Текст книги "Доктор Барченко (СИ)"

Автор книги: Юлия Мельникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

  Снова сочинял фантастические рассказы («Четвертое измерение»), искал через адресный стол исчезнувшего герцога З., переезжал с квартиры на квартиру, ждал, когда из цензурного комитета пришлют истерзанные рукописи, тревожился за беременную Наталью, допоздна просиживавшую на спиритических сеансах. Приступы малярии изредка терзали его, спасал только порошок хины, за годы войны подорожавший вчетверо. Чтобы покупать в аптеке каждый день за рубль 15 копеек свою порцию хинина, Александру пришлось, превозмогая слабость и судороги, продолжить чтение лекций студентам в Соляном городке, а так же ввязаться в авантюру с изобретениями для фронта.

  В Петрограде 1916 года его поразило обилие ловких молодых людей, поставлявших военному ведомству безумные изобретения, и получавших за них приличные средства. Один хваткий предприниматель наладил поставки лошадиного корма – фуражных галет серо-зеленого цвета. Он носил с собой пару образцов, небрежно откусывал и предлагал угощаться знакомым. Те, кто рискнул попробовать этот «универсальный заменитель овса», уверяли – на вкус галеты напоминали подсолнечный жом. На таких отбросах делались капиталы, а то, что от серых галет лошади вскоре опухали водянкой и отбрасывали копыта, поставщика не волновало. Другой ловкач придумал изощренный способ выкачивания денег у военных. Когда тысячи солдат задыхались насмерть в ипритных атаках, не успев получить спасительную маску Зелинского, лже-изобретатель выбил у властей несколько тысяч рублей на разработку газовых масок для почтовых голубей.

  Узнав, что Александр прервал свои опыты по телепатии, пронырливые коллеги предложили подать заявку на финансирование не куда-нибудь, а в тайное отделение.

  – Чтение мысли на расстоянии, передача информации без проводов непосредственно из мозга в мозг – это их профиль – отвечали ему.

  Жена сказала: иди, хуже не будет, твои опыты требуют дорогих заграничных приборов, проводов, трубок, частным лицам их достать теперь сложно, а государство поможет всем.

  – Но русский интеллигент ничего не просит у власти! – возмущался он, что обо мне подумают друзья?! Что я сотрудничаю с охранкой?!

  – Твои эксперименты помогут ловить преступников и прекратить войну – убеждала Наталья, иди, не бойся!

  Написав сумбурное прошение, Александр уже стал забывать о телепатии, сосредоточившись на новом романе об Атлантиде, как вдруг его вызвал побеседовать тщательно выбритый человек в штатском. Они прошли в темный закуток бывшей кондитерской, ставшей складом лекарств и перевязочных материалов. Опустившись на туго завязанные тюки с чем-то мягким, наверное, бинтами или ватой, Барченко честно изложил тайному агенту все, что ему удалось выяснить о влиянии электромагнитного излучения на психику. Показал чертежи специальных шлемов с проводами, с помощью которых пытался передавать сигналы между испытуемыми добровольцами. Добавил статью 1911 года из журнала «Природа и люди», где вкратце рассказывалось об эксперименте. Человек статью забрал, спросив напоследок: можно ли создать новое оружие, управляющее мыслью?

  Барченко ответил сразу, не задумываясь: можно, только это требует финансирования и соответствующего технического обеспечения. Почти все необходимое мне оборудование в стране не производят.

  Деньги ему дали. Умело воздействуя на население генераторами электромагнитных волн, государство могло бы манипулировать сознанием миллионов. Мешало одно: чтобы управлять мозгом, надо знать мозг. А эта область оказалась еще очень слабо изученной, без нейрофизиологии все мечты о психотропном оружии оставались выдумкой.

  Более того, смелые эксперименты по телепатическому внушению простейших приказов привели к плачевным результатам. Доброволец, голодный студент, согласившийся стать подопытным кроликом за 50 копеек в день, заболел менингитом. Симптомы проявились совершенно неожиданно – и настолько ярко, что поначалу экспериментаторы впали в отчаяние. Скрыть факт болезни уже было невозможно, а лечить студента опасно.

