Текст книги "Блаженны мертвые"
Автор книги: Йон Линдквист
Жанр:
Ужасы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)
14 авгучта II Скрытая сила ростка
Р-Н ВЭЛЛИНГБИ, 11.55
Прошло уже сорок пять минут, но Анна все не возвращалась. Малер забеспокоился. Он вышел на балкон, вглядываясь в ее окна напротив. На какую-то секунду в нем взыграло отцовское нетерпение – нет, ну где она шляется?!– но он подавил его усилием воли. Нужно проявить терпение. Терпение и понимание.
Последние несколько лет Малер был Элиасу не столько дедом, сколько отцом, разве что жил отдельно. Возможно, он пытался наверстать упущенное – детство Анны совпало с расцветом его карьеры, и ему было не до нее. Он и дома-то почти не бывал.
Малер охотно приглядывал за Элиасом, забирал его из садика, что обеспечивало Анне относительную свободу. Распоряжалась она ей, правда, неважно, но Малер старался не судить ее строго. К тому же она все равно была глуха к его советам. В конце концов, кто был в этом виноват? Ее неумение брать на себя ответственность, неспособность довести до конца начатое дело или образование, удержаться на одной работе – все это были результаты воспитания. А кто ее воспитывал? Правильно, Густав Малер, многообещающий журналист.
Пока она росла, они пять раз переезжали с места на место – предложения работы были одно лучше другого, его приглашали во все более и более крупные издания. Когда Анне исполнилось десять и он наконец получил место в криминалистическом отделе газеты «Афтонбладет», Сильвия, его жена, не выдержала и бросила его – хотя, положа руку на сердце, он бросил ее еще задолго до этого.
Так что он, несомненно, внес свою лепту в формирование характера дочери. Анна полгода училась на психолога, после чего бросила институт, но полученных знаний ей оказалось достаточно, чтобы обвинить отца во всех своих бедах. В глубине души он был с ней согласен, но никогда в этом не признавался, полагая, что каждый человек сам в ответе за свою судьбу. Чисто теоретически.
Отношение Малера к дочери было неоднозначным. С одной стороны, он считал, что ей давно пора взять себя в руки и зажить наконец нормальной жизнью, перестать валить все с больной головы на здоровую. С другой стороны, он понимал, что сам виноват в том, что Анна вечно перекладывает ответственность на чужие плечи. Да, он, безусловно, признавал свою вину, но ей об этом было знать необязательно.
Малер прикурил сигарету. Не успел он сделать затяжку, как из подъезда Анны вышли трое. Он пригнулся, затушил сигарету о бетонный пол балкона – чтобы дым не засекли – и прислушался, пытаясь разобрать, не направляются ли они к его дому. Вроде бы нет. Они пересекли двор, продолжая беседу – о чем, он не расслышал. Малер оторвал почерневший кончик сигареты и, прикурив ее снова, сделал пару затяжек. Пальцы его дрожали.
Нужно срочно бежать. Срочно.
Он выдернул из розетки телефонный шнур и отключил мобильный, – не дай бог, кто-нибудь позвонит, только новостей ему сейчас не хватало. Пока он настраивал автоответчик, из коридора послышался шум – кто-то поворачивал ключ в замке. Малер застыл и сжал кулаки.
– Папа?
Кулаки его потихоньку разжались. Анна вошла в комнату с чемоданом в руках. Поставив чемодан на пол, она подошла к балконной двери и выглянула на улицу.
– Они ушли, – произнес Малер. – Я сам видел.
Губы Анны были искусаны до крови.
– Всю квартиру обыскали. Лего раскидали, даже под кровать заглянули. – Она усмехнулась. – Прямо как в детективах. Сказали, что я должна сдать его на попечение властей.
– Кто они хоть такие?
– Полиция. И один врач. У них была бумага из эпидемо... чего-то там. Они сказали, что это противозаконно... и опасно для Элиаса.
– Но ты же не сказала им, что он здесь?
