Текст книги "Научи меня любить"
Автор книги: Юлия Снегова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 29 страниц)
4
Только дома, нырнув под одеяло, Лиза с трудом перевела дух, и попыталась осмыслить, что же с ней произошло. Она прекрасно знала, что ее одноклассницы не только целовались с мальчишками, но, судя по обрывкам разговоров, долетавшим до нее на перемене, многие уже спали с ними, причем пары складывались и менялись с поражавшей Лизу легкостью. В том, что Миша попытался поцеловать ее, не было ничего необычного.
«В конце концов, то, что происходит со всеми рано или поздно, должно было произойти и со мной, – размышляла Лиза, свернувшись под одеялом в клубочек. Ее трясло, и она пыталась согреться своим дыханием. – Но почему же мне было так противно? Он поцеловал и обнял меня, и, как пишут в книгах, я должна была почувствовать возбуждение, страсть, мне должно было стать хотя бы приятно. А я ничего, кроме отвращения, не испытала! Может быть, я какая-то ненормальная, раз мне не нравится то, что нравится другим?»
Лиза согрелась и, печальная, уснула.
Все же кое-что из сказанного Мишкой надолго лишило ее покоя. Конечно, не то, что она никому не нужна. Это Лиза прекрасно знала и без него. Теперь она постоянно думала о том, как покинуть дом Валентины, где ее жизнь становилась все безрадостнее.
Лиза знала, что у Марины, ее мамы, был свой домик, где Лиза родилась и жила, пока не осиротела. Сам дом Лиза не помнила. В ее памяти почему-то сохранилась лишь яркая зелень маленького огородика и необыкновенно сладкий вкус малины, росшей возле забора. Еще она помнила, что любила срывать гроздь красной смородины и рассматривать прозрачные ягоды на свет…
Дом стоял на окраине их городка, и, поселившись у тетки, Лиза никогда не приходила сюда. Наверное, она боялась своих воспоминаний. Вернее, она боялась, что воспоминания, которых почти и не было, вдруг возникнут в памяти и навалятся на нее с такой силой, что она не сможет этого вынести.
Но теперь Лизу неудержимо влекло в то место, где прошло ее раннее детство.
«Может быть, это поможет мне понять, кем была моя мама, кто я такая и почему чувствую себя чужой среди людей, окружающих меня».
Однажды в субботу, не сказав никому ни слова, Лиза отправилась в Сельцы. Так называлась деревня, которая когда-то была в этом месте, а теперь ее название носил самый дальний городской район. Здесь стоял и медленно разрушался дом мамы. Хорошо, что Лиза знала адрес, иначе ей пришлось бы долго плутать, прыгая по лужам, среди бревенчатых домов окраины.
Она почти случайно наткнулась на свой дом. Лиза каким-то внутренним чутьем угадала, что это то самое место. На покосившемся и посеревшем от дождей заборе не было даже таблички с номером.
Жалобно заскрипела калитка, и Лиза зашагала к крыльцу по узенькой, заросшей дорожке. Лиза знала, что сорняки особенно буйно растут там, где люди когда-то жили, а потом уехали. Она с грустью разглядывала двор. Теперь уже нельзя было понять, где раньше был огород, а где – клумба с цветами. Всюду царили жесткие стебли сорняков.
У тетки был свой, большой, плотно засаженный участок, на котором она пропадала с весны до осени и где заставляла работать Лизу и Наташку. Но если Наташка умудрялась сбегать с ненавистной прополки, то Лиза покорно плелась вслед за теткой.
– Ничего, поработаешь! – ворчала нагруженная ведрами Валентина. – Будешь знать, как нам хлеб достается.
Как доставался Валентине хлеб, Лиза прекрасно знала. Та просто воровала его в магазине. Тетка разрывалась между работой и участком. Потянуть второй огород ей уже было не под силу. Иногда в семье заводили разговор о том, что ненужный дом хорошо бы продать, но покупатель все не находился, и разговоры утихали сами собой, а заброшенный дом медленно разваливался от дождей и морозов.
