Текст книги "Доктор Барченко (СИ)"

Автор книги: Юлия Мельникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

  И она может стать лишь женой масона, но не масоном. Как бы то ни было, но ложи в России – и старые, и мартинистские – Екатерина велела закрыть.

  Русское масонство уснуло, имитируя прекращение своей работы, а на деле тайно продолжало существовать. Барченко слышал об этом: ведь в Орле и Ельце жили мартинисты, ученики Новикова, а первое издательство и книжный магазин в губернском городе принадлежал им. Чудом спасшиеся, эти книжечки, насыщенные туманными эмблемами, знаками да притчами, иногда попадались ему на дальних полках.

  Из рассказов герцога З., успевшим побывать у мартинистов, Барченко узнал, что в Царском Селе живет преподаватель гимназии, прибалтийский немец фон Мебес, большой любитель похабщины, и одновременно – глава автономного русского мартинизма, масон высокого градуса.

  – Подкрадываясь к самым талантливым своим ученикам, мальчикам, коим фон Мебес читает курс литературы, он развращает их во всех смыслах, уверяя, что это – необходимое условие посвящения в неведомые начальники.

  – Мужеложство? Но куда же смотрит полиция? – изумился он.

  – Ты наивный человек, Искандер, ответил ему герцог, не знаешь, что сейчас гомосексуализм в моде. А мальчики.... Пока они молоды, им это льстит. Они не жалуются.

  – Но это преступление!

  – Барон фон Мебес (кстати, я выяснил, что никакой он не барон, приставку приписал себе) собирает гигантскую коллекцию фотографических карточек своих жертв. Ясно, они все неприличные, с самыми отвратительными подробностями, крупным планом. И если кто-то пискнет, вмиг все карточки лягут на стол директора гимназии, родителям. С ним еще есть поляк Чеслав Чинский, скрывающийся за изнасилование под гипнозом графини Т., он живет у Мебеса в потайной комнате под видом индуса Бха Пури.

  – Японский городовой! Ну а пани Аспидовская? Тоже из их компании?

  – Если коротко, то так. Этот лях Чинский учредил в Варшаве кружок визионеров. Они входили в астральные сношения с инкубами и суккубами.

  Изучая опыт тамплиеров, Чинский начал практиковать сатанинскую содомию. Или содомитский сатанизм, один черт.

  Якобы ему попался секретный архив тамплиеров, и оттуда все ритуалы черпает. Пани Аспидовская тогда жила в Варшаве с семьей, не вылезала из нервной клиники, так как бедняжку долго никто замуж не брал. Родня у нее дикие шовинисты, а Фиолине полюбился один русский. Она вешалась, травилась...

  – Дура! – вставил Барченко.

  – Дура кондовая. И вот под видом доктора ее стал лечить Чинский. Он лишил Аспидовскую невинности, опоив какими-то зельями. С тех пор пани совсем помутилась рассудком. Чинский ее посвятил в орден Восточных Тамплиеров, О.Т.О., и тянул в сатанизм. Недолго (тут герцог перешел на шепот) Чинский лечил императрицу Александру Федоровну, это большая тайна! Его прогнали, когда забеременели фрейлины. Понимаешь, что этот сатанист делал? Он проводил черные обряды высшей категории в царских покоях! Говорит: у меня два увлечения-бабы и магия.

  – Скот!

  – Скот. Они служат темным силам. Астральные сношения с суккубами – мелочи, продолжал герцог.

  – А человеческие жертвоприношения устраивают?

  – Еще бы! У них все по правилам, и черепная чаша, и кресла, и алтари. Хочешь подробности? Их Козлодоев расскажет, мой приятель. Еле оттуда вырвался.

  – Не надо. Барченко перепугано смотрел на герцога З., мы найдем способ их побороть. Только для этого нужны сверхусилия...

  Барченко по рекомендации профессора Кривцова считался кандидатом в розенкрейцеровское посвящение. Но становиться ли ему масоном? – вот в чем вопрос. Александра давно смущала многослойность масонских лож.

