Свободу народам Африки!» – кажется, так там было написано. А негр был похож на Тайсона.

– Ты уверен, что у этого Ивана Ивановича все в порядке с головой? – спросила она.

– А черт его знает! – пожал плечами Брыкин. – Во всяком случае, ни болезни Альцгеймера, ни афазии, ни дисфории не наблюдается. Слова в предложения связывает кое-как. И даже где-то на дешевую философию тянет. Пока непонятно, зачем он передал этот дневник. Никаких тут страшных секретов нет.

«И все-таки все происходит само собой, – читали они дальше. – Я словно снова плыву по течению. Интересно, смог бы я сам сделать первый шаг? Трудно сказать. Мне ведь и в голову не могло прийти, что это выход. Выход для меня, для моего города, для моей страны. Высокопарно? Но ведь это правда. Они все сделают сами. Мне ничего не нужно делать. Даже документы. Это трусость? Трус тот, кто не признается в своем страхе, а просто боится. А я признаюсь. Или это неважно? Но откуда узнали они? Ведь были даны гарантии. Вот оно – время поступка…»

– Да, – проговорил Брыкин. – Содержательной информации здесь маловато. Хотя дает некоторое представление о человеке. Он трус и прекрасно сознает это. За него кто-то что-то решил. Он получил какое-то предложение. Может быть, ему предложили продать документы? Те, в которых мы ни черта не понимаем? Возможно, они представляют большую ценность. Здесь без специалиста не обойтись. Тупик.

– Ну почему? – осмелилась возразить Мариночка. – Специалиста не так трудно отыскать. Главное, чтобы он потом не связался с теми, кто хочет этому Ивану Ивановичу доставить неприятности. Как ты думаешь, они не станут его убивать?

– Если это единственный экземпляр документов, и если они представляют какую-то ценность, то не станут, – уверенно произнес Брыкин. – Но вот пытать они его могут. И тогда он вполне может вывести их на меня.

– Ой! – воскликнула она. – И ведь правда! Нам нужно уехать. Но куда?

– Некуда, – усмехнулся Брыкин. – Если это серьезные люди, они на краю света найдут. Единственное спасение – обесценить эти опусы.

– Как это?

– Сделать достоянием гласности. Секрет, известный всем, не стоит ни черта.

– А вдруг… – задумчиво проговорила Мариночка. – Вдруг здесь что-то очень страшное? Может быть, просто уничтожить их?

– Ну, во-первых, никто не поверит, что мы их уничтожили, – рассудительно заметил Аркадий. – А во-вторых, это будет подло по отношению к Ивану Ивановичу. Ведь он нам доверился. Хороши же мы будем с тобой, если спрячем голову в песок.

– Конечно, ты прав, милый, – согласилась она. – Но я за тебя боюсь.

Лицо Брыкина расплывалось в довольной улыбке.

И, наконец, третью группу составляли самые простые тексты. В них содержался перечень тех нарушений, которые были допущены в процессе производства на комбинате в течение трех последних лет. Самым последним пунктом значилась организация цехов по переработке ядерных отходов. «Вот это да, – подумал Брыкин. – Это, действительно, бомба. Эти материалы срочно требуется передать в Европейскую комиссию. Кажется, она уже должна прибыть в Новоладожск. Да и Саше Барсуковой не мешает рассказать о данном факте. Она найдет способ обнародовать его».

– Все, – сказал он Мариночке, когда последняя часть документов была прочитана. – Пора действовать. Я сейчас же еду в гостиницу, нужно увидеться с членами экологической комиссии.

– А если тебя уже ищут? – с ужасом проговорила Мариночка.

– Но что же делать… – нахмурился он. – Не сидеть же тут безвылазно до старости.

При последних его словах раздался звонок в дверь. Резкий и настойчивый.

– Ты кого-нибудь ждешь? – испуганно спросил Брыкин.

– Нет… – прошептала она.

– Тогда не открывай! – приказал он.

