Текст книги "Война и мир Михаила Тухачевского"

Автор книги: Юлия Кантор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 37 страниц)

11. 1937

Кадры Рабоче–Крестьянской Красной Армии, которым тов. Сталин уделяет колоссально много времени и внимания, являются особыми кадрами1.

К. Е. Ворошилов

Когда заместителя наркома обороны маршала Тухачевского в апреле 1937 года не пустили в Лондон на коронацию короля Георга VI, он уже не сомневался, что это начало конца. После ареста военного атташе в Великобритании В. К. Путны и заместителя командующего Ленинградского военного округа В. М. Примакова, после ареста А. С. Енукидзе, незадолго до того исключенного из партии и лишенного всех постов, Тухачевский отлично понимал, что кольцо вокруг него сжимается.

«Как я просил в детстве папу купить мне скрипку, а он из–за вечного недостатка в деньгах так и не купил ее. Ведь я мог бы быть сейчас скрипачом», – сказал он как–то сестре2.

«Предупредительный выстрел» прозвучал в марте – на пленуме ЦК ВКП(б).

На февральско–мартовском пленуме ЦК ВКП(б), проходившем с 23 февраля по 5 марта 1937 года, нарком обороны Ворошилов сказал:

«В армии к настоящему моменту, к счастью, вскрыто пока не так много врагов. Говорю «к счастью», надеясь, что в Красной Армии врагов вообще немного.

Так оно и должно быть, ибо в армию партия посылает лучшие свои кадры: страна выделяет самых здоровых и крепких людей Я далек, разумеется, от мысли, что в армии везде и все обстоит благополучно.

Нет, совсем не исключено, что в армию проникли подлые враги в гораздо большем количестве, чем мы пока об этом знаем…»3 Нарком однако посчитал необходимым многообещающе обмолвиться:

«Я уже говорил и еще раз повторяю: в армии арестовали пока небольшую группу врагов; но не исключено, наоборот, даже наверняка и в рядах армии имеется еще немало невыявленных, нераскрытых японо–немецких, троцкистско–зиновьевских шпионов, ди версантов и террористов. Во всяком случае, для того чтобы себя обезопасить, чтобы Красную Армию – этот наиболее деликатный инструмент, наиболее чувствительный и важнейший государственный аппарат – огородить от проникновения подлого и коварного врага, нужна более серьезная и, я бы сказал, несколько по–новому поставленная работа всего руководства Красной Армии.

Мы без шума – это и не нужно было – выбросили большое количество негодных людей, в том числе и троцкистско–зиновьевского охвостья, и всякого подозрительного, недоброкачественного элемента… Это, во–первых, комкоры Примаков и Путна – оба виднейшие представители старых троцкистских кадров…

За время с 1924 года, с того времени, как Троцкий был изгнан из армии, – за это время вычищено из ее рядов большое количество командного и начальствующего состава. Пусть вас не пугает цифра, которую я назову…Только за последние три года – 1934—1936 [гг.] включительно – уволено из армии по разным причинам, преимущественно негодных и политически неблагонадежных, около 22 тысяч человек, из них 5 тысяч человек как явные оппозиционеры.

Причем, – я должен об этом сказать, товарищи, – и я, и мои ближайшие помощники проводили эту работу с достаточной осторожностью.

Я лично подхожу всегда осторожно при решении вопроса об увольнении человека из рядов армии. Приходится быть внимательным, даже если человек в прошлом был замешан в оппозиции.

Я считаю необходимым и правильным, – так учит нас тов. Сталин – всегда самым подробнейшим образом разобраться в обстоятельствах дела, всесторонне изучить и проверить человека и только после этого принять то или другое решение.

Частенько бывают у меня разговоры с органами тов. Ежова в отношении отдельных лиц, подлежащих изгнанию из рядов Красной Армии. Иной раз приходится отстаивать отдельных лиц. Правда, сейчас можно попасть в очень неприятную историю: отстаиваешь человека, будучи уверен, что он честный, а потом оказывается, он самый доподлинный враг, фашист. Но, невзирая на такую опасность, я все–таки эту свою линию, по–моему, правильную, сталинскую линию, буду и впредь проводить.

