Текст книги "Юлия, дочь Цезаря (СИ)"
Автор книги: Юлия Львофф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)
Глава 11
Едва закончились свадебные празднества в кварталах и на улицах Рима, как снова разгорелась борьба на Форуме и в курии.
Заручившись поддержкой Помпея (тот вскоре после свадьбы наполнил Город своими воинами), Цезарь утвердил внесённый им же законопроект о раздаче земель несмотря на неодобрение большинства сенаторов и протест своего коллеги Бибула. Ссылаясь на дурные знамения, Бибул изо всех сил старался помешать Цезарю, но так ничего и не добился. Более того, он даже рисковал своей жизнью на Форуме: воины Помпея переломали прутья его ликторов и ранили двоих народных трибунов.
Возмущённый Бибул подал жалобу в сенат, однако ни в ком не нашёл смелости выступить с докладом о таком насилии и принятии чрезвычайных мер. Малодушие patres привело его в такое отчаяние, что он не выходил из дому до конца своего консульства и лишь издавал эдикты, полные злобных обвинений против Цезаря и Помпея.
Ругательные надписи в адрес триумвиров – здесь наряду с именами двух первых упоминалось также имя Красса – появились на стенах домов, приперчённые карикатурами, на кои римляне были весьма падки. Союз трёх полководцев тревожил не только сенаторов-республиканцев, но и многих горожан из разных сословий. По городу поползли слухи о том, что триумвиры сговорились отменить республику и поделить власть: Помпея провозгласить монархом в Риме, Цезаря поставить на царство в Испании и Галлии, а Красса – на Востоке.
Сенат, в котором уже давно не было согласия, раздирали жёсткие распри. Одни обвиняли Цезаря, другие ратовали за его поддержку.
– Гай Цезарь стремится к тому, чтобы сосредоточить власть в Риме в руках немногих! – Гремел под сводами курии голос сенатора Марцелла. Его горящие чёрные глаза, перебегая с одного лица на другое, словно сыпали искры. – Можно сказать, он сам уже добился этого, избрав выгодную во все времена роль народного заступника. Вторым в этом списке стоит Помпей, которого, как все мы знаем, всегда отличало властолюбие. И ныне эти двое вершат свои дела путём открытого насилия!
Марцелл выдержал паузу и, поймав взгляд Катона, продолжил:
– Я могу назвать также имена остальных. Тех, кто во всём потакает этим двоим, желая – и надеясь – в случае их полной победы заполучить в свои алчные руки власть над Римом, народом, законами.
Слова Марцелла вызвали гул неодобрения. Среди этого шума кто-то настойчиво призывал к порядку, и, наконец, в курии наступила тишина.
– Полагаю, никто из вас, отцы, не сможет не согласиться с тем, что всё происходящее в Риме в последнее время зависит именно от воли консула Цезаря! – Не поднимаясь с места, выкрикнул Лутаций Катул. – Соблазнённый его земельным законом плебс ныне либо ни во что не вникает, либо молчаливо всё одобряет. И даже коллега Цезаря по консулату ему не помеха! Устранив Бибула, Цезарь один управляет всем в государстве по своей воле…
В курии снова послышался ропот. Кое-кто из сенаторов (тех, кто не поощрял новый образ правления) начал напевать шуточную песенку, ходившую тогда в народе:
– В консульство Цезаря то, а не в консульство Бибула было:/В консульство Бибула, друг, не было впрямь ничего.
Когда же все постепенно утихли, с речью выступил Катон.
– Да, отцы, – начал он скорбным голосом, – республика гибнет… гибнет на наших глазах. С каждым мгновением опасность растёт, и очень скоро мы увидим тиранию. Сегодня на форуме чернь вопила: «Да здравствует Цезарь!», завтра она провозгласит его диктатором.
Катон умолк. Склонив голову, он какое-то время думал о чём-то.