* * *

Саша и Ершов еще некоторое время постояли перед дверью подруги Брыкина, прислушиваясь к звукам за ней, затем Николай вздохнул и развел руками:

– Это был последний вариант. Правда, можно еще приехать сюда вечером. Но что-то подсказывает мне – Аркадий скрывается неспроста. Возможно, что те документы, которые он собирался получить, заставили его исчезнуть из города.

– Мне это не нравится, – сказала Саша, наморщив лоб. – Придется проверять милицейские сводки. Не дай Бог, если он фигурирует в списке криминальных жертв.

– Будем надеяться на лучшее, – бодро произнес Николай. – Ну, а теперь – к мэру? Составите мне компанию?

– Да, – сказала Саша после недолгого раздумья.

Но к мэру прорваться не удалось. В ста метрах от здания администрации они натолкнулись на серьезное препятствие.

* * *

На площади, куда подъехал джип Ершова, шла настоящая демонстрация, как в былые времена. Сашу, еще совсем крошку, водила на ноябрьские и первомайские шествия мама. Вернее, не водила, а держала на плечах. У отца эти дни были рабочими и самыми напряженными. Потом Саша видела другие демонстрации. Они были, наверное, более «сознательными» со стороны их участников, но ей иногда казалось, что большего единения, чем во времена ее детства, на массовых прогулках люди не испытывали. Может быть, потому что их объединяло общее отношение к происходящему? Например, ирония по отношению к самим себе, машущим флажками и бессмысленными плакатами? Или все-таки уверенность в завтрашнем дне?

Нынешняя демонстрация в Новоладожске могла быть вызвана чем угодно, только не этой уверенностью. Хотя народ к площади стекался энергично – из улочек и переулков, соединявшихся с площадью. Виднелись тут и люди с флажками, но в основном в руках демонстрантов красовались пивные бутылки и банки. На удивление было много молодежи – и бритоголовой, и длинноволосой, и в широких штанах-«трубах», и в пятнистых армейских брюках, и в драных джинсах с бахромой.

Ершов не выдержал и воскликнул:

– Господи помилуй! Что происходит?

– А мы сейчас у кого-нибудь спросим, – сказала Саша. – Что-то плакатов с требованиями не заметно.

И словно в ответ на ее слова на площадь въехал большой грузовик-«шаланда», на котором находилось несколько человек, державших в руках огромные яркие плакаты.

– Вот это да! – выдохнул Николай. – Мы, Саша, с вами, действительно, пропустили что-то очень важное.

Они переглянулись, протиснулись в самую гущу толпы и приблизились к грузовику. Крепкие мужички с суровыми обветренными лицами, на которых запечатлелся опыт нелегкой жизни, держали в руках транспаранты с весьма занятными надписями.

«Химический комбинат – террористам! Взорвать к… матери!» «Двухголовых детей пусть рожают жены и любовницы чиновников!»

Были надписи и попроще.

«Насильники! Оставьте природу в покое!», «Могильники – в Европу! России – жизнь!», «Недолицымов, прячь лицо! Мы тебе его намылим!», «Мэр! Не рой могильник! Сам в него попадешь!»

Ершов осторожно прикоснулся к плечу пожилого мужчины с относительно спокойным взглядом и интеллигентным лицом.

– Нельзя ли узнать, зачем здесь народ собрался? Что это все означает?

Мужчина оглянулся и посмотрел на него, как на инопланетянина.

– Не местный что ли? – слегка усмехнулся он. – Народ против власти выступает.

– Ну, это мы поняли, – кивнул Ершов. – А чем народу власть не угодила?

– Известно – чем… – лицо мужчины приобрело злое выражение. – Город наш за гроши капиталистам продали. Сволочи!

– Это как – продали? – поразился Ершов.

– А как продают? Деньги – товар.

– Что прямо весь город продали? – не отставал Ершов.