  Он путался в системах и обрядах, не понимая, зачем вместо единого союза создают множество конкурирующих лож и параллельных иерархий. Ведь градусы масонов не совпадали с градусами мартинистов, а у розенкрейцеров или восточных тамплиеров вообще были свои степени.

  Это наводило на еретическую мысль, что ни те, ни другие, ни третьи не владеют никакими секретами древних царств, а всего лишь служат клубом неординарных людей.

  – Не в кабаке же им встречаться! – рассуждал Барченко, дома скучно. А у масонов в ложе красиво. Вход между двумя колоннами. Две прихожие, чтобы отсеять профанов, не впустить ненароком в зал священнодействия. Почему-то три окна, выходившие строго на восток, запад и юг. Окон на север нет, так как с севера дует. Стены покрашены или задрапированы в черное. Потолок небесной лазури, расписанный 9, 12, 31, 27, 36 или 81 золотыми звездами. Напоминает мечеть. Мастер сидит в восточной части помещения. Из восточного угла выходят три луча. Ноги ступают на мозаичный, черно-белый пол. Треугольный столик. На столике бархатная подушечка алого цвета с золотистыми толстыми кистями по углам и короткой, но густой бахромой. Вышита она золотыми нитками – циркуль раскрыт на 60 градусов. На подушечке – молоток слоновой кости с инкрустацией (не думайте, будто им удастся забить гвоздь!) Лепота и благородство!

  Фантазии Барченко оборвал герцог З.

  – Раз тебе эти мартышки самозваные так любопытны, сходи в Царское Село вечером в пятницу, проследи за фон Мебесом. Узнаешь много нового! Только не попадайся!

  – А вы, экселенц?

  – Не могу, у меня намаз...

  Эта пятница была, как назло, 13-го числа.

  – Я не настолько суеверен, чтобы не ходить туда из-за 13 числа, но и не настолько смел, чтобы пойти – бормотал Александр, смотря на себя в зеркало. Ехать в Царское Село, в знаменитую масонскую Шапель, вечером перед закатом...

  Нет, я поеду, решил он.

  Барченко оказался у Шапели (часовни в условном готическом стиле) тогда, когда луч уходящего солнца озарил золоченого баклана на ее шпиле. Баклан стоял на одной лапе, а в другой держал маленький молоточек. Правда, злые языки уверяли, что скульптор никогда не видел живых бакланов и потому изобразил его похожим на больного петуха, но это уже придирки. Баклан так баклан. Красивая птица с отменным аппетитом.

  Входа в Шапель не было. Нужно перекинуть веревочную лестницу и по ней забраться на второй этаж через окно. Кроме того, строители оставили в кирпичной стене выемки, и, карабкаясь по ним, тоже можно проникнуть на второй этаж. Барченко недоверчиво осмотрел стену. Придется лезть!

  Кое-как, стараясь не издавать ни единого звука, Александр поднимался. Темнело. Наконец голова его просунулась в стрельчатое окошко.

  Осторожно, боясь выдать себя, Барченко начал озираться по сторонам.

  Неужели никого нет? А, у них же есть третий этаж...

  Стены второго этажа украшали каббалистические знаки, выполненные кровью. В углу стояла белая мраморная статуя Христа. Необычно видеть ее тут. Но это была не обычная статуя, каких много в костелах и монастырских парках: она изображала Иисуса-каменщика, вытянувшего руку в масонском приветствии. Барченко спрятался за Христа. В углу пахло пылью.

  Несчастные мы люди, думал он, выглядывая из-за мраморного изваяния, обычно ругаем христианство, а чуть что – сразу бежим прятаться за Христом.

  Взобрался на третий этаж. Там ничего не было, кроме пауков, а лаз слишком мал, чтобы протиснуться, но зато можно незаметно наблюдать происходившее. Несколько часов прошли в томительной тишине.

  Но затем в Шапель стали подниматься по веревочной лестнице адепты ордена восточных тамплиеров. Пришел фон Мебес с Чинским, несколько незнакомых людей, с ними еще оказались пять красивых женщин.