Товарищ Сталин неоднократно говорил и часто об этом напоминает, что кадры решают все. Это – глубокая правда. Кадры – все!

А кадры Рабоче–Крестьянской Красной Армии, которым тов. Сталин уделяет колоссально много времени и внимания, являются особыми кадрами. Мы должны постоянно и упорно работать над тем, чтобы эти кадры увеличивать численно и улучшать качественно, чтобы непрерывно повышались их специальные знания и их политическая стойкость и ценность»4.

Со времен XX съезда партии вышло множество исследований, посвященных «Делу военных». Чудовищное истребление всей армейской вертикали, бессмысленность происходившего даже на фоне других «образцовопоказательных процессов» сталинского времени закономерно привлекала внимание специалистов. Однако все эти работы строились лишь на фрагментарной информации из следственного дела, в основном опубликованной в партийной печати вскоре после реабилитации невинно осужденных. В постсоветское время интерес к теме сталинского периода жизни участников этого знакового историко–политического сюжета – обвинителей и обвиняемых – угас, а так и незаполненные фактологические лакуны остались. И породили множество искажений сложнейшего периода жизни страны, бросившего тень на значительный отрезок ее будущего.

В этой главе впервые публикуются материалы из детально изученного уникального первоисточника – архивного следственного дела на Тухачевского М. Н., Якира И. Э., Уборевича И. П., Корка А. И., Эйдемана Р. П., Фельдмана Б. М., Примакова В. М. и Путна В. К., хранящегося в Центральном архиве ФСБ РФ. Документы, как представляется, позволяющие пролить свет на «затемненные» до сих пор страницы недавнего прошлого. С этой целью публикуются и результаты почерковедческого анализа находящихся в «Деле Тухачевского» текстов его рукописных показаний.

Графологическое исследование проводилось в Экспертнокриминалистическом Центре ГУВД по Санкт–Петербургу и Ленинградской области по запросу автора монографии.

Цель его – выявить наличие (или отсутствие) специфических признаков в почерке и приемах изложения материала, характеризующих особое психологическое и физическое состояние.

В исследованиях, посвященных «предтечам» ареста Тухачевского, основанных, в частности, на опубликованных в «Известиях ЦК КПСС» материалах реабилитации сказано, что первым показания на Тухачевского дал арестованный бывший начальник ПВО РККА М. Е. Медведев.

Из заключения Заместителя Главного военного прокурора Д. Терехова в Военную Коллегию Верховного суда СССР:

«Как установлено дополнительной проверкой, первые показания о существовании «военного заговора» в Красной Армии, руководимого якобы Тухачевским.., были получены 8 и 10 мая 1937 года от бывшего Начальника ПВО РККА Медведева М. Е., арестованного к тому времени органами НКВД…

Как были получены эти показания от Медведева, рассказал арестованный в 1939 году бывший заместитель Начальника УНКВД по Московской области А. П. Радзивиловский.

«…Фриновский (зам Ежова) в одной из бесед поинтересовался, проходят ли у меня по материалам (в УНКВД МО) какие–либо крупные военные работники. Когда я сообщил Фриновскому о ряде военных из Московского военного округа содержащихся под стражей в УНКВД, он мне сказал о том, что первоочередной задачей, в выполнении которой, видимо, И мне придется принять участие, – это развернуть картину, о большом и глубоком заговоре в Красной Армии.

Из того, что мне говорил тогда Фриновский, я ясно понял, что речь идет о подготовке большого раздутого военного заговора в стране, раскрытием которого была бы ясна огромная роль и заслуги Ежова и Фриновского перед лицом ЦК….

Поручение, данной мне Ежовым, сводилось к тому, чтобы немедля приступить к допросу арестованного Медведева… и добиться от него показаний с самым широким кругом участников о существовании военного заговора в РККА.

При этом Ежов дал мне прямое указание применить к Медведеву методы физического воздействия, не стесняясь в их выборе…»»5 Медведев за несколько лет до ареста демобилизовался и работал «замначальника строительства какой–то больницы… Ежов и Фриновский… предложили «выжать» от него его «заговорщиче ские» связи и снова повторили о том, чтобы с ним не стесняться…

Я добился от него показаний о существовании военного заговора, о его активном участии в нем и в ходе последующих допросов, особенно.