  – Что, если это не менингит, а реакция на электромагнитное излучение?

  Вероятно, болезнь вызвало непомерное нервное напряжение и бесцеремонное вмешательство в работу мозга – рассуждал Барченко.

  Юноша несколько дней лежал между жизнью и смертью, потом неожиданно резко пошел на поправку. Скептики предрекали непоправимые изменения в его психике, но, к счастью, студент пришел в себя, не утратил ни памяти, ни рассудка. Опыты решили приостановить в декабре 1916, под самые рождественские каникулы. Закрывая дверь лаборатории в Соляном городке, Александр даже не догадывался, какие чудовищные испытания ждут его в новом, 1917 году...

  Февральскую революцию Барченко встретил нейтрально. Интересовался он не новорожденной русской демократией, а долгожданной отменой бюрократических препон. Теперь Александр стал сам себе издателем, учредив кооператив «К свету». Реклама гласила, что «К свету» сосредоточится на выпуске оккультной и научно-просветительской литературы русских и зарубежных авторов, отвечающей на вопросы о смысле бытия, бессмертии души, секретах древних цивилизаций. Ему казалось: издательство – хлебное, настоящее дело, это надолго. Мечтал подарить российским читателям переводы новых книг по спиритизму, которые из-за войны запоздали на несколько лет. Обрадовавшись, что снова разрешили получать книги и журналы из Европы, он выписал кучу спиритических и оккультных изданий. Сел переводить очерки о метемпсихозе (переселении душ) с французского, задумался....

  В окно ударил глухой отзвук трассирующей пули. Это бесновалась разложившаяся матросня Балтийского флота, разоружая и подстреливая офицеров. Александр – из тех, кто имел полное право признаться: ветер истории сшиб его с ног. Вторая пуля рикошетом вонзилась в стекло. Осколки разлетелись по всей комнате. В детской зарыдал маленький сын.

  Русская смута, предсказанная – или накликанная медиумами – началась.

  Тамку Кондиайнена Барченко повстречал случайно, на большой петроградской толкучке, выискивая старинные книги и оккультные предметы. К нему привязался странный, заросший халдейской бородой, человек, предлагая купить то высушенную омелу, то связку орлиных когтей, то саамский бубен. Александр лениво отбивался.

  – Не нужны мне орлиные когти! Вырвали у курицы!

  – Сами вы курица! – ответил торговец, Таамила не узнаете! Это ж я, ваш ассистент Кондиайнен! Думал, вы давно на холмах Галиции сгинули или в плену у австрияков томитесь. Ну, не узнаете еще, Александр Васильевич?!

  Барченко пристально вглядывался в знакомое лицо. Вроде б Таамила в последний раз он видел мальчишкой, а теперь перед ним бородатый мужлан в сером «барском» пиджаке не по росту, поношенных штанах со штрипками, стоптанных кустарных сапогах.

  – Узнаю брата Тамку – сознался он, вырос ты, возмужал, лицо совсем другое стало. И борода мешает. Рад, что живой! Чем занимаешься? Я издательство свое открываю, а ты, кажется, в знахари подался?!

  – Не от хорошей жизни, Александр Васильевич, вздохнул финн, выслали меня из Питера еще в 15 году, жил на хуторе, одичал, одурел. Пошел с горя в ученики к саамскому травнику, потом приторговывать стал травами, снадобьями и дичью, тайком, с чужим паспортом, в столицу наведываясь.

  Я сейчас не Таамил Кондиайнен, если кто спросит, а костромской мещанин Глеб Данилыч Осипов...

  – Но ведь было постановление Временного правительства!– удивился Барченко, тебе не нужно больше прятаться!

  – Это на всякий случай, по привычке, мало ли – отнекивался Кондиайнен.

  Устроить вновь его на место ассистента Барченко не смог. Горный институт, где он читал лекции, трясло изо дня в день, создавались независимые комитеты, изгонялись старые профессора, взамен них выбирали молодых, левых. Однажды, придя к студентам, Барченко попал под настоящий допрос. Спрашивали, не монархист ли он, читает ли газеты, на какой платформе стоит? Еле выкрутился, признавшись, что с детских лет он, внук священника и сын нотариуса, остро переживал людское неравенство, всю свою жизнь посвятил поиску идеального государственного строя.

