Текст книги "Доктор Барченко (СИ)"

Автор книги: Юлия Мельникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

  И Круглов, никогда не видевший больших городов, человек лесной, не дикий, но диковатый, пришел в Москву к Барченко пешком, да еще находясь в розыске как душевнобольной, бежавший с принудительного лечения!

  Одним слякотным февральским утром на коммунальной кухне оказался мужик в заячьем полушубке и шапке-треухе из меха неизвестного животного (возможно, собаки). Полушубок застегивался не на пуговицы, а на какие-то шишки, продетые в вязаные петли.

  Юродивый разделся, налил себе на глазах у оторопевшего Александра кипяток из чайника в стакан с подстаканником, выдул и начал петь староверческую песню. Ту самую, про семь ключей от Беловодья, которую он слышал еще в Ельце маленьким мальчиком от случайно проходивших тихими уездными улицами странников.

  – Первый ключ, пел Круглов, сокрыт в морской пучине, второй почему-то увяз в песках, третий валялся в каменной гряде на краю высокой горы, четвертый лежал в кованом сундуке, пятый...

  Про пятый ключ Барченко не помнил. Кажется, его проглотила гигантская рыба, живущая на дне озера.

  Круглов пел протяжно, заунывно (русские сектанты, заметил один придира, не умеют выводить духовные псалмы, все получается у них наподобие волчьего воя, мрачно и тоскливо), до содроганий сердца, но, когда он дошел до пятого ключа, Александр вздрогнул. Но костромской мещанин не успокаивался. Дойдя до седьмого ключа, Михаил замолк. Он начал рисовать углем на полу затейливые пиктограммы, поясняя учение «дюнхор» так, как не догадался бы и профессор римского права Кривцов.

  По Круглову, мир устроен очень просто. Первые люди упали с неба, вовсе не собираясь жить на Земле, ведь там, откуда они упали, все было по-другому. Сначала они жили в одном маленьком саду, у реки, где было всегда тепло, сыро, росло много цветов и деревьев, сновало разное зверье. Затем они – мужчина и женщина, являющиеся одним целым (алхимического слова «андрогин» Круглов не знал), вынуждены были оставить свой сад. Их дети родились уже вне сада, и они не могли в него вернуться, ибо не помнили дороги. Сад зарос, звери одичали, больше никто туда не приходил.

  Дальше костромской юродивый пересказал Барченко свою трактовку мировой истории, согласно ей на Земле сменялись 5 царств («цивилизаций» – сказал бы человек образованный), некоторые из них ушли под воду, словно неведомый Китеж-град.

  – Да это же народное изложение учения Сент-Ив д"Альвейдра! – воскликнул Барченко, едва не опрокинув примус. Совершенно забыв, что Круглову поставлен диагноз «шизофрения», он слышал безумца с упоением. В глазах голбешника горел знакомый распутинский огонь.

  На четвертый день Михаила Круглова забрал дворник и оштрафовал «ответственного квартиросъемщика» Барченко А. В. за допущение к себе посторонних без прописки. Провидца вернули в Костромскую лечебницу.

  Александр заплатил штраф и в начале весны поехал в Крым. Купаться в море было еще рановато, однако он спешил не к морю.

  16. Кладбище Кырк-Азизлер и врата времени.

  Давным-давно на месте поселка Азиз, что в Крыму, под Бахчисараем, располагался древний город Эске-юрт. Утратив свое значение, он оставался родовой усыпальницей правителей. Здесь хоронили ханов династии Гиреев, соорудили мавзолеи, возвели несколько величественных мечетей, служивших еще и обителью дервишей. В другой стороне от Бахчисарая было еще одно старинное кладбище, названное Кырк-Азизлер. Безлунными ночами на высоких узких плитах белого камня редкие прохожие видели голубоватые огоньки. Звездочету Тамилу Кондиайнену понравился местный воздух, и он решил остаться в поселке Азиз навсегда, переманив из душной столицы своего учителя Барченко.

  – Приезжайте, телеграфировал он с бахчисарайской почты, а то не застанете

  вертящихся дервишей. Орден Саадия тоже вот-вот распустят!

