Текст книги "Парень моей подруги. Запрет на любовь (СИ)"
Автор книги: Юлия Теплова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)
15
Срываться из дома к девочкам уже поздно. Разумнее будет поехать завтра сразу после занятий.
Нужно было еще с утра написать Маринке и спросить, как она, но я почему-то была уверена, что Соколов встретится с ней лично и придумает правдоподобно-звучащую историю из разряда «ты классная, но дело не тебе, дело во мне».
Никак не могу сконцентрироваться на книге. Накопленное за день напряжение не просто не отпустило меня, а сдавило тисками каждую мышцу. У меня болит поясница, позвоночник, тянет ступни. Мелькнула даже трусливая мысль остаться завтра дома, спрятавшись под одеялом. Я зла на себя и на Соколова. Правильно умные люди говорят: «Преисподняя полна добрыми намерениями». А еще: «За что боролись, на то и напоролись». Короче, народная мудрость с лихвой описывает мой случай.
Дождь стучит по стеклу всю ночь, мешая спать. А когда мне удается задремать, мне снится плачущая Марина.
На следующий день ее тоже нет в университете. Открываю сначала наш чат, потом личную переписку и снова убираю телефон в сумку.
Скрестив пальцы на удачу, ловлю перед занятием Олесю Игоревну в коридоре. Она из тех женщин, чей возраст невозможно вычислить. Ухоженная, в меру стервозная.
– Олеся Игоревна, здравствуйте. – Скачу рядом с ней, как кузнечик-огуречик. Она не смотрит на меня – плохой знак. Продолжает дальше цокать каблуками по жесткому полу.
– Что вам, Кузнецова? Семинар у нас в 305 кабинете, а не в коридоре.
– Да-да, кстати, отличное платье. Голубой вам к лицу.
Она иронично выгибает бровь и косится на меня – мол, говори уже, что тебе надо.
– Мы с Мариной Тропининой сегодня должны были исследование представлять, но она, к сожалению, заболела. Можно, мы, пожалуйста, на следующем занятии все сдадим? У нас все готово, честно. – Еще очень хочется приложить руку к сердцу для достоверности, но я сдерживаюсь.
Работа у нас еще не готова. Мы так и не успели доделать графики и написать вывод. Сначала эта драка дурацкая, потом свидание с Соколовым, теперь – страдания Маринки по «идеальным» отношениям, которые рухнули с моей помощью.
– Хорошо, но имейте в виду, не сдадите все в следующую субботу – не допущу к экзамену обеих. Сразу на пересдачу пойдете. Про автомат можете забыть уже сейчас.
– Спасибо. – Открываю перед ней дверь, пропуская вперед, и захожу следом.
Обидно, что хочется плакать. Я ненавижу социологию: молодой лектор читал материал так, что хотелось удавиться от скуки, но я продолжала дома горбатиться над плохо пропечатанными методичками. Писала доклады, поднимала руку почти каждое занятие именно для того, чтобы не париться потом с экзаменом. Все труды насмарку. Ладно, беру себя в руки, не все потеряно: я учила, поэтому сдать предмет мне не составит труда. Главное – Олеся Игоревна согласилась передвинуть нас, а могла бы и отказать.
С трудом досиживаю до конца занятий и захожу в приложение – посмотреть цены на такси. Хочу побыстрее добраться до девчонок. Очень надеюсь, что все не так плохо, как я себе представляю. Сначала думаю зайти в магазин, чтобы купить что-то сладкое и поехать оттуда, но тут же отказываюсь от этой затеи. Вряд ли эклеры смогут помочь Марине пережить боль и разочарование. Дождь плюс пробки равно двойной тариф. Закрываю приложение и выхожу на улицу. Стою под навесом и смотрю на второй день подряд плачущий город. Небо затянуто тучами. Пахнет свежестью и мокрыми цветами. Раскрываю зонт и осторожно спускаюсь по скользким ступеням.
Прямо перед мной резко тормозит черная машина, брызнув водой из-под колес. Стекло медленно едет вниз, и я вижу перед собой гладковыбритое лицо Соколова. Из салона тихо доносится музыка, какой– то джаз.
– Прыгай, Марго с косичками, прокачу с ветерком. – Доносится его голос сквозь пелену дождя.
