Текст книги "Юлия, дочь Цезаря (СИ)"
Автор книги: Юлия Львофф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)
Глава 21
– Послушай, Квинт, дальше так продолжаться не может, – говорил Цепион-старший размеренным и твёрдым голосом. – Ты опозорил наш род разводом с женщиной одного из лучших семейств Рима; ты вызвал невероятно громкий скандал глупым и возмутительным отказом признать своим ребёнка, рождённого в законном браке. Отдаёшь ли ты себе отчёт в том, к чему могут привести твои легкомысленные поспешные поступки? Чего ты добиваешься? Может, тебе скучна твоя жизнь и ты пытаешься разнообразить её всякими гнусностями? Или ты хочешь стать отщепенцем в своём кругу, уподобиться таким прощелыгам, как Клодий? И нанести этим ущерб моему авторитету и моим родительским чувствам?.. Но, знай, я этого не потерплю! Ты меня слышишь?
– Да, слышу, – ответил Квинт отнюдь не кротко.
Он сидел в кресле напротив отца и слушал его, угрюмо и неподвижно уставившись через его плечо на бронзовый кувшин с подогретым вином. Ему хотелось одного – чтобы отец поскорее закончил свой монолог и предложил ему выпить. Этот визит в родительский дом совсем не входил в его планы, но отец прислал с гонцом записку, в которой угрожал лишить его наследства, если он в очередной раз отклонит требование явиться.
– Ты отказался – уж не знаю, из каких соображений, – сопровождать Цезаря в его галльском походе, – продолжал Цепион-старший, кутаясь в шерстяную накидку (зима выдалась холодная, и стены дома промерзали насквозь). – Ты не стремишься заполучить государственную должность, а ведь участие в управлении государством – главный и священный долг римского гражданина. Когда-то ты обещал добиться высокого положения в служебной карьере своими силами, а вместо этого не только забросил службу, но и вовсе отвернулся от общества. Почему же тебе не взяться наконец за ум и не вернуться хотя бы на военное поприще?..
Квинт тяжело вздохнул и ничего не ответил.
Разве тщеславный старик поймёт его состояние, его муки, его незатихающую боль? Разве расскажешь ему о той ненависти, что не даёт не только уснуть, но – лишает воздуха, доводит до безумия, корёжит саму жизнь? И разве поведаешь ему о той жажде мести, что неугасимым жестоким огнём горит в его исстрадавшемся сердце?..
– Почему бы тебе не проявить себя просто добропорядочным и честным гражданином? Не нужно быть прорицателем или опытным политиком, чтобы понять, по отношению к кому следует проявлять добропорядочность. Можно иметь голову чуть умнее ослиной, чтобы суметь угодить человеку, в чьих руках, возможно, скоро сосредоточится вся власть в Риме.
– Нет, я этого не сделаю, – наконец тихо проговорил Квинт, по-прежнему не отводя взгляда от кувшина на столе. – Никогда не сделаю… Что до добропорядочности и честности, о которых ты тут толкуешь, – эти понятия безнадёжно устарели. Настало время, когда честность и благородство считаются свойствами слюнтяев и дураков. И первыми это поняли восхваляемые тобою Помпей и Цезарь…
Цепион-старший оторопел, услышав от сына столь неожиданную и решительную отповедь.
– Это всё, что ты можешь сказать в своё оправдание? – немного погодя грозно спросил он.
– Я хочу выйти из дому, – вставая, ответил ему Квинт; он больше не мог терпеть поучающий тон и упрёки отца. Но ещё невыносимее было выслушивать советы, как стать угодным человеку, одно лишь имя которого было ему ненавистно.
Какое-то время Квинт бесцельно брёл вперёд, не замечая, что ноги сами ведут его к той попине, где несколько дней назад он видел Клодия и его шайку. В этот раз они едва не разминулись: когда Квинт ступил на мостовую Субурры, Клодий вышел из попины. Квинт пошёл за ним, а потом вдруг потерял его из виду на шумной улице, запруженной толпами горожан.
Постояв в растерянности, Квинт повернулся, чтобы отправиться домой, но тут его внезапно схватили за руку.
– Зачем ты следишь за мной? – спросил Клодий с угрозой, хотя на лице у него читалось жгучее любопытство.
Квинт не ответил и руки не отнял.