  – Но в какой вы партии?

  – В своей. Я создаю новое общественно-политическое движение «Единое Трудовое Братство» – сказал он. Как пришло на ум это странное словосочетание, Единое Трудовое Братство, Александр не помнил. Наверное, то была внезапная вспышка ораторской импровизации.

  Еле-еле, не дождавшись протекции от Барченко, Тамка Кондиайнен пошел стажироваться к астрономам, завершая заброшенное из-за ссылки образование. Астроном из него получился неважный, а вот астрологом стал неплохим...

  В слякотную весну 1917 года адресный стол Петрограда наконец-то ответил на запрос Барченко об адресе герцога З., австро-венгерского подданного. Выяснилось, что этот правоверный миролюб в первые же часы войны проникся – вслед за отцом – идеями панславизма, и, отрекшись от Франца-Иосифа, перешел в русское гражданство. Документы герцогу выправили на боярина Хренова. Шутка это или издевательство, Александр не понял.

  Но зато узнал, что пацифист герцог воевал на стороне России, попал в плен к своим, и, если б допрашивающим его офицером не оказался двоюродный брат, наверняка был бы расстрелян.

  В столе кинули бумажку, где корявым почерком написали новое место жительства – Новую Деревню под Петроградом.

  – Далеко забрался, подумал Барченко, тем же днем нанял извозчика и отправился в Новую Деревню. Места эти были ему знакомы: в Новой Деревне по распоряжению императрицы строился буддийский дацан с домиками для гостей и ученых. Перед сараевским выстрелом Александр ездил туда общаться с ламой Агваном Дорживым, но самого ламу не застал, зато познакомился с русскими исследователями буддизма. Его влекла расшифровка понятия «дюнхор», впервые услышанная от Кривцова в Юрьевском университете, а при дацане обещали открыть курсы сакрального тибетского языка. Из-за войны все остановилось. Новая Деревня стала тихой, пустой, иногда туда переселялись на лето, снимая дачи.

  Снимал дачу здесь и герцог З. Он вышел к Барченко в полинялом шелковом халате, в ермолке на усталой голове и со змеиной трубочкой кальяна во рту. Глаза «боярина Хренова» были мутны и пусты.

  – Ты куришь опиум?

  – Какой опиум, где его взять, буркнул З., насушил местных трав, голова раскалывается. Откуда ты взялся? Я думал, ты умер!

  – Я тоже так думал, но мы сейчас говорим, значит, ошиблись...

  Они говорили о войне до поздней ночи. Александр обмолвился, что в Лемберге спас от уничтожения рукописи перевода Корана на польский и – частично – на украинский язык.

  Герцог поразился.

  – А где они сейчас?! С собой?!

  – Нет, оставил на квартире, в своем кабинете. Если хочешь, завтра привезу.

  Привези, конечно, я сгораю от любопытства! Он проделал огромный труд, этот твой Лисицкий...

  – Лисенецкий. Абранчак-Лисенецкий – поправил Барченко. Или Амбрамчук, я не расслышал четко его фамилии.

  Ехал домой, твердо помня, что должен отвезти рукописи герцогу.

  Там Александра встретила заплаканная Наталья.

  – Что случилось? – изумился он.

  – Крыса! Большущая черная крыса! Сидит на полке в твоем кабинете!– всхлипывала жена. Я ее шваброй, а она нагло смотрит и не уходит...

  – Она ела бумаги?

  – Какие-то грызла, где малороссийским наречием написано...

  Барченко метнулся в кабинет и вырвал – именно вырвал – у черной крысы – рукописи из Лемберга. Пропало всего три листа: два украинских, один польский, у остальных крыса изгрызла края, не повредив текст.

  Когда переводы попали к герцогу, тот объяснил своему другу: то не крыса была, а самый настоящий шайтан.

  – Я убью ее, это крыса – не согласился Александр.