Я смотрю на людей, набившихся под козырек остановки через дорогу, и решительно тяну дверь машины на себя. Ладонь и край свитера тут же промокают насквозь. Второй раз за неделю я сажусь в его машину. Прежде чем Влад отъезжает, я вижу в окно Лилю в бежевом плаще. Она стоит рядом с колонной, в руках – красный зонт. Лиля внимательно смотрит на машину Соколова. На секунду мы встречаемся взглядами, она горько усмехается. Я отворачиваюсь.
– Поехали кофе пить? – Весело спрашивает Соколов.
Простая серая толстовка, темные джинсы. Запах морского бриза дополняет ставшую почти привычной картину. У него очень необычный пигмент волос: холодный, светлый оттенок, а брови на несколько тонов темнее, почти темно-русые. Задерживаюсь на нем взглядом гораздо дольше, чем следовало. Глядя на него, я чувствую одновременно и волнение, и что-то смутно напоминающее предвкушение, и огромную, всепоглощающую вину. Внутри что-то ноет и мается. Я ни в чем больше не уверена.
Стрелка спидометра примерно-показательно замерла на цифре девяносто.
– Довези меня, пожалуйста, до площади Победы. – Игнорирую его вопрос о кофе.
Это совсем рядом. Оттуда смогу за пять минут добраться до квартиры девочек. Надеюсь, проскочим пробки. Вытираю ладони о джинсы и тихо спрашиваю:
– Почему ты расстался с Мариной сообщением? Почему не поговорил лично, Влад?
Легкость уходит из его глаз. Он смотрит на дорогу. Руки сжимают руль.
– А чтобы это изменило? Ты думаешь, от вида моей рожи ей стало бы легче? Расставание – это всегда больно. Неважно, каким способом.
– Что ты ей написал?
– Это останется между мной и Мариной. Я выполнил условие: расстался с ней, как только проводил тебя домой, и сделал это очень мягко и вежливо.
Прикрываю глаза. На меня накатывает паника.
– Зачем ты вообще все это затеял? – Поворачиваюсь к нему всем корпусом и хватаю за плечо. – Тебе не нужны ни она, ни я. Тебе никто, не нужен, Влад. Ты же эгоист. Ты, вообще, кем-нибудь, хоть на мгновение, дорожил в своей жизни? – Перехожу в режим загнанной в угол истерички.
Я переоценила себя. Думала, что раз я живу головой, а не эмоциями, как Марина, то мне виднее, а значит, я смогу ей помочь. Только вот о помощи она меня не просила.
Соколов сильнее сжимает руль. Водит нижней челюстью и пялится на красный свет светофора, отражающийся в грязной луже.
– Я так и думала. – Отпускаю его плечо.
– Я предупреждал тебя, что из себя представляю. – Он поворачивается ко мне, и я снова вижу перед собой холодного циника, готового к нападению. Он высокомерно вздергивает подбородок. – У тебя был выбор. Ты легко могла рассказать все Марине и никуда со мной не идти. Но ты пошла, потому что я тебе нравлюсь.
– Лучше нам с тобой больше не видеться. – Выдавливаю сквозь ком в горле. – Давай просто все забудем. Нам даже напрягаться не придется. Ведь не было ничего? Вот тут меня высади, пожалуйста.
Он паркуется у тротуара. Дождь стучит по крыше. Льет так сильно, что не справляются дворники. Они просто гоняют воду по стеклу.
– Это все, что ты мне хочешь сказать? – Его глаза – ледяные озера, глубокие и беспощадные к любому, кто в них угодит. Я тянусь к ручке, но он резко хватает меня за кисть и сжимает ее. – Ты трусливая, лживая идиотка, которая возомнила себе, что все и обо всех знает. Может, ты по выходным с Господом богом чаи гоняешь? – Спину и затылок обдает холодом. Ощущение, будто он только что вылил на меня ушат грязи.
– Мне больно. – Пытаюсь выдернуть руку, но безуспешно. Дергаю снова и снова, а он сжимает сильнее. – Пусти! – Рычу я. Силы не равны. Он вцепился в мою руку, как хищник в тушку убитого зайца. Смотрит, не моргая. Дергаю снова, а потом кусаю его за ладонь.
– Ау!