– Ладно, – смягчился Клодий и оглядел его с ног до головы оценивающим взглядом: как опытный полководец – новобранца. Затем, по-приятельски подмигнув ему, вдруг предложил: – Пойдём выпьем вина и поговорим.
Квинт сел на деревянной скамье, а Клодий на складном стуле с мягким сиденьем; их разделял колченогий стол, весь испещрённый вырезанными именами завсегдатаев и крепкими ругательными словами. Кабатчик принёс большую бутыль лучшего в заведении вина и разлил его по чашам, процеживая через полотняную тряпицу.
– Разбавить водой? – озабоченно сопя, спросил он.
– Обойдёмся, – ответил ему Клодий. И, дождавшись, когда кабатчик уйдёт, повернулся к Цепиону: – Для чего ты искал встречи со мной?
– О причине говорить не буду – слишком долго придётся объяснять, да тебе и незачем это знать. Но я хочу сказать, что ты как раз тот, кому я позволю увлечь себя в самую гущу сражения. Того сражения, которое очень скоро погрузит Рим в пучину хаоса.
Ничего не отвечая, Клодий отпил из своей чаши немного вина, тыльной стороной ладони медленно вытер губы и только потом осторожно спросил:
– О каком сражении ты говоришь?
Квинт тоже выпил, поставил чашу на стол и с тихой злостью бросил Клодию:
– Только не притворяйся, будто не понимаешь, о чём я говорю!
Он снова наполнил чашу, едва ли не залпом выпил ещё вина и откинулся назад, судорожно мотнув головой. Теперь, когда хмельной напиток разлился по его крови, наполняя душу теплом, он вдруг почувствовал прилив симпатии к сидевшему напротив него человеку. Ему нужно было кому-то выговориться, излить свои горести, и этот человек подходил на роль слушателя намного лучше, чем отец.
– Я не из тех, кто прощает предательство… и не из тех, кто забывает обиды… Но из-за того, что месть моя никак не свершится, я начинаю сходить с ума. Ты слышишь? Та, ради которой я жил, отреклась от моей любви, от наших клятв, от всего, что было мне дорого… Она отказалась от меня и сделала это с лёгкостью… Как такое возможно? За что? Разве я обидел её низким поступком или дурным словом? Нет и ещё раз нет! Тогда – за что?! Единственным ответом на все мои вопросы была весть, что она уступила домогательствам другого… – Цепион умолк и спрятал лицо в руки – Клодий, глядя на него, подумал, что он плачет.
Но Квинт внезапно вскочил и с силой стукнул кулаком по столу. Жалобно зазвенели чаши; колченогий стол накренился, и, если бы Клодий не подоспел вовремя, бутыль с остатками вина соскользнула бы на пол.
– Послушай, – Цепион перегнулся через стол и заглянул собеседнику в глаза, – либо ты снова сделаешь для меня жизнь возможной, либо я больше не вынесу этой пытки и завтра буду мёртв.
Он невольно дотронулся до туники, под которой был спрятан нож, но Клодий намётанным глазом уловил этот жест и порывисто протянул Квинту руку.
– Я спасу тебя. С этого момента мы станем друзьями и боевыми соратниками. Но помни: у тебя нет пути назад.
Квинт посмотрел на руку Клодия – белую, холёную, но со сбитыми, как у уличного драчуна, костяшками – и насупился. В памяти пронеслись слова отца: «Или ты хочешь стать отщепенцем в своём кругу, уподобиться таким прощелыгам, как Клодий?», а в следующее мгновение он схватил и крепко – по-дружески – пожал протянутую ему руку.
Теперь он обрёл новую надежду. Стало ясно, что именно давало ему право сидеть тут, быть исцелённым дружеской рукой и рубиновым вином, стать одним из тех, кто будет вершить судьбу Рима. Он понял, где его место.
Через два дня Квинт с небритой бородой, в тёмной тунике, пенуле с капюшоном и войлочной шляпе, под покровом ночи присоединился к людям Клодия. Не зажигая факелов и стараясь не шуметь, небольшой отряд проник в один из домов на Капитолийском холме, где под неусыпной охраной жил молодой армянский царь Тигран. В качестве заложника его привёз из своего последнего похода Помпей, чтобы удержать Армению от союза с Парфией – единственного опасного противника Рима на Востоке. Сообщники Клодия обезоружили и связали стражей, а Тиграну дали лошадей и рабов для сопровождения.