– Нет, но...
Малер кивнул, закрыл ноутбук и принялся сматывать шнуры.
– Едем немедленно.
– Куда, в больницу?
Малер зажмурил глаза и сделал глубокий вдох. Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы не заорать.
– Нет, Анна. Не в больницу. Ко мне на дачу.
– Но они же сказали...
– Да плевать мне, что они там сказали! Поехали.
Уложив компьютер в сумку, Малер направился было к спальне, но Анна преградила ему дорогу. Она встала у дверей, сложив руки на груди. В голосе ее звучала холодная непреклонность.
– Это не тебе решать.
– Анна, отойди, ради бога, нам ехать пора. Они же могут прийти в любую минуту. Давай бери свой чемодан.
– Нет. И решения здесь принимаю я. Я его мать.
Малер сжал губы и посмотрел Анне прямо в глаза:
– Я, конечно, рад, что в тебе наконец-то проснулся материнский инстинкт – не так-то уж сильно он тебя обременял все эти годы, – но я намерен увезти Элиаса, хочешь ты этого или нет.
– Тогда я звоню в полицию, – ответила Анна. В ее ледяном тоне послышалась дрожь. – Неужели ты не понимаешь?
Малер умел манипулировать людьми. Если бы он захотел, то смог бы за пару минут убедить дочь в своей правоте, прибегнув к более мягкому тону и изощренным обвинениям. Но то ли из жалости к ней, то ли из-за отсутствия времени, он не стал этого делать. Вместо этого он дал волю злобе, что было, как ему сейчас казалось, куда более честной игрой. Он опустил сумку на стол и ткнул пальцем в сторону спальни:
– Ты же сама сказала, что это не Элиас! И какая ты после этого, к черту, мать?!
Она поникла, и из ее глаз брызнули слезы, словно град кофейных зерен из разорванного пакета. Малер мрачно усмехнулся, проклиная себя. Тоже мне, честная игра.
– Анна, ну ладно тебе.... Я не хотел...
– Хотел. – К его удивлению, она тут же выпрямилась и вытерла слезы тыльной стороной ладони. – Что я, не понимаю, что ли? Да тебе вообще на меня наплевать!
– Зачем ты так? – Малер даже слегка растерялся. – Ты же знаешь, что это неправда. А кто за тобой ухаживал все это время? Каждый божий день...
– Ага, как за кулем с мукой. Чтобы хоть чем-то себя занять. А теперь этот куль стоит на твоем пути, и его надо сдвинуть с места. Можно подумать, ты ради меня стараешься! Все совесть свою успокаиваешь... Дай мне сигарету!
Малер потянулся было к нагрудному карману, но замер:
– Анна, у нас нет на это времени...
– Есть. Давай сигарету, кому говорят!
Анна взяла из его рук сигарету и зажигалку, прикурила и села на край кресла. Малер не двигался с места.
– А что, если я бы тебе сказала, – продолжала Анна, – что все это время я только и мечтала о том, чтобы просто побыть одной? Я, может, на стенку лезла от этих твоих визитов? Может, я хот-догами питалась? Нужна мне твоя жратва! Только ради тебя и терпела, специально притворялась, чтобы тебеудовольствие доставить.
– Неправда, – ответил Малер. – Хочешь сказать, что предпочла бы лежать в одиночестве, день за днем?
– Почему в одиночестве? Я, может, с друзьями встречалась... иногда...
– Ну конечно. – В голосе Малера послышалась невольная ирония.
– Ой, только избавь меня от своих нравоучений. Каждый страдает по-своему. Я-то хоть по Элиасу плакала, а уж по чему ты там убивался, не знаю. Переживал, небось, что грехи теперь замаливать нечем. Но дальше я это терпеть не намерена. – Анна затушила недокуренную сигарету и направилась в спальную.
Малер стоял посреди комнаты, опустив руки. Не то чтобы его сильно задели слова дочери. Может, в них и была доля истины, но это было неважно. Важно было другое: он от нее такого не ожидал.