. после избиения его Фриновским в присутствии Ежова, Медведев назвал значительное количество крупных руководящих военных работников»6.

Исследование, проведенное на основе изучения дела

Тухачевского и материалов, связанных с ним, дает основания полагать, что еще ранее назвали Тухачевского другие лица. Среди них – Томаш Домбаль, польский коммунист, активно приветствовавший вхождение Красной Армии в Варшаву (о чем упоминалось в главе «Польский синдром»). Он был арестован 29 декабря 1936 года ГУГБ НКВД СССР как член «шпионско–диверсионной и террористической организации «Польска организация войскова» и резидент 2 отдела Польглавштаба». На момент ареста – академик АН БССР, заведующий кафедрой социальноэкономических наук Московского института механизации и электрификации им. Молотова, доктор экономических наук[ 32 ]32
  В материалах архивно–следственного дела № Р–3802 на Томаша Домбаля содержится следующая информация: «В обвинительном заключении ГУГБ НКВД СССР от 13 августа 1937 г. по ст.ст. 58–1 «а», 58–8 и 58–11 УК РСФСР ему вменялось: 1. с 1912 г. как член «пилсудчиковских» организаций вплоть до момента ареста вел «активную провокаторскую, шпионско–диверсионно–террористическую работу в пользу Польши»; 2. по заданию ПОВ и будучи резидентом 2 отдела Польского Главного штаба проник в ряды КП Польши, затем, в 1923 г., под видом политэмигранта прибыл в СССР, где вел активную «разведывательную, диверсионную и террористическую работу»; 3. в соответствии с задачами ПОВ привлек к своей «шпионской диверсионнотеррористической деятельности десятки лиц» и создал под своим руководством ряд террористических групп, «в задачу которых входила организация террористических актов над вождями ВКП(б) и советского правительства».
  На закрытом судебном заседании Военной коллегии Верховного Суда СССР (ВК ВС СССР) Т. Ф. Домбаль виновным себя не признал, показания, данные им на предварительном следствии, не подтвердил и заявил, что ни в чем не виноват. 21 августа 1937 г. приговорен к расстрелу ». Реабилитирован в 1955 г.


[Закрыть].

На допросе 31 января 1937 года Домбаль сообщил, что работая на «Польску организацию войскову» (ПОВ) отправлял в Польшу «ряд сообщений о состоянии вооружений и строительстве Красной Армии», материалы для которых он «черпал в процессе общения с высшим руководящим составом РККА», в частности с Тухачевским – «о его опытах с танками и лекциями в Военной Академии по этому поводу»7.

Запрет на поездку Тухачевского на коронацию английского короля Георга VI (де–факто – на выезд из страны) был заботливо декорирован. 22 апреля 1937 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление:

«Ввиду сообщения НКВД о том, что товарищу Тухачевскому во время поездки на коронационные праздники в Лондоне угрожает серьезная опасность со стороны немецко–польской террористической группы, имеющей задание об убийстве товарища Тухачевского, признать целесообразным отмену решения ЦК о поездке товарища Тухачевского в Лондон»8.

Решение Политбюро основывалось на спецсообщении Н. И. Ежова от 21 апреля 1937 года И. В. Сталину, В. М. Молотову и К. Е. Ворошилову. Вот текст этого сообщения:

«Нами сегодня получены данные от зарубежного источника, заслуживающего полного доверия, о том, что во время поездки товарища Тухачевского на коронационные торжества в Лондон над ним по заданию германских разведывательных органов предполагается совершить террористический акт. Для подготовки террористического акта создана группа из четырех человек (трех немцев и одного поляка). Источник не исключает, что террористический акт готовится с намерением вызвать международные осложнения. Ввиду того, что мы лишены возможности обеспечить в пути следования и в Лондоне охрану товарища Тухачевского, гарантирующую полную его безопасность, считаю целесообразным поездку товарища Тухачевского в Лондон отменить. Прошу обсудить»9.