  По голосу Барченко узнал Фиолину Аспидовскую. Чернокнижники весело смеялись, но смех их казался искусственным.

  – Опиум, сразу определил Александр. Накурились до одури и теперь устроят черную мессу...

  Что происходило дальше, описывать стыдно. На второй этаж они ступили лишь для того, чтобы спуститься на первый. Там сохранилось кое-какое убранство в красно-черных тонах: перевернутые треугольники, алтарь в виде большого плоского валуна с обрубленным краем, трехрогие подсвечники, какие-то чаши-курильницы на трех львиных лапах, крайне неустойчивые. Чинский притащил свежеотрубленную голову черного козла и запачкал кровью не только пол со стенами, но и всех присутствующих. При этом он пел перевернутые задом наперед католические гимны.

  Чинский закончил Ягеллонский университет – со злой радостью пронеслось в голове у Барченко, вот и пригодилась ему теология!

  Затем он перешел на иврит. Из всего, что Чинский на пару с фон Мебесом говорили, Барченко разгадал только слово «сатан». Этого вполне достаточно. Черная месса! Звуки непонятных слов (никто из дам, ясно, ивритом не владел) невероятно возбудили гостей.

  Женщины пробовали снять платья, но руки путались во множестве крючков и застежек. Кавалеры не отставали, шепча им на ушко всякие пошлости, медленно стараясь освободить их от одежд. Человек должен предстать на черной мессе в своем изначальном, адамическом состоянии, то есть голым. Нагие, они выглядели плохо, но на это уже никто не обращал внимания. Затем фон Мебес заявил: нужны жертвы.

  Пани Аспидовская, совсем раздетая, покорно легла на каменный алтарь.

  Ноги так не растопыривай, тоже мне, жрица! – возмущался Александр про себя. Чинский связал ей руки и ноги. Это зачем? Страшная догадка озарила Барченко. Они убьют ее и будут причащаться кровью! Если бы так! Фиолину Аспидовскую сектанты решили подвергнуть символическому – но не менее изощренному – жертвоприношению.

  Ее, распростертую в костюме Евы на холодном финском камне, должны поклевать бакланы и пеликаны. Ведь ложа называлась «Пеликан новорожденной зари». Пеликаны с бакланами, привезенные из Зоологического сада, уже ждали. Сытые, они важно ступили на пол и кинулись щипать связанную польку. Клювы их были безжалостны.

  Каждое прикосновение отмечало розовое, гладкое тело Фиолины Аспидовской свежим синяком. Она стонала, извивалась, но фон Мебес долго не решался спасти пани. Только в самый ужасный момент он прогнал птичек и провозгласил, что жертва принята.

  Оргия прошла ужасно. Были изнасилованы даже пеликаны и бакланы, причем способами, которые могли родиться в сознании только очень извращенных людей. Красивых птиц сажали на распятия, словно на кол. Женщины терзали себя их связанными клювами, когда силы мужчин уже иссякали, при этом пеликаны умудрялись разрывать веревки и больно кусаться. Голова козла, уже изрядно помятая, тоже пригодилась им.

  Бедное животное и в страшном сне не видело того, что с ним вытворяли.

  От вида бесконечного количества задов, грудей, волосатых ног, срама, заросшего всеми оттенками шерсти, щепетильного наблюдателя стошнило непереваренным ужином прямо в стрельчатое окно.

  Герцог З. встретил друга на рассвете со слезами на глазах.

  – Я думал, ты уже не вернешься – произнес он.

  – Они изнасиловали пеликанов!– ответил Александр, рыдая.

  – Но как же втащили пеликанов в «Шапель»?!

  – Телепортировали, наверное, сказал Барченко и упал на пол, лишившись чувств.

  9. Глубоководный удильщик Штайнера.