  Кружащихся дервишей уже разогнали, отправив «перевоспитываться трудом» в ближайшие каменоломни. Дервиши перевоспитываться не желали, и в один чудесный день дружно испарились, побросав ломы. Куда они подевались, никто не знал. Старики уверяли, будто дервиши предпочли уйти в прошлое сквозь врата времени (так они называли неудобный, узкий лаз в одной из пещер). История наделала немало шуму, особенно суетился комсомолец Петров, корреспондент местной газеты. В исчезновении дервишей он увидел диверсию, но ничего вразумительного сказать не мог. Верить во врата времени атеисту воспрещалась, все прочие версии казались неубедительными.

  Старики-татары рассказали Тамилу Кондиайнену, якобы в пещерах Азиза, приспособленных под каменоломни, иногда происходят загадочные случаи. То мальчишки, отправившиеся ловить летучих мышей, увидят вырывающийся из провала яркий свет, то случайный бродяга наткнется на неизвестный узкий лаз, и погибнет, пытаясь влезть. Молодой ученый Кодиайнен исследовал предвестники землетрясений, проводя измерения почвы, воды и воздуха.

  Эти непонятные происшествия тоже относились к его теме, потому что суеверные деды, не учившиеся в светской школе, связывали землетрясения с шевелением большого дракона, спрятанного под землей. А дракон этот, раненый, но не убитый азизом (праведником) Малик-Аштером, погружен в глубокую дрёму, иногда все-таки просыпается.

  Малик-Аштер для финского ученого, конечно, был персонажем мифологическим, интерпретацией греческой легенды о подвиге Геракла, задушившего противную Лернейскую гидру. Однако к старикам приходилось изредка прислушиваться, за татарскими небылицами могут оказаться реальные факты и меткие наблюдения. Не верили ведь в гигантского змея из окрестностей Кара-Дага, смеялись над сказками, а когда этот змеище с песьей башкой выплыл, бежали и орали все. И кто в змея верил, и кто смеялся... Кто смеялся, кстати, бежали быстрее.

  Кондиайнен проверял, изучал, записывал. Если б не вечно путающийся под ногами Петров, Таамил счел Крым настоящим раем. Однако въедливый, напичканный идеологией да еще связанный с «органами» юноша мешал ему развернуться. Мало того, что Петров приставал с вопросами, пытаясь выяснить, чем же он на самом деле занимается, и ссылок на секретность не принимал. Он старался привлечь к общественной работе, искренне удивляясь, почему ответственный товарищ отказывается. То в народный суд позовет дело муллы, обвиненного в мошенничестве разбирать, а всем ясно, для чего эти показательные процессы устраиваются, то лекции по астрономии прочесть попросит для сотрудников газеты. Тихонечко, вроде б невзначай, заведет разговор об астрологии, не составляет ли Таамил Кондиайнен звездные карты по дате рождения? Ассистент намек понял, уклончиво объяснил, что отрицать астрологию сейчас модно, но без нее не было бы астрономии.

  – Может, вы еще и алхимик?! – ехидно спросил комкор Петров.

  Наконец Барченко отправил ответную телеграмму и Кондиайнен пошел встречать его на станцию, с ходу рассказывая все, что произошло за полгода, не забыв упомянуть и пропавших дервишей.

  – Весело же вы тут зимовали без меня! – удивился Барченко, уже успели врага нажить!

  – Без врагов скучно.

  – Неужели не понимаешь, Тамка, что наступают времена большой крови, и услужливые мальчишки вроде этого Петрова могут стереть нас в костную муку?! Зачем ты его дразнишь, астрологию с алхимией оправдываешь? Кивать надобно, кивать, и повторять как мантру, четко, ясно: да здравствует диалектический материализм, ныне, и присно вовеки веков! Только «аминь» в конце не надо.

  Кондиайнен изумленно смотрел на своего гуру, пытаясь понять, говорит он серьезно или шутит.

  – Ну, хватит, угощай меня засахаренными дынями – вдруг улыбнулся Барченко новой, болезненной улыбкой. В нем проступало нечто беспомощное. Маги тоже теряют квалификацию...

