Текст книги "Война и мир Михаила Тухачевского"

Автор книги: Юлия Кантор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 37 страниц)

… В войне мое будущее, моя карьера, моя цель жизни!»22 Тогда казалось, что цели он достиг с безапелляционной уверенностью и фантастически быстро.

Дальнейшая боевая судьба была благосклонна к изобретательному и в открытом бою, и в разведке молодому гвардейцу.

Что ни бой, то успех, что ни операция, – придуманная и осуществленная, – то орден. В послужном списке Тухачевского великолепный перечень наград за боевые отличия:

уже упомянутый орден Св. Владимира 4 степени с мечами и бантом, Св. Анны 2 степени с мечами, Св. Анны 3 степени с мечами и бантом, Св. Анны 4 степени с надписью «За храбрость» и Св. Станислава 3 степени с мечами и бантом23. (В Российском Государственном военно–историческом архиве сохранился лист–представление к шестому ордену – Св. Станислава 2 степени. Однако наградного листа в архиве нет, как нет этого ордена и в послужном списке Тухачевского, датированном 1 ноября 1917 года.) Даже лаконичное описание в штабных документах подвигов Михаила Тухачевского читается как панегирик. Орден Св.

Станислава 3 степени с мечами и бантом – за то, что «переправившись 26 сентября 1914 года на противоположный берег реки Вислы, нашел и сообщил место батареи неприятеля у костела и определил их окопы. На основании этих сведений наша артиллерия привела к молчанию неприятельскую батарею»24.

С 4 по 15 октября полк воевал в Ивангородской области:

за бои 10–13 октября под Ивангородом Тухачевский удостоен ордена Св. Анны 3 степени с мечами и бантом. С 16 октября по 30 ноября – семеновцы брошены в бои под Краковом, и подпоручик Тухачевский «зарабатывает» орден Св. Анны 4 степени с надписью «За храбрость» – за бой 3–5 ноября под Посадом «Скала»25. Таким образом, график боев точно совпадает с перечнем боевых заслуг.

Упоминание еще об одной награде – ордене Св. Анны 2 степени с мечами содержится в «списке офицеров лейб–гвардии Семеновского полка по старшинству в чинах » за 1917 год. В этом документе получение награды датировано 1915 годом26. Наградной лист свидетельствует «о высочайшем утверждении пожалования командующим 9–й армии… ордена Анны 2 степени… за боевые отличия, отлично–усердную службу и труды, понесенные во время военных действий»27. Для подпоручика получить такой орден – событие почти невозможное. По существовавшей тогда практике на него могли рассчитывать чины не ниже капитана. Тухачевский и здесь стал исключением.

Судя по архивным материалам, ордена Тухачевский получал в среднем раз в три недели. Даже обладая гипертрофированной скромностью, трудно не испытать головокружение от таких, действительно ярких, успехов.

Тухачевский особой скромностью не отличался, но тем не менее позднее, уже в 1920–е годы, даже в узком кругу никогда не бравировал этими наградами. Возможно, считал их остывшим достоянием «давно минувших дней» или, что не менее вероятно, не желал будить ностальгию…

«С фронта он часто писал и однажды осенью 1914 неожиданно приехал. Это было уже после смерти нашего отца, который умер после его отъезда. Миша рассказал нам, что он очень беспокоился об отце, так как о нем ему ничего не писали и он понял, что что–то случилось, попросился отпустить его в Варшаву лечить зубы, а сам приехал в Москву на один день, где и узнал правду»28.

Тухачевского, склонного к некоторому высокомерию, порой «оскорбительно вежливого», то есть державшего дистанцию, в полку не слишком любили. К этой взаимной прохладце отношений у некоторых наверняка примешивалась и зависть. Ему явно, вызывающе везло, но везло заслуженно.

Он был успешен не только в аффекте – красивых боевых вылазках, но и в тяжкой окопной повседневности. Даже недоброжелатели не зафиксировали ни одного сколько–нибудь неблаговидного поступка, какого–либо недочета даже в рутинной части несения службы. Солдат не чурался (эта при вычка пригодилась ему позже, в Гражданскую), окопные осенне–зимние тяготы переносил легко. И всегда был начеку.