  «Спор об антропософии так же труден, как и всякий спор о вере» (Бердяев)

  Позвольте предысторию. Все началось с белой омелы. На небольшой железнодорожной станции, затерявшейся в австро-венгерской Черногории, мальчик Руди из чистого озорства полез на дерево, чтобы положить в мокрую ладошку пару-тройку клейких желто-оранжевых ягод. Уцепившись на плетеную ограду, сорванец схватил левой рукой низкую ветку, ногами уперся в ствол, с трудом, пыхтя, влез наверх. Сел на сук, протянул руку, сорвал ведьмину ягодку, раскусил пресную клейковину, скривился, выплюнул и чуть не свалился. Внизу, у корней, словно вырастя из-под них, стоял странный седобородый старичок в холщовой мантии, с недобрым взором и с черным котенком – без единого белого волоска – на левом плече.

  – Руди! – ласково позвал он мальчугана, а ведь ты не слезешь! Забрался слишком высоко, страшно падать!

  – Что же мне делать? – с отчаянием в голосе спросил Руди.

  Его не удивило, что незнакомому старичку откуда-то известно его имя: городок маленький, все ребята наперечет, да и Рудольфами тогда называли едва ли не каждого третьего. Старик поднял вверх страшные, с западающими веками глаза и ответил: я помогу тебе, но за это будешь всю жизнь служить мне и повиноваться.

  Руди тогда был еще слишком мал, чтобы понять – как это много, всю жизнь, а повиноваться он не умел, и согласился. От омелы во рту загорчило, закружилась голова, потом появился неприятный металлически-кислый привкус. Скорей бы домой, водички холодной!

  Старичок снял его с дерева, отряхнул и начал расспрашивать, правду ли говорят, что он целыми днями пропадает на склоне холма, бегая среди плит старинного кладбища.

  – Я вижу там фигуры людей, невозмутимо сказал мальчишка, если кто-то недавно умер, то он несколько дней стоит у своей могилы, прозрачный. А потом остается свет, меркнет, бледнеет. Пытался рассказать об этом маме и папе, но они отмахиваются. А с вашим котенком можно поиграть?

  – С каким котенком? – удивился старик, нет у меня никакого котенка!

  – Ну как же нет, когда он на плече сидит, черный, с зелеными глазами!

  – Это не котенок. Я представляю его в своем воображении.

  Руди зачарованно посмотрел на старика. До этой встречи его мир состоял из прогулок по кладбищу и игр около железной дороги. Теперь же ему захотелось представлять черного котенка. Руди постарался – и вот уже у него тоже сидит котенок на плече, только не совсем черный, с белой манишкой.

  – Молодец! – захлопал в ладошки старик, умничка! Беру тебя в ученики!

  У кого-то детство закончилось рано, но Рудольф считал, что он остался ребенком навсегда. Детскую страсть к поездам подросший мальчик распространил на трамваи. А что, они тоже едут по рельсам.

  Вот бы изобрести такой трамвай, чтобы за тысячи километров абсолютно посторонние люди могли увидеть меня – фантазировал парень. И чтоб билет покупать не надо было!

  Не смейтесь, но это ему удалось через несколько лет.

  – Может, Руди болен? – ужасался отец, не свозить ли его в Вену, к докторам?

  ... Путь Рудольфа Штайнера к собственной теории оказался непрост. Родись он в средние века, был бы алхимиком, раскачивался бы на железной виселице, не сумев превратить ржавое железо в чистое золото, или был бы сожжен за свою дерзкую ересь нераскаянным, без предварительного удушения. Но либеральный 19-й позволил Штайнеру заниматься поиском универсальной истины, не беспокоясь ни о петле, ни о костре. Более того, Европа остро нуждалась в таком человеке! Ему платили, причем платили неплохо. И с местом рождения тоже здорово подфартило.

  Где-то здесь спрятались бежавшие от волн Каспия хазарские мудрецы, еще раньше застряли кельты, смешавшись с потоками гонимых церковью славянских волхвов. Кочевали волоокие цыганки, несущие память об Индии и Египте. Жили евреи, привезшие халдейскую магию гортанных заклинаний. Австро-венгерская провинция знала лощеных специалистов оккультных наук с университетскими дипломами, неграмотных карпатских травников, исцеляющих от смертельных болезней простыми отварами и настойками, хасидских отшельников, никогда не выходивших из дома, но дававших советы растерянным посетителям, приторных восточных красавиц, гадавших по арканам Таро, полубезумных дервишей, в экстазе закатывающих глаза. Стоило отъехать немного от города – и перед путешественником раскрывалась древняя языческая стихия. Яркие тряпочки на ветках священных деревьев, заповедные урочища, куда строго запрещалось ходить, колдуны и колдуньи, по воскресеньям ходившие к мессе, ясновидящие дети, подземные карлики, обкатанные ручьями камни.