Ступени крыльца осели и покосились. Скользкие от сырости, они прогнулись под Лизиными ногами. На осевшей двери висел большой амбарный замок. Чисто инстинктивным движением Лиза пошарила рукой над дверью и достала оттуда длинный заржавевший ключ.
«Откуда я могла знать, что он там? – удивилась она. – Ведь когда я жила здесь, то не могла сама дотянуться до него. Наверное, видела, как это делала мама…»
С большим трудом ей удалось справиться с замком. Наконец дверь поддалась и медленно впустила Лизу в холодные сени. Дальше была еще одна дверь, уже без замка, с задвинутой щеколдой. Здесь Лизе стало почему-то страшно. На какое-то мгновение она едва было не поддалась желанию убежать и даже сделала шаг в сторону входной двери. Но потом пересилила себя, холод щеколды лег ей в руку, и девушка оказалась внутри.
В состоянии какого-то странного оцепенения Лиза стояла на дощатом полу с облупившейся краской и огромными щелями. Почти невидящими глазами она смотрела на печку с облетевшей штукатуркой, на старые шкаф и стол. Все вещи здесь были такие простые, словно деревенские старички, которые уже не хотят ни украсить себя, ни понравиться кому-нибудь – им лишь бы дожить свой век…
В домике было две маленькие комнатки. Половину одной из них занимала печь с лежанкой. Здесь же была когда-то и кухня. В другой комнате, наверное, спали. Лиза осторожно присела на большую кровать с пружинным матрасом. Она ничего не узнавала. Ни зеркала, уже почти ничего не отражавшего от старости, ни кресла-качалку, единственный предмет роскоши в этом убогом жилище. Вдруг, словно приглашая ее подойти, заскрипел шкаф.
Лиза встала и заглянула в его темное нутро. Там ничего не было, никаких вещей. Но почему-то девушка медлила и не закрывала его. Она стала шарить рукой по пыльному, покрытому сухой паутиной дну. И вдруг ее ладонь наткнулась на что-то мягкое. Лиза вытащила это что-то на свет и вздрогнула. В ее руке был серый плюшевый заяц. Она вспомнила, что не ложилась без него спать в свою скрипучую кроватку, вспомнила, как скучала по нему, попав в чужую семью. Странным образом тоска по исчезнувшей из ее жизни маме смешалась в детском сознании с тоской по самой любимой игрушке.
«Почему же они оставили его здесь, почему не взяли вместе со мной? – вертелось у Лизы в голове. – Я вспомнила, как называла его – Зая».
Лиза беспомощно опустилась на холодный пол и прижалась к зайчику лицом. Он пах сыростью и покинутым жилищем. И тут в Лизе как будто лопнула какая-то туго натянутая струна, и она дала волю слезам, копившимся так долго.
– Лиза, дочка, это ты, что ли? – раздался вдруг старческий голос, по полу зашаркали галоши, и Лиза увидела закутанную в ватник и платок грузную фигуру старушки.
– Ой, тетя Нюра, здравствуйте, а я вас сразу не узнала! – Лиза вскочила и украдкой вытерла слезы.
– Да и я тебя, – наверное, богатой будешь. Какая ты большая стала, совсем невеста уже!
– Да ну, какая там невеста, – засмущалась Лиза.
Тетя Нюра жила рядом. Когда Лиза была совсем маленькой, мама, уходя на работу, нередко оставляла ее у добродушной соседки. Потом тетя Нюра иногда навещала Лизу у тетки. А последнее время они лишь изредка сталкивались на улице.
– Совсем ты бабку забыла, хоть бы зашла разок.
– Давайте сейчас к вам пойдем, – Лизе почему-то захотелось скорее уйти из пустого, заброшенного дома. Лишь зайчика она взяла с собой, спрятав его под плащом.
В хорошо протопленном доме тети Нюры все сверкало чистотой. Блестящий свежей краской пол был покрыт домоткаными ковриками, а стены украшали вышитые хозяйкой картинки. Лиза пила очень горячий чай с малиновым вареньем и постепенно отогревалась.