Соколов трясёт в воздухе рукой. Смотрит на руку с отпечатком моих зубов, а потом переводит сердитый взгляд на меня. Я пользуюсь моментом и выскакиваю из его машины, хлопнув дверью. Зонт я оставила валяться в салоне под ногами, поэтому бегом припускаю к Тасиному дому через дворы. Слышу, как рассерженно визжат шины. Поворачиваюсь: его машина скрывается за поворотом, мигнув фарами. Надеюсь, на этом все, – пугливо думаю я.
В подъезд забегаю вымокшая насквозь. С волос и одежды течет. Консьержка поджимает губы и отворачивается.
Тася встречает меня в уютном вязаном платье без макияжа. Не могу понять ее состояние: то ли растерянная, то ли испуганная. Это наша первая встреча после воскресной размолвки.
– Привет, – она целует меня в щеку.
– Привет… Тась, ты прости меня… – Пытаюсь сформулировать извинение, но слова не складываются.
Я всегда гордилась тем, что не осуждаю людей, а в прошлый раз обидела ее именно таким способом. Написать сообщение проще, чем посмотреть человеку в глаза. Думаю, именно поэтому Соколов выбрал такой способ расставания. Внутри все еще плещется неприятное послевкусие от нашей поездки.
– Да, забыли. – Машет она рукой. – Все хороши были. Марго, я за Маринку переживаю.
– Как она? – задаю дурацкий вопрос. Ну, как она может быть, в самом деле? Пляшет бачату, наверное.
– Хреново, уже не знаю, что делать. – Мы проходим на кухню. Я занимаю высокий, барный стул. Тася приносит мне мягкое, бежевое полотенце. – Она не жрет ничего, сегодня ночью уже вторые сутки будут. Все время плачет и лежит, отвернувшись к стене. Я попыталась ее пару раз поднять, так она в меня лампой запустила, прикинь?
Я молчу и сушу полотенцем волосы, пряча глаза. Вина дерет душу до крови. А если бы Влад переспал с ней и бросил, неужели было бы лучше? Она обязательно переболеет и справится, Марина сильная. Меня разрывает на части. Если бы я была бы ребенком, то могла бы прийти к папе и спросить, как лучше поступить, и кто прав. А совершеннолетие предполагает, что с чувством вины тебе приходится справляться самостоятельно.
– Она и так ничего не ест. Выпьет смузи из зеленой дряни на завтрак, а перед сном яблоко или морковку съест. Это весь наш прием пищи – зашибись! – Расстроенно всплескивает Тася руками. – Кофе будешь?
Я киваю. Стягиваю мокрый свитер, жду, пока машина перемелет зерна, и спрашиваю:
– Когда к тебе твой приедет?
– На счет этого не переживай: он в Москву на неделю улетел. – В кухне пахнет свежемолотыми зернами. Тася ставит на стол две белых кружки, ломает плитку темного шоколада. – Что с Маринкой делать будем? Мне еще Лена звонила, пьяный бред несла. Представляешь, как узнала, что Маринка у меня живет, так начала с нас деньги требовать, нормально? Дочь года полтора дома не живет, а она очухалась. Ненавижу.
– Тась, почему ты мне раньше не рассказала, что у Марины РПП? (прим. – расстройство пищевого поведения). Я бы с папой поговорила. У него сто процентов кто-то из коллег на этом специализируется.
Тася грустно смотрит в окно
– Потому что дура. Повелась на ее уговоры. Она боялась, что ты узнаешь. – Тася забирает у меня мокрый свитер и вешает его на батарею. – Марина очень зависит от твоего мнения.
Удивленно дергаю головой.
– В смысле?
– Ей очень важно, что ты о ней подумаешь, Марина равняется на тебя. – Тася видит мое лицо и улыбается. – Нет, ты не подумай. Просто, она считает тебя сильной, уверенной, целеустремленной. Ей важно тоже так выглядеть в твоих глазах. Знаешь, как она потом переживала, что повелась на уговоры твоей мамы, и Олег пришел на день рождения. Весь мозг мне вынесла. Боялась, что ты обидишься.
Меня как будто чем-то тяжелым по голове огрели. Я всегда принимала Марину такой, какая она есть. Зачем пытаться выглядеть в моих глазах лучше, чем она есть на самом деле?
– Я никогда не замечала этого.