  Разговор в домике, полном татарских древностей – ковров, узкогорлых сосудов, чеканных блюд и подушек – затянулся до вечера.

  В Крыму Юарченко ждало одно необычное знакомство – с Али, последним дервишем ордена Саадия. До того Барченко навещал сосланного в Кострому шейха Саади, и тот просил его проведать своих учеников, если они остались.

  Для Али узнать, что его учитель оказался на далеком Севере, получить его письма – было все равно что найти спустя десятилетия единственного живого родственника. Дервиш считал шейха расстрелянным, и долго не верил, что его только сослали. Хотя... Человек, посвятивший себя служению Возлюбленному , и без ссылки несвободен. Что ему приговор, что ему ссылка?

  От всех наставников, учителей и конфидентов Барченко дервиш Али отличался тем, что он был молод, едва ли не вдвое моложе того, кого собирался просвещать. Впрочем, Александр ничуть не смутился: масоны должны учиться всему и всегда. Ученичество – главная заповедь. И седеющий лидер Единого Трудового Братства мог склониться перед не очень образованным крымским татарином. О чем они разговаривали, доподлинно неизвестно, да и не важно, учил ли Али плясать Барченко на одной ножке, выкрикивая Одно Имя 99 раз...

  Увы, передача знаний оборвалась на самом неожиданном месте. В бахчисарайском доме Кондиайнена вечерами собирались странные люди. Обыватели назвали бы их сумасшедшими, но для Таамила и Александра только безумцы были своими.

  – Помешанные – святы, все прочие больны – цитировал Барченко забытое декадентское стихотворение.

  Тем вечером Али долго и исступленно прыгал, отрываясь от пола на несколько сантиметров. Еще немного, и прыжки перейдут в левитацию. Опыты прервала советская милиция. Дервиша арестовали, заодно переписав паспортные данные всех присутствующих.

  – Больше не собирайтесь без разрешения – сказал молоденький милиционер.

  Это повергло друзей в уныние. Неудивительно, что им захотелось эмигрировать – раньше, при всех сложностях и трудностях, такое не приходило в голову. Наоборот, было любопытно посмотреть, что же произойдет дальше. Теперь же все решал страх за свои жизни.

  В том, что вскоре Барченко и Кондиайнена посадят, уже никто не сомневался.

  – Здесь мы не спасемся, уверял Александр, надо уходить. У Бокия есть черная книга, нет, не Брюсова колдовская, а папка с компроматом. И в любой момент ему ничего не стоит ее вытащить.

  – Вы хотите плыть на лодке в Турцию? – испуганно спросил Таамил. – Это невозможно. Потонем.

  – Лучше потонуть в морских волнах, чем быть расстрелянным по доносу мальчишки!

  – Умереть сейчас ничего не стоит, раз – и готово! Да и к тебе, Тамка, Петров подбирается, берегись! За меня не беспокоишься, себя пожалей!

  – Есть еще вариант, неуверенно добавил Кондиайнен, врата времени.

  – Какие врата? Из моего романа? Кажется, я что-то про них написал....

  – Обычные. В пещерах около Азиза действует пространственно-временная аномалия, свойства которой были известны еще в готские и скифские времена. Если человека преследовали, он спускался в пещеру, и, зная, где открываются врата времени, уходил. Шли годы, несчастного объявляли умершим, а он странствовал где-то в прошлом или в будущем.

  – И твои приборы это зафиксировали?

  – Я сначала не догадался, отчего стрелки часов крутятся как ненормальные, или стоят на месте, а потом увидел сбои и все понял. В пещерах искажено течение времени. Одно плохо: сейчас врата закрыло подземное озеро, чистое, родниковое, прозрачное. Нам придется нырять.

  – И я попаду в другое время мокрым?

  – Ничего, высушитесь. Гораздо приятнее быть мокрым, нежели мертвым.

  Азиз насквозь пронизывала смерть. Поселок являлся сплошным кладбищем ханов Гиреев и их многочисленных жен. Ступая по колючкам, всегда натыкались на высушенные кости, звериные, птичьи, человеческие. Даже малый минарет у одного из мавзолеев, игрушечный, с пристроенной лестницей в 11 ступеней, напоминал помост плахи. Изречения из Корана, вырезанные на его стенах, тоже говорили о смерти. Аллах, дай ему там сад лучше того сада, что у него был, и жен лучше тех, что на земле, и дом, убранство которого не сравнится с земным.