  – Нет, ее убить нельзя ничем, это демон – уверял З.

  – Шваброй!

  – Швабра сломается. И яд не подействует.

  ... Чтобы успокоиться, он засел за иллюстрации к своему роману «Тайна океана». Вышла книга в не то время: лето 1917 года, неспокойное, дождливое, многие уезжали в деревни, Петроград пустел, книжные магазины закрывались, а те, что еще держались, оккультные романы брали неохотно.

  – Нам бы что-нибудь политическое – намекали они, нет ли в планах вашего издательства народных брошюр или партийных программ?!

  – Такого не печатаем, цедил Барченко, мы называемся «К свету», а не «К тьме».

  – Прогорите, господин, неминуемо прогорите, советовали ему, берите политические заказы. Теперь все так делают...

  «Тайна океана» ныне библиографическая редкость.

  Мало и неохотно интересующийся политикой Александр Барченко проспал ночь переворота. Только днем, в длинной очереди за хлебом, он услышал о каких-то «большевиках».

  – Надолго это? – тревожась, спросил мужчина в пенсне.

  – Дня на три – ответили из очереди.

  В то, что «три дня» растянутся на почти 80 лет, тогда никто бы не поверил.

  Перебои с продуктами и хаос на улицах казались временными, до выборов в Учредительное собрание.

  – Доберутся солдаты до родных сел, и все спокойно станет – говорила Наталья, вот увидишь!

  – Давно уже пора! Выйти за керосином страшно!

  – Тамка, а кто такие большевики? – полюбопытствовал Барченко.

  – Отколовшаяся группа радикальных социалистов – объяснил ассистент.

  – И чего они хотят?

  – Того же, что и все: власти, крови, денег.

  Мы очнулись в абсолютно чужом и незнакомом мире – позже напишет он.

  Дом, где семейство снимало квартиру, национализировали, хозяев расстреляли в ЧК. Арендаторов поздним вечером солдаты в серых шлемах с алыми пентаграммами швырнули с пожитками в снег. Повезло, герцог З. приютил их у себя на съемной даче, а когда дачу тоже национализировали, Барченко поселился в буддийском дацане Новой Деревни. В те годы люди жили на чердаках, в ямах и бывших барских ваннах, в сломанных трамвайных вагонах, поэтому буддийский дацан – это еще очень неплохо. Тепло, сухо, чисто, пахнет дурманящими тибетскими смолками.

  Послушник в оранжевом одеянии неторопливо раскладывает по кругу крупицы разноцветного песка. Еды не было, постоянного пайка Барченко не получал. Ламы из жалости подкармливали его. Уходил в ретрит – затворничество, чтобы придать своему голоду хоть какое-то религиозное обоснование.

  Пригород Петрограда. Везет на детских саночках мешок муки, не уронить бы. Метель – злая, колючая, завывает раненым зверем. Откуда же эти большевики взялись? Хотя нет, постойте, я давал рекомендацию для розенкрейцеров одному мальчику, Глебу со смешной фамилией Бокия, и он что-то такое упоминал.

  Мешок свалился с санок и плюхнулся в снег. Барченко молча поднял его.

  – Неужели так пусто, ужасающе бессмысленно пролетят годы, отданные – вместо поисков и экспедиций – банальному выживанию?!

  Какие он строил планы! Если порыться в блокнотах, на начало 1920-х Александр намечал поездку во Внутреннюю Монголию, Лапландию и Крым. Где эта Внутренняя Монголия, где Тибет?!

  Оставалось одно: учиться, что он и делал все смутные годы, совмещая занятия с посещением петроградских оккультных кружков. Читал перед собравшимися бывшими «господами» в драных пальто, в вылезших шубах, облокотившись на печь, импровизированные мини-лекции самой разной тематики: связь Каббалы с арканами Таро, эволюция европейской мистики от тамплиеров до иллюминатов, влияние буддизма на православие или православия на буддизм, заимствование суфийской поэзии трубадурами Прованса и т.д. Это отвлекало и согревало.