– Поэтому Марина не хотела, чтобы ты узнала о ее слабости. – Продолжает Тася свою мысль. – Мне кажется, она сама не до конца понимает, что у нее проблемы.
– Она же всегда нормально ела в столовой и в кафе.
Тася пожимает плечами.
– Или делала вид, что ест. Я боюсь, как бы сейчас ситуация не усугубилась.
Я пялюсь в стол и рисую на нем пальцем невидимые узоры.
– Сейчас я попробую поговорить с ней, а ты иди в магазин за курицей. Сварим ей бульон.
– Может, лучше вина?
– Тась.
– Ладно-ладно. Бульон, так бульон. Только варить сама будешь. – Морщит она нос.
– А сегодня вечером я поговорю с папой и попрошу его договориться о бесплатной консультации для Марины. Все будет хорошо. – Говорю я не для Таси, а для себя.
16
Влад
Сегодня 15 мая – годовщина смерти Гели. Самый черный день в году. Самый горький. Самый… день, в который мне не хочется открывать глаза. Я и так не особенно люблю жизнь, но этот день – просто тлен. Черная, безнадежная пелена, окутывающая меня, как только сознание очухивается от сна. В этот день мне хочется налакаться прямо с утра, но из уважения к Геле я навещаю ее трезвым. Ребенок, все-таки.
Просыпаюсь с мигренью: мне как будто раскаленную палку в висок воткнули и медленно, со смаком ее прокручивают, задевая правую глазницу. Кое-как доползаю до душа и долго стою под прохладными струями. Мигрень не проходит: таблетку все-таки придется выпить. Выхожу из кабинки и протираю запотевшее зеркало рукой. Отражение не радует – рожа мятая, белки красные, глаза пустые. Полощу рот острым, мытным ополаскивателем и иду одеваться.
По дороге курю в открытое окно машины и слушаю шум города. Дождя нет, но асфальт все еще влажный. Паркуюсь недалеко от кладбища и дальше иду пешком. У ворот на маленькой табуретке сидит сухая старушка с пластиковым ведром красных гвоздик. Терпеть не могу гвоздики, поэтому указываю на ведерко поменьше и прошу ландыши. Беру сразу три маленьких букета, из которых она формирует один побольше.
– Подождите, я вам сейчас сдачу дам. – Бабулька тянется немного подрагивающими пальцами к кошельку.
– Не нужно. Спасибо за цветы. – Захожу в калитку под ее летящее в спину «дай Бог тебе здоровья, сынок».
Рецепторы щекочет нежный аромат цветов: такой естественный и насыщенный, что перебивает царящий здесь запах мокрой земли и хвои. Мозг тут же не к месту подкидывает образ Марго. Вот она откидывает привычным жестом волосы за спину, а потом обеими руками собирает их в несуразный пучок на макушке. Вот шевелит губами, читая что-то в телефоне. Тонкая шея, изящные руки и отвратительный характер. Зря я ее обозвал.
Воспоминание исчезает, лопнув, как мыльный пузырь, потому что издалека я вижу спину отца у надгробия и два шкафа-охранника чуть в стороне. Я был уверен, что отец приедет после работы, ближе к вечеру, поэтому и поехал на кладбище утром. Первый порыв – свалить, пока меня не заметили. Но я приехал ни к нему, а к Геле.
Он слышит мои шаги, но не поворачивается. На гранитной плите лежит букет белых роз, перевязанных малиновой лентой. Гелина могила выделяется из ряда других. Серая гладкая плита. Креста нет. Так захотел отец. На плите выгравирована строчка из ее любимой песни и голограмма. Если посмотреть под определенным углом, можно увидеть портрет Гели. Особенно хорошо его видно в солнечный день. Ее глаза, улыбку, пушистые волосы, только родимого пятна нет. Его убрал фотограф при обработке снимка: родители не принимали ее несовершенство. У нас нет ни одной фотографии в семейном альбоме, где Геля была бы собой. Мама лет с двенадцати настаивала на тональнике, но Геля хотела быть такой, какой ее создала природа. У нее хватало смелости не загонять себя в ловушку чужого мнения. Расплатой за это стал буллинг. Ее гнобили сучки-одноклассницы, да и пацаны, тупые дегенераты, не отставали. Элитная гимназия ничем не лучше обычной школы. Чистилище, где царят жесткие правила, и все имеет свою цену.