На этом документе стоит резолюция И. В. Сталина:

«Членам ПБ. Как это ни печально, приходится согласиться с предложением товарища Ежова. Нужно предложить товарищу Ворошилову представить другую кандидатуру. И. Сталин».

Рядом – рукой К. Е. Ворошилова: «Показать М. Н. 23.IV.37 г. KB».

На этом же экземпляре сообщения расписался М. Н. Тухачевский, подтвердив тем самым, что он ознакомился с документом.

«Никаких материалов о подготовке подобного террористического акта над М. Н. Тухачевским у КГБ СССР не имеется, что дает основания считать это спецсообщение фальсифицированным »10, – констатировала Комиссия Политбюро ЦК КПСС по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями, имевшими место в период 30—40–х и начала 50–х годов.

9 мая 1937 года К. Е. Ворошилов обратился в Политбюро ЦК ВКП(б) с письмом о подтверждении новых назначений.

10 мая 1937 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение:

«Утвердить: Первым заместителем народного комиссара обороны Маршала Советского Союза товарища Егорова А. И… Командующим Приволжским военным округом – Маршала Советского Союза товарища Тухачевского М. Н. с освобождением его от обязанностей заместителя наркома обороны»11.

Симптоматично назначение на должность первого замнаркома обороны – вместо Тухачевского – маршала Егорова.

Именно он в свое время безоговорочно поддержал решения Сталина и Ворошилова саботировать приказы Тухачевского о штурме Варшавы и наступать на Львов.

«Польский след» проступил и здесь. Он рефреном возникал и на партийных заседаниях в присутствии Сталина, и – впоследствии – на допросах. 11 мая Тухачевского официально сняли с должности заместителя наркома и отправили в Куйбышев – командовать войсками Приволжского военного округа. Перед отъездом, 13 мая, он добился встречи со Сталиным12. Положив Тухачевскому руку на плечо, вождь пообещал, что скоро вернет его в Москву. Товарищ Сталин слово сдержал – 24 мая Тухачевский действительно вернулся в Москву. На Лубянку. Под конвоем.

Но до этого оставалась еще неделя. Сестра маршала Ольга Николаевна вспоминала:

«Мы с мамой отдыхали в Сочи, в санатории. 13 мая, в мамин день рождения, брат прислал нам телеграмму. Через несколько дней еще одну: «Новое назначение. Смогу работать. Целую. Миша». А еще через несколько дней в санаторской библиотеке сняли портрет Миши»13.

В этом «смогу работать» – больше чем ожидание, больше, чем понимание и – призрак надежды…

В Куйбышев Тухачевский прибыл 16 мая. Его приезд запомнился генерал–лейтенанту П. А. Ермолину, бывшему в то время начальником штаба одного из корпусов в Приволжском округе, знакомому с Тухачевским по военной академии в Москве. Вскоре после приезда в Куйбышев маршал отправился на окружную партконференцию. Ермолин вспоминал:

«Пронесся слух: в округ прибывает новый командующий войсками М. Н. Тухачевский, а П. Е. Дыбенко отправляется в Ленинград.

Это казалось странным, маловероятным. Положение Приволжского военного округа было отнюдь не таким значительным, чтобы ставить во главе его заместителя наркома, прославленного маршала. Но вместе с тем многие командиры выражали удовлетворение.

Служить под началом М. Н. Тухачевского было приятно.

На вечернем заседании конференции Михаил Николаевич появился в президиуме… Его встретили аплодисментами. Однако в зале чувствовалась какая–то настороженность. Кто–то даже выкрикнул:

«Пусть объяснит, почему сняли с замнаркома!» Во время перерыва Тухачевский подошел ко мне. Спросил, где служу, давно ли ушел из академии. Непривычно кротко улыбнулся: «Рад, что будем работать вместе. Все–таки старые знакомые…» Чувствовалось, что Михаилу Николаевичу не по себе. Сидя неподалеку от него за столом президиума, я украдкой приглядывался к нему. Виски поседели, глаза припухли. Иногда он опускал веки, словно от режущего света. Голова опущена, пальцы непроизвольно перебирают карандаши, лежащие на скатерти.