– Тетя Нюра, – собравшись духом, спросила Лиза, – расскажите мне о маме. Какая она была, ведь я о ней почти ничего не знаю.
– Да что я тебе, дочка, расскажу, – задумалась тетя Нюра. – Хорошая Марина была женщина. Всегда всем помочь готовая. Настоящая душа-человек. Одно только плохо – бессловесная она была, безответная. Всегда все в себе копила, все молча да молча. Да разве можно свою беду в себе держать? Вот сердце и не выдержало, ты сиротой осталась. Вроде у родной тетки живешь, а все равно как у чужих людей. И на тебя я смотрю и вижу: ты тоже такой выросла, никому отпор дать не можешь. Нехорошо это, сейчас так не проживешь, пропадешь. Люди кругом злые, надо уметь за себя постоять.
– Тетя Нюра, а отца моего вы знали? – спросила Лиза и замерла.
Старушка молча выпила целую чашку чаю и лишь потом медленно произнесла:
– Знать – не знала, а видеть – один раз видела. Приезжал он как-то к Марине. Такой ученого вида, в очках. Волос темный. Ты не похожа на него.
– Ну а что он за человек-то был?
– Не знаю, дочка, что и ответить тебе… Казалось мне, что хороший человек, что любил он ее, даже очень любил. Ну, и она его, конечно. Тогда почему же он ее бросил? Может, ребенка не хотел? Пропал, как отрезал, и все. А потом и ты родилась. Марина мыкалась, между тобой и работой разрывалась. Родня ее задергала, все блудней называла. Вот сердце и не выдержало. Эх, царство ей небесное, может, там она покой себе нашла…
5
После этого разговора Лиза много думала о своих родителях – о том, что же произошло между ними. Почему-то ей казалось, что их связывала сильная и романтическая любовь. Она не верила, что ее отец был плохим человеком, который бросил маму, узнав, что она ждет ребенка.
А еще Лиза очень жалела свой старый дом, который стоял никому не нужный и медленно разрушался.
«Я туда вернусь! – неожиданно решила она. – Вернусь и стану жить в нем одна. Ничего страшного, буду топить печь, носить воду из колонки. Живут же так другие. По крайней мере, никто меня куском хлеба попрекать не будет».
Но когда девушка вслух заявила о своем решении, то встретила яростный отпор.
– Совсем с ума девка сошла! – кричала тетка. – Хочет меня на весь город опозорить. Чтобы все говорили, что я сироту из дому выгнала, в развалюху жить послала. Нет уж, не дождешься! Вот школу кончишь, иди в училище или в институт. Получишь комнату в общежитии, никто тебе и слова не скажет. А пока живи, где живешь!
Даже обычно молчаливый дядя Коля прокашлялся и, положив тяжелую руку Лизе на плечо, хмуро сказал:
– Я знаю, дочка, плохо тебе у нас живется. Но в том доме ты жить не сможешь. Там и печка треснула, и фундамент осел, поэтому и продать его нельзя. Ты зимой его не протопишь, замерзнешь. Потерпи, тебе ведь до конца школы немного осталось, а там и правда в общежитие пойдешь.
Так и вышло. Школу Лиза окончила с единственной тройкой – по химии. Из-за нее-то она и побоялась поступать в мединститут и решила пойти в медучилище. С выбором профессии Лиза не мучилась. Она уже давно решила, что будет врачом – как мама.
– Не переживай, – успокоили ее в училище. – Закончишь с отличием, в институт пойдешь без экзаменов.
Лизу даже поселили в общежитии, хотя ей-то, как местной, комната не полагалась. Девушка подозревала, что это тетка воспользовалась своим знакомством с комендантом, и поспешила отселить надоевшую племянницу. Впрочем, Лиза была только этому рада. Соседка ей попалась тихая, она постоянно зубрила учебники и конспекты, а в остальное время спала, забравшись с головой под одеяло.
Жизнь Лизы текла теперь монотонно и спокойно, но девушка не скучала. Наоборот, ей нравилось, что теперь ее никто не дергал, не выслеживал, не осыпал бесконечными упреками.