– Привет. – Здороваюсь и определяю ландыши в специальную выемку для цветов.
– Здравствуй, Влад. – Отец переводит взгляд на меня. У него глаза смертельно уставшего человека, который больше ничего не ждет и ни во что не верит. – Не ожидал тебя здесь увидеть.
Ну, конечно, это же только твоя боль, папа…
Мы молчим. Слышится шуршание листьев на ветру.
– Ей было бы сейчас девятнадцать. – Он сдавливает пальцами переносицу, зажмурившись, стоит так какое-то время, а потом поднимает голову и прячет руки в карманы брюк.
Отец винит меня в смерти Гели. Он никогда этого не озвучивал, но мы оба это знаем. Он считает, что я не досмотрел. Я не согласен с ним: я просто не успел ее остановить. Не успел на долю секунды. Она была импульсивным подростком, и ей руководили обида и отчаяние.
Марго ошиблась во всем: я был не единственный ребенок в семье, папа не готовит для меня кресло, а откупается деньгами, потому что чувствует вину за то, что не может меня больше видеть. А еще я умею дорожить людьми, по крайней мере, умел раньше.
– Павлов вернулся в город. – Говорит отец уже более спокойно. – Просто, чтобы ты знал.
– Теперь мне уже глубоко насрать, где он и что с ним. Жаль, что он не сдох где-нибудь в канаве.
Для моих родителей это была рядовая драка на почве стресса. Нервный срыв – так сказал врач. Отец Павлова хотел написать на меня заявление, но мой – все уладил. Это последнее, что он сделал для меня. Я не знаю, чего ему это стоило. Мне, если честно, безразлично. Я был готов к любому исходу.
Смотрю на отца. Выглядит отлично: стрижка, костюм, дорогой парфюм, но это только на первый взгляд. Уголки губ опущены вниз, лицо бледное, спина напряженная.
– Мне пора, – отец смотрит на меня, как на чужого человека: вежливо и холодно, – если мать позвонит – денег не давай.
Не позвонит. Последний раз мы разговаривали с ней года полтора назад, когда у Михаэля, ее нового мужа, были финансовые трудности. Она познакомилась с ним в Германии, в частной клинике, во время реабилитации после смерти Гели. Он проходил там практику. Назад мама не вернулась: вышла за него замуж. Отец ни на чем не настаивал. Я был уже совершеннолетним: их спокойно развели, по обоюдному согласию.
Геля словно была основным звеном, которое крепко соединяло нашу семью. После ее смерти все развалилось. Мы все стали чужими людьми. Говорят, трудности либо сплочают, либо отдаляют. Нас расшвыряло в разные стороны.
Смотрю на удаляющиеся спины охранников и сажусь прямо на плиту.
– Привет, малышка. Как ты тут? Не мерзнешь?
Вокруг ни души. Осторожно смахиваю рукой капли и ложусь на край плиты. Толстовка тут же промокает. В этот день я особенно остро ощущаю бессмысленность своего существования и одиночество. Еще очень сильно жалею Гелю, родителей и себя. Лет до девятнадцати я плакал. Плакал на кладбище, дома по ночам, плакал, напившись, и плевать, что мужики не плачут. Плачут, просто им не позволяют, стыдят за это.
Потом перестал.
Смотрю в небо, затянутое тучами. В голове всплывает: «Когда я смотрю на небо, мама, я летаю» (прим. – Баста «Я смотрю на небо»). Я не верю в жизнь после смерти, но очень хочу, чтобы моя Геля переродилась, и ее новая жизнь была счастливая, беззаботная, радостная.
Лежу, пока окончательно не замерзаю. Кажется, что мерзнут даже кости. На прощание глажу пальцами плиту, поднимаюсь и иду на выход. Старушки уже нет на месте. В машине проверяю телефон. Пропущенный от Бусаева и сообщение от Тима. Они всегда пытаются поддержать меня в этот день, но я не хочу никого видеть. Вернее, не так – я не могу никого видеть.
Включаю подогрев сидения и быстро ищу ближайший, открытый бар. Шаг второй на сегодня – налакаться до потери памяти. Включаю навигатор и еду в бар с оценкой два и три, но мне пофигу.