  Когда приходилось туго, Барченко ездил «мешочником» по центральным губерниям, надеясь выменять поношенную одежду, посуду и прочие хозяйственные мелочи (вроде чайных ситечек, дуршлагов, горелок-спиртовок) на продукты. Ни в Петрограде, ни уж тем более в Москве доставать пропитание и дрова было очень сложно. Пайков он не получал, устроиться на службу с его непролетарским происхождением оказалось почти невозможно. В быстроменяющихся отделах, секциях и подотделах, посмотрев на анкету Барченко, советовали «приходить завтра с поручительствами». Но поручиться в том, что сын нотариуса и внук купца действительно сочувствует советской власти, никто не решался.

  Из всех поездок с серым мешком в загаженных, переполненных вагонах, Барченко запомнились две встречи. Первая– в Ефремове Тульской губернии. Ночью Александра сбросили с поезда страшные, увешанные оружием молодчики бандитского вида, называвшие себя почему-то ЧК, хотя ни кожанки, ни мандатов у них не было. Но груз припрятанных на теле серебряных ложечек остался с ним. Потирая ушибленные коленки, уныло поплелся с далекой станции в чистое поле, не разбирая пути. Рассвело. Одинокую фигурку его заметил возница, спросил, куда направляешься.

  – В деревню – ответил Барченко, меня в темноте лихие ребятки с поезда кинули. Не знаю, в какую сторону топать.

  – Да деревень тут хороших нет, прыгай ко мне в телегу, до Ефремова подброшу. Городок паршивый, но запасов еще не проел.

  Он прыгнул на ходу. До городка ехали молча. В Ефремове возница высадил Барченко, платы не взяв, посоветовал спросить насчет провизии у чиновника акцизного ведомства.

  – Бунин его фамилия, а имя чудное – Юлий.

  – А он не брат писателю Ивану Бунину? Он в Ельце учился вместе со мной, мы дружили когда-то...

  – Брат. Он приезжал сюда года два назад, оба желчные, вредные люди. Гордецы страшенные. И колдуны.

  – Это они, улыбнулся Барченко. Весть о Буниных обрадовала его, обдав, свежим ветром детских воспоминаний, вечерними чтениями под зеленым абажуром, играми в индейцев на краю сада, неуклюжими попытками сложить стихи, мечтами пройти пешком по маршруту известного путешественника Пржевальского. Неужели это когда-то было на самом деле?

  – У Ивана всегда получалось, а у меня – нет, двух слов срифмовать не мог, думал Александр, приближаясь к запущенному яблоневому и грушевому саду, где за корявыми ветвями скрывался темный, давно некрашеный, домик.

  – Акцизный служащий и скромный знахарь, Юлий Алексеевич Бунин к вашим услугам – услышал Барченко в темных сенях.

  Перед ним стоял сухопарый костистый человек в черной блузе-самошиве с воротником-бантом. Толстая белая свеча не зажигалась долго, знахарь черкал спичками, те гасли с чадом и скрежетом.

  – Чертовщина какая-то, не горит – сказал он. Проходите на ощупь, дальше светло.

  – Вы, наверное, не помните меня? Я сын елецкого нотариуса Барченко, Александр Васильевич. Вы бывали у нас дома вместе с Иваном...

  – Припоминаю. А нет ли у вас вестей?

  – За этим я и приехал в Ефремов. Мне передали – кружным путем, не почтой, а из рук в руки по цепочке знакомых – письмо от вашего брата.

  – Где он? Жив?

  – В Париже. Бедствует.

  – Я так и знал! Это в его характере путешественника, если не сказать прямее – скитальца! Но давайте, давайте скорее письмо!

  В руках его оказался лист смятой, истертой на сгибах лиловой почтовой бумаги. Старший брат читал быстро.

  – Я пойду, Юлий Алексеевич?

  – Нет, нет, побудьте немного, если не затруднит, слышал, вы человек, увлеченный оккультными науками, я покажу свою колдовскую лабораторию. Когда еще будет такая оказия, проездом в Ефремове? Сейчас, сейчас, дочитаю письмо.

  – Ничего, я не тороплюсь.