– Зачем им весь город продавать? – зло усмехнулся мужчина. – Комбинат продали и холмы с лесами. Помойка теперь тут будет ядерная. А то, что здесь люди живут и кости отцов и дедов лежат, кого волнует?

– Э-ге, постой-ка! – воскликнул Ершов. – Холмы, говорите, продали? Откуда это известно?

– Нет ничего тайного, что бы не стало явным, – наставительно проговорил собеседник. – Нашлись информаторы. Только народ не дурак. Терпит-терпит, а потом как жахнет! Чтоб помойку им здесь устраивать, прежде кладбище всеобщее придется соорудить.

А народ все прибывал и прибывал. Лишенные всякого руководства, задние ряды потихоньку напирали на передние.

– Надо выбираться, иначе нас здесь затопчут, – бросил Ершов Саше. – Здесь, в гостинице (он указал жестом), в одном из магазинчиков мой приятель охранником работает. Оттуда мы все увидим. Или вы предпочитаете совсем покинуть эпицентр событий?

– Нет, конечно, – пробормотала Александра.

Через две минуты они очутились в маленьком магазине одежды с довольно-таки приемлемыми ценами и перепуганными продавцами. Охранник о чем-то пошептался с бледным от страха администратором, который только что руководил процессом опускания жалюзи, а потом поманил рукой Ершова. Саша и Николай поднялись на полэтажа, где через узкое лестничное окно, перегороженное решеткой, можно было наблюдать часть площади.

– Да, – протянул Ершов. – Отсюда мы вряд ли что увидим.

Он шепотом подозвал своего приятеля. Еще через несколько минут на крыльцо здания осторожно вышли любопытствующие сотрудники офисов и магазинов, располагавшихся в гостинице. Среди них находились два охранника и несколько девушек в униформе продавцов – темных бордовых халатиках с бейджами на нагрудных карманах и таких же бордовых бейсболках. Узнать в этой компании журналистку Александру Барсукову было практически невозможно – униформа делает любого человека невидимкой.

Толпа тем временем волновалась все больше и больше. На «шаланде» установили импровизированную трибуну, и неприметный, но горластый человек с интонациями, весьма напоминавшими начинающего фюрера Третьего рейха, в мегафон стал призывать народ к справедливому бунту и расправе над продажной властью. Народ не остался равнодушным к призывам и ответил свистом и крепким словцом, скандируемым хором. Потом «фюрер» потребовал к ответу мэра. Толпа стала скандировать его последние слова.

Саша озадаченно крутила головой в поисках стражей порядка, присутствие которых обязательно в такого рода «мероприятиях». И… не увидела ни одного человека в форме. Это обстоятельство превращало происходящее в странный фантасмагорический сон. Понятно, что в Новоладожске милицейские подразделения не так многочисленны. Но хоть какие-то милиционеры здесь должны быть? Или они все испугались толпы и попрятались в своих отделениях?

– Вас что-то беспокоит, Саша? – спросил Николай, заметив ее растерянность.

– А вас нет? – откликнулась она. – Как человека, привыкшего работать с людьми…

– Как человеку, постоянно работающему с людьми, мне все это очень не нравится, – глухо проговорил он. – Мне трудно понять, что происходит. И что еще произойдет без настоящего руководителя…

– Этот клоун на грузовике на вождя никак не тянет. У меня создается впечатление, как будто снимают кино, – сказала Саша и осеклась. – Нет! В кино на массовых эпизодах работает целая армия ассистентов во главе с режиссером… – Она нахмурилась.

– Вы хотите воспользоваться камерой? – спросил Ершов, видя ее растерянный взгляд.

– Да, конечно… – ответила она и посмотрела в сторону нескольких журналистов, суетливо бегавших в толпе в поисках наиболее удачных ракурсов.