Первые пару локаций я помню хорошо, даже активно закусываю лимоном. Хорошенькая официантка пытается ненавязчиво завести разговор, но быстро понимает, что меня лучше оставить в покое. Люблю понятливых людей.
Третий бар помню смутно, кажется, я спал, лицом в стол. Кто-то толкал меня в плечо, а я мычал и матерился. За окном уже было темно, а в баре шумно и накурено.
А потом временная дыра. Ни хрена не помню. Полная потеря ориентации.
– Влад, Влад. – слышу обеспокоенный голос Марго. – Соколов! Соколов, ты живой вообще? – Настойчиво трясет меня за плечо.
– Отвали, – еле ворочаю языком. Тошнит жутко. Все плывет перед глазами. – Хватит мне сниться. Пошла вон. – Пытаюсь отмахнуться, но ударяюсь костяшками пальцев.
Больно, жесть. Шиплю и заваливаюсь на бок. Запах горькой ириски такой сильный, что я чавкаю губами.
– Свинья пьяная. – Последнее, что слышу голосом Марго и проваливаюсь в небытье.
Наконец-то.
17
Марго
Мама сегодня пребывает в благодушном настроении. Папа сократил свой воскресный прием: еще две недели назад он взял билеты в театр.
– Маргаритка, на нижний не закрывай. Будем поздно. – Мама едва не приплясывает на месте. Сто процентов уговорит папу на пешую прогулку после спектакля.
Родители любят ходит на балет или в театр. Стараются выбраться хотя бы раз в два месяца. Я редко составляю им компанию. Предпочитаю остаться дома и насладиться одиночеством. Сегодняшний вечер я посвящу не учебе, которая стоит поперек горла, а мятному чаю, тканевой маске и новой дораме. Сегодня я не буду ни о чем думать. Я ужасно устала. Весь вчерашний день я провела с Мариной и Тасей, только ночевать вернулась домой.
Последние дни вконец вымотали меня. Я чувствую себя, как пустой, пыльный сосуд.
– Хорошего вечера. Пап, смотри за мамой лучше, а то она сегодня вон какая красивая.
Мама счастливо хохочет и поправляет подол платья. Папа надевает черный кардиган и целует меня в щеку.
– Это ты еще ее лосины в девяносто девятом не видела. – Посмеивается он.
Закрываю за ними дверь. Улыбка сползает с лица, как же я морально устала. Скорее бы каникулы. Я забуду о Соколове, как о страшном сне. Какой у него курс? У Бусаева точно последний. Может, и Соколов скоро выпустится, и все проблемы рассосутся сами собой?
Принимаю душ и иду на кухню делать себе салат с тунцом. Включаю на телефоне музыку. Оставляю только нижний свет. Мою овощи, медленно режу, концентрируясь на процессе, и следом выкладываю в стеклянную миску тунец из банки. Открываю дверцу шкафчика под мойкой – ведро полное, да и банка из-под тунца будет вонять: лучше вынести мусор.
Надеваю толстовку. Беру ключи и мусорный пакет, открываю входную дверь. Она застревает на полпути, как будто ее что-то тормозит. Толкаю еще раз – не поддается. Выглядываю из-за двери и офигеваю: привалившись спиной к стене, прямо на полу сидит Соколов. Голова свесилась на грудь, ноги вытянуты. О них, собственно, и застопорилась дверь.
Светлые волосы взъерошены, лицо бледное, синяя толстовка чем-то испачкана. Переступаю через его ноги, перегородившие почти весь коридор, и прикрываю за собой дверь.
– Влад, Влад. – Зову его. Ноль реакции: повышаю голос. – Соколов! Соколов, ты живой вообще?
Он мычит в ответ. Хмурит брови. Присаживаюсь перед ним на корточки и понимаю, что он в стельку пьян. От него несет, как от ликеро-водочного. Сколько же нужно было выпить, чтобы такого кабана здорового свалило?
– Соколов. – Трясу его за плечо.
Он разлепляет глаза. Взгляд мутный. Страдальчески морщится и бормочет заплетающимся языком.
– Хватит мне сниться. Пошла вон.