– Беги, тебе помогут, – сказал Квинт, взяв под уздцы самого резвого скакуна и подведя его к пленному. – В гавани Остия ждёт корабль, который довезёт тебя до Антиохии. Ты – свободен…
– И кого же мне благодарить за своё спасение? Кто тебя послал?
– Неважно. Пусть для тебя это будет милость богов…
Армянин умчался прочь, а Квинт, выпив с головорезами Клодия вина в знакомой попине, почувствовал себя вдруг счастливым. Он ещё далеко не погиб. Этой ночью он нанёс своему врагу первый удар. И это было только начало.
Глава 22
Солнце почти касалось волн, и залив, весь золотисто-апельсиновый, сиял, пронзённый последними, ещё горячими лучами. Позади широкой песчаной полосы, окружённая рощей цветущих магнолий, белела вилла – настоящий мраморный дворец.
Во дворе, окружённый цветником, бил фонтан; под тенью портика, между белыми, как снег, колоннами, играли в мяч трое: Кальпурния, её давняя подруга Атилия и Домиция, приехавшая в Кампанию по приглашению Юлии.
Все были в расцвете молодости; их столы из косских тканей, расшитые тонкими узорами, являлись признаком изящества и роскоши, а волосы, уложенные в замысловатые причёски, благоухали восточными ароматами. Только на одной из женщин вместо столы был пеплум: Атилия недавно развелась с Катоном и теперь вела жизнь свободной женщины, развлекаясь новыми знакомствами и принимая ухаживания молодых и не очень поклонников.
Гостьи на кампанской вилле Помпея были увлечены игрой, словно дети: подпрыгивали, хлопали в ладоши, хохотали.
– Ну, кто из нас играет лучше? Кто самый ловкий? Кто не пропустил ни одного мяча? – победно воскликнула рыжеволосая Домиция, повернув раскрасневшееся веснушчатое лицо к Юлии, сидевшей на скамье под сенью плюща и вьющихся роз.
– Признаю, что ты, – ответила Юлия, улыбаясь.
– Я не потерплю поражения, – наигранно обиделась Атилия и надула губы, но Домиция обняла её и примирительно замурлыкала:
– Ты просто расслабилась и потеряла форму. Все эти поздние пирушки и ночные катания по Аппиевой дороге с молодыми повесами до добра не доведут…
– Зато так она быстрее найдёт замену Катону, – с усмешкой возразила Кальпурния. – И утешится ласками какого-нибудь знатного, но не очень умного чужого жениха. Вроде Фавста Суллы, прозевавшего свою невесту!
– Ты напрасно смеешься, подруга, – язвительно отозвалась Атилия. – Да будет тебе известно, Фавст от того, что ему было назначено, не отступился и часа своего, кажется, дождался. Скоро он вернёт себе невесту – и не одну, а сразу с ребёнком, хотя и чужим…
– Это правда? – подступила к Юлии Кальпурния, с виду потрясённая услышанной новостью.
Юлия слегка пожала плечами, как если бы судьба Помпеи ничуть её не волновала.
– Несколько дней назад Фавст обратился к моему мужу с просьбой разрешить ему воссоединиться с Помпеей, которая, как всем известно, была обещана ему в жёны до того, как вышла за Цепиона. Гней не возражал…
– И последнее, самое достоверное известие… – заспешила Атилия, несколько разочарованная сдержанностью Юлии. – Говорят, Фавст готов признать дочь Помпеи своей и дать ей родовое имя Корнелиев.
– Благородный жест в духе истинного римского патриция! – воскликнула Домиция, не то поощряя поступок Фавста, не то насмехаясь над ним.
– Нередко сами боги спешат навстречу нашим желаниям, нужно только предоставить судьбе идти своим ходом. По-видимому, судьба благоприятствует Фавсту, – сказала Юлия, вскинув на подругу глаза, в которых читались безмятежность и мудрость зрелой женщины. Она убрала локон, выбившийся из-под золотой сетки на её волосах, и со смиренным видом положила руки на колени.
И тут послышался насмешливый голос Атилии:
– Иначе говоря, своим счастьем Фавст обязан несчастью других.