«Бросалась в глаза его сосредоточенность, подтянутость, – отмечал А. А. Типольт, служивший в той же роте Семеновского полка, что и Тухачевский. – В нем постоянно чувствовалось внутреннее напряжение, обостренный интерес к окружающему»29.

Воздух фронта заставлял бурлить кровь, пьянил воображение…

А сосредоточенность и внутреннее напряжение никак не мешали Тухачевскому временами попросту ребячиться.

«Скучая во время долгого окопного сидения, – рассказывали его приятели–офицеры, – он смастерил лук–самострел и посылал в недалекие немецкие окопы записки обидного содержания. В промежутках между сражениями такими же записками договаривались о перемириях для уборки раненых или убитых, оставшихся между окопами.

Об этой затейливой выдумке простодушно вспоминали и позже»30.

Тухачевскому был 21 год.

С 25 января по 4 марта 1915 года Семеновский полк принимал участие в Ломжинской операции русских войск.

19 февраля 1915 года под Ломжей Тухачевский попал в плен[ 6 ]6
  В Ломже был похоронен убитый при штурме Варшавы прадед Михаила Тухачевского, полковник–семеновец, герой 1812 года.


[Закрыть]. Обстоятельства пленения стали предметом острых

дискуссий в белоэмигрантской среде в 1920–е годы, они же замалчивались в советской историографии, посвященной Тухачевскому. Бывшие царские офицеры, в большинстве своем не простившие подпоручику «измены», склонны были трактовать его пленение в амплитуде от неумелости до трусости (то и другое не выдерживает критики: к февралю 1915 года Тухачевский, как уже упоминалось, имел блестящую – до неправдоподобности, если бы не сохранившиеся документы – боевую биографию). В советское (сталинское) время официальная идеология приравняла плен к предательству, и эта «подробность» биографии держалась под спудом. (Кстати, по той же причине практически нет советских исследований, посвященных пребыванию солдат и – тем более – офицеров в плену во время Первой мировой.) «Весь горизонт, от края до края, светится смутным красноватым заревом. Оно в непрестанном движении, там и сям его прорезают вспышки пламени над стволами батарей… Грохот первых разрывов одним взмахом переносит какую–то частичку нашего бытия на тысячу лет назад. В нас просыпается инстинкт зверя, – это он руководит нашими действиями и охраняет нас. В нем нет осознанности, он действует гораздо быстрее, гораздо увереннее, гораздо безошибочнее, чем сознание… Быть может, это наша жизнь содрогается в самых сокровенных тайниках и поднимается из глубин постоять за себя»31, – Ремарк трансформировал «быт» боя в эпическую ирреальность.

Командир Семеновского полка генерал–майор И. С. Эттер описывал сражение 19 февраля так:

«С 8 час[ов] утра неприятель стал буквально осыпать снарядами тяжелой и легкой артиллерии, поражая главным образом восточную часть леса и район, то к северу от леса, что у Витнихово[ 7 ]7
  Витнихово расположено примерно в 8 км к северу от Ломжи.


[Закрыть].

В 11 часов утра на восточную часть леса началась неприятельская атака. 5–я рота – частный резерв правого боевого участка – была немедленно двинута для непосредственной поддержки, а 2–я рота полкового резерва направлена из д. Витнихово к резервному окопу 5–й роты. Ураганный огонь, перенесенный неприятелем вглубь по резервам, отсутствие ходов сообщения замедлили движение поддержки, 5–я же рота понесла большие потери и подошла к южной опушке, потеряв всех офицеров и половину нижних чинов.

Южная опушка была занята неприятелем. В это время наши правофланговые роты в лесу (б–я и 7–я роты) были обойдены справа из окопов соседней роты, б–я и 7–я роты… не отступили, приняли удар, произошла рукопашная схватка, и почти никто из них не вернулся»32.

Значительная часть «принявших удар» была убита, остальные, за редкими исключениями, взяты в плен, среди них – Михаил Тухачевский.