Кажется, что из его речи пропали все гласные. С трудом понимаю, что «Пшл-а внн» означает «пошла вон». Ну, спасибо. Приполз ко мне под дверь, а теперь посылает. Хорошо еще, что родителей нет дома. А то бы мама вцепилась в меня бульдожьей хваткой, пока бы не выяснила, что это за «щегол», и что ему от меня нужно.
Соколов резко замахивается и с размаха бьет кулаком по стене. Я от неожиданности дергаюсь. Он шипит от боли. Прижимает руку к себе, обнимает ее второй рукой и качает, как младенца. Потом открывает один синий глаз, подозрительно смотрит на меня, чавкает губами и резко заваливается на пол. Челка падает ему на лицо. Из кармана со стуком выпадает телефон.
– Свинья пьяная. – Досадно бормочу себе под нос и снова тормошу его, уже не надеясь на результат.
Вот что мне теперь с ним делать? В моей семье никто никогда сильно не налегал на алкоголь. Папин максимум – два бокала коньяка, мамин – бокал вина. Я не знаю, как обращаться с человеком в таком случае. Не оставлять же его здесь? И к себе я его не потяну. Подбираю с пола телефон. Экран разбит в мелкую трещинку, но мобильник-живчик – работает. Требует «Face ID». Осторожно убираю челку с лица Соколова и подношу телефон к лицу.
Есть!
Влад растягивает губы в пьяной улыбке, и я невольно улыбаюсь вместе с ним. Он выглядит так, будто, наконец, добрался до кровати с пуховой периной, о которой долго мечтал.
Нахожу в контактах номер Бусаева. Жму на значок трубки – абонент не абонент. Ладно, попробую набрать Тимура. Он записан у Соколова как «Тим – белая голова». Гудки… снова гудки и звонок обрывается. Никитин не берет трубку. Отлично, просто супер. Родителям Соколова набрать не решаюсь. Больше я никого в его окружении не знаю.
Соколов издает громкий храп и бормочет что-то несуразное. Больше похоже на польский, чему на русский. Любопытство берет надо мной верх, и я вбиваю свой номер, чтобы посмотреть, как записана в его телефонной книге, и записана ли вообще. Если я увижу что-то вроде «Марго сиськи», то оставлю его валяться здесь.
«Кусачая Маргаритка» – значится над моим номером. Улыбаюсь и решаю позвонить в дверь нашей соседке Оксане. Нажимаю на звонок, слышится трель, следом собачий лай и легкая поступь.
– Марго, привет. – Улыбается Оксана, распахнув дверь, на руках держит агукающего Мишку. Он тоже лыбится беззубым ртом, весь в мать, и тянет ко мне пухленькую ручку.
– Привет, Оксанка, выручайте. Нужна Лешина помощь. Он дома? – Мысленно скрещиваю пальцы, чтобы он не ушел на ночную смену.
– Сейчас позову, а что такое?
– Да вот, – делаю маленький шажок в сторону, открывая вид на храпящего Соколова. Он прикрылся согнутым локтем от яркой лампочки и откинул одну ногу в черном кроссовке в сторону.
– Ой, а кто это у нас тут такой хорошенький? – Ржет Оксанка. Таким тоном она обычно разговаривает с Мишей. – Что, Маргарита, отказала парню, а он приполз? Мой Лешка такой же был. Ле-е-еш! – Кричит она вглубь квартиры. – Мишка с интересом рассматривает Влада, засунув кулак в рот.
– Да, нет. Это парень моей подруги. Бывший. Неважно. Только маме не проболтайся, ладно?
Оксана жестом застегивает себе рот и делает большие глаза. В проеме появляется Леша, смотрит сначала на Соколова, потом на меня.
– Что, довела парня?
Вот уж точно «муж и жена – одна сатана».
– Помоги, пожалуйста, я одна этого кабана вниз не дотащу.
– Я тебе больше скажу: я его тоже один не дотащу, придется тебе помогать. Ты где его нашла? Поменьше не было? – Он снимает с крючка ветровку и обувается.
«Я не искала. Сам пристал на мою головушку», – думаю про себя.
Оксанка наблюдает, как мы с Лешей пыхтим, пытаясь поставить Соколова на ноги. Он в дрова. Ноги мягкие, как у тряпичной куклы. Леша закидывает его руку себе на плечо. Соколов мычит и повисает на нем бездыханным мешком.
– Придерживай его по бокам. – Кряхтит Леша и осторожно двигается к лифту.