Элиас лежал на кровати, раскинув руки, как беспомощное инопланетное существо. Анна сидела на краю кровати, вложив палец в кулачок сына.
– Смотри, – произнесла она.
– Вижу, – ответил Малер, едва удержавшись, чтобы не сказать: «Я уже видел». Вместо этого он уселся с другой стороны и вложил палец в другую ладонь мальчика.
Какое-то время они так и сидели, не отнимая рук. Малеру показалось, что вдали послышался звук сирен.
– Что бы ему такого дать? – спросила Анна.
Малер рассказал ей про соль. Судя по вопросу, она смирилась с его планом, но форсировать события Малер не стал. Пусть действительно сама принимает решение. Главное, чтобы оно оказалось правильным.
– Может, глюкозы? – предложила она. – Или сахарной воды.
– Можно попробовать, – согласился Малер.
Анна кивнула, поцеловала запястье Элиаса и вытащила палец. Поднявшись, она добавила:
– Ну что, поехали?
Малер подогнал машину к самой двери, и Анна вынесла закутанного в простыню Элиаса. Она уложила его на заднее сиденье и сама протиснулась вслед за ним. В машине, простоявшей весь день под палящим солнцем, было душно, как в парилке, и Малер открыл передние стекла и люк.
Доехав до площади, он припарковался и бросился к аптеке. Там он набрал в корзину десять пакетов виноградного сахара, четыре тюбика увлажняющего крема, несколько шприцов. Постояв в раздумьях у полки с детскими принадлежностями, взял еще пару детских бутылочек с соской.
Он боялся надолго оставлять Анну с Элиасом одних в машине, но проблема выбора ставила его в тупик. Он окинул взглядом полки, заставленные упаковками пластыря, бутылками со средством от комаров, противогрибковыми кремами, витаминами и бальзамами. Наверняка он что-то забыл, вот только что?
Малер наобум схватил пару баночек с витаминами и оздоровительными препаратами.
Кассирша перевела взгляд с его грузного тела на выложенные товары, пряча недоумение под маской профессионализма. Малер почти физически ощущал, как крутятся колесики в ее голове, выискивая взаимосвязь между сахаром, детскими бутылочками, кремом в промышленных количествах и его персоной.
Он расплатился наличными, взял набитый под завязку пакет и вышел, пропустив мимо ушей пожелания хорошего дня.
До Норртелье они ехали в полной тишине. Анна сидела на заднем сиденье с Элиасом на коленях, вложив палец в его кулак, и смотрела невидящим взглядом сквозь лобовое стекло. Когда Малер съехал с шоссе в сторону порта Капельшер, она вдруг спросила:
– А откуда ты знаешь, что они там не будут искать?
– Я не знаю, – ответил Малер. – Просто надеюсь, что не настолько оно им надо... Да и вообще на природе поприятнее будет...
Он включил радио. По государственной станции крутили рекламу, как ни в чем не бывало. Малер нашел последние известия, но и из них не удалось узнать ничего нового. Восемь человек по-прежнему значились в числе пропавших.
– Что-то сейчас остальные семь поделывают?.. – пробормотал Малер и выключил радио.
– Да то же самое, наверное, – ответила Анна. – Слушай, я вот чего никак понять не могу: почему ты считаешь, что все кругом ошибаются и только ты один прав?
Малер на секунду оторвал взгляд от дороги и обернулся, чтобы посмотреть ей в лицо. Ни тени издевки, – похоже, вопрос был задан без задней мысли.
– Я не знаю, прав я или нет, – ответил он, – только ведь и они не знают. Я за свою карьеру такого повидал... да у тебя бы волосы дыбом встали, если бы я тебе рассказал, сколько решений принимается безо всяких на то оснований и без малейшего представления о возможных последствиях!.. Лишь бы видимость создать... – Теперь, когда пути назад не было, он осторожно спросил: – А что, ты считаешь, мы неправильно поступаем?