Услышав это высказывание, Юлия невольно вздрогнула.
«Мой проступок, который Квинт назвал предательством, стал причиной его несчастливого брака с Помпеей, а его нелюбовь к ней едва не погубила как саму Помпею, так и судьбу их ребёнка», – подумалось ей. И в том Юлии чудился некий приговор ей самой, а порою в словах других людей – как сейчас в замечании Атилии – виделись ей дурные предзнаменования.
– Что с тобой, Юлия? Отчего ты вдруг так побледнела? Тебе нехорошо? – забеспокоилась, глядя на неё, Кальпурния.
– Лёгкое недомогание. Так, чепуха! – Юлия попыталась улыбнуться.
– Может, всё же сыграешь с нами в мяч?
– Я дала слово Аврелии, что буду разумной девочкой. Да и Гнею вряд ли понравится, если я нарушу запреты повитухи…
Юлия притворно вздохнула и опустила красноречивый взор к своей пополневшей талии. Она была на шестом месяце беременности – и на вершине счастья. Можно было только восхищаться изяществом и гордостью, с какими жена Помпея носила свою первую беременность.
– Хочу, чтобы ты знала: я от всего сердца радуюсь за вас с Помпеем, а ещё больше – от того, что проклятие Туллии не обрело силу пророчества. По крайней мере, для тебя… – Голос Кальпурнии дрогнул.
– Кальпурния, милая, да ты плачешь! – В порыве сострадания Юлия протянула руку, чтобы обнять мачеху, но та уклонилась от столь неожиданного проявления ласки.
– Не обижайся, Юлия, но я тебе завидую. У тебя будет ребёнок, а я… я наверное так никогда и не дождусь… Цезарь, твой отец, оставил меня одну на целых пять лет!
– Ты ещё так молода. Что значит в твои годы потерять каких-нибудь пять лет?
– Каких-нибудь? – вскричала Кальпурния, смахивая слёзы с ресниц. – Так можно и целую жизнь потерять! Да, я молода, но это лучшие годы, отмеренные женщине природой! Не девица, не вдовица, не разведённая… Где мой муж? С кем он сейчас?..
Кальпурния произнесла последние слова странным тоном, не как положено добродетельной матроне, безоговорочно подтверждающей власть мужа, а как женщина, глубоко несчастная и мучимая неопределённостью. Этот тон не ускользнул от слуха Юлии.
– Я уверена, что твой муж даже в мыслях тебя не обманывает, – сказала она, чтобы развеять сомнения Кальпурнии. И затем прибавила – точно предупреждая: – Помни, Кальпурния, если хочешь и впредь оставаться женой Цезаря, не совершай ничего такого, что дало бы ему повод сказать: «На мою жену не должна падать даже тень подозрения».
Кальпурния хотела сделать какое-то язвительное замечание, но в перистиле появился Помпей. Ещё до того, как он приблизился к жене и расцеловал её в обе щеки, Юлия успела разглядеть выражение озабоченности и тревоги на его лице.
Она немного смутилась, не зная, чем объяснить перемену в настроении мужа. С того дня, как Агатон подтвердил её догадки, Юлия испытывала ликование, радость, смешанную с таким знакомым всем беременным страхом перед будущим. Чем ближе был предсказанный повитухами день, тем сильнее Юлию охватывало нетерпение; эти последние недели казались ей нескончаемо длинными, длиннее даже, чем минувшие месяцы. Иногда ей казалось, что этим долгим ожиданием она обманывает мужа, который перестал заниматься государственными делами, лишь бы жить в её близости.
А он по-прежнему удивлял её поистине царской щедростью. Дня не проходило, чтобы Помпей не приносил ей нового подарка, так что она уже и не знала, чего бы ей ещё хотелось…
– Негодяи! – не сдержавшись, воскликнул Помпей, когда Кальпурния удалилась, оставив супругов наедине. – Не нашли лучшего способа досадить мне, как отменить все распоряжения, которые я сделал после побед над восточными царями!.. Извини, милая, что отвлекаю тебя от веселья и подруг. Но я не мог не поделиться с тобой вестями, которые мне прислал с гонцом сенатор Марцелл…
Помпей перевёл дыхание и, успокоившись, рассказал Юлии о побеге Тиграна и о том, что многие в сенате считают причастным к этому побегу народного трибуна Клодия. Подробности скандала заключали в себе следующее: крайне наглое поведение Клодия, обвинённого в предательстве, бесчинствах и поджогах, и бессилие сената, не смевшегося противостоять любимцу плебеев.