Все же в дом к тетке она ходила каждое воскресенье, на так называемый семейный обед. У родственников вроде бы ничего не менялось. Дядя Коля по-прежнему колесил на своем «ЗИЛе», Валентина продолжала обвешивать покупателей, Наташка пошла по стопам матери и поступила в техникум торговли.
Неожиданно Лиза стала замечать, что ее двоюродная сестра, ходит какая-то пришибленная и прячет от матери глаза. А однажды когда Лиза пришла, как всегда, в середине воскресного дня, то попала в эпицентр семейного скандала.
Дядя Коля, окутанный клубами едкого папиросного дыма, мерил кухню шагами. Сквозь запертую на ключ дверь Наташкиной комнаты доносились приглушенные рыдания, по квартире, носилась разъяренная Валентина, останавливаясь лишь для того, чтобы перевести дух и выплеснуть очередную порцию ругательств.
– Да как она смела, тварь такая! – орала Валентина. – Я растила, кормила, поила ее, а она такую подлянку мне устроила!
Лиза ничего не понимала. Она не раз слышала нечто подобное в свой адрес, но сейчас…
– А что я такого сделала? – начала по привычке оправдываться девушка.
– Да не ты! – отмахнулась от нее Валентина. – А сестра твоя непутевая, в подоле мне принесла. Но и ты тоже хороша! – по старой привычке напустилась она на Лизу. – Небось, ты ей пример такой подала…
– Да что ты, мать, совсем обезумела? – выскочил из кухни дядя Коля. – Лизку ты не трожь. Всю жизнь девку шпыняла, она на парней даже смотреть боится. А Наташку свою разбаловала, гулять позволяла где попало и с кем попало, вот и нагуляла она тебе. Ладно, это ваше бабье дело, сами разбирайтесь. А я пойду отсюда, тошно мне с вами. – И он вышел, с силой хлопнув дверью.
– Что, Наташа беременна? – шепотом спросила Лиза.
Валентина кивнула и рухнула на стул. Теперь она напоминала надувной шар, из которого вдруг начал выходить воздух. Лизе стало ее жалко. Неожиданно она увидела перед собой не злую фурию, терзавшую ее все эти годы, а усталую, стареющую женщину с опухшими ногами и набрякшей кожей под глазами.
– О Господи, а от кого?
– Не знаю, она скрывает. Ни за что сказать не хочет. Говорит, что все равно не женится. Вот беда-то! Теперь в Вологду ехать надо с врачом договариваться. Если здесь делать, все же узнают.
– Что делать? – вздрогнула Лиза.
– Как что? Аборт. Сама не понимаешь? Не маленькая ведь уже, и чему только тебя в твоем училище учат?
«Но не аборты же делать», – подумала Лиза и спросила:
– А можно я с ней поговорю?
– Иди, говори, если она откроет тебе. Да что теперь говорить, разве разговорами позор смоешь?
Лиза подошла к запертой двери Наташкиной комнаты. Оттуда не доносилось ни звука.
– Наташ, открой, – позвала Лиза. – Открой, это я. Наташа, ты слышишь меня?
Наташа прошаркала к двери. Она немного повозилась с замком, впустила Лизу и, не глядя на сестру, бросилась на кровать и отвернулась к стене. Лизу поразило ее распухшее от слез лицо с черными наплывами туши.
– Наташа, что же ты теперь делать будешь? Мама говорит – аборт. Это правда?
– Правда, – тихо ответила Наташа.
– Но зачем? – заволновалась Лиза. – Жалко же. Ведь у вас и деньги есть, и квартира большая. Я теперь в общежитии живу. Неужели ребенка вырастить не сможете? Если что – я помогу. Не делай аборт, ну, пожалуйста.
Наташа резко села на кровати. Слезы опять показались на ее глазах.