Анна помолчала. В зеркальце заднего вида Малер увидел, как при взгляде на Элиаса лицо ее исказила болезненная гримаса.
– Не откроешь окно еще чуть-чуть?
Малер опустил стекла. Анна откинулась на сиденье, запрокинув голову назад, и произнесла:
– Господи, ну почему же от него так воняет?!..
Малер снова обернулся. Темно-зеленое лицо Элиаса, покрытое черными пятнами, выглядывало из пододеяльника, лишь усиливая его сходство с мумией.
– Не хочу его никому отдавать, – проговорила Анна, – вот и все.
Сад возле дома выглядел запущенным, трава выгорела. Гигантский вьюнок, еще в начале лета оплетавший перила крыльца, засох, и теперь дом смахивал на перевязанную бечевкой бандероль.
Малер остановил машину метрах в десяти от входной двери и выключил двигатель.
– Ну что ж, – произнес он и окинул взглядом порыжевшую траву. – Вот и приехали.
Домик был расположен на самой окраине поселка Кохольма. До моря было метров двести через лес, но Малер еще в машине ощутил свежесть морского воздуха. Он вдохнул его полной грудью. Вот она, свобода.
Теперь он понял, почему его сюда так тянуло. Дело было, конечно, в море – в этой бескрайней голубой дали там, за перелеском, – даже если вдруг за ними придут, им есть куда бежать. На острова.
Здесь был лишь один недостаток, не преминувший о себе напомнить, – впрочем, только благодаря ему Малер и смог себе позволить этот дом пятнадцать лет назад. По лесу пронесся низкий гул, и корпус машины откликнулся легким дребезжанием. Малер вздохнул.
Чуть южнее, где-то в полукилометре отсюда, был расположен водный терминал. Лет пятнадцать-двадцать назад, когда морские круизы в Финляндию и на остров Оланд вошли в моду, габариты паромов, к превеликой радости отдыхающих, стали стремительно расти, а цены на жилье – столь же стремительно падать, пока не сократились вдвое. Это было, конечно, не то же, что жить рядом с летным полем, однако и ненамного лучше. Паромы ходили круглые сутки, и в каждый приезд к шуму приходилось привыкать неделю-другую.
Они принялись выгружать вещи.
Малер вытащил Элиаса с заднего сиденья и понес его к дому. Выудив ключи из водосточной трубы, он открыл дверь. Пахнуло затхлостью. Малер отнес Элиаса в детскую, где на полках и подоконнике красовались сокровища прошлого лета – перья, камушки и щепки.
Малер уложил Элиаса на кровать и открыл окно. Соленый воздух ворвался в комнату, взметнув столбики пыли.
Как же правильно они сделали, что приехали сюда! И места, и времени здесь было предостаточно. А больше им ничего и не нужно.
ПОС. ТЭБИ КИРКБЮ, 12.30
После ночного разговора с Флорой Эльви никак не могла уснуть. Она немного почитала Гримберга – она как раз дошла до смерти Густава II Адольфа. Дочитав до, прямо сказать, необычайной тяги вдовствующей королевы Марии-Элеоноры Бранденбургской к телу покойного супруга, Эльви уже не могла оторваться.
Мария-Элеонора никак не хотела смириться со смертью мужа. На протяжении всего пути из Германии она день и ночь проводила у его гроба, а будучи насильно отлученной от тела приближенными, она каким-то образом раздобыла его сердце (каким именно – об этом, к немалой досаде Эльви, книга умалчивала) и, потрясая им в воздухе, добилась-таки доступа к телу покойного супруга.
«Не сводя очей лицезрит останки его, чтит их и лелеет, будто и не видит черноты и тлена, исказивших родные черты» – так описал это шведский дипломат, сопровождавший траурный кортеж.