Мне доводилось наблюдать Тухачевского в различных обстоятельствах.

В том числе и в горькие дни варшавского отступления.

Но таким я не видел его никогда. На следующее утро он опять сидел в президиуме партконференции, а на вечернем заседании должен был выступить с речью. Мы с нетерпением и интересом ждали этой речи. Но так и не дождались ее. Тухачевский больше не появился »14.

Об отъезде Тухачевского с женой в Куйбышев из Москвы написано множество мемуарных статей, после реабилитации в 1957 году просачивалась сквозь цензуру и скупая информация о его последних днях. Но о том, как происходил арест, как вел себя маршал, – глухое молчание. В конце 1980–х сестрам маршала пришло письмо, написанное старческой рукой. Хранивший всю жизнь мрачную тайну, очень пожилой человек, Н. И. Шишкин, все–таки решил расстаться с данным когда–то словом «молчать вечно».

«Мне, по стечению обстоятельств, стала известна подробность ареста Михаила Николаевича от человека, производившего этот арест. Этим человеком был Рудольф Карлович Нельке, старый большевик, честнейший человек, работавший полномочным представителем НКВД… Михаил Николаевич приехал в Куйбышев своим вагоном и должен был прийти в обком представиться и познакомиться с руководством обкома, которое в ожидании собралось в кабинете первого секретаря.

И вот распахнулась дверь, и в проеме появился Михаил Николаевич.

Он медлил, не входя, и долгим взглядом обвел всех присутствующих, а потом, махнув рукой, переступил порог.

К нему подошел Нельке и, представившись, сказал, что получил приказ об аресте… Михаил Николаевич, не произнося ни слова, сел в кресло, но на нем была военная форма, и тут же послали за гражданской одеждой… Когда привезли одежду, Михаилу Николаевичу предложили переодеться, но он, никак не реагируя, продолжал молча сидеть в кресле.

Присутствующим пришлось самим снимать с него маршальский мундир…»15 Этот моральный удар, вероятно, оказался для Тухачевского тяжелее последовавших позже физических… Самого Нельке расстреляли несколько месяцев спустя.

М. Н. Тухачевский был арестован 22 мая 1937 года. В тот же день был арестован председатель Центрального совета Осоавиахима Р. П. Эйдеман, 30 мая – командующий Киевского военного округа И. Э. Якир, 29–го – командующий Белорусского военного округа И. П. Уборевич.

Дочь Уборевича – Владимира впоследствии рассказывала:

«О своем папе я еще ничего не знала, но уже предчувствовала.

Мама меня уже подготовила. Когда произошло несчастье в доме Гамарников, мама сказала мне что–то неясное, что папа тоже может попасть в неприятность, что он был дружен с Я. Б. и что–то еще.

Вобщем, как–то пыталась меня подготовить. А она уже несколько дней, как знала, что папа арестован… У мамы на Белорусской ж.д.

были дружки из особых групп (НКВД). Они всегда предупреждали маму, если к Москве подходил папин вагон из Смоленска. На этот раз произошло следующее. Маме позвонили с дороги, что папа приезжает. Она попросила Машеньку приготовить завтрак и уехала на вокзал. Приехала она после 12, сказав Маше, что папа где–то задержался.

Т. И. Розанова (подруга семьи. – Ю. К.) говорит, что мама, приехав на вокзал, увидела, что вагон папин оцеплен. Она резко и неожиданно оттолкнула одного из охраны и вбежала в вагон.

В салоне у стола стоял отец, очень бледный, в штатском костюме.

Он успел только сказать: «Не волнуйся, Нинок, все уладится», и их заперли в разные купе. Маму продержали взаперти 4 часа.

Когда ее выпустили, она поехала в НКВД… Не знаю, каким образом она так легко попала к какому–то начальнику. К нему он ворвалась со словами: «Что у Вас за бардак! Сейчас арестовали Иеронима Петровича!» Этот тип сказал Нине Владимировне, что все будет в порядке, а сам в тот же день прислал к нам своих с обыском»16.