  Не хватало только одного – соединить все эти разрозненные элементы в единое целое. Требовался демиург, и Штайнер решил, что это именно он.

  В юности его кумиром был Гете – поэт, масон и мистик, увлеченный Востоком до такой степени, что его считали переменившим христианскую веру. Искания привели Штайнера к розенкрейцерам, получившим свои тайные знания от мусульманских сект средних веков. Изучая переселение душ, он не мог не обратиться к буддизму и индуизму. Их врата раскрыли вовсе не тибетцы и не индусы, а русские. Он очаровался Еленой Блаватской, стал теософом. Но уже в 1913 году Штейнер рассорился с теософами, создал в Берлине общество антропософии – своего нового учения о том, как освободить человеческое сознание, достигнуть познания высших духовных миров. Претендуя на новаторство, Штайнер не скрывал: фундаментом антропософии являлось розенкрейцерство и теософские построения мистиков Российской империи.

  Там разгорался Серебряный век (термин из лексикона алхимиков и розенкрейцеров), недалеко и до Золотого рассвета. Литература и искусство той поры не просто вдохновлялось оккультизмом, но являлось действенным его воплощением. Мы не увлекались мистикой, мы ей жили, дышали, творили. Каждое наше слово приправлялось поиском Всего Сущего, и мы верили, что Все Сущее находилось в нас – напишут они в изгнании.

  Поэтому свое победоносное шествие Штайнер решил начать с России. Одновременно с берлинским, в том же 1913-м, открылось московское антропософское общество. Адепты Штайнера быстро сориентировались: местные теософы – преимущественно провинциалы. Одинокие, скучающие, привязанные к пропахшим чернилами присутственным местам, тратящие значительную часть заработка на выписку заграничных журналов, витающие где-то в окрестностях восьмого неба, ждущие немедленного чуда, вместо того, чтобы строить свою жизнь. Именно на них, болезных мистиков российской глубинки, и нацеливались антропософы.

  Даже спустя лет 15 уже трудно было представить себе накал оккультных страстей 1910-х годов. Не поверите, но теософское общество появилось даже в Смоленске, обычном городе. Оно пользовалось (на первых порах) покровительством, как тогда писали, прогрессивных церковных кругов. Посещавших его допускали к причастию и еретиками не объявляли.

  Беспрестанно поднимаемый «женский вопрос» позволял говорить о «женской душе», о «женственной ипостаси Божества», петь осанну Шхине, жене, облаченной в Солнце, и забывать о другой жене, скачущей на спине апокалипсического зверя. А она неслась, оставляя за собой шлейф черных искр, сбросившая белый фартук голая недоучившаяся гимназистка, с золотыми косами, уложенными в коровьи рога Иштар...

  На лекциях немецкого профессора томные барышни теряли сознание, их уносили в коридор, схвативши за ноги, словно покойниц. Кобриного штайнеровского взгляда не выдерживал никто. Уже скоро поэт и писатель Андрей Белый (персона, по воспоминаниям современников, весьма женственная, изнеженная, не случайно его alter ego – балованный Котик Летаев), теософская дама Анна Минцлова и многие иные говорили о Штайнере как о сверхчеловеке, чуть ли не о Боге.

  Провинциальные теософы, сами того не ведая, удобрили почву, на которой взошли неожиданные антропософские ростки. Знали бы читавшие лондонское «Теософское обозрение» (изначально – журнал «Люцифер»), какое влияние окажет этот обиженный Блаватской австриец! Повелось со времен графа Калиостро и Сен-Жермена: любой иностранный мистик принимается за долгожданного Мессию. У себя на родине Штайнера так не почитали, хотя он был, конечно, по-своему популярен, набирал учеников, выступал с лекциями. Но все это не шло ни в какое сравнение с воздействием на русскую поэзию...