Эльви опустила книгу и задумалась. Вот что значит разница восприятия. Если бы шведский король вдруг восстал из мертвых, королева, наверное, с радостью приняла бы его полуразложившийся труп в свои объятья. Почему же она-то не рада? Может, у нее черствое сердце?
Дальнейшее повествование пролило некоторый свет на поведение королевы. Мария-Элеонора приказала изготовить двойной гроб, где было достаточно места как для его величества, так и для нее самой. Объяснила она это тем, что «столь кратко было время услады», отведенное монаршей чете, что она желала последовать за возлюбленным супругом в могилу.
Как раз этих чувств Эльви не разделяла. За долгую жизнь она успела сполна «насладиться» супругом.
У них с Туре была значительная разница в возрасте. Он был на десять лет старше и, можно сказать, взял ее замуж из жалости – в то время за ней окончательно укрепилась слава истерички. Не то чтобы он о ней не заботился, но понимать он ее никогда не понимал, и под конец жизни эти отношения успели ей порядком надоесть. Обиды Эльви на него не держала, но чувствовала, что замужеством сыта по горло.
Эльви отложила книгу и опять попыталась заснуть, но сон не шел. В половине пятого ей пришлось встать и провести полчаса на унитазе, а когда она снова улеглась, в спальне было уже светло. Она опустила жалюзи, приняла пару таблеток валерьянки и постепенно задремала. Она долго еще то просыпалась, то засыпала, пока наконец не проснулась окончательно в начале двенадцатого, исполненная бодрости и радостных ожиданий.
А потом она посмотрела новости.
Ни слова о главном. Время от времени на экране мелькало лицо какого-нибудь священника или епископа, и о чем же они говорили? О взволнованных родственниках оживших, о телефонах доверия, о смятении, которое испытывает человек в подобных ситуациях и прочей ерунде.
Никакого смятения у Эльви и в помине не было – одна только злость.
Статистика, фотографии ночных эксгумаций. Власти раскопали чуть ли не все свежие могилы (как выяснилось, воскресли лишь те, кто скончался за последние два месяца), и теперь количество оживших приближалось к двум тысячам.
Премьер-министр только-только прибыл на родину, и его уже в аэропорту окружили репортеры. Сняв очки, чтобы подчеркнуть всю серьезность положения, премьер-минитср уставился близоруким взглядом в камеру и произнес, чеканя слова:
«Наша страна. Переживает грандиозное потрясение. Я надеюсь, что все. Проявят понимание. Дабы не усугублять. И без того сложную ситуацию. Я. И мое правительство. Сделаем все. Что в наших силах. Чтобы предоставить этим людям. Необходимый уход. И заботу. Но не будем забывать...» – Премьер-министр поднял указательный палец и со скорбным выражением лица огляделся по сторонам. Эльви напряглась, подавшись вперед всем телом. Наконец-то. Премьер-министр, выдержав паузу, продолжил: «Всем нам. Предстоит проделать этот путь. Эти люди. Точно такие же, как и мы».
Закончив таким образом свою речь, премьер-министр поблагодарил всех за внимание, и толпа журналистов расступилась, пропуская его к правительственной машине. Эльви от возмущения открыла рот.
И он туда же...
Ей было известно, что премьер-министр неплохо знал Библию и охотно при случае щеголял библейскими цитатами. Тем сильнее был удар, когда он ни словом не упомянул Священное Писание – сейчас, когда для этого самое время!
«Всем нам предстоит проделать этот путь!»
Эльви выключила телевизор, и у нее невольно вырвалось:
– Идиот!
Она слонялась по дому, не зная, куда деваться от злости. Войдя в гостиную, Эльви взяла со стола листы с псалмами, запачканные Туре, скомкала их и выкинула в мусорную корзину. Затем она набрала номер Хагар.
Хагар была ее подругой по церкви и рьяной общественницей. Вот уже двенадцать лет их троица – Эльви, Хагар и Агнес – готовила кофе и выпечку для субботних приходских собраний. Три года назад, когда Агнес подкосил радикулит, вся ответственность легла на плечи Эльви с Хагар.