  Побег они готовили тщательно. Работать приходилось ночью, с фонарем, потому что днем по окрестностям шатался въедливый газетчик Петров, надеясь подловить приезжих на вредительстве. Сначала пытались спустить воду из озера велосипедным насосом, но безуспешно. Пришлось ждать осени – после засушливого лета уровень воды в подземных пещерах резко падал.

  Кондиайнен подталкивал Барченко бежать как можно скорее, потому что по его геофизическим выкладкам осенью 1927 года в Крыму должно произойти сильное землетрясение.

  – Врата времени, нагнетал он, открыты не всегда. Почти все сведения о безвестно пропавших в пещерах Азиза приходятся на периоды покоя, когда землетрясений не было много лет. А после землетрясения они закроются! Другого такого удобного случая больше не будет! Собирайся!

  .... Звезды той сентябрьской ночью светили особенно ярко. Александр Барченко намеревался покинуть надоевший ему трехмерный мир и переместиться туда, где, словно на целлулоидную киноленту, записано прошлое. Там нет советской власти. Там он будет свободен. Автор романа «Четвертое измерение» даже не подозревал, что эти самые врата, которые он обязан знать вдоль и поперек, нахально защелкнутся перед самым носом незадачливого фантаста.

  Все было готово. Александр нетерпеливо насвистывал арию самозванца Отрепьева из оперы «Борис Годунов»: замыслил я побег... Гришка Отрепьев, правда, знал, куда побежит, его манили шелковистые щёчки дочки самборского старосты, а он не знал, что его ждет за вратами. И никаких щёчек никто ему не обещал. Может, обыкновенное небытие? Растворение, исчезновение, физическая смерть?

  Наверное, единственный раз за всю жизнь Барченко проявил самую неожиданную свою черту – малороссийскую самонадеянность.

  – А нехай буде що буде! – и нырнул вниз глубокого темного озера.

  Со дна манил свет, и он плыл на этот свет, не понимая, что никакие врата времени уже не откроются...

  – Я не поверил своим глазам, когда передо мной внезапно открылась голая, гладкая каменная стена. Никакого хода не оказалось. Я уперся руками в холодную стену, бил ее, кричал, плакал. Все бесполезно. Врата времени не существовали – позже запишет он.

  Со свода пещеры полетели камни, дно зашаталось, вода буквально вскипела. Началось знаменитое крымское землетрясение 1927 года. Еле живые, Барченко и Кондиайнен выбрались из завалов, потирая ушибы, и уныло поплелись домой.

  Глава 17. Звезда их не знает заката.

  Девиз рода Унгерн-Штернберг.

  – Завтра нам встречать немецкую делегацию – предупредили Александра Барченко, когда он временно вернулся в Москву.

  – Какую еще немецкую делегацию? – удивился он, мы же секретный объект!

  – Для кого секретная, а с союзниками поделиться надо. Будут двое немецких социалистов. Хорошо, они говорят по-русски. Прибалтийские немцы.

  Барченко сразу подумал, что среди них обязательно будет Фридрих фон Вительгаузен. И не ошибся.

  – О! Здорово! Кого я вижу! – с легким акцентом закричал Фридрих, обнимая располневшего Александра Васильевича.

  – Он мой сокурсник по Дерптскому университету, объяснил Барченко, вместе на лекции по римскому праву сидели. А ты, Фридрих, совсем не изменился!

  – Ну, показывай свои достижения! Мы в Германии много об этом слышали, но, как говорят в России, лучше один раз увидеть...

  И они пошли по коридорам спецотдела. Александр увидел на лацкане пиджака Фридриха индийский знак круговорота. Свастика. А еще бывает сувастика, в обратную сторону. Почему именно он?

  – Тут у нас шестирукие гориллы, точнее, помесь человека с гориллой, рассказывал Барченко немцам, работоспособность у них обезьянья, а ум и характер – человеческий.

  – Что значит – человеческий? – спросил коллега Фридриха, историк-антрополог Михаэль Ранц.