  Александр Барченко, тоже подписчик "Теософского обозрения, антропософский камень раскусил, посетив пару раз открытые штайнеровские чтения да познакомившись в домашних библиотеках друзей с аккуратными немецкими томиками трудов профессора.

  – Оккультная мешанина с сектантским душком – так оценил Барченко учение Штайнера, завершив короткий антропософский период своей жизни. А в самом герре Рудольфе проступает нечто фаустовское. Что ж, ничего удивительного: каждый чернокнижник – немного немец, но не каждый немец – чернокнижник. И слава Богу. А то мы б все с ума сошли.

  В те дни Барченко листал подшивки научно-познавательных журналов, выписывая адреса редакций и примеряя, подойдут ли его рассказы, стоит ли тратить деньги на пересылку. В одном из них, то ли в «Природе и людях», то ли «Вокруг света», ему попалась заметка о глубоководных удильщиках.

  Эти ужасные рыбы проплывали в закрытых глазах даже после того, как журнал полетел в печку. Огромные зубатые пасти удильщики умудрялись делать незаметными, зато маленькие наросты на нёбе фосфоресцировали в вечном океанском мраке, привлекая мелких глупых рыбешек. Они безбоязненно плыли на яркий свет, принимая нарост за любимый корм, внезапно пасть захлопывалась, перемалывая очередную жертву.

  – Штайнер – точно такой же удильщик: думаешь – вкусное, а он хрясь – и проглотил, признался Барченко.

  Совпадение или нет, но много лет спустя редкий вид глубоководного удильщика был назван в честь однофамильца Штайнера, добропорядочного профессора-ихтиолога.

  Антропософия обещала научить ощущать свое астральное тело, выходить из надоевшей физической оболочки, проникать в мир духовных сущностей. В себе самом ученик должен родить нового, высшего человека. Этот «высший человек» становится тогда «внутренним повелителем». Но, чтобы родиться, придется умереть; чтобы вырасти духовно, надо страдать.

  И ради появления этого нового человека неофит обязался полностью подчиниться Штайнеру. Полномочия учителя казались неограниченными, права ученика – ничтожными. Учитель мог порушить супружество, петое в церкви, приказав – живите теперь как брат и сестра, но не как муж с женой. Он мог сделать знаменитого поэта ночным сторожем на стройке антропософского храма. Мог карать безразличием и миловать вниманием. Мог извести до сумасшествия любого человека, коего он считал «необходимым для антропософии», но почему-то этим «необходимым» становился не обычный гражданин, не безвестный и бездарный Иванов-Петров-Сидоров, а ярко блеснувшая звезда.

  Учитель выбрал Андрея Белого. С тех пор его жизнь стала адом. Поэт клялся: ему во сне стал некто похожий на Штайнера; также некто, его напоминающий, встречался им в московском трамвае и на трамвайной остановке, непрерывно и призывно глядя.

  – Учитель зовет меня в Дорнах (швейцарский городок, выбранный Штайнером своей резиденцией), заявил Белый и уехал.

  Воодушевленный, он не замечал никаких парадоксов: что Штайнер временами напоминает настоящего мага, маскирующегося под мирного католического священника, что некрасивая, но властная Анна Минцлова, сеявшая антропософские зерна в России, исчезла самым загадочным образом.

  Однажды, выйдя с приятельницей из дома, она свернула в переулок – и больше ее никто никогда не видел. В таких случаях говорят – черти забрали.

  Однако Штайнер не оставлял Белого, угрожая страшной смертью – опять же – под колесами трамвая. Ему снились пожары Дорнаха.

  А 13 числа, как и «предсказывал» Штайнер, Белый чуть не погиб, упав под трамвай. В роковой миг время словно остановилось, и перед полупомешанным снова предстал несветлый лик гуру. За откровенные разговоры об увиденном и услышанном в Дорнахе подвергли унизительной практике «радиации». На особом языке закрытых орденов слово «радиация» (латинское «излучение») означала стирание имени посвященного из всех списков, запрет на общение с братьями. Человек умирал отринутым, в кромешной пустоте забвения.