– Нет ничего удивительного в том, что Цезарь, став консулом, утвердился в той царской власти, о которой помышлял ещё эдилом, – вставил, воспользовавшись паузой, Цицерон, прославленный оратор Рима, сторонник республиканского правления.
Будучи консулом Римской республики, Марк Туллий Цицерон раскрыл заговор Катилины, который, как известно, намеревался не только свергнуть существующий строй, но и уничтожить всякую власть и произвести полный переворот. Неизвестно, оказывал ли тайно Цезарь в чём-нибудь поддержку и выражал ли сочувствие заговорщикам, но многие из его противников (и среди них Катон и Катул) упрекали Цицерона, пощадившего Цезаря и отведшего от него подозрения.
– Нельзя считать незначительным начало ни в каком деле, – продолжал Цицерон, как всегда легко привлекая внимание слушателей. – То, что не пресечено в зародыше, быстро возрастает, ибо в самом пренебрежении оно находит условия для беспрепятственного развития… Так и мы, сиятельнейшие отцы, прежде либо потакали Цезарю во всём, либо и вовсе не обращали внимания на его дерзкие замыслы, тем самым содействуя постепенному росту его влияния в государстве. Иначе говоря, ныне мы сами пожинаем плоды того, что взрастили…
– Цезарь – тиран?! – неожиданно воскликнул Эмилий Лепид, перебивая Цицерона, и вскочил со скамьи. – Это же возмутительно! Разве можно считать подозрительной и внушающей опасения деятельность консула Цезаря? И разве можно в его помыслах усматривать тиранические намерения?!
Уже садясь на своё место, он обернулся к Цезарю, который, не шевелясь и всё ещё не произнося ни слова, сидел в своём курульном кресле, и незаметно для всех подмигнул ему. В ответ Цезарь вяло улыбнулся.
– Иногда, когда я вижу, как тщательно уложены его волосы и как он со всеми ласков и обходителен, мне тоже кажется, что этот человек не может замышлять такое преступление, как ниспровержение римского государственного строя, – с горькой иронией отозвался Цицерон на короткое выступление Лепида.
– Цезарь не надел на себя царскую диадему и не стал ещё одним Тарквинием[61]61
Тарквиний – последний царь Др. Рима, известен жестоким обращением с народом и патрициями.
[Закрыть] лишь потому, что чересчур осторожен, – снова заговорил Катон. – Ему нравится управлять всеми делами в Риме исподтишка, под прикрытием сената. А вы, patres, не желаете признать, что ныне низведены на положение балаганных кукол…
Голос Катона потонул в гаме.
– Республика в опасности!
– Не допустим тирании!
– Цезарь – наш избранник! Власть Цезарю! Гражданскую и военную!
– Отменить все законопроекты консула Цезаря!
– Будущее Рима за Цезарем!
Пришло время вмешаться и самому Цезарю. Он дал знак трубачам и только резкий звук туб[62]62
Туба – рим. духовой муз. инструмент, представляет собой длинную, расширяющуюся на конце трубку с роговым мундштуком.
[Закрыть] призвал сенаторов к молчанию.
– Да, будем откровенны, – заговорил Цезарь в наступившей тишине, – имя диктатора Суллы, с которым меня кое-кто сравнивает, до сих пор звучит зловеще для Рима. Проскрипции, беззаконные убийства тысяч неповинных граждан, попранные законы отечества, деспотизм – вот что вспоминает каждый из нас, когда слышит слово «единовластие»… Но, клянусь всеми богами-покровителями Рима, это вовсе не то, к чему я стремлюсь, став избранником своих сограждан. Я не желаю подчинить Рим своей власти; я желаю, чтобы весь мир был подвластен Риму.
– Рим – властитель народов, ты – владыка Рима? – послышался из зала насмешливый голос Цицерона.
Цезарь умолк на миг, затем, вскинув голову, сказал с суровой твёрдостью:
– Дайте мне четыре легиона – и через несколько лет я брошу к стопам Рима весь обитаемый мир.