Офицер–гвардеец Семеновского полка Г. Бенуа писал, что в феврале 1915 года под Ломжей «после упорных и тяжелых боев» полк, «имея далеко впереди себя б–ю роту (где находился Тухачевский.– Ю. К.), окопался и занял оборону. Ночью, перед рассветом, поднялся густой туман. Пользуясь им как дымовой завесой, батальон немцев обрушился без выстрела с гранатами на передовую роту.

Силы были неравны. Ротный командир был убит, многие солдаты геройски погибли и только человек сорок успели, отстреливаясь, отойти к своим. Человек тридцать попали в плен, вместе с ними получивший удар прикладом по голове подпоручик М. Тухачевский, которого подобрали в бессознательном состоянии»33.

Другой участник тех же событий Ю. Макаров так описывает этот, последний для Тухачевского в 1915 году, бой:

«Веселаго схватил винтовку и довольно долго отбивался, но наконец упал, получив одну пулевую рану и две штыковых. С ним вместе бешено отбивались человек 30 его верных солдат. И все они полегли рядом со своим командиром. Человек 10 с прапорщиком Типольтом, раненным в руку, отстреливаясь, успели отбежать назад и присоединиться к полку. Человек 30 были забраны в плен и вместе с ними Тухачевский. Как говорили, он получил удар прикладом по голове и был подобран в бессознательном состоянии. Славная б–ая рота фактически перестала существовать»34.

Воспоминания князя Ф. Касаткина–Ростовского идентичны мемуарам Макарова:

«Тухачевский, как передавали случайно вырвавшиеся из немецкого кольца люди, в минуту окружения, по–видимому, спал в бурке, в окопе. Когда началась стрельба, видели, как он выхватил шашку и, стреляя из револьвера, отбивался от немцев»35.

Версии, как видно из процитированных фрагментов, совпадают. Справедливости ради следует сослаться на источник, предлагающий иное видение этого военного эпизода:

очерк выпускника Алексеевского военного училища А. Н. Посторонкина. В конце 1920–х годов Пражский архив собирал мемуары белоэмигрантов, причем неплохо за них платил, что было для многих единственным источником существования.

А. Н. Посторонкин мог выполнить «социальный заказ» – тем более, что искренне ненавидел Тухачевского, перешедшего на сторону новой российской власти.

«Немцы окружили с тыла 6–ю роту семеновцев, положение коей усугублялось поднявшейся метелью, ветром и ночной порой. При внезапном появлении противника, что называется, «на носу» и с тыла, постепенно и решительно окружавшего железным кольцом указанную роту, люди вначале достаточно растерялись от неожиданности, но потом оправились и вступили в отчаянную схватку, упорно отбиваясь штыковым боем от численно превосходивших их немцев. Командир роты, капитан, на ходу вступает в командование группами людей и в страшном штыковом бою пал смертью героя: он был убит, на его теле, найденном нами впоследствии и опознанном по тому лишь признаку, что на трупе был нетронутым Георгиевский крест, было обнаружено более 20 пулевых и штыковых ран, что указывает на упорную личную борьбу капитана Веселаго».

Далее – о Тухачевском:

«Подпоручик Тухачевский лежал в легком наносном окопчике и спал, завернувшись в свою черную бурку, по–видимому, в ужасный момент появления врага он спал или дремал. Пробужденный

шумом, он с частью людей принял участие в штыковом бою, но, не будучи раненным и, вероятно, не использовав всех средств для ведения боя, был захвачен в плен…»36 Бросается в глаза явная негативность оценок. Заметим:

Посторонкин не только не воевал в той же роте, что и Тухачевский, он не был семеновцем…

При передаче сведений о потерях Семеновского полка в штаб фронта произошла ошибка, и в газете Военного министерства «Русский инвалид» от 27 февраля появилось сообщение о гибели подпоручика Тухачевского. Его мать едва перенесла этот удар. Сопротивляться горю у нее уже не было сил: только что закончившийся 1914 год был тяжелым для семьи – умер ее глава, Николай Николаевич, умерла 23–летняя сестра Михаила Надежда, художница, выпускница Строгановского художественного училища. К счастью, ошибка скоро обнаружилась, и Мавра Тухачевская стала ждать писем от «воскресшего» любимого сына. Ожидание длилось долго.