Уже после второго сигнала Хагар схватила трубку.
– 612-12-96 слушает! – Хагар, страдающая легкой глухотой, почти кричала. Эльви отодвинула трубку чуть подальше от уха.
– Привет, это я.
– Эльви! К тебе, кажется, «Скорая» приезжала...
– Да, я знаю. Послушай, я хотела спросить...
– Слушай, это Туре, да? Он тоже?..
– Да.
– Вернулся?!..
– Да, да.
На том конце трубки повисла пауза. Затем Хагар продолжила, уже несколько тише:
– И что, прямо домой?..
– Да. Но его уже увезли. Я по другому поводу звоню. Ты новости смотрела?
– Еще бы, все утро. Нет, ты подумай! И что, очень страшно было?
– Ты про Туре? Ну, вначале немного... А потом ничего. Вообще-то я не за этим. Ты слышала обращение премьер-министра?
– Ну, – ответила Хагар, немного скиснув. – А в чем дело-то?
Эльви медленно покачала головой, забыв, что Хагар ее не видит. Уставившись на небольшую икону на стене прихожей, она отчетливо произнесла:
– Хагар... Ты мне лучше вот что скажи – ты думаешь то же, что и я?
– Про что?
– Ну, про все, что творится.
– А, Второе Пришествие?
Эльви улыбнулась. Она всегда знала, что на Хагар можно положиться. Она кивнула иконе с Христом-Спасителем и ответила:
– Ну да. Они же вообще ни словом про это не обмолвились!
– Да уж – Хагар опять повысила голос: – Кошмар! До чего докатились!
Они немного обсудили происходящее и распрощались, пообещав друг другу непременно что-нибудь предпринять, хотя что именно, было совершенно неясно.
Эльви немного полегчало. По крайней мере, она не одинока в своей вере. Возможно, кроме Хагар, были и другие, разделявшие ее убеждения. Эльви подошла к балкону и выглянула на улицу, словно высматривая тех самых других, и с удивлением обнаружила на небе тучу. Не просто облачко, подчеркивающее небесную голубизну, а самую настоящую грозовую тучу, ползущую так медленно, что сперва Эльви показалось, что та неподвижно висит над горизонтом. Темные клубы, сплетенные в мощный мускул, который вот-вот обрушит свою мощь на крыши города.
Эльви вышла на веранду, наблюдая за серой громадой, – медленно, но верно она надвигалась на город. Эльви ощутила холодок в животе. А вдруг это оно?
Она прошлась по дому, пытаясь собраться с мыслями, как-то приготовиться. Только вот как?
Что уж тут поделаешь. Эльви уселась в кресло и открыла Евангелие от Матфея на 24-й главе, забыв, что там дальше. Чем больше она читала, тем больше страха нагонял на нее текст:
«...ибо тогда будет великая скорбь, какой не было от начала мира доныне, и не будет».
Перед ее глазами пронеслись картины концлагерей, затем лицо Флоры.
«И если бы не сократились те дни, то не спаслась бы никакая плоть; но ради избранных сократятся те дни».
На самом деле там не было ни слова о физической боли и страдании в их обычном понимании – лишь о скорби, «какой не было доныне». О страдании, доселе человеку неведомом. Хотя, возможно, дело было в шведском переводе. Может, в оригинале речь шла как раз о невыносимых физических муках. Веки Эльви налились свинцом.
Может, в том самом первом переводе... Как бишь его... септуагинта... а потом сорок монахов в сорока кельях... сотня мартышек за сотней печатных машинок на протяжении сотни лет...
Мысли смешались, и Эльви уронила голову на грудь...
Проснулась она от звука включенного телевизора.
Сквозь сомкнутые веки пробивался оранжевый свет. Эльви открыла глаза, но была вынуждена тут же их снова закрыть – экран телевизора светился с яркостью раскаленного солнца. Она осторожно прищурилась.