  Дочитав, Юлий спрятал листок в карман и пошел открывать тяжелый амбарный замок в виде усатой кошачьей морды, неожиданно очутившийся на межкомнатной двери. Она вела в колдовскую – комнату с коллекцией трав, снадобий и старинных рецептов, которую хозяин называл еще и лабораторией.

  – Запираю, чтобы не лазили – пояснил он, живу один, но мало ли...

  – Народец здешний, слышал, про вас небылицы рассказывает, одна страшнее другой, будто вы тут хвосты русалочьи в медной ступе толчете, жаб сушите, с разрыв-травой и одолень-корнем экспериментируете?

  – Грешен, балуюсь. Но о хвостах они наврали – где их взять-то?

  Александр ступил на порог и едва не опрокинул в темноте медный пузатый котел на трех изогнутых грифоньих лапах-ножках.

  – Осторожнее, сейчас зажгу лампу, комнатка маленькая, заставлена до предела.

  Керосин зажегся и осветил колдовскую. На низком потолке висели связки сушеных трав, колючек и кореньев. По углам свил паутину паук.

  – Вы не пугайтесь, я замучился обметать и белить, любят у меня селиться пауки-крестовики, ничем не выведешь!

  – Атмосфера у вас приятная для пауков, темно, пыльно, аромат трав, кожаных обложек, позеленевшей меди – улыбнулся Барченко.

  В аптекарском шкафу аккуратным рядком стояли керамические баночки.

  Второй шкаф занимали книги и рукописи о лекарственных травах, гомеопатии, ятрохимии. Целая полка была отведена под синие и черные клеенчатые тетрадки, куда с гимназических лет Юлий записывал народные рецепты.

  – Это карельские народные способы лечения – пояснил хозяин, эти три тетради – разные рецепты российских губерний, это – советы тибетских знахарей, жаль, неприменимые, у нас такие травы не растут, а вот это – самая экзотическая.

  Он вытащил синюю тетрадку. На наклейке красовалась надпись – «Мадагаскар».

  – Переписал у одного моряка, слово в слово.

  – Почитать позволите?

   – Конечно.

  Он раскрыл тетрадь наугад.

  – Что надо делать при укусе ядовитой змеи, начал читать Александр, рецепт первый. Если вас укусила черная мамба, главное – не волноваться...

  Он захлопнул тетрадь со смехом.

  – Уж кому-кому, а мне не надо волноваться при укусе черной мамбы! Эта змея отродясь не заползала в уездный городок Ефремов!

   -Ну, а если заползет?

   – Маловероятно. Ей слишком холодно будет. Но ценю вашу обеспокоенность. Все предусмотрели, даже то, чего не может быть.

  – Вы еще не видели моих ядов! – с затаенной гордостью произнес Юлий, таких ядов нет даже в губернской аптеке! Кураре, яд скорпиона, сколопендры, эфы, гюрзы, не говоря уж о цианиде и стрихнине! Я принимаю их в малых дозах для профилактики.

  – Митридатничаете? Что ж, тоже неплохо.

  – А это – очень редкая штука, порошок смертного болотника. Есть такая трава, растущая только на самых гиблых, непроходимых болотах, сама она невзрачная, лопушком, но корень ее цеплючий, сосет разлагающийся болотный торф, трупы, гниль всякую. Год за годом корень впитывает больше и больше отравы. Наступает момент, когда болотник смертный отмирает, пресытившись ядом, тогда его рвут на зелье. Главное – не пропустить, не опоздать. Да и дойти до трясины непросто. Болотник баснословно дорог. Кое-кто даже уверяет, будто он выдуман, но не верьте.

  – А отчего он помогает?

  – От всего. От жизни. Съел – и ничего болеть не будет. Гарантирую.

  – Спасибо, не надо.

  – Еще у меня есть чародейское вареньице: на три части отборной черники – три ягодки вороньего глазу. Приятная ядовитость во вкусе и масса витаминов. Хотите, угощу?

  – Хочу – согласился Барченко. Только немного и чайком крепким запить.

  Юлий Алексеевич отправился разжигать самовар. На круглом столике появилась пузатая приземистая баночка толстого пупырчатого стекла.