Для подпоручика Тухачевского, привыкшего за полгода к чреватой смертью, но в силу этого еще более упоительной для него фронтовой жизни, начались томительные будни немецкого плена. Два с половиной года он изобретательно и лихорадочно пытался сократить время, бесстрастно отнимавшее у него деятельную жизнь. И пять побегов из плена говорят о его характере едва ли не больше, чем пять добытых в бою орденов.

Источники и литература

1. Ремарк Э. М. На Западном фронте без перемен.

Л.: Лениздат, 1959, с. 45.

2. Гашек Я. Похождения бравого солдата Швейка. М.: Правда, 1958, т. 1, с. 25. (Библиотека журнала «Огонек»)

3. Ремарк Э. М. Указ. соч., с. 45.

4. Первая Мировая война. Дискуссионные проблемы истории / Отв.

ред. акад. РАН Ю. А. Писарев, д. ист. н. В. Л. Мальков.

М.: Наука, 1994, с. 155.

5. Там же.

6. Там же, с. 156.

7. Головин Н. Н. Военные усилия России в Мировой войне // Военноисторический журнал, № 2,1993, с. 65.

8. Там же, с. 64.

9. Головин Н. Н. Российская контрреволюция в 1917—1918 годах, т. 1, кн. 1, с. 85.

10. Деникин А. И. Очерки русской смуты: Репринт. М.: Наука, 1991, т. 1, вып. 1, с. 25—26.

11. Волков С. В. Трагедия русского офицерства. М.: Центрполиграф, 2002, с. 3.

12. Головин Н. Н. Указ. соч., с. 60—66.

13. Там же, с. 61.

14. Там же.

15. Российские офицеры // Военно–исторический журнал, №1,1994, с. 49.

16. Центральный Архив ФСБ РФ (в дальнейшем ЦА ФСБ РФ) Архивное следственное дело (в дальнейшем АСД) Р–9000 на М. Н. Тухачевского, И. П. Уборевича и др. Т. «Судебное производство». Конверт.

«Записка о жизни от 27.09.1921»

17. Никулин Л. В. Тухачевский: Биографический очерк. М.: Воениздат, 1964, с. 30.

28. Минаков С. Сталин и его маршал. М.: Яуза, Эксмо, 2004, с. 161.

19. Зайцев А. А. Семеновцы в 1914 году. Гельсингфорс, 1936, с. 32–33.

20. Минаков С. Указ. соч., с. 32.

21. Толстой С. Н. Осужденный жить: Автобиографическая повесть.

М., 1998, с. 177.

22. Касаткин–Ростовский Ф. Воспоминания о Тухачевском // Семеновский бюллетень, 1935, № 15; Часовой, 1936, № 162, с. 12.

23. РГВИА. Послужной список М. Н. Тухачевского, ф. 291, оп. 1, д. 43, т. 1, л. 268.

24. Там же, л. 385.

25. Там же, л. 384 об.

26. РГВИА, ф. 2584, оп. 1, д. 2971, л. 183.

27. Там же, л. 183.

28. Личный архив Ю. В. Хитрово. Арватова–Тухачевская Е. Н. Воспоминания о М. Н. Тухачевском, с. 5.

29. Типольт А. А. Такое не забывается // Маршал Тухачевский:

Воспоминания друзей и соратников. М, 1965, с. 19.

30. Толстой С. Н. Осужденный жить: Автобиографическая повесть.

М, 1998, с. 177–178.

31. Ремарк Э. М. Указ. соч., с. 46—47.

32. В свой полк из плена через шесть границ: Новые документы о М. Н. Тухачевском / Сост. Шабанов В. М. // Военно–исторический журнал, № 5,1996, с. 90.

33. Минаков С. Указ. соч., с. 164 34. Макаров Ю. Моя служба в Старой Гвардии 1905—1917 г. Мирное время и война. Буэнос–Айрес, 1951, с. 283.

35. Минаков С. Указ. соч., с. 164.

36. Посторонкин А. Н. Неизвестное о Тухачевском//Военно–исторический журнал, №12,1990, с. 90.

3. В ПЛЕНУ ОЖИДАНИЙ

Человек предпочитает самую тревожную свободу самому безмятежному порабощению.