Когда глаза начали привыкать, Эльви разглядела смутную фигуру, окруженную лучами, как если бы свечение исходило от нее самой. Та женщина на дороге! Эльви ахнула, мгновенно ее узнав.
Ее черные волосы покрывал голубой платок, а в глазах читалась скорбь матери, пережившей своего сына; матери, стоявшей у креста, когда из рук ее чада выдирали гвозди, – давно ли его крошечные розовые пальчики тянулись к ее груди? А теперь? Сведенные судорогой пальцы, раздробленные кисти рук. Такая чудовищная смерть...
Эльви прошептала с трепетом: «Пресвятая Дева!» – и вдруг поняла, что значит «скорбь, какой не бывало доныне», – именно она угадывалась в лице Марии. Боль матери, лишившейся своего дитя, олицетворения чистоты и праведности. Горечь утраты, многократно умноженная осознанием несовершенства мира, в котором такое возможно.
Покосившись на экран, Эльви заметила, как Богородица поманила ее рукой. Эльви уже собралась было упасть на колени, но тут Мария произнесла:
– Сядь, Эльви.
Голос оказался мягким, точно шелест, – какой уж там гром небесный, скорее робкая мольба.
Сядь, Эльви.
Мария знала не только ее имя, но и самую ее суть – Эльви всю жизнь крутилась как белка в колесе и как никто заслуживала передышку – так сядь, Эльви, посиди. Взглянув на экран, она успела разглядеть, как что-то поблескивает на кончиках пальцев Девы – наверное, слезы.
– Эльви, – продолжила Мария, – Я возлагаю на тебя важную миссию.
– Я слушаю, – одними губами прошептала Эльви.
– Ты должна привести их ко Мне. В этом их единственное спасение.
Эльви и сама об этом догадывалась, но, несмотря на всю торжественность момента, она тут же представила себе недоумевающие взгляды соседей, захлопывающих двери перед ее носом, и спросила:
– Но как? Как мне их в этом убедить?
На мгновение Эльви заглянула Марии прямо в глаза, и сердце ее наполнилось страхом – в них она прочитала, какие страдания грозят человечеству, если оно не придет с покаянием под покров Пресвятой Богородицы.
Мария протянула руки и произнесла:
– Пусть это будет знаком.
Эльви почувствовала, как что-то коснулось ее лба. Телевизор погас. Она повалилась на бок, и голова взорвалась ужасной болью.
Открыв глаза, Эльви обнаружила, что упирается лбом в край стеклянного столика. Голова раскалывалась от боли. Не без труда Эльви выпрямилась и взглянула на гладкую поверхность стола. Сбоку виднелось свежее темно-красное пятно. Пара капель крови упала на ковер.
Выключенный телевизор безмолвствовал.
Эльви встала, прошла на дрожащих ногах в коридор и посмотрелась в зеркало. Совершенно прямой шрам сантиметра в три длиной украшал ее лоб чуть выше бровей, словно знак минуса. Капля крови стекала со лба. Эльви смахнула ее пальцем.
На кухне Эльви вытерла кровь куском бумажного полотенца. Выбросить его у нее не поднялась рука, так что она положила смятый обрывок в стеклянную банку и закрыла крышкой.
Затем Эльви набрала номер Хагар.
Пока в трубке звучали гудки, она зажмурилась, и перед ней снова предстал образ Девы Марии. Эльви одного не могла понять. Когда Мария протянула руку, чтобы коснуться ее лба, за какую-то долю секунды она успела разглядеть, что именно блестело на кончиках Ее пальцев. Крючки. Маленькие, тоненькие, не больше рыболовных, выступающие прямо из-под кожи.
Чутье подсказывало Эльви, что образ Марии был не более чем обличием, доступным ее пониманию. Это было Слово, явившееся в образе Богородицы. Но что означали крючки?
Хагар подняла трубку. Эльви отложила на время все эти вопросы и принялась за подробный отчет о самой важной минуте своей жизни.