– Да как же не делать? – зло воскликнула она. – Ты, наверно, думаешь, что я совсем сволочь, да? Ничего не чувствую? Мне же тоже жалко, да еще как! Но ведь нельзя иначе. Дело не в деньгах, не в квартире. Просто если я сейчас рожу без мужа, а ведь жениться на мне никто не собирается, то моя жизнь на этом закончится. Думаешь, мне хочется, чтобы на меня все пальцем показывали и за спиной шептались. Да меня потом никто замуж не возьмет. А ребенок? Его же тоже зашпыняют. Посмотри на себя! Я не хочу повторить историю твоей матери и не хочу, чтобы мой ребенок рос никому не нужным, как ты. Извини, – прибавила она после некоторого молчания.
«О Господи! – думала Лиза, плетясь к себе в общежитие. Она с трудом переставляла ноги. Вся эта история просто сразила ее наповал. – Да как же так можно?! Ведь сейчас не семнадцатый век. Неужели кто-то может осудить женщину за то, что она решила родить без мужа? Неужели лучше зарезать собственного ребенка, лишь бы не слышать шепота за своей спиной? Теперь-то я могу представить, что пришлось пережить моей маме! Что за кошмарные люди окружают меня! Наташка готова сделать что угодно, лишь бы выйти замуж и зажить, как все. А тетя Валя сама толкает ее на аборт, только бы никто ничего не узнал. И ни одна, ни другая не думают о ребенке, который мог бы родиться. Какие страшные люди, и какое страшное место! Я не хочу здесь оставаться!»
Глава 2
1
Возможность покинуть Данилов представилась Лизе намного раньше, чем она думала. Два раза в неделю первокурсницы медучилища проходили практику в городской больнице. Медсестры гоняли их со всяческими малоприятными поручениями по старому, пропахшему лекарствами зданию. В больнице постоянно не хватало санитарок и нянечек. Их-то обычно и заменяли покорные девочки из училища, им приходилось мыть полы, выносить горшки и разносить еду лежачим больным.
Непонятно, зачем для всего этого было изучать анатомию, физиологию и прочие мудреные предметы, над которыми приходилось сидеть ночами до ломоты в позвоночнике и глазах.
Сначала Лизе было муторно, как и всем. Но очень скоро чувство брезгливости и дурноты от тяжелых запахов сменилось внутренней подавленностью от соприкосновения с человеческой болью. Лиза видела, что врачи и сестры почти не обращают внимания на мучения больных, и удивлялась их душевной черствости. Однажды медсестра Таня, молодая смешливая женщина со вздернутым носиком и очень блестящими глазами, позвала ее в ординаторскую на чашку чая.
– Лиза, перестань ты ходить как пришибленная! Так из тебя медик не получится, – сказала она. – Думаешь, мы не видим, что им страшно или больно. Но если мы будем ходить с такими мрачными лицами, как ты, и дергаться при виде каждого открытого перелома, больным будет только хуже. Пересиль себя, улыбайся! И из тебя получится отличный врач. Поверь мне, у меня интуиция на такие вещи. Поняла? Держи хвост трубой, и все будет ОК!
И Таня подмигнула Лизе.
После этого разговора Лизе действительно сделалось легче. А вскоре медсестры заметили, что у нее, как говорится, «легкая рука». Она умела сделать укол так, что даже самые капризные больные почти ничего не чувствовали. Тогда-то ее и освободили от неприятных обязанностей санитарки и отдали в распоряжение дежурной медсестры. Теперь Лиза вместо нее разносила градусники и таблетки, мерила давление, делала уколы. Она была нарасхват. Больные, особенно мужского отделения, ласково звали ее Лизочкой и жаловались, что она их совсем забыла.
Однажды, Лиза даже запомнила, что это был вторник, в четвертой палате появился новый больной. Молодой мужчина попал сюда с воспалением легких. Он надсадно кашлял и весь сжимался, когда ему кололи антибиотики. Звали его Олег. Соседи по палате с любопытством поглядывали на него. А как-то Лиза, задержавшись у группки куривших мужчин, услышала:
– Простудился на митинге. Небось сильно глотку драл на морозе. Вот и заработал воспаление легких.