  – Вот оно, мое любимое варенье! Накладываем маленькой ложечкой. Не бойтесь, три вороньих глаза – пустячная доза, не умрете.

  – Смотря для кого.

  – Если жутко, баранками заешьте. Крепкая заварка и крутое тесто отраву нейтрализуют. Баранки, правда, в потребкооперации куплены.

  – Ничего, я свежие не жалую, каменные погрызу.

  – А это – знахарь достал большой альбом, обтянутый черной бархатной тканью, мой каталог змеиных, жабьих и ящеричных шкурок.

  – Выползки собираете?

  – Не с живых же снимать, жалко.

  Вместо фотокарточек на картонных листах красовались пришпиленные булавками образцы тонких пестрых шкурок. Пятнистые, узорчатые, однотонные, в крапинку и сеточку. Под каждой шкуркой со старанием юного натуралиста написаны дата и место находки, латинское название вида, отметки сохранности – «отлично», «хорошо», «удовлетворительно».

  ... В голодном 1919 году Александр Васильевич Барченко все-таки завершил высшее образование, окончив Высшие одногодичные курсы по естественно-географическому отделению при 2-м Педагогическом институте. По геологии и основам кристаллографии он держал в свое время экзамен в Военно-медицинской академии и получил оценку «отлично».

  – Хорошая новость! Это пришел Кондиайнен, переименованный глупой паспортисткой из Таамила в Александра, многообещающий советский астроном. У него привилегированный паек молодого научного сотрудника: американский рис, вяленое мясо, изюм, иногда сухое молоко в больших жестяных банках или нутряное сало. Это не редкие селедочные хвосты и мороженая картошка, перепадающая Барченко от быстро исчезающих культурных фондов, секций и отделов, куда его иногда приглашают рассказать об арканах Таро или хиромантии.

  – Будете просвещать матросов Балтфлота. Наплел им про вас такое – медиум, изобретатель, астролог – и они клюнули! Что вы молчите! Прочтете лекцию об Атлантиде – первом в мире социалистическом государстве.

  – Таамил, но ведь никто не называл Атлантиду социалистическим государством. Платон, если помните его диалог «Тимей», вообще....

  – Профессор! Вы жить хотите или предпочтете умереть от голода вместе с родными? Себя не жалко – сына пожалейте! Паек обещали! А если понравится, возьмут на постоянную ставку – оборвал его бывший ассистент. – Паек! Это дорогого стоит.

  – По первой категории!

  Барченко не ожидал ничего доброго от лекции. Перед теми же самыми матросами, которые убивали на улицах и стаскивали с еще теплых тел новые сапоги, горжетку или пальтецо, чтобы потом обменять на спирт – распинаться о царстве справедливости?!

  Атлантида имела успех. Краем глаза Александр заметил, что дверь нетопленого клуба отворилась, в зал проскользнул юркий темноволосый человек. Юркого темноволосого человека звали Яшей Блюмкиным.

  Он только что грохнул немецкого посла Мирбаха. Запутывая следы, случайно забежал в знакомый еще по прошлым временам особнячок.

  Теперь в особняке клуб, странный дядька в истертом пиджаке, в круглых очках и кривоватых усах красочно расписывает устройство утонувшей Атлантиды, будто он сам у атлантов жил на каникулах. Врет занимательно, бестия! Рана тянула и кровоточила. Блюмкин вслушивался, стараясь заглушить боль. Цивилизация древних атлантов не пропала бесследно. Часть ее великого наследия хранится в неприступных горах Тибета, в стране мудрецов Шамбале, скрываемая от агентов Ватикана...

  – Причем здесь Ватикан?! – поразился Блюмкин. Речь Барченко засасывала его, облекала, погружала в сон, баюкала, как баюкал когда-то голос кантора.

  – Хорошо, очень хорошо! Раньше он, наверное, лечил животным магнетизмом.

  И кровь остановилась. Дослушаю, а потом незаметно скроюсь.