Жан–Жак Руссо

К 10 июня 1915 года в немецком плену находился 5391 русский офицер1. Этот «один» – плененный под Ломжей подпоручик лейб–гвардии Семеновского полка Михаил Тухачевский.

«В газетах было напечатано, что Михаил Николаевич убит, а недели через две выяснилось, что он попал в плен. Вскоре из плена пришло первое письмо, и потом он нам писал довольно регулярно. Каждое, буквально каждое письмо начиналось словами: «Жив, здоров, все великолепно».

Обычно это были почтовые открытки. Когда в нашей семье узнали, что Миша в плену, то все единогласно решили, что скоро мы его увидим, так как вне всякого сомнения он оттуда очень скоро убежит.

Часто в его открытках бывала фраза, что он надеется скоро увидеться.

Но время шло, менялся адрес лагеря для военнопленных, а его все не было»2, – вспоминала Елизавета Николаевна, сестра Тухачевского.

Для Тухачевского несвобода, оторванность от Родины и от активной жизни были самым тяжким наказанием. Два проведенные в плену года не только стали школой непокорности, не только выкристаллизовали в нем почти фанатичное упорство в достижении цели, но и несомненно сформировали подсознательный страх оказаться в ситуации бездействия.

В последующие годы он как бы наверстывал упущенное.

«Самые знаменитые узники Ингольштадта XX века – Шарль де Голль и Михаил Тухачевский. Французы часто бывают здесь. Они хотят увидеть места, где во время Первой мировой был непокорным узником их кумир – Шарль де Голль. Интересующихся Тухачевским россиян у нас до сих пор не было»[ 8 ]8
  Директор Баварского музея армии, доктор архитектуры Эрнст Айхнер рассказал об этом мне во время беседы в музее.


[Закрыть], – директор Баварского музея армии доктор Эрнст Айхнер работает в музее со дня его открытия.

Ингольштадт – один из красивейших старых городов в Верхней Баварии. Великолепная архитектура в сочетании с привлекательным ландшафтом. Но ингольштадтские узники были – в прямом и переносном смысле слова – далеки от этих красот: форты, построенные в первой трети XIX века, как бы опоясывают город на расстоянии 10–12 км от его географической границы. Это кольцо фортов так и называется «пояс фортификаций». Во время Первой мировой форты уже потеряли свое первоначально стратегическое значение и использовались как помещения ингольштадтского лагеря для военнопленных.

Фортификационные сооружения Ингольштадта на протяжении всего XIX века выполняли важнейшую оборонительную функцию, поскольку являлись «геополитическими воротами в Верхнюю Баварию». Крепость в XIX веке была визитной карточкой старого города: не случайно ее центральную часть тогда заново отстроил великий баварец Лео фон Кленце. Центральная часть крепости с характерным для Кленце строгим и элегантным архитектурным абрисом и ныне является, пожалуй, главной ингольшатдтской достопримечательностью.

Здесь с 1972 года находится Баварский музей армии. К сожалению, из 12 фортов, представлявших собой интереснейший с точки зрения военного зодчества образец ансамбля укреплений, сохранился лишь один – XII, получивший имя Принца Карла. Остальные были разрушены после Второй мировой войны американскими оккупационными войсками как «оборонительные сооружения, представлявшие опасность». Форт Принца Карла уцелел потому, что к послевоенному времени вокруг него выросла деревушка.

Форты уничтожали огромным количеством взрывчатки, взрывная волна могла попросту стереть с лица земли дома мирных жителей. Разумеется, американцы отлично понимали, что форты XIX века – уникальные памятники – не представляют реальной опасности для оккупационных войск в поверженной Германии. Однако в них с конца Второй мировой войны хранились бомбы, снаряды, мины. Не использованные во время военных действий боеприпасы гораздо дороже было вывозить на полигон для уничтожения, нежели взорвать прямо в помещениях, превращенных в склады…

Но и по форту Принца Карла можно судить, как выглядел «оборонительный пояс» в начале прошлого века, ибо все составляющие Ингольштадт форты были практически одинаковыми по архитектуре и внутреннему устройству и приблизительно идентичными по размеру. Посетив благодаря дирекции Баварского музея армии форт Принца Карла, мне удалось увидеть нетронутые временем помещения, где содержались офицеры – военнопленные Первой мировой.