– Ну и что? Ради карьеры чего не сделаешь? Можно и в больнице полежать. Зато теперь Соколов его запомнит. Может, и в Москву с собой возьмет.
Соколов был местной знаменитостью. Писатель средней руки, он примерно раз в два года издавал ничем не примечательные книжки, повести о жизни простых людей. Его герои то решали производственные проблемы, то боролись с тем, что корма не убираются и голодает скот. На фоне всего этого обязательно была какая-нибудь любовь, – скажем, рабочего к учительнице сельской школы.
Земляки Соколова книжек его не читали, над ним посмеивались, но соседством с известным писателем гордились. Когда его однажды показали по телевизору, весь город сидел, уставившись в экран.
О нем все знали. Например, что его первая жена сбежала с военным из Ленинграда, а вторая – лечилась от алкоголизма, что дочка его училась в Москве и что папаша построил ей кооперативную квартиру.
Когда началась перестройка, Соколов вдруг сделался яростным защитником культуры. Ездил в Москву, шумел, что надо восстанавливать храмы, требовал у городских властей денег на музей, куда, кстати, не ходил никто, даже он сам. В центральных газетах стали появляться его статьи, причем в них все чаще звучали истерические ноты. Потом и до Данилова докатилась мода на митинги. Соколова теперь можно было видеть в любую погоду на центральной площади города, под памятником Ленину, который сначала собирались, но потом забыли снести.
Бурная деятельность Соколова очень скоро дала свои плоды. Его выбрали депутатом в Верховный Совет. Теперь он готовился к отъезду в Москву, где его уже ждали квартира, машина и прочие депутатские блага.
Олег, недавно поступивший больной, был журналистом местной газеты. Он рьяно поддерживал Соколова во всех его начинаниях, писал в его честь хвалебные статьи, громогласно хвалил на митингах. Таким образом Олег добился благосклонности писателя, и во время предвыборной кампании работал его секретарем.
Лежа на неудобной больничной кровати, Олег непрерывно вертелся. Он никак не мог устроиться так, чтобы не болела спина. Ему казалось, что если он удобно ляжет, то изнуряющий кашель оставит его в покое. Настроение у него было отвратительное. Теперь, когда Соколова наконец выбрали, Олег чувствовал себя ненужным.
«Конечно, зачем я ему теперь? – мрачно думал Олег. – Дело свое я сделал, можно и выкинуть, как ненужную вещь. Ему хорошо, в Москву поедет на все готовенькое, а я тут, как дурак, в больнице маюсь. Да и в газете сейчас проблемы начнутся. Пока я на митингах надрывался, ни одной статьи не написал. Так и с работы вылететь недолго. Короче, все – хуже некуда! Ох, хоть бы мне укол сегодня пришла делать эта молоденькая сестричка – Лиза, кажется. Какое у нее милое лицо, даже удивительно! Надо бы с ней познакомиться поближе».
– Лиза, посидите со мной, – попросил он как-то ее, – а то меня никто не навещает, я тут скоро одичаю совсем!
Лиза неуверенно присела на край его кровати. Она заметила, что девчонки с ее курса так и вились вокруг палаты, где лежал Олег. Наверное, им хотелось бы завести знакомство с молодым журналистом, который за последний месяц приобрел немалую популярность. Но Олег не обращал на хихикающую стайку в белых халатах ни малейшего внимания.
Лиза смутилась от такого явного предпочтения. Она сидела опустив голову, светлая прядь выбилась из-под белой шапочки и упала ей на лицо. Сквозь эту полупрозрачную завесу Лиза робко разглядывала Олега.
Черты его лица были правильные, но какие-то бесцветные, непримечательные, словно он только что сошел с плаката, призывающего к чему-нибудь обычному, типа покупки молока или езды на поездах. Сейчас он сидел бледный, похудевший, его прямые темные волосы смешно торчали за ушами, и Лизе стало его жалко.
– Ну тогда я вас буду навещать, – тихо сказала она. – Что вам принести, что вы любите?
Олег задумался.
– Яблоки, антоновку, – ответил он наконец.
– Я вам принесу.