Я тычу в кнопку первого этажа и держу Влада обеими руками за талию. Толстовка задирается, и я случайно касаюсь его оголенной кожи. Она сухая и гладкая на ощупь. Упругие боковые мышцы. На светлой коже хорошо видно несколько вздутых вен, уходящих под пояс джинс. Одергиваю руки. Подтягиваю толстовку пониже и берусь уже за мягкий хлопок. Как только мы выходим из подъезда, Влада начинает тошнить.
– Твою мать, Марго! Твой мачо мне на кроссовки попал.
– Прости, Леш. Я вам маминых пирожков в качестве извинений принесу.
Леша обожает мамины пирожки, поэтому замолкает и рассерженно сопит. Мы с трудом сажаем Соколова на лавку. Он моргает и вытирает рот рукавом толстовки. Видно, что ему очень хреново. Мне почему-то становится его жаль. Поддавшись порыву, я прошу Лешу побыть с ним, а сама бегу наверх. Беру телефон и кошелек. Убираю салат в холодильник и пишу родителям записку, что решила поехать к Тасе. Это беспроигрышный вариант: во-первых, вряд ли они будут проверять. Слишком привыкли, что мы с девчонками проводим очень много времени вместе. А, во-вторых, я могу поздно вернуться от девчонок или остаться у них ночевать.
Не могу бросить Соколова. Если отправлю его одного на такси – изведусь. Осталось узнать, где он живет. Закрываю квартиру и спускаюсь вниз.
– Я его тачку вон туда поставил. Машина – зверь. – Леша показывает рукой в направлении спортивной машины и отдает мне ключи. – Если бы тетя Маша увидела, как он на ее клумбе припарковался – кастрировала бы твоего мальчика. Как он вообще в таком состоянии сюда доехал?
Он не мой.
– Соколов. – Хлопаю его по колючей щеке. – Ты где живешь? Адрес свой называй. – Трясу его за плечо.
Влад открывает глаза и выдает матерную тираду, затем смотрит мне в глаза и бормочет:
– Ты такая красивая… – Перехватывает мою руку и целует пальцы, а потом громко икает.
– Марго, да ты роковуха. – Потешается Леша, поднимает голову вверх и посылает высунувшейся в окно Оксане воздушный поцелуй.
– Да вы в телефоне у него адрес посмотрите. – Говорит она громким шепотом на всю округу.
С горем пополам добыв адрес, мы садимся в машину. Вернее, я сажусь, а Леша грузит тело Соколова рядом со мной. Водитель подозрительно смотрит на нас и спрашивает:
– А парень мне салон не заблюет?
– Надеюсь, нет. – Читаю адрес с экрана телефона. – Спасибо, Леш. С меня пирожки. – Выглядываю из-за Соколова. – Леша салютует мне пальцами, приложенными ко лбу, и захлопывает дверь.
Я прошу водителя открыть окно. Пахнет вечерним городом: бензином, зеленью и почему-то сахаром. Думаю о Маринке. Как я и думала: жена папиного университетского приятеля занимается ее проблемой. Осталось только уговорить Марину хотя бы на первый прием.
Водитель мне, к счастью, попался спокойный и неболтливый. Машину не дергает, не гонит. По радио начинает играть песня. В этот момент мирно дремавший Соколов распахивает глаза и начинает фальшиво подпевать:
– Но я тысячу раз обрывал провода-а-а. Сам себе кричал: «Ухожу навсегда-а-а» (прим. – В.Меладзе «Салют, Вера!») – Он пьяно улыбается мне, потом водителю в зеркало заднего вида и размахивает указательными пальцами в такт.
– Ему, похоже, нравится.
– Ага, не то слово.
Дорога свободная, поэтому мы быстро доезжаем до места назначения под аккомпанемент Соколова. Без зазрения совести беру нужную сумму из кошелька Влада и прошу водителя помочь донести его до квартиры.
Когда я, наконец, заваливаюсь с Соколовым в прихожую, с меня сходит сто потов. Спину ломит. Зараза стокилограммовая. Нужно довести его до дивана, поставить тазик и валить. Стягиваю с него в темноте кроссовки и чувствую горячую ладонь на спине.
– Марго, побудь со мной. – Бормочет Влад.