  – Работать отказываются. Лентяи! С такими ручищами горы свернуть могут, но не хотят. Работаем теперь над мотивацией – вздохнул Барченко.

  Обезьянолюди начали клацать челюстями и рычать.

  – Ласки просят – пояснил он, просуньте руку, погладьте, они добрые.

  Фридрих фон Вительгаузен боязливо протянул холеную белую руку к высунутой черной мохнатой лапе примата.

  – Привет, дружище!

  Обезьяна ощерилась в улыбке. Он почесал ее руку. Потом вторую. Руки не кончались.

  Далее содержались особо натренированные змеи.

  – А эти-то шнурки и веревочки для чего? – поинтересовался Михаэль Ранц.

  – Имитируют телефонные и телеграфные кабели, а так же электрические провода и водопроводные трубы. Очень полезное умение для разных деликатных поручений. Осторожно, предупредил Барченко, на полу у нас не кабель, а черный полоз. Ядовитый. Смотрите, не запнитесь об него!

  В библиотеке иностранных гостей увлекли старинные манускрипты по алхимии и черной магии. Некоторые рукописи даже были переплетены в человеческую кожу или заключались в аккуратные желтоватые коробочки из крышек человеческих черепов. Имелись книги, начертанные растительными красками на коже питона, панцирях больших морских черепах и камнях.

  Барченко подошел к полке, вынул наугад большой старинный фолиант и протянул его Фридриху.

  – Помнишь, как мы в Дерпте искали эту книгу по совету профессора Кривцова? Подробнейшее изложение хиромантии увидело свет аж в 1603 году, в маленьком немецком монастыре, давно упраздненном, и не вошло почему-то ни в каталог Конрада Гесснера, ни в последующие списки раритетов, ни даже в перечни запрещенных Ватиканом книг. А нашел его я на свалке во дворе бывшей Императорской публичной библиотеки.

  – Зачем же ее выкинули?

  – Кампания по очистке фондов от морально устаревших изданий. Хорошо, что не сожгли, и почти все за ночь унесли преподаватели со студентами.

  – А этот опус по вызыванию демонов некого Вильяма Унгерна, брата сатаны, вообще никто не раскрывал! – продолжал Александр Васильевич.

  На обложке из кожи гюрзы хитрый маг написал латинское проклятие каждому, кто решится перевернуть первую страницу. Откроем?

  – Да отвалятся уши у дерзнувшего узнать способы призыва дьявольских слуг – перевел Михаэль.

  – Уши не жалко. Почитаем!

  Барченко и Вительгаузен потрогали свои уши и открыли книгу. Пахнуло тленом. Страницы белели чистотой первозданного пергамента, будто только на днях его изготовили из телячьей или ягнячьей кожи.

  – Обманщик!

  – А если это тайнопись? Надо нагреть страницу!

  Поднесли к печке. Вдруг стали проступать отвратительные изображения лохматых, козлобородых и крылатых демонов, снабженных краткими инструкциями по вызову. Листали дальше. С конца книги вывалился тонкий скелет летучей мыши: вилочка, грабельки и две смешные лапки. Растирая пергамент, гости ощутили сильный запах восточных пряностей, одурманивающих трав, но уши оставались на месте.

  – Подарите ее нам – попросил Фридрих фон Вительгаузен.

  – Охотно, ведь это немецкая работа, откликнулся Барченко.

  Когда все формальности были соблюдены и материалы переданы, старый друг спросил Александра – зачем ты остался, ты не получал моего приглашения?

  Барченко вздрогнул. Получал.

  – Но меня бы не выпустили из страны.

  – Я поговорил бы, и отпустили в рамках обмена опытом, на год-другой, а затем ты бы не вернулся, произнес Фридрих. В наш проект вложены огромные средства, есть где развернуться. Кроме того, мы планируем большую экспедицию в Тибет. Не говори, что не хочешь этого: я знаю, путешествие не состоялось, тебя отстранили. Но еще есть шанс.

  – Я подумаю – буркнул Александр, прекрасно понимая, что уже все решил и ни в какую Германию он не поедет. Даже ради Шамбалы.