Подруга Владимиры Уборевич на долгие годы сохранила воспоминания о тех событиях:

«Особенно мне запомнилось, как мы с Мирой ходили в театр… Это был дневной спектакль в театре им. Вахтангова «Принцесса Турандот».

Запомнился не только сам спектакль, но и сам день. Последний счастливый день в детской жизни нашего дома. В театре же было все очень интересно. Недалеко от нас сидела наш кинокумир – Любовь Орлова, живая, красивая, нарядная и улыбающаяся своей знаменитой улыбкой… Когда я вышла к вечеру во двор, на помойке и рядом с ней валялись разбитые пластинки, разорванные бумаги, какие–то выброшенные вещи. Сверху лежали две разбитые пластинки Вертинского «Молись, кунак, в стране чужой, молись, кунак, за край родной, молись за тех, кто сердцу мил, чтобы господь их сохранил»… Гораздо позднее я догадалась, что Н. В. хотела уничтожить все то, что как–то могло скомпрометировать И. П. (Уборевича. – Ю. К.), а пластинки Вертинского, а тем более такие, рассматривались в то время как явная крамола, хотя многие их привозили»17.

Петру Якиру, сыну командующего Киевского округа, в 1937–м было 15 лет.

«30 мая 1937 года. Накануне мы с отцом были на даче в Святошине, под Киевом. Зазвонил телефон; попросили отца. Разговаривал с ним Ворошилов: – Выезжайте немедленно в Москву, на заседание Военного совета. – Была вторая половина дня.

Отец ответил, что поезда на Москву сегодня больше не будет.

Спросил разрешения вылететь. – Не нужно. Завтра выезжайте первым поездом. На следующий день в три часа пятнадцать минут дня отходил поезд на Москву. Я провожал отца. Настроение у него было тревожное: он знал, что в течение прошедших недель арестован ряд военачальников, в том числе и Михаил Николаевич Тухачевский… В 10 часов я распрощался со своими друзьями и подружками, которые гуляли в Мариинском парке, напротив нашего дома, и пошел домой… Я обратил внимание, что во всех комнатах нашей квартиры горит свет и окна зашторены.

Позвонил в дверь. Некоторое время никто не подходил, потом мужской голос спросил: «Кто это?» Я ответил. «А, Петя, – сказал голос, – дело в том, что у твоей мамы приступ и у нее врачи. Иди, еще погуляй…» Около часа ночи я вернулся домой.

Свет в окнах квартиры все горел. На звонок мне открыли дверь, и я увидел двух людей в форме НКВД. Довольно резко один из них предложил мне пройти в кабинет отца. Там за письменным столом сидел крупный человек с перебитым носом в форме НКВД, с отличиями комиссара 2–го ранга (как потом выяснилось, это был заместитель Ежова – Фриновский, один из самых страшных палачей–истязателей НКВД того времени). «Долго ли тебя ждать? – спросил он. – Ну, а теперь говори, где у вас хранится валюта». «Во–первых, я не понимаю, что здесь происходит, а во–вторых, я не имею представления ни о какой валюте».

Он быстро встал из–за стола, подошел ко мне и ударил по голове, видимо, не рукой, а чем–то еще, так как удар был сильный.

Я упал. «Щенок! – сказал он. – Уведите его». Я пришел в себя, меня подняли и отвели в столовую, где на диване лежала мама.

У нее был сердечный приступ»18.

А на Лубянке шла активная работа. Арестованные раньше Тухачевского военачальники уже давали признательные, «разоблачающие» показания.

Протокол допроса А. И. Корка от 16 мая 1937 года «В суждениях Тухачевского совершенно ясно сквозило его стремление притти в конечном счете, через голову всех, к единоличной диктатуре…

…Тухачевский… говорил мне: «Наша русская революция прошла уже через свою точку зенита. Сейчас идет скат, который, кстати сказать, давно уже обозначился. Либо мы – военные будем оружием в руках у сталинской группы, оставаясь у нее на службе на тех ролях, какие нам отведут, либо власть безраздельно перейдет в наши руки».