– Кроме того, меня известили, что со вчерашнего дня в Городе начались судебные процессы против моих друзей; сегодня утром напали на Квинта, брата Цицерона…
Юлия положила обе руки на плечи мужа, заглянула ему прямо в глаза. В них была тревога, а ещё – то выражение нерешительности, которая в последнее время часто удерживала его от многих важных действий.
Она осознавала, что если Помпей не остался в Городе, отдав его на растерзание распоясавшемуся Клодию, то поступил так единственно с целью быть рядом с нею каждый день и каждую ночь.
– Я вовсе не собираюсь удерживать тебя, любимый, – произнесла Юлия, стараясь не выдать своих чувств. – Я стала твоей женой, твоей верной спутницей, чтобы при любых обстоятельствах делить твои беды и твои радости. Единственное, чего я у тебя прошу: береги себя.
Ей показалось или Помпей и вправду с облегчением вздохнул после её слов?.. Ничего не говоря, он привлёк её к себе и, склонив голову, коснулся губами её шеи.
– Когда ты уезжаешь? – спросила Юлия, с тоской ожидавшая минуты расставания, и слегка отстранилась от Помпея, чтобы снова взглянуть на него.
То состояние счастья, которое не оставляло её в течение последних месяцев, внезапно сменилось отчаянной тревогой, и теперь она всматривалась в лицо Помпея, стараясь прочесть на нём ожидавшую его судьбу.
– Немедленно, – коротко ответил ей Помпей и, крикнув слугу, велел сложить вещи и седлать коня.
Глава 23
Судебный процесс над вольноотпущенником Деметрием, первым и самым влиятельным любимцем Помпея, обвинённым в злоупотреблении властью и мошенничестве, превратился в балаган. Сначала выступили свидетели, раскрывшие непозволительную для бывшего раба дерзость: на пирах у Помпея, рассказывали они, когда хозяин сам ещё принимал других гостей, Деметрий зачастую уже с важностью возлежал за столом, закутавшись в тогу по самые уши. Гневный ропот в толпе вызвала речь сенатора Ватиния, который возмущался тем, что сады, приобретённые вольноотпущенником Помпея, стали называть Деметриевыми. Считалось правомерным давать садам и паркам имена родовитых римлян: были известны Лукулловы и Помпеевы сады; но подобное совершенно не допускалось в отношении вольноотпущенников. Даже если они были единственными владельцами садов. Затем начались свидетельские показания о взяточничестве и мошенничестве. В ходе разбирательства выяснилось, что великолепные дома в предместьях Рима и редкостной красоты места для прогулок были приобретены Деметрием незаконным путём.
– Не виновен! – наконец, не выдержав, заорал Деметрий, молодой человек с блестящими курчавыми волосами и круглым приятным лицом. – Что касается этой лжи, подготовленной бесчестными врагами моего патрона, благородного Гнея Помпея, то я отказываюсь на неё отвечать!
Имя было названо – и тут же в толпе раздались голоса, требующие призвать к суду самого Помпея.
Постепенно нарастающий гул разносился по улицам, возвещая о приближении триумвира. Когда толпа на Форуме заволновалась и зашумела, как лес при первом порыве бури, стал виден Помпей, поднимающийся на ростры в белоснежной с широкой пурпурной полосой латиклаве.
Помпей прибыл на суд без свиты, без телохранителей, даже без слуг. Он будто показывал всем: слава его могущества велика, но не меньшей была и слава его справедливости и честности.
Однако у Клодия это вызвало лишь возмущение и смутную тревогу. Эта неизвестно откуда взявшаяся самоуверенность Помпея беспокоила его, он опасался ловушки.
– А я думал, что он ожесточится ещё больше, когда поймёт, что положение его безнадёжно, – задумчиво проговорил Цепион, стоявший рядом с Клодием. – Но, похоже, он просто издевается над нами…
– Пусть пока поиздевается, – отозвался Клодий сквозь стиснутые зубы. И потом, сплюнув, прибавил с угрозой: – Настоящее представление скоро начнётся – вот тогда он у меня ещё попляшет!