Ныне форт – охраняемый государством памятник архитектуры.

Однако не реставрировался он как минимум с начала XX века. Часть помещений арендует фирма, занимающаяся обезвреживанием «наследия войны» – снарядов, гранат и других боеприпасов, оставшихся в баварской земле со времен Второй мировой. Здесь хранится взрывотехнический инвентарь. Большинство же помещений никак не используются и пребывают в отнюдь не музейном состоянии, что «приближает» их к исторической действительности 1914—1917 годов. Мелкий красный кирпич сводчатых потолков, бесконечные мрачные сырые коридоры с тяжелыми дверями казематов даже теперь производят угнетающее впечатление. Замкнутое пространство крошечного двора, окруженного высокой кирпичной стеной, способно нагнать тоску на самого беспечного экскурсанта.

Как и 90 лет назад, на территорию форта входишь через железные ворота, с лязгом, будто нехотя, раскрывающие заржавевшие створы. Дальше – нависший над безводным рвом широкий мост, ведущий в тяжелые кованые ворота самого здания. Открыть их – задача для тяжелоатлета.

За ними – широкая «штольня», цементный пол которой под небольшим углом поднимается вверх: в позапрошлом веке по ней в форт закатывались пушки.

Огромные ядра и сейчас аккуратными горками сложены вдоль стен – уже как экспонаты. Казематы для пленных располагались на первом этаже. Из широкого «пушечного » коридора второго этажа в помещение казематов ведет крутая каменная винтовая лестница. Второй этаж, естественно, гораздо более сухой и светлый, нежели полуподземный первый, предназначался для «обустройства» общественных занятий: здесь размещались читальный зал, мастерские, хозяйственные помещения.

IX форт стоял на правом, низком и заболоченном, берегу Дуная. В этом смысле он был самым некомфортным:

жарким летом кирпичные стены казематов покрывались «испариной», осенью на сводах нередко появлялась плесень, зимой в углах камер и на окнах поселялся иней. Каждый форт был окружен рвом, однако вопреки обычной крепостной традиции эти рвы не заполняли водой. Вода в холодные баварские зимы из непреодолимой преграды превратилась бы в помощницу неприятеля, штурмовавшего укрепления по льду. Однако ров вокруг форта IX всегда наполнялся водой – из–за болотистой почвы. Ныне на месте форта находится воинская часть Бундесвера, и будучи на ее территории[ 9 ]9
  На ее территории я побывала в сопровождении директора Баварского военного музея и пресс–атташе части.


[Закрыть] можно убедиться в том, что и теперь тот ров, хотя и заросший и обмелевший, по–прежнему полон воды.

Прусское военное министерство небезосновательно считало, что побег из фортов Иногольштадта невозможен. Потому сюда из других немецких лагерей направлялись самые отчаянные беглецы–рецидивисты. Через некоторое время выяснилось, что их концентрация превратила Ингольштадт в своего рода кружок по обмену опытом. Английские, французские, бельгийские, русские офицеры–беглецы совместно планировали очередные попытки освобождения. По вечерам в фортах сверяли карты, делая на них пометы, рисовали маршруты, искали наиболее безопасные способы не нарваться на патрули и законопослушное местное население, обязанное немедленно сообщить властям о беглецах. Такие посиделки, подогретые хорошим вином, покупать которое у маркитантов, имевших доступ в лагерь, узникам не возбранялось, нередко заканчивались шумным весельем. А надзиратели, скованные гуманными нормами Женевской конвенции, чувствовали себя беспомощными, пытаясь утихомирить буйствующих пленников.

Тухачевский уже имел богатый опыт пребывания в лагерях:

до Ингольштадта он пережил целую героико–романтическую Одиссею. В сухих сводках досье на Тухачевского, хранящихся в Баварском военном архиве, эти приключения выглядят так. В лагере Штральзунд получил 6 дней ареста за конфликт с надзирателем; за попытку к бегству военный суд Галле 16 мая 1916 года приговорил его к трем неделям «домашнего ареста». В лагере Бад–Штуер Тухачевский получил 14 дней «домашнего ареста» за отказ следовать служебным распоряжениям дежурного офицера. Еще 14 дней ареста – за «недозволенное отдаление от предписанного местонахождения » (попытка к бегству. – Ю. К.)3.