«Вы спрашиваете «майн либер Август» (он так продолжал разговор, похлопав меня по плечу), куда мы направим свои стопы? Право, надо воздать должное нашим прекрасным качествам солдата, но знайте, солдаты не всегда привлекаются к обсуждению всего стратегического плана. Одно только мы с Вами должны твердо помнить:

когда претендентов на власть становится слишком много – надо, чтобы нашлась тяжелая солдатская рука, которая заставит замолчать весь многоголосый хор политиков». Намек, который при этом Тухачевский делал на Наполеона, был так ясен, что никаких комментариев к этому не требовалось…

В качестве отправной даты надо взять здесь 1925—26 гг. когда Тухачевский был в Берлине и завязал там сношения с командованием рейхсвера… Спустя два года после того, как Тухачевский был в Берлине, я был направлен в Германию, а в мае 1928 года в качестве военного атташе, сдал Тухачевскому командование Ленинградским округом.

Перед моим отъездом при сдаче округа Тухачевский говорил мне: «Ты прощупай немцев в отношении меня и каковы их настроения в отношении нас»…

Бломберг передал Тухачевскому, что в Германии складывается сейчас такая ситуация, которая должна обеспечить национал–социалистам, во главе с Гитлером, приход к власти»19.

Вернер фон Бломберг, Главнокомандующий вермахта, а до прихода Гитлера к власти – рейхсвер (курировавший все советско–немецкие военные связи, бывавший в России, о чем подробно говорилось в главе «Восток—Запад»), действительно мог передать Тухачевскому информацию о приходе нацистов к власти. Ее можно было почерпнуть даже из немецких газет. Характерно, что Тухачевскому и остальным участникам процесса вменялось в вину то, чем они обязаны были заниматься на протяжении нескольких лет: контактировать с немецкими вооруженными силами – рейхсвером. Если предположить, что он действительно давал такие указания Корку, то весь их криминал заключался в том, что необходимо было продолжать строительство военных и учебных баз и продолжать контакты с немецким генштабом.

Допрос В. М. Примакова 21 мая 1937 года «…Блок троцкистов с правыми и организация общего изменнического антисоветского военного заговора привели к объединению всех контрреволюционных сил в РККА – участников офицерского заговора 1930 года с их бонапартизмом, правых – с их платформой восстановления капитализма, зиновьевцев и троцкистов – с их террористическими установками – с общей целью бороться за власть вооруженным путем…

…Этот антисоветский политический блок и военный заговор, возглавляемый лично подлым фашистом Троцким, руками военного заговора должен был обрушить на СССР все неисчислимые бедствия военной измены и самого черного предательства во время войны, причем этот предательский удар в спину участники заговора должны были нанести родине тем оружием, которое она нам доверила для своей защиты…

Троцкизм в течение ряда лет руководивший контрреволюционной борьбой против руководства партии и правительства и против строительства социализма в нашей стране, шедший гнусным путем через поддержку кулацкого саботажа в 1930—32 г., через террористическое подлое убийство т. Кирова в 1934 году, пришел со своими террористическими установками к фашистскому блоку с правыми внутри страны и прямо поступил на службу к гитлеровскому генеральному штабу»20.

Продираясь сквозь агрессивное косноязычие предписанных клише, нетрудно заметить «опорные точки» сценария – троцкизм, убийство Кирова и, конечно, наличие контрреволюционной организации.

В день, когда арестованного Тухачевского привезли в Москву, 24 мая 1937 года Политбюро ЦК ВКП(б) поста вило на голосование членов ЦК ВКП(б) и кандидатов в члены ЦК «Предложение об исключении из партии Рудзутака и Тухачевского и передачи их дела в Наркомвнудел »21. Основания для исключения – полученные ЦК ВКП(б) «данные, изобличающие члена ЦК ВКП Рудзутака и кандидата ЦК ВКП Тухачевского в участии в антисоветском троцкистско–право–заговорщицком блоке и шпионской работе против СССР в пользу фашистской Германии»22. Это произошло не только до суда, но и до начала следствия. Разумеется, соответствующее постановление – об исключении из партии – уже 25—26 мая 1937 года «опросом членов ЦК и кандидатов в члены ЦК» было оформлено и подписано И. В. Сталиным23.