  После отъезда странной делегации немецких социалистов (оказалось, с приставкой «национал») он почти собрался на Алтай и в Монголию, но экспедицию отсрочил скандал.

  В то утро Александр тщетно искал цветные диапозитивы с крымских фотографий, где удалось запечатлеть места выхода потоков энергии. Перерыв все свои шкафы, он спросил у Кондиайнена, не попадались ли диапозитивы.

  – Попадались – нехотя ответил Таамил, отводя глаза.

  – И где же они?

  – Я разбил их. Нечаянно.

  – Господи!!!! Это ведь бесценные артефакты науки! Как ты мог их разбить?!

  – Очень просто. Пошел бриться, а они в ванной на полочке лежали рядом с моей бритвой. Одно неверное движение, задел рукой – и все. Стекло же!

  – Больше ты не мой друг и ученик, Тамка, заявил Барченко.

  Кондиайнен думал, будто учитель простит его, но Александр Васильевич уехал в Забайкалье без своего ассистента. В пути он несколько раз вспоминал заклятую книгу Вильяма Унгерна, брата сатаны (младшего или старшего?), ее мучительно-белые страницы, выпавшие кости...

  Барченко не догадывался: ему предстоит встреча с потомком того самого алхимика и чернокнижника Унгерна, бароном Робертом Максимилианом Николаем, или по-русски – Романом Фёдоровичем фон Унгерн-Штернбергом.

  Но, пока он мчится по бескрайним просторам Сибири, пересаживается с поезда на лошадь, ищет проводников и носильщиков, в глухом забайкальском лесу, в маленькой избушке лесника живет совсем не страшный барон Унгерн. Высокий, худой, с непропорционально длинными руками и миниатюрным аристократическим черепом, светловолосый, Роберт-Роман смотрит выцветшими голубо-серыми глазами на своего ручного волка Борза.

  – Борзеньку! Исти, исти иди! Ходчее! – кличет он, я тебе мяса принес.

  Борзенька – худой серошкурый волчара, идет, осторожно переступая всеми четырьмя лапами, на зов хозяина.

  Хвоста у него нет – отсекли монголы той мрачной ночью, когда голодный в ярости волк прибежал под окна тюрьмы, отыскал по запаху своего томящегося друга – барона, и незаметно вынес его из-за решетки, заколдовав охрану. Вместо барона расстреляли давно сидевшего в заложниках ЧК белого офицера, очень похожего внешне на фон Унгерна, голубоглазого блондина прибалтийских кровей, нарядив в желтый монгольский халат и всучив ему павлинье перо с тремя глазками (дозволенное лишь высоким монгольским чинам). Признаться в том, что ловкий авантюрист опять сбежал, было неловко, народ ждал показательного суда и расстрела, съехались журналисты, прибыл даже главный безбожник Губельман (Емельян Ярославский), скорее сел сочинять фельетон. Он, не он – неважно, главное: скорый суд и расправа. Чтобы помнили.

  А настоящий Унгерн скрылся. Годы, которые он прожил один, в лесу, стали для него самыми счастливыми. Ведь Роман Фёдорович терпеть не мог ни свое суматошное, подлое время, ни мелких и пошлых людей, окружавших его. Все Унгерны любили Средневековье, только в средних веках им было весело и хорошо. Они ходили в крестовые походы, участвовали в феодальных распрях, строили замки, страстно влюблялись в особ благородных кровей, переезжали из страны в страну. Неужели все может столь глупо оборваться? Конечно, нет! История Унгернов продолжается, и звезда этого славного рода еще не закатилась!

  Если представить большую, растянутую во всю стену карту СССР, то можно увидеть, как медленно, но верно приближаются навстречу друг другу две яркие точки. С Запада, из Москвы едет на Забайкалье Барченко, а на Забайкалье кочует из одного глухого места в другое мнимо расстрелянный барон. Расстояние между ними сокращается с каждым днем, и настанет момент, когда яркие точки пересекутся.

  Для Александра эта экспедиция – бегство от проблем, интриг и опасностей оккультного отдела. Подальше от власти, от столицы.