Уже вернувшись в Россию, Тухачевский в рапорте командующему Семеновским резервным полком описал свои похождения с той же протокольной точностью.

«В плен я был взят в немецкой атаке на участке нашей позиции у д. Пясечно. Оттуда с остановками я был перевезен немцами до солдатского лагеря Бютова, где временно провел три дня и был отправлен далее в Штральзунд в офицерский лагерь Денгольм»4.

Сохранилось прошение брата Тухачевского – Александра, направленное начальнику Петроградского окружного штаба.

«В конце февраля текущего года брат мой, подпоручик лейбгвардии Семеновского полка… Михаил Николаевич Тухачевский попал в плен к германцам. В настоящее время я получил от него письмо из Штральзунда, где он ныне находится, с просьбой о ходатайстве перед Вашим Высокопревосходительством о выдаче причитающегося ему жалования на мое имя со времени последней выдачи ему оного. При сем честь имею покорнейше просить Ваше Высокопревосходительство сделать зависящее от Вас распоряжение об ускорении вышеизложенной просьбы ввиду неотложных уплат по поручению брата. 28 мая 1915 г.»5.

К этому времени «подпоручика лейб–гвардии Семеновского полка» в Штральзунде уже давно не было. В рапорте командующему полком Тухачевский писал:

«Через два месяца я бежал с подпоручиком Пузино, переплыв пролив между Денгольмом и материком, и шел дальше на полуостров Дарсер–Орт, откуда, взяв лодку, думал переправиться по морю на датский полуостров Фальстер, до которого было всего 36 верст.

Но случайно мы были оба пойманы через 5 ночей охраной маяка на берегу. После того как я отсидел в тюрьме и под арестом, я был через некоторое время отправлен в крепость Кюстрин, в форт Цорндорф[ 10 ]10
  Сокамерником Тухачевского в лагере Цорндорф был Ролан Гарос. – Ю. К.


[Закрыть]. Через три недели я был оттуда отправлен в солдатский лагерь Губен… Через месяц… я был отправлен в лагерь Бесков.

В Бескове я был предан военному суду за высмеивание коменданта лагеря, был присужден к трем неделям ареста и отбыл их. Из Бескова я был переведен в Галле, откуда через три месяца в Бад–Штуера б сентября 1916 г[ода] я убежал с прапорщиком Филипповым, спрятавшись в ящики с грязным бельем, которое отправляли в город для стирки. По дороге на станцию, в лесу, мы вылезли из ящиков, и так как немецкий солдат, везший белье, не был вооружен, то очень нас испугался и не мог задержать. После этого мы шли вместе 500 верст в течение 27 ночей, после чего я был пойман на мосту через реку Эмс у Зальцбергена, а прапорщик Филиппов благополучно убежал и через три дня перешел голландскую границу и возвратился в Россию. Поймавшим меня солдатам я объявил, что я русский солдат Михаил Дмитриев из лагеря Миндена, надеясь легко убежать из солдатского лагеря. Пока обо мне наводили справки, меня посадили в близрасположенный лагерь Бекстен–Миструп.

Проработав там вместе с солдатами пять дней, я опять убежал со старшим унтер–офицером Аксеновым и ефрейтором Красиком. Через три ночи пути, удачно переплыв реку Эмс и канал, идущий вдоль границы (оба препятствия охранялись), я был пойман последней линией часовых к западу от Меппена, оба же солдата благополучно пробрались в Голландию. К этому времени я был уже настолько переутомлен, что не в состоянии был опять идти в солдатский лагерь и потому, назвавшись своим именем, я возвратился опять в лагерь Бад–Штуер, проведя несколько дней в тюрьме в Меппене. В БадШтуере я отсидел три недели под арестом и был отправлен в крепость Ингольштадт, в форт IX, лагерь для бежавших офицеров»6.