Сенаторам доложили о том, что Помпей призывает их предстать перед народом, и они, нехотя покинув здание суда, расположились позади ростр, отнюдь не стремясь оставаться на виду.
Помпей стоял и какое-то время спокойно смотрел на народ, затем приветственно вскинул руку. Глубокое, раскатистое «Да здравствует Помпей Магн!» донеслось от толпы, качнувшейся к рострам. Сенаторы, ворча, отодвинулись к зданию суда. Для многих из них, наблюдавших судебный процесс, внезапно воцарившаяся на Форуме тишина была таким же неприятным доказательством власти Помпея, каким до этого было радостное приветствие.
Помпей откашлялся и наклонился вперёд, готовясь произнести речь, но в этот момент Клодий крикнул: «Кто разнузданный тиран?» И его приспешники, предусмотрительно расставленные группами в толпе, громко и стройно, словно хорошо обученный хор, ответили: «Помпей!».
– Кто этот человек, ищущий человека?
– Помпей!
– Кто почёсывает одним пальцем голову?
– Помпей!..
Эти нападки, возымевшие действие благодаря рассчитанной согласованности, сильно огорчили Помпея. Он не привык подвергаться поношениям и был совершенно неопытен в подобного рода борьбе. Он не сразу нашёлся, что ответить, ярость боролась в его душе с благоразумием.
Стараясь не терять самообладания, он снова поднял руку – в этот раз требуя тишины. На трибуну упал камень. Нанятые Клодием буяны разразились грубой бранью против Помпея и его сторонников и, дождавшись сигнала, начали свалку. Над Форумом нависла угроза паники.
– Если твои головорезы не прекратят драку, я вызову тебя в суд! – пытаясь заглушить вопли толпы, крикнул Помпей Клодию.
Клодий ответил ему глумливой усмешкой.
Помпей, взбешённый, начал спускаться с ростр, подгоняемый одной лишь мыслью: добраться до Клодия и вцепиться ему в горло. Краем глаза он увидел, как какой-то человек в тёмной пенуле с капюшоном, скрывавшим лицо, торопливо приближается к нему, расталкивая толпу. Вот он красноречивым движением сунул руку за пазуху… Блеснуло лезвие зажатого в кулаке короткого ножа… И вдруг на Помпея, столько раз видевшего сотни смертей на поле битвы, столько раз подвергавшегося опасности быть убитым, напало какое-то необъяснимое оцепенение. Пробежало по позвоночнику и сотрясло тело острое леденящее прикосновение смертельного страха. Он прошептал что-то, но с места так и не сдвинулся… Человек в пенуле был уже совсем рядом… В этот момент из толпы к Помпею бросился другой человек, ещё мгновение – и нож убийцы вонзился в плоть незнакомца. Вскрикнув, человек, закрывший Помпея своим телом, упал прямо в его объятия; кровь, пропитавшая тогу незнакомца, испачкала белоснежную латиклаву Помпея. Помпей подхватил его, поддерживая запрокинутую голову с полузакрытыми, остановившимися глазами. Отовсюду к нему уже бежали люди…
Помпей не отпрянул, не закричал, он только смотрел в толпу, пытаясь проследить, куда скроется напавший на него человек. Он не успел толком разглядеть лицо убийцы, но было что-то знакомое в его походке, в линиях его тела.
Судебное разбирательство, затеянное Клодием с целью нанести удар по авторитету Помпея, было сорвано. Несколько молодчиков было схвачено, остальные обратились в бегство. Оправившись от потрясения, люди начали покидать Форум.
Раб, открывший Помпею, в испуге отшатнулся от него, глядя вытаращенными глазами на забрызганную кровью латиклаву.
– Принеси моему гостю чистую одежду, – приказал ему вышедший из таблиния хозяин дома, Марк Порций Катон.
Всего неделю, как Катон появился в Риме: он вернулся с Кипра, куда его сопровождал племянник Марк Юний Брут, сын Сервилии, с неожиданно богатой добычей. Ему удалось умиротворить киприотов без применения вооружёной силы – и за свою миссию он заслуженно получил от сената ряд благодарностей. Отправив Катона на Кипр, Цезарь добился своей цели: отъезд яростного защитника республики значительно разобщил и ослабил сенат. Для того, чтобы партия республиканцев приобрела в сенате прежнее влияние, не хватало, пожалуй, только присутствия Цицерона.