Толпа тем временем стала скандировать какой-то нецензурный лозунг, справа еще громче зашумела компания молодых людей в коже и цепях, и вдруг стекло огромного окна здания администрации звякнуло, треснуло и осколки, как в замедленной съемке, стали осыпаться. Народ словно ждал этого знака. В сторону здания полетели бутылки. Некоторые сотрудники, стоявшие на крыльце гостиницы, спешно скрылись за дверями. Ершов взял Сашу за локоть.

– Нет-нет, – взволнованно проговорила она. – Мы-то всегда успеем спрятаться. Такое впечатление, что в здании администрации никого нет.

– Спрятались, – предположил ее собеседник и, вытянув шею, спокойно произнес: – А вот и развязка. Никогда не думал, что в этом городке имеются такие машины.

– О Боже! – воскликнула Саша. – А я-то мучаюсь вопросом: где милиция?

На площадь со стороны трех улиц и переулка с ревом въезжали самые настоящие «бэтээры»…

Все остальное произошло в считанные секунды. Пулеметы, установленные на крышах бронетранспортеров, стали давать очереди поверх голов. Толпа взревела, заколыхалась, стали падать на землю мало что соображавшие люди: кто сознательно, укрываясь от пулеметных очередей, а кто попросту сбитый с ног обезумевшим потоком.

* * *

– Я знала! – воскликнула Фанни. – Я знала, что ничем хорошим эта поездка не обернется. И надо было нам приехать в город именно сегодня! Теперь они тут объявят чрезвычайное положение, и нам будет не выбраться.

– Я тебя не узнаю, – удивленно качал головой невозмутимый Бьерн. – Ты вроде бы уже перестала паниковать от всяких выходящих за рамки твоего понимания штук. Что, собственно, произошло? Обычные волнения недовольной общественности. Ты что, весну в Европе забыла? Когда пацифисты американские консульства громили? Там было гораздо страшнее.

– Ничего подобного, – проворчала она. – По телевизору показывали – все было очень пристойно.

– Ах, по телевизору, – рассмеялся Бьерн.

– Да… – проговорила Фанни рассеянно, потому что кое-что заметила. Вернее, не кое-что, а кое-кого. – Бьерн, может быть, я и ошибаюсь, но это она…

– Кто?

– Журналистка, которую мы видели по телевизору. Ну, которая про синелицых людей говорила, а ее потом на другом канале опровергали. И еще уверяли, что она скрывается. Во всяком случае, эта девушка очень на нее похожа.

Бьерн присмотрелся к стайке девушек в униформе, стоявших на ступеньках гостиницы.

– Да… – произнес он нерешительно. – Похожа. Но, к сожалению, это не она.

– Почему ты так решил? – с вызовом произнесла Фанни.

– Потому что журналистка не может одновременно работать горничной в гостинице.

– А с чего ты взял, что она там работает? – невинным тоном спросила девушка.

– Потому что на ней форма обслуживающего персонала гостиницы, – терпеливо, как ребенку, объяснил Бьерн. – Зачем журналистке так наряжаться? – пробормотал он, снова вглядываясь в компанию девиц.

– Работа у журналистов такая, – в свою очередь пояснила Фанни. – Иногда приходится переодеваться и кем-нибудь прикидываться. И потом, не забудь, она скрывается от властей. Карнавал для нее в этой ситуации просто необходим. Правда, я на ее месте совсем изменила бы внешность. Нарядилась бы… дряхлой старухой. Или мужчиной.

Бьерн посмотрел на нее с иронией.

– Смешной бы из тебя получился мужчина, – сказал он. – Мужичок-с-ноготок.

– Это Некрасов! Я помню, – воскликнула Фанни и тут же запоздало обиделась. – А тебя вообще невозможно преобразить. Верста коломенская.

– Запомнила? Молодец, – улыбнулся Бьерн.

– Вот бы с ней поговорить. Давай попробуем? – оживилась Фанни и вдруг вздрогнула от мощного рева моторов, раздавшегося совсем близко. Она оглянулась, увидела въезжавшие на площадь бронетранспортеры и почувствовала, как от ужаса у нее перехватило дыхание.