  Барон фон Унгерн-Штернберг прыгает с места на место, ища запрятанное в тайге свое золото. Вернее, часть золотого запаса белой армии, которую еще в 1920 году по просьбе Колчака пришлось везти на черной телеге, укрытой рогожей, в Маньчжурию, в банк. Но до банка черная телега не доехала. Отступая и отстреливаясь, барон положил тщательно упакованные золотые слитки в расщелину скалы, незаметную, но просторную.

  – Я еще вернусь и заберу золото – сказал он тогда.

  О кладе вскоре стали рассказывать небылицы.

  Якобы чернокнижник-барон заколдовал лес вокруг той скалы, и ни один человек, кроме него, не сможет найти туда дорогу, заплутает и сгинет.

  Якобы приметой он оставил старую, кривоватую лиственницу, обглоданную холодными зимними ветрами так, что ветки у нее остались лишь на одной стороне, треугольным флагом.

  Якобы в расщелине той живет огромная злая медведица, готовая сожрать каждого, кто посмеет приблизиться.

  Несмотря на страх, многие пытались найти золото, уходили и не возвращались. Кого-то нашли растерзанным зверьми, кто-то умер, ослабевая от голода и холода, кто-то просто пропал без вести, никому больше не попавшись на глаза. Шли годы, и даже сам барон Унгерн плохо помнил, куда он запрятал слитки. Деревья вокруг скалы могли вырасти, сама скала – стать совсем не той, и вся местность – измениться до неузнаваемости. Ну а лиственница – мало ли в Забайкалье растет кривых лиственниц с треугольной кроной? Приходилось постоянно плутать, меняя стоянки, запутывать следы, ища то, чего уже, наверное, не существует или никогда не отыщется.

  В тех одиноких краях столкнуться нос к носу двоим путникам – шанс один на миллион, и все же он выпал. Барченко поднимался в гору, держась руками за выросшие молодые деревца. Цепкие и сильные, они крепко врезались корнями в скалу, служа поручнями. Александр был совсем у цели, оставался последний рывок, как вдруг перед ним выросла чья-то кучерявая блондинистая голова в истрепанной фуражке.

  Он протянул пыхтящему незнакомцу руку и с силой вытащил его на вершину горы. Некоторое время они стояли, молча смотря друг на друга.

  – Здесь никто не ходит – процедил фон Унгерн.

  – Я ученый, ответил, будто оправдываясь, Барченко, изучаю геомагнитные аномалии. Вот мои бумаги, если не верите словам. Он покопался в карманах и вытащил экспедиционное удостоверение.

  – Вы коммунист? – неожиданно спросил отшельник.

  – Слава Богу, нет!

  – то замечательно! – обрадовался странник, и на его лице высветилась улыбка. Последнего коммуниста, который мне тут попался лет 6 назад, я спалил на костре из кедровых шишек вместе с его партбилетом. Ненавижу коммунистов! Да, забыл представиться, одичал совсем: Роман Фёдорович, барон фон Унгерн-Штернберг. Тот, кого судили и расстреляли под моим именем – совершенно другой человек, по иронии провидения необычайно похожий на меня внешне. Его втянули в это силой, обещали заменить казнь пожизненным заключением, но обманули. Я же бежал из тюрьмы за пару часов до исполнения приговора.

  – Итак, самозванец, выдающий себя за чудом спасшегося барона Унгерна, подумал Барченко, или сам барон? Если лжет, то зачем?! Шпион?

  Словно читая его мысли, барон сказал: с японской разведкой я никаких дел не вел, денег от нее не получал. Мне однажды попалась в заброшенной сторожке старая газета, а там – о суде надо мной. Я едва не лопнул со смеху.

  – Советских газет читать нельзя – согласился Александр Васильевич. Почему-то мне казалось, что вы ушли в пустыни Внутренней Монголии.

  – Меня предали все, сказал барон, и, уйдя в Монголию, я неминуемо бы лишился жизни. В этих глухих краях меньше всего советской власти. Кроме того поджаренного коммуниста, мне пока никто не попадался вблизи.

  Барон стал спускаться на противоположный склон.

  – Идемте за мной, если стоять на вершине, то нас заметят грибники или лесник. Местность диковатая, почти без населения, но безопасность – превыше всего.