  Мучения Белого все-таки немного испортили образ Штайнера среди московских и петербургских интеллектуалов. Ему не простили высокомерного пренебрежения к талантливому ученику. Барченко не знал, что спустя не так много лет, уже почти забыв о былой моде на антропософию, ему доведется столкнуться с новым поколением выпестованных Штайнером мистиков. Спорить с ними, сидя в нетопленных залах, потом ходатайствовать о реабилитации, отправлять посылки по далеким северным адресам...

  10. Модный беллетрист, экстерн Соляного городка.

  В Петербурге начала 1910-х годов Александр Барченко неожиданно стал популярным писателем. После истории с восточными тамплиерами и их несчастными пеликанами герцог З. посоветовал ему отвлечься.

  – Напиши-ка, Искандер, повесть о своих индийских злоключениях! И отправь в тот журнал, где тебя уже печатали больше года назад. Керосин, чернила и бумагу я тебе куплю.

  Повести Барченко – имя его уже было на слуху у поклонников мистики – быстро начали расхватывать известные журналы. Вскоре он, сам не понимая почему, превратился из полуголодного делопроизводителя в автора, занимавшего в сердцах подростков место между Луи Буссенаром и Джеком Лондоном. Особенный успех имел «Доктор Черный», вышедший сначала в журнале, а затем отдельной книгой. Регулярно публиковались его научно-популярные статьи о хиромантии, йоге, гипнозу и психическим отклонениям.

  Особую ценность в науке будущего – ей Барченко называл парапсихологию – представляли сны, видения, фантазии душевнобольных. Материалов для исследований безумная эпоха предоставляла достаточно, поэтому излюбленным жанром стал психологический очерк, посвященный истеричкам и лунатикам. Одним из первых, если не самым первым, Александр высказал предположение, что измененные состояния психики – например, транс щамана или религиозный экстаз – можно контролировать. Только это требует нового оборудования, которое могло бы записывать излучаемые мозгом электромагнитные волны. Барченко настойчиво искал сотрудничества с каким-нибудь неизвестным, но одаренным изобретателем. Он даже поместил объявление в газеты, но безуспешно: такой человек пока не приходил.

  Для редакторов, еще недавно швырявших присланные им рукописи в мусорную корзину, пришло время каяться. Они приходили к Барченко на съемную квартиру, в немецком доме Васильевского острова, умоляя дать хоть какой-нибудь материал, потому что подписчики просят «что-нибудь новенькое от Барченко». Александр называл дикую цену, рублей 35-45, но редакторы соглашались. За свой первый гонорар, 7 рублей, теперь он и рукой не шевелил. Забылась бедность, стояние на краю голодной пропасти, унизительная дойка черной козы и гадательный салон в Боровичах, ловля ужей и жаб для знахарки в Юрьеве, кошмары нарвской газеты, когда его чуть не сожрали клопы в дешевом гостиничном номере.

  Причины успеха крылись не только в умении Барченко увлекательно построить сюжет, наполнив его такими подробностями (вроде ручной коброчки Нанни), которые раньше появлялись лишь в англоязычных колониальных романах. Цензура благоприятствовала иностранной экзотике. Писать о России и российских проблемах было сложно, многие вещи запрещались или безжалостно уродовались вырезками, теряя смысл.

  Но об Индии, до боли похожей на русскую провинцию своей пестрой бедностью, грязью улиц, исхудалой скотиной – сочинять разрешалось сколько угодно. Критика сословного неравенства подменялась описанием несправедливостей кастового деления, униженное положение женщин легко передавалось через «сати», обряд самосожжения вдов и страшные истории о заживо похороненных девочках. Сказать о плохих священниках, вреде языческих суеверий, неграмотности и бюрократизме церкви напрямую не позволял Синод. Но если то же – об индуизме, злых брахманах, рабовладении тибетских монастырей, это легко проходило контроль.