Казалось, заявление Цезаря произвело впечатление на сенаторов. Какое-то время они обсуждали его выступление – и то недоверие, которые многие из них прежде ему высказывали, мало-помалу рассеивалось.
– Из всех провинций, – продолжал Цезарь, ободрённый переменой в настроении зала, – я выбираю себе в управление обе Галлии. Я уверен, что сумею покорить местные строптивые племена и полностью подчинить их власти Рима.
– Обе? – удивился Катон, и этот его вопрос вызвал среди сенаторов некое замешательство. – Однако, как все мы знаем, по Ватиниеву закону ты можешь получить только Цизальпинскую Галлию с прилежащим Иллириком…
– Нет ничего предосудительного, если консул Цезарь получит обе Галлии, – перебил Катона Помпей, поднимаясь со своего места с важным и осанистым видом. – До него, помнится, ни у кого из римлян не было уверенности в том, что им удастся покорить эти дикие земли и заставить варваров признать власть Рима.
Катон метнул в сторону Помпея быстрый гневный взгляд и повернулся к Цезарю.
– Но какую жертву ты потребуешь взамен? Повергнув к стопам Рима весь мир, не захочешь ли ты увидеть поверженную у твоих ног республику Рима?
Не дожидаясь ответа, Катон окинул курию своими суровыми глазами и громко сказал:
– Я выступаю против предложения консула Цезаря!
– Мой голос – «за». – Помпею пришлось – для пущей убедительности – стать рядом с Цезарем. Теперь они оба стояли на середине зала – лицом к лицу с сенатом.
Заявление Помпея вызвало у Катона сильное негодование.
– Как можно и дальше терпеть этих людей, которые брачными союзами добывают высшую власть в государстве и с помощью женщин передают друг другу провинции, войска и должности! – вскричал он, выступая вперёд.
Лицо его побагровело, словно вся кровь прихлынула к щекам и даже лбу; ноздри узкого горбатого носа гневно вздрагивали; глаза сверкали холодной яростью.
Едва уловимым движением руки Цезарь велел ликторам взять Катона под стражу, пока другие сенаторы не поддержали его. Но тот, видимо, не собирался уступать столь легко.
– Берегитесь, отцы! – Его страстный голос снова завладел вниманием зала. – Берегитесь, или скоро вы будете посыпать головы пеплом запоздалого раскаяния! Республика гибнет! Республика – на краю пропасти!
И тут раздались крики. Приверженцы Катона вскакивали со своих мест, размахивали руками, даже грозно потрясали кулаками, однако ни один из них так и не пришёл ему на выручку.
Ликторы Цезаря уже выводили Катона из курии, когда он обернулся на пороге и, показывая пальцем на Цезаря, который спокойно наблюдал за всем происходящим, пронзительно крикнул:
– Взгляните на будущего тирана! Увы, увы, Риму!
Глава 12
Свадьба Юлии обозначила собой резкий поворот в судьбе Рима, всей Италии и, конечно же, в судьбе Квинта Сервилия Цепиона.
У него на глазах любимая девушка стала женой другого – в тот день рухнула, рассыпалась в прах самая светлая мечта его юности. Затаив обиду на Цезаря, он, однако, по-прежнему оставался среди его верных сторонников и даже был его главным помощником в борьбе против Бибула. Причина его решения была проста: пока он принадлежал к кругу друзей Цезаря, он был вхож в его дом и, следовательно, имел надежду увидеться с Юлией. Томясь тоской по ней, он искал встречи с ней, как измученный жаждой путник ищет заветный ручей.
– Думаешь, я не догадываюсь, отчего ты дома бываешь реже, чем у Цезаря?.. Я ведь не слепая, Квинт! Я знаю, я чувствую… Ты всё ещё любишь её, – со слезами говорила ему Помпея каждый раз, когда он оставлял её одну в их доме на Палатине.