Таким образом, в Ингольштадте Тухачевский чувствовал себя среди его узников, таких же рецидивистов, как он сам, весьма комфортно.

В Ингольштадте, куда Тухачевский прибыл 18 ноября 1916 года из Бад–Штуера, его товарищами по форту IX были капитан Шарль де Голль, капитан де Гойс, командир батареи Карту – все они, как известно, стали впоследствии видными военными и политическими деятелями Франции. Компания, как видим, более чем привлекательная, исключительная, даже для воли. Ингольштадтским братством гордились. Де Голль писал матери:

«Поддерживающим обстоятельством в нашем положении является отличное товарищество, которое царит среди нас. Оно препятствует возникновению морального одиночества»7.

Попав в другой лагерь, он печалился:

«Я не жалел бы о том, что я сменил лагерь, если бы не отсутствие моих прекрасных товарищей»8.

Из воспоминаний о Шарле де Голле:

«После помещения в Ингольштадт, в качестве наказания за многократные побеги, он не утратил мужества. Работал, читал лекции, бегло комментировал фронтовые сообщения. Нетрудно было представить, как он каждый вечер вел воображаемые армии к победе».

Так свидетельствовал французский публицист, приятель де Голля и Тухачевского Реми Рур9, также сидевший в то время в IX форте. Рур вспоминал также, что капитан де Голль в глухом каземате, куда доносились снаружи лишь звуки шагов коридорных надзирателей, частенько рассказывал о реальных боях, в которых он принимал участие, главным образом в Шампани. Тогда же де Голль поделился товарищами новыми планами – начатой работой над своей первой книгой «Разногласия у врага»10. Среди его первых слушателей – русский подпоручик Михаил Тухачевский.

«Это был молодой человек, аристократически–раскованный, худой, но весьма изящный в своей потрепанной форме. Бледность, латинские черты лица, прядь волос, свисавшая на лоб, – придавали ему заметное сходство с Бонапартом времен Итальянского похода »11 – таким было первое впечатление, произведенное Тухачевским на обитателей форта IX.

Его появление, по воспоминаниям, сопровождалось скандалом, впрочем, типичным для «встреч» лагерных старожилов с новичком, приведенным под конвоем: «Если у тебя есть компас и карты, бросай их! Тебя сейчас будут обыскивать!»12 Далее Тухачевский услышал обязательные для «стычек» с немецкими надзирателями крики: «Боши!

Мы вас «имеем»!» Франкофил Тухачевский органично вошел в среду французских офицеров–пленников – в большинстве своем аристократов. Тому способствовало и великолепное знание языка. На французском он с детства говорил, как на родном.

«Он был очень симпатичным и охотно навещал своих французских товарищей… охотно рассказывал… о своем детстве в Пензе, родне, воспитании, о французской или итальянской бабке, и все это без меланхолии»13.

Его дружба с де Голлем и Реми Руром была абсолютно закономерной. С де Голлем Тухачевского, несомненно, объединяло острое переживания происходящего, стремление к активной деятельности и радикализм. Оба молодых пленника стремлись иметь суждение обо всем происходящем, в пользу чего говорили и широкий кругозор, и уверенность в себе. Не случайно французские приятели, шутя, «перекроили» фамилию «Тухачевский» на «Тушатушский», то есть касающийся всего, обо всем имеющий мнение.

Кстати одному из своих французских товарищей – капитану де Гойсу – Тухачевский помог бежать, откликнувшись за него на поверке, благодаря чему пропажа пленника была обнаружена не сразу, и он смог благополучно скрыться.

Ставший впоследствии генералом, де Гойс и в 30–е годы с благодарностью вспоминал об «обаятельном и мужественном русском подпоручике»14.

Форт IX лагеря Ингольштадт был одним из самых суровых по условиям в этой крепости. Да и у нее самой была недобрая слава. В отечественной историографии Первой мировой войны вопрос содержания русских офицеров–военнопленных изучен слабо. Но, не получив представления об «атмосфере повседневности», невозможно анализировать метаморфозы ментальности обитателей лагеря. Дета ли быта можно выяснить, изучая немецкие исследования, богатые материалы фондов и экспозиции Баварского музея армии.