  – Проституция под запретом? Тогда я напишу о баядерках, храмовых проститутках Индии, заявлял Барченко редактору, и никто меня за это не накажет!

  Читатели ему верили. Даже если вдруг открылось бы, что автор никогда не путешествовал по Индии, это не сильно повредило репутации Александра.

  Он получал письма от гимназистов 5-6 классов, внимательно изучал их, почти всегда отвечал, тратясь на конверты и марки, даже если адресат жил в дальней губернии. Вспоминал себя второгодником, читавшим «Тайны Изиды». Вокруг Барченко появились барышни-теософки. Поклонники Блаватской, Успенского и Штейнера, они приходили в редакцию «Мира приключений» или «Вокруг света», чтобы выразить возмущение. Он повергал в прах их кумира Успенского! Полемизировал с Блаватской! Написал отрицательную рецензию на книгу ее кузины Крижановской-Рочестер! Барышни сердились, просили воды, краснели. И уходили очарованными.

  – В Барченко что-то есть, но он не только писатель, а еще и перспективный ученый, популяризатор – процедил один критик. Что ж, он оказался прав: литературой Александр баловался недолго, предпочтя естественные науки.

  Приключенческие повести позволили ему обрести достаток, привлечь к себе внимание, накопить денег на продолжение учебы. С отцом, правда, не помирился. Посылал в Елец почтой несколько новых столичных журналов, думая, что отец обрадуется славе сына. Но Василий Ксенофонтович его ответа не удостоил. Только от матери пришло письмо – она не верила, что все это пишет ее Саша... Он обиделся еще крепче.

  В год перед балканским кризисом (кто ж знал, что будет мировая война?) Барченко поступил в Технологический институт экстерном, изучая одновременно физику и минералогию. Посещал параллельно с институтом интересовавшие его лекции в университете, выбрав биологию и физиологию высшей нервной деятельности. Продолжал заниматься восточными языками по студенческим конспектам и учебникам. Нелегко было, нелегко! С уютного Васильевского острова мчаться рано утром в университет. Вольнослушатель, он иногда нарывался на не запоминавшего лица сторожа, ссорился, показывал разрешение с подписью ректора...

  Занятия у медиков и востоковедов совпадали, приходилось выбирать, что сегодня посетить, а чем пожертвовать. Затем в Технологический институт, любимую Техноложку – это ехать в Соляной городок, в пригород. Соляным его звали из-за барской прихоти – павильона в условном китайском стиле, сделанном из блоков спрессованной соли. Балтийская сырость давно разъела колючие драконьи спины, круглые фонарики с фитильками внутри, соль смыло, но пригород стал Соляным городком. Случалось сдавать разные экзамены в одну неделю. Голова шла кругом. Но Барченко держался.

  Летал с минералогического практикума на берегу Финского залива на практикум востоковедов в Новую Деревню, где открывался буддийский дацан. Штудировал минералогию, немного знакомую по камешкам из размытых ливнями елецких оврагов.

  Он увлекся камнями, но не драгоценными, а обычными. Серыми, белыми, бежевыми, щербатыми, пористыми, полосатыми. Зачем, спросите? Во-первых, мифология народов севера изобиловала движущими камнями: Синь-камень, Конь-камень... Барченко видел в них свидетелей разумной жизни, но не белковой, а кремниевой. Памятники ушедших эпох. Финские валуны «помнят» Гиперборею, и если с них научиться снимать потоки информации, то можно восстановить картину прошлого. А еще на камнях встречаются петроглифы, трезубцы, лотосы. Во-вторых, масоны, вольные каменщики. Камень краеугольный. Камень отесанный и неотесанный. Камень преткновения. Сколько символических значений! Жизни не хватит! И, в-третьих, если получить диплом геолога, совмещая научную экспедицию за какими-нибудь кварцами с поисками следов гиперборейцев, утолим свое любопытство за казенный счет. В краях, куда собирался Барченко, земля переполнена богатствами. Никому не померещится, что, кроме поиска нефти или угля, геологи выполняют свою тайную программу.... Очень удобно!