В их доме… Помпея стала в нём Гаией через несколько дней после свадьбы Юлии. Всё произошло быстро, без излишней роскоши и шума; сами новобрачные не хотели привлекать внимание толпы: они не были обручены и боялись насмешек. Отец невесты прислал щедрые дары; он был любезен – особенно с зятем – и весел, в отличие от брачующихся. Юлия, сославшись на недомогание, на свадьбу Цепиона не пришла…
– Не жди меня, – бросил Квинт небрежно, отворачиваясь от ищущей его взгляда Помпеи. – Я приду поздно. Сама понимаешь, дела в сенате…
– До утра? – В голосе Помпеи звучала злая ирония.
– Моя несравненная Елена Прекрасная[63]63
Елена Прекрасная – имеется ввиду Елена, увезённая влюблённым в неё Парисом в Трою; прекраснейшая из женщин, дочь Зевса и Леды.
[Закрыть], ты почаще заглядывай в зеркало и тогда, может быть, поймёшь, отчего заседания сената так затягиваются, – с жестокой насмешкой отозвался Цепион. Он взглянул ей прямо в лицо и криво улыбнулся.
Помпея и вправду подурнела и похудела после свадьбы; строгая стола[64]64
Стола – длинное платье замужней женщины.
[Закрыть] болталась на ней, как на жерди; черты лица заострились; возле рта залегли морщинки, вокруг глаз – лиловые тени. Вся какая-то неприкаянная, потерянная…
В Цепионе снова разгорелась злоба, заглушив вспыхнувшее на мгновение сострадание и непонятные угрызения совести. Это печальное, бесцветное существо, которое он вопреки своему желанию назвал своей Гаией, пыталось удержать его подле себя, пыталось влюбить его в себя. Она хотела бы – и он знал это – стать его тенью; она мучила его своей назойливой любовью и просила у него то, чего он дать ей не мог.
– Я буду ждать тебя, Квинт, – сказала Помпея с неожиданным упрямством, – слышишь? Я не сомкну глаз до тех пор, пока ты не вернёшься.
Её слова взбесили Квинта ещё больше. Она говорила покорно и в то же время требовательно, и ему вдруг захотелось ударить её. Но он сумел совладать с собой и, сжав кулаки, сцепив зубы, выбежал из дома.
Он был сам себе противен; он всё ещё злился на себя, на Помпею, на ту горькую ночь. В воспоминаниях всё, что произошло тогда, выглядело уродливо и убого – и запах земли, и плевки поцелуев, и горячие несвязные слова – и, когда он думал об этом, стыд и отвращение, как дурнота, овладевали им. Он винил себя в слабости, но ещё больше винил Помпею…
– …Эй, красавчик, хочешь пойти со мной? – Игривый голос заставил Цепиона замедлить шаг.
Он вскинул голову и только тогда понял, что ноги сами привели его в тот квартал, где произошла та встреча с Помпеей… той его несчастной, одинокой ночью…
Цепион молчал, внимательно разглядывая стоявшую у дверей лупанария белокурую женщину, которая улыбалась ему, зазывающе выпятив пышную грудь. Он смотрел на неё и ощущал, как медленно и неудержимо пробуждается в нём тоскливое желание обладать женским телом: с тех пор, как Помпея заняла место хозяйки у очага в его доме, он ни разу не возлёг с нею на супружеское ложе.
– Пойдём! Ты не пожалеешь. – Куртизанка была так же настойчива, как и соблазнительна.
– И ты поможешь мне излечить мою тоску? – хрипло спросил Цепион, глядя на неё исподлобья хмурым недоверчивым взглядом.
– Клянусь Приапом и Венерой Эрицинской, со мной ты позабудешь все свои горести и беды! – Она взяла его за руку и подалась к нему всем телом. – Ведь это моё ремесло…
… Квинт встал, потянулся и, зевнув, взглянул на женщину, лежавшую с закрытыми глазами и лёгкой усмешкой в уголках губ. Взглянул на неё, как на нечто бесчувственное, отстранённое, дерево или животное. Недоумённо покачал головой: совсем недавно – всего несколько мгновений назад – она дарила его бурными ласками, а теперь у него осталось только чувство неловкости, даже стыда оттого, что он здесь, в лупанарии, и разглядывает куртизанку, совершенную и порочную в своей наготе.