  Барченко спустился вслед за Унгерном.

  – Думаю, вам ничегошеньки не угрожает: все знают, что барон мертв, а вас примут за помешавшегося с тоски бродягу.

  – Я давно не похож на барона, вы правы. Но надо быть начеку. Не хочу попасться в лапы красным собакам...

  Из всего, что знал Барченко о монгольской авантюре фон Унгерна, всплывала любопытная русская книжка востоковеда Оссендовского, изданная в Прибалтике. Она попала ему случайно, но особого впечатления не произвела. Ведь Александр прочел море книг, сочиненных европейскими учеными о Востоке, и все они грешили фантазией вперемешку с дешевым оккультизмом. Оссендовский напоминал «Тайны Изиды», которые он давно перерос.

  – Ненормальный этот барон, решил Барченко, раненый в голову, неуравновешенный фанатик идея Срединной Империи от Камчатки до Каспия – чистое безумие. Вот что значит зачитываться сочинениями ориенталистов! Разве династия Цин объединит язычника-тунгуса, буддиста-монгола, конфуцианца-китайца и мусульманина-уйгура? Замысел, достойный эпохи Чингисхана, но не 20 века!

  Они были разные. Унгерн – жестокий мистик – романтик (бывает такое сочетание, крайне редко, но бывает), грезивший химерами империй прошлого. Барченко – мистик-пацифист, усердный искатель, откладывающий воплощение своих идей до того мига, когда все будет к этомуготово – и земля, и небо, и сам человек. Но теперь они идут рядом. У Барченко в походной сумке, пахнувшей, по словам его сына, лисичкой и мятными леденцами, лежит запас соли, спичек и галет, непромокаемый прорезиненный плащ, отличный немецкий нож, одинаково пригодный вонзиться в сердце тигра, почистить рыбу или вырезать ореховую палку.

  Все эти вещи нужны барону Унгерну, скрывшемуся в ночи с пустыми руками. Почти 10 лет он ест несолеными рыбу и мясо, разжигает огонь кремнем, стрижет бороду дамскими маникюрными ножницами. Среди лиственниц и кедров иногда попадаются брошенное еще с войны имущество сгинувших полков и отрядов Добровольческой армии. Однажды он набрел на гниющие в тайге припасы. Американские консервы вздулись и стухли, на спичках отсырела сера, ни одна не загоралась.

  – Союзнички чёртовы! – выругался беглец, читая этикетку «вечных спичек», прислали дрянь за наше золото!

  Только канистра с керосином осталась, но фонарь Роман Фёдорович потерял. Барон вылил керосин в болото, поругался еще и ушел.

  Со спичками, солью и ножом у барона Унгерна началась совсем другая жизнь. Все-таки странная штука – вещи! С рождения ему принадлежали обширные поместья и замки, родовые сокровища, включая старинные восточные украшения (добыча предка-крестоносца), картины известных мастеров, мебель, подсвечники, рукописи, книги. С пеленок он не знал ничего такого, что, попросив, ему не дали бы. Страшно представить, что спустя годы Унгерн будет мечтать не о чем-то изысканном, а о простых спичках, дешевой, в комках и сероватой, соли, и о ноже, обычном ноже.

  Этих ножей он мальчиком посеял десятки, играя или вырезая на пнях свои инициалы R. M. N. f. U.-S. Этих ножей барон мог купить целый ящик, но не догадался, что они станут ему столь желанны! А соль! Выгнанный из Ревельского пансиона Савича за дурное поведение и низкую успеваемость, Унгерн стащил с кухни целую солонку и рассыпал соль по всему дому, стращая суеверного отчима. Знал бы, что потом придется мечтать о крупицах соли, вспоминать их, рассыпанных из баловства!

  Спички от маленького барона, к счастью, прятали, иначе бы он сжег весь Ревель с Эстляндией впридачу до последнего хутора. Но сейчас бы Унгерн разжег костер, чтобы сварить горячей ухи, не мучаясь с кремнем по целому часу. В сырые деньки, если дожди не прекращались подолгу, бедолага не мог согреться полдня, бессмысленно пробуя высечь искру.