После того, как Помпей переоделся, Катон пригласил его в таблиний, сел в кресло и движением руки предложил гостю занять место напротив.
– Откровенно говоря, меня нисколько не удивляет поведение Клодия, – сказал он, и Помпей понял, что Катону уже донесли о кровавой потасовке на Форуме. – Насилие – это последнее прибежище людей, не умеющих мыслить…
Катон сидел у раскалённой, полной красных углей жаровни, и кровавые отсветы, падавшие на его трагически застывшее, волевое лицо, казались предвестниками грядущих пожаров, смертей и потоков крови.
Помолчав, Катон принялся рассказывать Помпею о том, чем, какими надеждами он жил в последнее время:
– Когда я был на Кипре, я мечтал только об одном: чтобы в Риме водворился наконец долгожданный мир. О боги, разве не величайшим счастьем для государства было бы разумное согласие всех сословий римского народа!
– С твоими мечтами о единении квиритов можно было бы поспорить… – сдержанно отозвался Помпей. – Но ты прав в одном: народ не в состоянии мыслить самостоятельно. Ему необходимы лозунги, одновременно и внушающие надежду, и подчиняющие его неустойчивую волю.
Он скорбно покачал головой и, глядя Катону в лицо, спросил:
– Ты не сильно удивился, увидев меня в своём доме. Почему?
– Видишь ли, при том, что ты некоторым образом содействовал моему изгнанию, я не перестаю верить в твою природную добродетель. Для меня бесстыдство и Помпей – несовместимые понятия. Признаюсь также, что из вас троих именно в тебе я вижу меньшее зло.
– Благодарю за откровенность. Когда я шёл к твоему дому, я рассчитывал найти здесь понимание.
Наступила минута, когда Помпей снял маску и заговорил в раскаянии:
– Всё, что происходит сейчас в Риме, является следствием моего бездействия. Клодий загнал patres в угол и сделал их послушными своей воле. Сегодня я понял, что он не остановится перед любым насилием… вплоть до убийства…
– Нужно воздействовать на отцов не только с помощью уговоров, но и народа, как это делает Клодий. Невиданной наглостью и угрозами Клодий завоевал величайшее расположение сената, и единственный способ привлечь сенат на нашу сторону это добиться возвращения Цицерона.
– Каким образом?
– Уговори брата Цицерона выступить на Форуме – пусть он обратится к народу с просьбой за изгнанника.
– А что на это скажет Цезарь? Ведь он не был против изгнания Цицерона…
– Ну, во-первых, Цезаря нет в Риме; во-вторых, я не вижу иного пути заставить сенат пойти хотя бы на частичные уступки. Отцы злорадствуют по поводу нанесённых тебе оскорблений, считая тебя наказанным за предательство по отношению к Цицерону. Помирись с Цицероном, попроси у него прощения, прости мне мою прямоту, или сделай вид, что раскаиваешься, ибо он ни за что не пожелает вступить с тобой в переговоры, пока будет таить обиду. И помни: чем дольше ты будешь тянуть, тем больше завоюет себе сторонников Клодий.
Помпей не успел ответить – в эту минуту в таблиний, еле переводя дыхание, вбежал слуга Катона.
– Что случилось? – сердито спросил Катон.
Слуга, всё так же прерывисто дыша, прошептал на ухо хозяину несколько слов и покосился на Помпея.
– Прости, я должен огорчить тебя… – пробормотал Катон, растерянно глядя на гостя. – Юлия…
Помпей мгновенно стал белым, как полотно.
– Что… что с ней? – заикаясь, холодея от дурного предчувствия, спросил он.
– Она уехала из Кампании следом за тобой… Она в Риме…
Не дослушав Катона, Помпей вскочил с кресла и со всех ног бросился к двери.
«С ней всё в порядке… Да и что бы могло случиться?.. Скорее всего это ловушка. Меня просто хотели выманить от Катона», – успокаивал себя Помпей по дороге к дому. Однако, видя, как Аврелия с трясущимися руками приближается к нему, он понял, что случилось нечто ужасное, непредвиденное, и предчувствием тяжкого горя сдавило горло…