– Не уходи, – вдруг проговорила она, открыв глаза. Теперь она смотрела прямо на него, моляще и в то же время призывно. – Останься со мной ещё… хоть ненадолго… Ещё один разок. Я не возьму с тебя денег…
Квинт был изумлён.
– С чего бы это? – спросил он, кривя губы в пренебрежительной ухмылке, которая должна была скрыть его замешательство.
– Ты ещё очень молод и, может, сам не понимаешь, какой силой одарили тебя боги. – Куртизанка казалась ему до смешного серьёзной. – Давно я не встречала в этом городе мужчин, у которых Мутун[65]65
Мутун – фаллическое божество плодородия.
[Закрыть] в чреслах… Любая женщина, если, конечно, она не холодна, как снег на Альбанской вершине, почувствует себя счастливой с тобой… И я прошу тебя: останься…
Не произнося ни слова, Квинт быстро оделся и, бросив на низенькое колченогое ложе тускло блеснувший в полумраке денарий, вышел на улицу.
У него не хватило выдержки пойти домой окольной дорогой: увидев огни в доме Цезаря, он сделал крутой поворот и метнулся к утопающему в густой зелени портику.
В атрии дома консула, где всегда было оживлённо и весело, в этот вечер чувствовалось напряжение.
– … Все дела должны улаживаться мирным путём, – говорил Цезарь, в задумчивости играя кистями небрежно перехватывающего тунику пояса. – Из уважения к добродетели Катона не только лучшие граждане, но и народ пребывает в унынии. Мне бы не хотелось, чтобы заточение Катона подорвало их веру в меня. И посему я прошу тебя, Клодий, освободить Катона из-под домашнего ареста…
– И выгнать его вон из Рима! – нетерпеливо вставил Клодий.
Квинт взглянул на Клодия, сидевшего в другом конце атрия: глаза у того блестели, как у хмельного. Впрочем, вовсе не исключалось, что Клодий был слегка навеселе. Выбор Цезаря был удачен: если Риму суждено было получить народного трибуна[66]66
Народный трибун – магистратура в Римской республике, задача к-рой состояла в защите интересов плебса от посягательств патрициев. Важнейшим правом Н.т. было право вето на любое решение сената.
[Закрыть] с душой бунтовщика, а противникам Цезаря – опасного врага, то Публий Клодий Пульхр, этот дерзкий честолюбивый молодой человек, бесшабашный гуляка и смутьян, годился для такой роли вполне.
– Если Катон исчезнет из Рима, то несколько крикунов в сенате…
– И под каким же предлогом мы вышлем его из Рима? – перебил Клодия Цезарь.
– Можно отправить его на Кипр. Для ведения войны. – Клодий не мешкал с ответом ни мгновения.
– Катон один из всего сената не разворует сокровища этого острова, – заметил Помпей с красноречивой ухмылкой. Этими словами он дал своё согласие на почётное изгнание защитника римской республики.
Квинт поймал себя на мысли, что присутствие Великого в доме Цезаря раздражает его как никогда прежде.
– А что скажешь ты, Сервилий Цепион? – Он не ожидал, что Цезарь обратится к нему с подобным вопросом и оттого на время растерялся.
Он молчал, прислушиваясь к тому, что сейчас происходило внутри него. Обида на Цезаря, неприятие Помпея, гнев и протест – всё разом жгучей болью отозвалось в его душе. Они украли у него Юлию, а он всё ещё был среди них, был заодно с ними.
Цезарь, видимо, уловил его смятение.