  Террорист растворился в толпе матросов. Казалось, что пересечение в евклидовом пространстве Блюмкина с Барченко скоро сотрется из памяти их обеих. Но именно с тех пор Александр, ютившийся в комнатушке недостроенного гостевого домика при буддистском дацане, попал в поле зрения ОГПУ. Чекисты точно пытались узнать, насколько образ известного в мистических кругах писателя соотносится с неприглядным человеком в перелицованном пальто. Тот ли он посвященный, за кого себя выдает, или расчетливый авантюрист?

  После одной из лекций в Доме Просвещения к нему подошли четыре чекиста в коже и с наганами, сказав, что им поступил донос. В этой «бумаге» осведомитель сообщал об «антисоветских разговорах» Барченко, дружбе с аристократами и увлечении «абстрактным идеализмом». К удивлению Александра Васильевича, чекисты вместо того, чтобы взять его «в оборот», заявили о своем недоверии доносу. В качестве ответной любезности они просили разрешения Барченко посещать его лекции по мистицизму и древним наукам. Разумеется, тот с радостью дал согласие и после этого неоднократно видел сотрудников ВЧК на своих выступлениях.

  Авантюрист бы непременно извлекал выгоду, как поступали знаменитые медиумы и хироманты, а он бедствовал, не имея ни жалованья, ни жилья.

  В 1920 году Барченко был приглашен к выступлению с научным докладом «Дух древних учений в поле зрения современного естествознания» на конференции Петроградского института изучения мозга и психической деятельности (сокращенно – Институт мозга). Там судьба свела его с академиком Владимиром Михайловичем Бехтеревым. О том, что Бехтерев был автором шовинистической брошюрки о психической неполноценности немцев, он деликатно умолчал. Кто старое помянет....

  Барченко был арестован через несколько дней после встречи с Бехтеревым, по обвинению в контрреволюционной деятельности. Переписка с заграницей, немецкому барону опусы по Каббале на 6 станицах отсылал. Масонской литературы много, встречаются очень дорогие издания 18 века, знаки, эмблемы, камни. В ящике стола чекисты обнаружили запрятанные в яркую бонбоньерку письма от Ивана Бунина, которые он отправлял из белого Крыма, ожидая парохода, а позднее – из Европы. Кроме того, его засекли мирно беседующим после оккультного собрания у г-жи Данзас с Лидией Марковой (Шишеловой), дочерью черносотенного депутата Думы, Маркова.

  Барченко пытался объяснить, что Бунины – старые друзья его родителей, а с Иваном он виделся нечасто.

  – Он спрашивал меня про Елец, гимназию, совсем не касаясь политики! А Лидия... Она представилась Шишеловой, по мужу, девичью фамилию не называла...

  – Происхождение пощупайте? Отец кто? Нотариус? Умер от тифа? Отношения разорваны с 1910-х годов? Почему?

  На допрос неожиданно пришел Блюмкин.

  – Этого не трогайте, он нам нужен. Товарищ Барченко – известный специалист в области паранауки, гипноза и магии. Он готов служить Советской власти. Беру под полную свою ответственность.

  – Подпишите тут – сказала секретарша.

  Александр неуверенно взял перо. Гете, сочиняя «Фауста», не представлял, что сделка с сатаной может быть такой простой. Завитушка подписи превратила одинокого мистика в соратника темных сил. Тогда еще Барченко наивно полагал, будто все это временно, а затем он убежит в Германию к Фридриху фон Вительгаузену. Ничего подобного!

  Всю ночь во сне по нему прыгала громадная черная крыса.

  Appendix 2.

  Вторая встреча – в узком московском переулке. Голодные толпами ринулись туда, где поспокойнее – на юг, в Киев. В Москве открылось – страшно и подумать было о таком еще пару лет назад – украинское консульство, с очередями и с жовто-блакитным флагом на крыше. Чтобы получить разрешение на поездку, предстояло бесконечно долго, сутками и неделями, приходить рано утром к дверям, отмечаться и ждать. Получившие визу выходили счастливцами, не думающими ни о страшной дороге, ни о том, что, возможно, и Украина окажется советской, а бежать придется очень далеко.

  – Поклонитесь от нас белому хлебу – не в шутку говорили уезжавшим, там ведь остался еще белый хлеб?