И. В. Сталин лично занимался вопросами следствия по делу о «военном заговоре». Получал протоколы допросов арестованных и почти ежедневно принимал Н. И. Ежова, а 21 и 28 мая 1937 года и его заместителя М. П. Фриновского, непосредственно участвовавшего в фальсификации обвинения.

О методах работы с Тухачевским свидетельствуют данные графологического анализа.

«В результате почерковедческого исследования представленных рукописных текстов и сравнительного анализа их с образцами почерка рукописных текстов 1917 и 1919 гг., представленных на 4–х листах, установлено следующее:

…При анализе почерка, которым исполнены исследуемые рукописные тексты «Заявлений», «Показаний» Тухачевского М. Н., в каждом из исследуемых документов наблюдаются:

– тупые начала и окончания движений, извилистость и угловатость штрихов (большая, чем в свободных образцах, несмотря на преобладающую угловатую форму движений); наличие неоправданных остановок и неестественных связей, то есть признаки, свидетельствующие о замедленности движений или – нарушения координации движений.

Кроме того, в почерке исследуемых рукописных текстов наблюдаются нарушения координации движений 2–ой группы, к которым относятся:

– различные размеры рядом расположенных букв;

– отклонения букв и слов от вертикали влево и вправо;

– неравномерные расстояния между словами – от малого до среднего;

– неустойчивая форма линии строк – извилистая;

– при вариационном направлении линии строк: горизонтальному, нисходящему внизу, восходящему вверх;

– различные расстояния между словами – от малого до большого.

Указанные выявленные признаки в совокупности свидетельствуют о необычном выполнении исследуемых рукописных текстов, которое может быть связано:

– либо с необычными условиями выполнения – выполнение рукописных текстов непривычным пишущим прибором, в неудобной позе, на непривычной подложке и т. п.;

– либо с необычным состоянием исполнителя рукописных текстов – состояние сильного душевного волнения, опьянения, под воздействием лекарственных препаратов и т. п.

Совокупный анализ исследуемый признаков почерка с анализом письменной речи исследуемых документов говорит о доминирующем значении второй причины и позволят предполагать исполнение исследуемых рукописных текстов лицом, находящемся в необычном состоянии»24.

Первый документ на Лубянке Тухачевский подписал 26 мая. В нем еще звучит скрытая ирония. Заявление заместителю начальника 5 отдела ГУГБ НКВД Ушакову:

«Мне были даны очные ставки с Примаковым, Путна и Фельдманом, которые обвиняют меня как руководителя антисоветского военнотроцкистского заговора. Прошу представить мне еще пару показаний других участников этого заговора, которые также обвиняют меня.

Обязуюсь дать чистосердечные показания без малейшего утаивания чего–либо из своей вины в этом деле, а равно из вины других лиц заговора.

Тухачевский. 26.05.37»25.

Ему была предоставлена не одна такая «пара». Уже в 1957–м, в ходе проверки дел по обвинению Тухачевского, Якира и других были обнаружены заявления арестованных, из которых видно, что подписанные ими показания – вымышлены, подсказаны им или получены путем шантажа.

Так, в записке Ушакову Фельдман 31 мая 1937 года писал:

«Начало и концовку заявления я писал по собственному усмотрению.

Уверен, что Вы меня вызовете к себе и лично укажете, переписать недолго»26.

Уже «обработанные» следователями, военные подписывали любую ахинею и как закодированные повторяли на допросах требуемые формулировки. Трудно представить, чтобы находящийся в здравом рассудке человек облекал мысли в подобную форму. Эти агрессивно–косноязычные клише предписаны правилами игры.

Вечером 26 мая Тухачевский написал Ежову заявление:

«Народному комиссару внутренних дел Н. И. Ежову Будучи арестован 22–го мая, прибыв в Москву 24–го, впервые был допрошен 25–го и сегодня 26–го мая заявляю, что признаю наличие антисоветского военно–троцкистского заговора и то, что я был во главе его. Обязуюсь самостоятельно изложить следствию все касающееся заговора, не утаивая никого из его участников, и ни одного факта и документа. Основание заговора относится к 1932–ому году… М. Тухачевский»27.