– Я хочу, чтобы ты по-прежнему оставался на моей стороне, – сказал он, пристально глядя на Квинта. – Ты принадлежишь к моему кругу. Ты был со мной в Испании и вместе с другими ты провозгласил меня императором. Я всегда доверял тебе, Сервилий Цепион, и если ты понадобишься мне…
Это звучало как предупреждение. Но Квинт уже всё решил.
– Я готов служить тебе, Цезарь, как угодно и где угодно, но только не против лучших граждан Рима.
И он, ни с кем не прощаясь, стремительно вышел из атрия.
Уже покидая дом Цезаря, уголком глаза он заметил изящную фигурку в голубой столе, появившуюся в проёме перистиля, и замер, прислушиваясь к внезапно участившемуся гулкому биению сердца.
– Квинт?..
Как много, оказывается, может быть радости в простом звуке твоего имени, хотя целыми днями ты внимаешь ему равнодушно.
– Юлия… Salve, Юлия… – Квинт никогда не думал, что обычное короткое приветствие состоит из тянущихся в бесконечности, натыкающихся на несуществующие преграды букв.
Он стоял, не шевелясь, словно завороженный, и смотрел, как Юлия быстро – легко ступая стройными ногами, чуть покачивая бёдрами – идёт ему навстречу.
Мгновение они смотрели друг на друга; первой заговорила Юлия:
– Так рада видеть тебя, Квинт! – На её алебастровых щеках рдел яркий румянец; сияли под тонкими плавно изогнутыми бровями чёрные всепоглощающие глаза. – Отчего же ты не заходишь к нам? Мы уже соскучились по тебе…
В её голосе звучал упрёк.
– Мы? – переспросил Квинт.
– Я… – Она запнулась и тут же поспешно прибавила: – И Помпей тоже. Кстати, он часто спрашивает меня, отчего ты не заходишь?
– Меня никто не приглашал, – сказал Квинт первое, что пришло ему в голову.
– Я тебя приглашаю! – порывисто произнесла Юлия. – Дом Помпея – это мой дом. И я всегда рада видеть там своих друзей. К тому же, он – твой тесть, ты не забыл?
– Ты права. Наверное, он лучше помнит об этом, чем я, – с едкой горечью отозвался Квинт и, не дав ей возможности задать какой-то вопрос, уже готовый слететь с её губ, резко спросил: – У тебя с ним всё лучше, чем когда-то было со мной?
Юлия долго смотрела на него ничего не выражающим взглядом; улыбка, которой она встретила его, медленно сходила с её лица.
На мгновение (лишь на мгновение!) Цепион смутился: он пожалел о своих словах, хотя понимал, что рано или поздно разговор всё равно зашёл бы о Помпее как о сопернике.
– Помпей совсем не похож на тебя. И у нас с ним всё иначе, – ответила наконец Юлия, и в голосе её не было ни иронии, ни укора.
– И ты познала с ним любовь, о которой мечтала? – Его же голос звучал чуть сдавленно, будто он извлекал из себя слова с мучительной болью.
Румянец на щеках Юлии стал ещё ярче.
– Да, Квинт, – тихо, со счастливой улыбкой проговорила она, – это та любовь, которую нам дали боги. Её можно искать всю жизнь и – не найти. Но мне повезло… Я счастлива с Помпеем, Квинт…
Цепион слушал её – и злоба закипала в нём; проникая в его сознание, слова Юлии жгли, будто пламя.
Для чего она говорит всё это – мне?! Неужели ничего не понимает?.. – Эти мысли, словно молоточки, разъярённо стучали у него в висках.
Он тряхнул головой, сжал и разжал пальцы, охватывающие рукоять меча, покоившегося в ножнах на перевязи, и громко произнёс неожиданные для Юлии слова:
– Я опасался, что так оно и будет. И потому избегал встреч с тобою, хотя мне очень хотелось увидеть тебя.
Её губы приоткрылись в изумлении; взметнулись над округлившимися глазами тонкие брови.
Он не ждал продолжения этого разговора – и не хотел. Он расстался с Юлией, не произнеся больше ни слова.
